Глава 13
К ВОПРОСУ О ВАРВАРСКОМ МЫШЛЕНИИ
Время, время…
Осень пришла в Циркон мгновенно, расцветив улицы багрянцем и пурпуром. Оки, привычный к чудесам цивилизации, только плечами пожал – он-то уже насмотрелся. Зато Харметтир блаженствовал. Идея смены времен года вызывала в душе варвара трепет.
В Аларике существовало одно-единственное время – зима. Она разделялась на зиму мокрую, снежную, морозную, вьюжную, голодную… тем не менее это была все та же унылая пора, очей огорченье.
Шли дни, а Харметтир оставался все тем же неотесанным дикарем. Из-за этого каждое утро варваров начиналось с перебранки.
– Брось это, о позор торосов дивных! Это мусор.
– Но, Длинная Подпись, я купил эту кучу листьев у дворника всего за двадцать денье.
– Да зачем они тебе? Все сундуки листьями забиты!
Харметтир подмигнул и принялся делать таинственные знаки. Обычно он так себя вел, когда задумывал прибыльное дело. А прибыльные дела Большого Процента оказывались сущим проклятием для окружающих.
– Ладно, ладно. – Оки махнул рукой. – Спускаемся вниз. Надо позавтракать и допросить новых свидетелей. Зачем тебе листья, потом расскажешь.
– Хорошо, – согласился Харметтир. – Эй, Гилтамас! Где ты, лентяй и обжора?
Маленький сильф состоял на службе у варваров. Они хотели и Летицию взять, переписывать бумаги, но не сложилось. Вытерпеть нытье жертвенной девы не смог даже привычный ко всему Харметтир.
Выгоняя старуху, он прочел такую вису:
Душу вытряхнула споро, превратив в песок унынья,
И пилою притуплённой распилила ум и уши.
Оки не мог с ним не согласиться. С уходом старой жрицы варвары зажили спокойно.
Ступеньки наигрывали веселые аларикские мелодии. Оки бежал вприпрыжку; спутник его шагал размеренно, тяжело перенося вес с ноги. Заслышав шаги, Горацио встрепенулся. Со временем все трактирщики учатся распознавать постояльцев по походке.
– Утречко доброе, господин Харметтир. Приветствую вас, господин Оки.
Перед варварами появилось плетеное блюдо с дымящимися лепешками. Рядом – чашка Лигурийского соуса «песто» и бутылка вина.
– Вас дожидаются трое, – шепнул Кантабиле. – По виду – шпионы.
Трактирщик заговорщицки подвигал бровями и исчез. У него были свои резоны Мешаться в игры посетителей – дело убыточное. Господа варвары строят из себя заговорщиков и шпионов? Бога ради! Горацио не поленился, сходил в Бахамотову Пустошь и все подробно изложил кому надо. Из канцелярии прислали соглядатая – востроносенького, щупленького, в огромной шляпе с обвисшими полями. Соглядатай засел в «Чушке»; он торчал за печкой днями и ночами, выпивая и закусывая – Кантабиле нарадоваться не мог, глядя на его счета.
Варварам было все равно: следят за ними или нет. Харметтир обставил дело такой таинственностью, что народ в «Чушку» валом валил, как на представление. Доходы трактира выросли. Горацио подумывал, уже, когда варвары съедут, нанять лицедеев – чтобы те продолжили традицию.
– Эй, Гилтамас, глянь – хвоста нет?
Сильф юркнул под кресло, завозился.
– Никак нет, господин Длинная Подпись.
– Ну слава богу. А то и у стен бывают уши.
– О, не беспокойтесь. Наш стол стоит посредине зала. Никакие стены не подкрадутся.
Оки принялся насвистывать «Зантицию». Харметтир задумчиво покусывал закладку гроссбуха.
– Смотрит? – спросил он.
– Улыбается.
Соглядатай действительно смотрел и блаженно улыбался. С работой ему повезло. Господа большие деньги платят, чтобы в цирконскую оперу попасть, а тут – представление. Да еще и приплачивают. И кормежка дармовая.
Харметтир поманил к себе первого из «шпионов». Тот подошел, робко озираясь, уселся на табурет.
– Больше вороватости, – приказал Харметтир, – Ну?
Варвары не переигрывали. Оки прекрасно знал цивилизацию и южан. А Харметтир всю жизнь провел в снегах, охотясь на пингвинов и снежных ухохотней, Первейшая истина, которую он усвоил, такова: нет лучшей маскировки, чем выглядеть тем, кто ты есть на самом деле. Тролли-ухохотни обожают человеческое мясо. Посмотреть на одинокого варварского охотника сбегается вся стая.
Тут-то и начинается настоящая охота.
Сейчас происходило нечто похожее. Бахамотова канцелярия предполагала, что варвары ищут планы дворцовых подземелий. Картографы Пустоши трудились, изготавливая для аларикцев фальшивки.
Среди простого люда ходили слухи попроще. Цирконцы считали, что цель аларикцев – похитить Джинджеллу кон Тутти Форца, первую красавицу Циркона. Увезти на север, выдать за юного варварского принца Эйли.
Люди обожают мифы. А что может быть красивее похищения? Аларикцы стали популярны. Их узнавали на улицах, угощали пирожками и вином. Рафаэлло кон Тутти Форца подослал к Харметтиру наемных убийц, но без толку: разъяренная толпа разорвала негодяев на части. Народ не прощает покушений на своих героев.
Даже Горацио при всем его опыте ошибся. Варвары приехали за рецептом дивной сальтибокки по-цирконски, решил он. С шалфеем и красным вином. Что ж… они свое получат. И не обрадуются.
– Господа, – испуганно прошептал шпион, – господа, на нас смотрят.
– Пусть смотрят. Ты переговорил с конюшенным дворца?
– Да. Карета перемазана пыльцой иван-чая, на ободе следы тины и белой глины. В торбе нашлись колоски овса – вот этого.
Шпион выложил на стол носовой платок с увязанным в нем мусором.
– Капюшон надвинь, дубина, – оскалился Длинная Подпись. – Картинней!
Оки и Харметтир переглянулись. Прирожденные возниц, они обладали сверхъестественным чутьем. По горстке пыли могли определить, откуда она, да и в сортах овса для лошадей разбирались.
– Доннельфам.
Оки поджал губы и подтвердил диагноз:
– Доннельфам.
Они обернулись к шпиону:
– Продолжай.
Тот развел руками:
– След обрывается. Гонец прибыл в карете без гербов-в такой ездят шарлатановы эмиссары. Затем отправился в неизвестном направлении.
– Хорошо. Вот твоя награда. – Харметтир придвинул к шпиону полотняный мешочек с монетами. – Пригласи второго. Сам можешь убираться.
Второй шпион выглядел солиднее. Щеки у него отвисали, как у добродушного бульдога, а немигающему взгляду могла позавидовать кобра.
– Векселя, – отрывисто рявкнул он.
Оки без разговоров выложил на стол второй мешочек: плоский и широкий, словно набитый кусками кожи. Ладонь варвара припечатала его к столешнице.
– Вильгельм, – сказал Оки. – Ты знаешь: слово варвара свято. Клан Длинной Подписи простит тебе все долги. Рассказывай.
– Я выяснил. Вот списки товаров. Цены выросли. Если так дальше пойдет – шляпные мастера зашибут хороший капиталец. Я уж не говорю о торговцах зеленым сукном.
Бумаги легли рядом с плоским мешочком. Две бороды нетерпеливо склонились над ними.
– О, как я был прав, – выдохнул наконец Харметтир. – Как прав!
Оки не отвечал, лишь комкал салфетку. Из бумаг следовало, что в Доннельфаме вырос спрос на зеленые ткани. На охотничьи шляпы с перьями, декоративные луки, топорики, кожаные пояса. Разбойникомания принесла свои плоды.
Если у варваров и оставались сомнения, где искать концы этой истории, то третий шпион их рассеял.
– Жрица в наш храм заглянула, прекрасна очами, – пропел он, оглаживая на животе жреческий хитон. – Из Доннельфама дорога вела, дивный град, о поверьте, драгие! Имя Фуоко ее, а прозвание – Бедная Лиза…
– Не части! – Оки раздраженно врезал кулаком по столу. – Записываю я.
– …с нею создания дивные: фея и ящерка-пламя…
Тут уж все стало ясно. Ляменто рассказывала о том, что Хоакин путешествует в обществе малолетних развратниц. О Лизе она высказалась так же категорично. Мозаика складывалась в единую картину.
– Благодарю, благодарю, святой отец. Ступай, спасибо!
Третий мешочек – на этот раз парчовый – перекочевал из рук в руки.
Оки поднялся, размял плечи.
– На сегодня все, господа, – объявил он в пустоту. – Нам следует удалиться в свои покои, поразмыслить.
По таверне прошел ропот.
– Впрочем, – добавил Харметтир, – кто-то может нам помочь. Похищение девиц – дело трудное. Если кто-то принесет хорошую веревочную лестницу, снотворного для часовых, ливерной колбасы для собак… что еще?…
– …отмычку! – заволновались завсегдатаи.
– …штаны запасные! Вечно у Тутти-Форцев забор гвоздями утыкан!
– …масла, корпии, камфары!… Там стражники!…
– … и добрую шпагу!…
– …и карету!…
– Вот-вот, – широким жестом прервал их Большой Процент. – Если кто-то нам это все доставит – к ночи нынешней, не позже, – будет назван тот героем, лучшим другом аларикца. Похитителем красавиц.
По залу промчался сквозняк. Зазвенели монеты, прыгая по стойке под алчным взглядом Кантабиле. Счастливцы, успевшие расплатиться первыми, выпархивали из «Свинцовой Чушки», словно дрозды из клетки.
– После обеда гулять пойдем. Не проворонь, – бросил Харметтир соглядатаю. – А то опять будешь бегать, как вчера. Стыдоба.
Широкополая шляпа склонилась в знак признательности.
– Пр-много благ-дарен, гс-да варвары, – донеслось из-под полей.
Варвары чересчур увлеклись донесениями шпионов. Играя в заговорщиков, они и мысли не допускали, что кто-то может следить за ними.
А этот кто-то существовал. Измученное лицо – словно мешковина с дырами, заскорузлый платок на выбитом глазу. Бродяга прятался в дальнем темном закутке, возле ведер с золой и метел.
Тальберт Ойлен не знал покоя.
Судьба показала ему, кем он способен стать. На миг дала видение кораблей, знамен, веселого бунтарства и – вновь швырнула в помойную яму. В запахи лука, гнилой ботвы, застарелой куриной крови.
Везение не оставило бродягу. Неведомое чутье привело его вслед за варварами в Циркон, загнало в «Свинцовую Чушку». Ойлену посчастливилось. Он нанялся в работники к Кантабиле, и дни его оказались заполнены колкой дров, беготней с помойными ведрами, разгрузкой подвод. Потеряв бродяжью душу, скульптор обрел видимость покоя. Ровно до того момента, как в «Свинцовой Чушке» поселились Харметтир и Оки.
После этого жизнь Тальберта превратилась в кошмар. Стоило Оки сказать: «На дворе тихо. Кинь мне тот кус баранины», – в ушах звучало: «Хоакин… раненый…» Если Харметтир спрашивал у Кантабиле: «Что, для кишок не вредно ли тесто?» – Ойлен слышал: «Нехорошо… предал Истессо…»
Он единственный понял суть заговора. Никому из здравомыслящих цирконцев не приходило в голову, что варвары охотятся за Ланселотом. Но Ойлен перешел ту грань, за которой логика утрачивает силу. Его разум блуждал в туманных далях, там, где возможное становится реальным, а схожее – одинаковым. Минус на минус дают плюс. Безумие Ойлена дало возможность проникнуть в суть вещей.
Быстро и неряшливо дометя пол, Тальберт бросил метлу и выбежал на улицу. Ему многое предстояло сделать.
– Не стоит благодарности.
Крылышки Маггары затрещали. Фея опустила на поднос мельхиоровый кувшинчик с крохотными капельками сапфиров на горлышке.
– Это амброзия. Сейчас еще чего-нибудь отыщу.
– Хорошо.
Лиза уселась на поваленную колонну, Сложила на коленях руки и принялась терпеливо ждать. Сквозь полуразрушенную крышу портика проглядывало солнце. Сияющие столбы пыли пересекали полумрак тут и там.
Эту часть храма никогда не ремонтировали. Его преосвященство заботился о символизме и эстетике. Разрушенный портик символизировал темную часть человеческой души. Здесь хранились ненужные святыни: старые, разбитые, списанные за ненадобностью.
Именно эти реликвии с такой легкостью повыбрасывала и разбила Фуоко. Пусть старичок Версус оплачет их: он жрец старой закалки, и все эти дароносицы, чаши, зеркала дороги ему как воспоминания былых дней. Ныне живущим незачем заморачиваться на древнем хламе. История рассудит, кто прав.
Боевые монахи из свиты его преосвященства привезли Фуоко с недвусмысленным приказом: устроить со всеми удобствами. А это значит: ковры, благовония, питание по высшему разряду.
Яства и благовония отец Люций устроил, а вот с коврами вышла заминка. Вешать их оказалось некуда. Достойные верховной жрицы покои еще только предстояло привести в порядок. Лизу временно поселили в портике Старых Святынь.
Сбежать из портика не удавалось никому. Скала, на которой его выстроили, обрывалась в океан, символизируя ограниченность человеческого познания. До возвращения его преосвященства деваться Лизе было некуда. Но старому жрецу это вышло боком. Те дни, что Лиза провела в портике, оказались роковыми для старых святынь.
Поднос быстро заполнялся кувшинчиками, тарелочками, вазочками.
– Вот манна небесная, – деловито поясняла Маггара. – Вот амрита, нектар, маат.
Инцери пробежала по пыльной скамье, оставляя блестящие черные следы. С любопытством обнюхала небесную манну.
– Откуда ты все это берешь?
– Места знаю. Есть такая пристройка в пальмовой роще… А у поварихи левый глаз не видит. Если подкрасться с нужной стороны – бери все, что душа пожелает.
Фуоко отдернула протянутую к кувшинчику руку. Поставила кувшин с амброзией на место и опасливо вытерла пальцы.
– Отнеси обратно.
– Ты что, сбрендила?
– Я знаю эту пристройку. И о кривой поварихе слышала. Я не стану это есть.
– Глупости, – фыркнула Маггара. – Я посмотрела: плита чистая. И повариха руки моет. Ешь, не бойся.
– Не стану.
– Здрасьте! Что мне теперь, все это выбросить? Ладно, я могу.
Фея столкнула поднос со скамьи. Тарелки зазвенели. Один из кувшинчиков – пузатый, с серебряной филигранью на горлышке – кувыркнулся на пол. Тут произошло чудо: из-под скамьи вынырнул булыжник, выпустил руки и ноги и подхватил его.
– Ох! – только и выдохнули пленницы. Камень поставил кувшинчик на место, передвинул поднос дальше от края и робко спросил:
– Вы в самом деле не будете это есть? Вам не нравится? Извините.
Маггара и Лиза переглянулись.
– Говорящий.
– Точно. Не надо было эту дрянь пробовать. Она с грибами.
– Вообще-то это мои… моя еда, – продолжал камень. – Подношения, понимаете? Мне много жертвуют. Только это не в том смысле, будто я вас упрекаю.
– Жертвуют? – удивилась Лиза. – Вы зверь великий?
Камень поболтал ложкой в манне небесной. Осторожно попробовал.
– Я не представился, да? Извините. Я – бог всего сущего.
– Кто-кто?
– Бог. Квинтэссенций. Еще я – пятый элемент, субстанций, первобатерий и философствующий камень.
– Алкагест? – робко спросила Инцери.
– В воплощении алкагеста я недолговечен. Извините. Растворяю любой сосуд и ухожу к центру Террокса. Но магму очень не люблю.
Лиза вытянула руку:
– Так вот вы какой, первобатерий… Я слышала о вас от старших жриц. Потрогать можно?
– Только без фамильярности.
На ощупь камень казался шершавым и теплым – словно целый день провалялся на солнцепеке. Квинтэссенций жил в храме, ни от кого не скрываясь, но видели его немногие: лишь те, кто способны в обыденном различить чудо. Люций и Версус как раз относились к таким счастливчикам.
– Вы ешьте, ешьте, – спохватилась Маггара. – Зря, что ли, я все это сюда натаскала?
– Спасибо. Вы очень добры… Извините.
С Квинтэссенцием довольно быстро удалось найти общий язык. Прихлебывая нектар из блюдца, словно горячий чай, философствующий камень рассказал пленницам о нелегкой доле живых богов. О бремени водесущности. О черствости и непонимании жрецов.
– Особенно тяжело, – рассказывал он, – когда брат Полифемус-Пта-Уха-Гор тащит ковры на барахолку. Мне ведь не ковров жалко. Что ковры? В конце концов мир из меня состоит. Но принцип! Он ведь не ковры продает – меня. Бога.
– Мерзавец, – сочувственно вздохнула Инцери.
– Точно.
– После этого вы и сбежали?
– Не смог вынести людской бездуховности. С тех пор скитаюсь по миру голодный и обездоленный.
Мир в представлении Квинтэссенция располагался на пространстве от главного здания до портика забытых богов. Дальше храмовой площади бог не уходил.
– И вот финал. Сижу на свалке. Извините… ем бог знает что, и никаких перспектив. Вот вы умная девушка, Лиза, подскажите: что мне делать?
Лиза задумалась.
– Вернуться не пробовали? – поинтересовалась она.
– Исключено.
– Почему? Это же ваш храм.
– Если бы мой! Вы помните, как он называется?
– Я читала табличку. Там написано: «Храм Эры Зверей Великих».
– Вот-вот. Идемте. – Квинтэссенций поджал губы. – Идемте, я покажу. Тут есть потайной ход. За ним, если я не перепутал, мы найдем объяснение всем этим непотребствам.
«Бум. Бум-бум», – стучал молоток.
«Вжи-и-их. Вжи-и-их», – вторила ему пила.
– Эй, малец, – крикнул лохматый плотник с перебитым носом. – Гвозди неси.
Дюжинцы угрюмо следили за работой. Дело спорилось, мастера сновали туда-сюда, однако ощущение нереальности происходящего не покидало властителей.
Постоялый двор перестраивался – впервые за многие столетия. Плотники расширяли стены, поднимали потолки, пробивали новые окна и стены. Казалось, деревянный спрут прорастает из старой бревенчатой избушки. Полудужья арок, порталов, цветные кристаллы-глаза. Магия напитывала строение – плотная, липкая, как крыжовенный сироп.
– Наддай! – покрикивал десятник на коньке. – Брус дуром пошел. Куды ж ты лепишь, соплист! Задом сдай!
Тяжелые зимние облака плыли над Урболком. Дело двигалось к снегопаду, и меж сосен было сумрачно и тоскливо. Не слышалось веселого «холарио» турольских пастухов, не плясали пастушки.
В небе толкались тучи, но на строительной площадке было светло. Тяжелое багровое сияние разливалось над снегом. Сила двенадцати чудовищ наполняла воздух.
Плотники чувствовали себя не в своей тарелке. Да, они привычно покрикивали и переругивались, прилаживая балки, наличники и дранку, но на душе у них было пасмурно. Даже малец-подручный, уж на что резвун и весельчак – и тот притих.
На Терроксе менялся уклад жизни. Раньше после каждого собрания дюжинцы возвращались по домам тайными тропами. Путь занимал неделю, месяц – никого это не волновало. Дома оставались звери великие, и несчастные случаи были редки. Претенденты на трон понимали, что без чудищ их притязания не имеют веса. А заручиться поддержкой зверя удавалось далеко не каждому самозванцу.
Возвращение Ланселота многое изменило. Время неспешных путешествий кануло в Лету. Никто больше не чувствовал себя в безопасности. Вернувшись домой, любой из монархов мог обнаружить, что Ланселот убил его зверя. С предложением его преосвященства строить обратные порталы согласились все.
Вот на конек полез строительный маг низшего посвящения. Выглядел он попредставительнее плотника, а кричал на подмастерьев точно так же:
– Роторы своди! Эм-поле посошком техни! Эк, стрикулист, куды ж ты загибаешь?
Наконец возня подошла к концу. Черные провалы порталов оделись искрящимся флером магических полей.
– Ну, значица, так. – Десятник стянул шапку и вытер мокрый лоб. – С богом, значица. Готово, судари-господа, ваши величества.
– Готово? – Шарлатан достал из рукава тисовую палочку. Вокруг нее кружил хоровод едва заметных золотых искорок.
– Сами убедитесь, господин-король хороший. Вот рукоять. Направо – туды, а влево уже на месте будет. И фьють.
– Что еще за «фьють», хам?
– Фьють – это обратно, – пояснил словоохотливый десятник. – Вы где проживаете, король-сударик?
– Я шарлатан Тримегистии, смерд.
– Тогда вот эта рукояточка в аккурат ваша будет.
Фью вздернул подбородок. Подошел к тримегистийскому входу и повернул обитую синим шелком рукоять. Арку затянуло радужной пленкой наподобие мыльного пузыря. По выгнувшейся поверхности побежали золотистые, алые и сапфировые разводы. Резные балки едва ощутимо вздрогнули.
Шаг. Пленка паутиной облепила лицо. Нефтяные разводы перелились и сплелись в арбузное нутро пещеры.
– Король эф-два, – донеслось из-за камня.
– Ты жухаешь, жухаешь! – закричали сразу два детских голоса. – Короли не ходят через всю доску!
«Теперь ходят, родной мой Бахамот, – подумал Фероче. – Теперь ходят. Не поменять ли шахматные правила по этому поводу?»
Он повернулся к искрящемуся провалу и шагнул обратно в Урболк.
– Работает. Все в порядке, господа.
– Воистину то добрые вести.
Сперва нерешительно, потом с охоткой дюжинцы начали испытывать портал. Новая конструкция оказалась не в пример удобнее старой. Единственная беда: входы в портал располагались не в секретных кабинетах дворцов, как раньше, а в пещерах чудищ. Но, если вдуматься, это очень даже неплохо: в Урболк не попадет человек чужого круга.
– Кхм, господа-сударики, – вновь заявил о себе десятник. – Расплатиться бы за работку, так сказать… господа-короли-сударики.
Фероче повелительно махнул рукой. Король Лир притащил тяжеленный мешок и уложил к ногам плотников.
– Вот ваша плата, смерды. Забирайте.
– Но, позвольте! – Десятник растерянно зачерпнул из мешка. – Это же орехи.
Тисовая палочка перечертила воздух. Багровый полумрак рассеяли жирные белые искры.
– Бурундукам ни к чему деньги. Брысь отсюда!
Плотники постояли немного, не до конца понимая, что произошло, а затем ринулись врассыпную.
Забытый мешок с орехами валялся на снегу. В разные стороны уходили цепочки бурундучьих следов. Строители портала сидели в ветвях сосен, испуганно наблюдая за людьми.
Скоро шок от превращения пройдет, и они вернутся, чтобы забрать свою плату.
– Помогай! Давай же!
Лиза изо всех сил навалилась на колонну. Рядом трещали крылышки Маггары; где-то у ног пыхтела Инцери.
– Еще немного, если не ошибаюсь.
Кусок мрамора отъехал в сторону. Открылся черный лаз, ведущий в глубины скалы, на которой располагался портик.
– Ух ты-ы! – Элементаль запрыгала на одной ножке. – Какая прелесть. Подземелье! Настоящее! С сокровищами!
Фуоко заглянула вниз. Из дыры несло затхлым погребом и сыростью.
– Нам обязательно туда спускаться? Мне как-то не хочется.
Квинтэссенций пожал плечиками:
– Я могу быть не прав… но, насколько помню, там не очень глубоко. И не очень далеко идти.
– Лиза, я посвечу, – пискнула элементаль. – Ты что, не хочешь найти сокровища?
– Это же подземный ход! – поддержала Маггара. – Он выведет нас из храма.
Девушка покачала головой. Блуждания по пещерам чудищ пробудили в ней страх перед темнотой. Она до сих пор не могла от него избавиться.
– Да, хорошо… – Лиза облизала пересохшие губы, – Чтобы сбежать.
Квинтэссенций подкатился к краю хода и тоже заглянул вниз:
– Вот это вряд ли… Бежать этим ходом невозможно, это скорее тупик, насколько я знаю.
– Тогда зачем мы туда полезем?
– Разве вы не хотите узнать побольше об истории Террокса?
– Нет.
– Об Эре Чудовищ? О Ланселоте?
– О Ланселоте? Идем.
Лиза решительно шагнула в черный провал.
– Не упадите! Там ступенька!… Но я могу быть неправ.
Квинтэссенций не солгал: спускаться в храмовый тапник оказалось легко и удобно. Света Инцери хватило, чтобы различать мох на стенах и копоть от факелов на потолке. Фуоко пробежала по каменным ступеням и остановилась посреди тайника, осматриваясь.
Маленькую комнатку загромождали шкафы с книгами, ящики, сундуки. На стенах висели маски, с которыми не хотелось встречаться взглядом. Пустынные боги, бесы и духи джунглей. Тварь возле вешалки походила на глумливую собаку в ожерелье из языков пламени. Рядом висела синекожая щекастая морда с выпученными глазами. В короне из крохотных человеческих черепов.
– Казначей Пыли, – уважительно прошептал камень. – Осторожно. Здесь плащи, не пораньтесь о рога.
Ллащи смотрели на Фуоко стеклянными глазами. Три плаща, три оленьи шкуры – великолепно выделанные, щегольские. Когда-то их носил его преосвященство… Быть может, на том самом собрании Дюжины, когда погиб Архитит.
– А там что? – Маггара заглянула за сундук. – Перевернутые холсты.
– Это портреты. Квинтэссенций, можно их посмотреть?
– Чуть попозже, извините. Сперва я кое-что расскажу. Присаживайтесь… нет, не туда!
Фуоко подпрыгнула.
– Прошу прощения, сударыня, это алтарь Эры Чудовищ. Возьмите кресло.
Лиза выдвинула из-под стола кресло – тяжелое, неудобное, с обивкой тусклой, словно шкура дохлого крота. По доброй воле в такое не сядешь.
Элементаль вскарабкалась ей на колени и обвила лапы хвостиком.
– Уймись! – Лиза сбросила ящерку на пол. – Ты горячая.
Инцери обиженно надулась, но жар пришлось поубавить. Теперь ее можно было держать в руках – осторожно, кончиками пальцев, как держат кружку с горячим чаем. Маггара пристроилась у Лизы на плече.
– Ну вот вы и в сборе, – объявил Квинтэссенций. – А началось все… извините, наверное, длинно получится, но тут уж я не виноват. Так вот, началось все, когда был жив перводракон… Или, может, сразу перейти к Дюжине? – На лбу камня собрались трещинки-морщинки. – Это же сотни лет, если не ошибаюсь.
– Начни с Ланселота, – подсказала Фуоко.
– С Ланселота? Хорошо, раз вы настаиваете… Итак, Ланселот.
Ланселот.
Комета висела в небе считаные дни, но этого вполне хватило. Весь Террокс всколыхнулся. Лжепророки и мессии заполонили дороги; в городах стало не протолкнуться от предсказателей.
В основном предсказывали перемены. Некоторые каркали – их слушали внимательно и хорошо угощали. Другие смотрели в будущее оптимистично – к ним тоже относились благосклонно. Тех же, кто осмеливался утверждать, что ничего не изменится, побивали камнями. Они-то, в конечном счете, и оказались правы.
Короли вернулись из Урболка в смешанных чувствах. Маленький кочевник в росомашьей шапке объявил варанов священными животными. Король Лир запретил клепсидры. Бизоатон Фортиссимо… Нет, Фортиссимо не устроил избиения младенцев – для этого он был слишком цивилизован и демократичен. Но слухи и предрассудки, которыми управлял шарлатан, сделали свое дело. Тримегистия возненавидела детей, родившихся в канун Грошдества.
С этого мига каждая семья, в которой жил грошдественский ребенок, мыкалась от горя к несчастью, соседи отвернулись от них. Торговцы не отпускали товары в кредит. Приюты в городах переполнились брошеными детьми. Среди наступившей беды шарлатан показал себя благодетелем. Он ездил по приютам, щедро одаривая подкидышей; не один ребенок засыпал с именем Биатона на устах.
Ланселота среди них не находилось. Фортиссимо знал это наверняка, – медовая жемчужина не откликнулась ни на одного ребенка. Вереницы детей проходили перед королем, но камень оставался пуст и мертв.
Время шло, и шарлатан становился все беспокойнее. Он пускался на хитрости. Назначал субсидии зимним детям, придумывал заговоры и измены. Ланселот как в воду канул. Ни тайная канцелярия, ни маги-провидцы не могли обнаружить ребенка судьбы.
На самом деле Хоакину повезло. В мэрии, где хранились документы о его рождении, произошел пожар. В стране гуляло поветрие, губившее зимних детей, и Тертерок Истессо – отец Хоакина – решил рискнуть. Дав взятки нужным людям, Тертерок выправил Хоакину новые документы. Так шарлатан потерял след – чтобы найти его вновь через двадцать с лишним лет.
Все это время Казначей Пыли жил в Анатолае в облике диктатора Архитита. Анатолайский зверь не подпускал к себе демона. Положение становилось все опаснее. Казначей терял силы. В народе поднялся ропот: скрывать нечеловеческую сущность Архитита становилось все труднее и труднее. И тогда его преосвященство предложил выход.
Он решил обожествить Казначея. Отныне храмы во всех странах Дюжины принадлежали демону. Это позволяло убить двух зайцев. Казначей Пыли получал возможность легко перемещаться из города в город. Достаточно было зайти в один храм Эры и выйти из другого такого же, но за десятки и сотни миль. Поклонение людей давало ему достаточно сил, чтобы поддерживать человеческий облик.
В качестве расплаты его преосвященству приходилось терпеть брюзжание Квинтэссенция. Деликатный бог каждые несколько лет приходил к жрецу с жалобами. Его преосвященство отвечал неопределенно.
– Когда-нибудь. Потерпи, дружок. Другие боги пантеонами живут и не жалуются, – говорил он. Так прошел год. Десятилетие. Сто лет.
Лже-Архитит заскучал. Он инсценировал свою смерть (благо опыт уже имелся) и отправился путешествовать. Бизоатон Фортиссимо сумел отыскать Ланселота и наложить заклятие. Иногда Казначей Пыли заходил в гости к Ланселоту. Поболтать, а также проследить, не проснулась ли в том мятежная натура. Иногда случались неприятности: люди узнавали в безобидном чудаке-путешественнике покойного диктатора. Демону пришлось собрать все портреты Архитита, все камеи, скульптуры и барельефы. Собрать и спрятать. К счастью, у анатолайцев не было привычки чеканить портреты властителей на монетах – иначе пришлось бы изъять и все деньги тоже.
Лицо Архитита изгладилось из людской памяти. Никто не мог более уличить его.
– Так, значит, это те самые портреты?
– Да… если я не ошибаюсь.
Облако пыли взвилось над алтарем Эры. Фуоко вытащила из кучи портретов потемневшую доску в серебряном окладе. Развернула к себе и…
– Эрастофен!
Его преосвященство прикрыл ладонью глаза. Проклятое анатолайское солнце не знало ни отдыха, ни покоя.
– Эрастофен, вы уже здесь?
Белокожий философ вынырнул из полумрака колоннады. Он пересек залитое солнцем пространство Храма и остановился перед жрецом.
– Да, ваше преосвященство.
– Это солнце… Оно сделает меня слепым. Вы присмотрелись к новому порталу в Урболке, Эрастофен?
– Мне нет нужды в ваших игрушках. Портал работает, это хорошо.
– Эра, я вот что хочу спросить… Зачем вам тринадцатая арка? Это ведь ваша была фантазия.
– Да, ваше преосвященство. Мы обнаружили пещеру перводракона. Я распорядился провести туда портал.
– Зачем?
– Град Града не удержит Ланселота. Бунтарь слишком опасен. А пещера перводракона заполнена едкими испарениями. Всякий попавший в нее начинает чихать. Он трет слезящиеся глаза, а затем умирает… Впрочем, последнее Хоакину никак не грозит.
– Это жестокий план, Эра. Может, милосердней будет убить Хоакина?
– Мы уже обсуждали этот вопрос. Ланселот родится в ином теле, вот и все.
– А тюрьма?
– Хм… – Эрастофен уселся у ног жреца и в задумчивости подпер голову двумя кулаками. – Пробовали вы когда-нибудь удержать пар в кипящем чайнике? Узник – это вызов, друг мой. Обязательно найдется кто-то с обостренным чувством справедливости. Он освободит Ланселота.
– Вы правы. Проклятая гроза… как ломит виски, Ланселот сейчас в Граде Града. Послать за ним?
– Да, ваше преосвященство.
– Оглушить, отвезти в Урболк, бросить в тринадцатый портал. Нет Ланселота, нет проблемы.
Его преосвященство принялся мерить шагами черно-красные плитки пола. Как всегда бывало, когда накатывала мигрень, он начал ощущать свой запах. Сухой, старческий, затхлый. Запах слоящейся змеиной чешуи, тусклой вытертой шкуры.
Жрец ощущал себя выползком, сброшенной кожей перводракона – первого зверя, заключившего соглашение с бургомистром. Давным-давно, в незапамятные времена…
Чушь.
Он никак не может помнить тех времен. Он родился позже, много позже, хотя тоже достаточно давно. Настолько давно, чтобы стать легендой, неизменной частью этого мира.
– Главное – не спешить, – сказал Эрастофен. – Торопись медленно.
Как варвары и обещали, после обеда они отправились на прогулку. Сыщик следовал за ними на почтительном расстоянии. Он был вежливым человеком.
– Оки, брат мой по заговору, – начал Харметтир.
– По Передмолчанию.
– Да, да, не перебивай. Я тебе вот что скажу, Оки. Мы влипли. Увязли в цивилизации. – Он развил свою мысль: – Когда я иду с боевым гроссбухом на ухохотней, я объединяюсь с природой. Душа моя сливается с бескрайними снегами, и сердце поет песню льдов. Мы оторвались от своих корней, Оки.
Маленький варвар посмотрел себе под ноги. Грязно-серые мокасины тюленьей кожи. Завязки на левом продрались – хорошо бы зашить. И подошва покоробилась. Но ничего более.
– У меня никогда не было корней, Большой Процент. Я не цвел, не плодоносил, всегда с легкостью передвигался по земле. Бросай свои иносказания, друг.
Аларикцы свернули в переулок. За чугунной решеткой, усеянной тусклыми запятыми иероглифов, зеленели ветви айвы. Среди круглых листочков, похожих на темно-зеленые монетки, желтели круглые плоды. Над айвовым садом высились ажурные черепичные крыши с драконами.
«Суша суши» – ресторан нэнокунийской кухни – открылся только сегодня. О нем говорили как о самом модном заведении Циркона, но никто не мог похвастать, что обедал там.
Здесь варвары остановились, чтобы поговорить. Соглядатай деликатно отошел в сторону и сделал вид, что пялится на обедающих. На официанток с огромными бантами на бедрах, в красном шелке, набеленных до такого состояния, что не улыбнешься.
– Мы ведем себя не по-варварски. Эти булыжники, этот проклятый металл, – Харметтир пнул решетку, – разъедают наши сердца. Обратимся к мудрости предков. Зачем нам ехать в Доннельфам?
– Как зачем? Там – след Ланселота.
– Давай пошлем кого-нибудь вместо себя. Вот истинно аларикское мышление. Ничего не делай сам, что можешь поручить другому. Когда ты подходишь к пещере ухохотней – кто в нее лезет первым? Маленькая хрупкая женщина. Воителя подруга.
– Ты прав.
– А Финдир Золотой Чек? Вот истинный варвар! Заметь: он не ищет Хоакина, хотя и мог заняться этим сам. Он отправил нас.
– Ну да. И Финдир сейчас в Арминиусе, а мы – здесь, в тепле и уюте цивилизации. А цивилизация, брат мой, это ньокки с макаронами, бобы с мясом в горшочке…
– …равиоли по-умилански, – вставил Харметтир.
– Вот-вот, равиоли. Тебе ухохотней не хватает? Льда? Холода?
– Мне не хватает власти.
– Глупец. Пока мы здесь, у нас власть над самим Финдиром. Подумай: есть ли в мире места лучше, чем Тримегистия?
– Что, в самом деле нет?
Оки задумался. Он много путешествовал и мог сравнивать. Больше всего ему нравился Шахинпад. Там гурии, восточные красавицы… пусть в чадрах – ну а воображение на что? В Шахинпаде всегда было тепло. Что бы ни говорил Харметтир о корешках и единении с вечной мерзлотой, в тепле жить приятнее.
Но в Шахинпад не вели никакие нити расследования.
– Посмотри вокруг, – продолжал Харметтир. – Видишь этих людей? Они выглядят счастливыми. Давай отправим в Доннельфам Гилтамаса. Наймем новых шпионов… в конце концов, жизнь коротка. Проведем ее в «Свинцовой Чушке». Зачем нам этот безумный Доннельфам? Останемся и обретем здесь счастье.
Харметтир ошибался. Сидящие за иероглифическими решетками цирконцы не были счастливы. Нэноунийская кухня только входила в моду, а в «Сушу уши» ходили обедать маги. А что такое цирконский аг? Это человек, который знает все обо всем. Он никогда не унизится до того, чтобы спрашивать совета.
Сушимничающие и темпурящие едоки не знали, что делать. Одни с чопорным видом тыкали палочками рис и золотистые комочки темпуры, другие искали ложку, чтобы приступить к супу. О том, что нэнокуийские супы пьют, а капусту вылавливают пальцами, их никто не предупредил.
Неддам де Нег в такие мелочи не вникал. Перед ним стояла фигурная дощечка. Толстенькие бочоночки суши, бледно-розовые листочки имбиря, весенне-зеленый комочек васаби. Первый министр горел решимостью расправиться с чужеземным блюдом во что бы то ни стало. Тем более он пришел в ресторан не один.
Спутница Неддама была вызывающе юна. Одета в старомодное, не по сезону жаркое платье, отделанное барабантскими кружевами. Вряд ли дочь – скорее искательница приключений.
Первый министр отделил часть от зеленого комочка игалантно преподнес девушке. До варваров донесся брывок разговора:
– Вы ведь любительница островной поэзии? Тогда послушайте.
И Неддам продекламировал:
В богатом дворце
Корнем васаби в поле
Сижу, горделив.
Девушка намека не поняла, но зааплодировала. Она откусила кусочек, и на глазах ее выступили слезы.
Видимо, поэзия островитян тронула ее до глубины души.
– Смотри, Оки: это настоящая жизнь. И от этого я откажусь? Ради чего? Чтобы исполнить повеление человека, который предательски отправил меня в чужую страну? Обрек на мытарства и неустроенность быта? Сделал подобным хрупкой женщине в логове ухохотней?
Длинная Подпись огляделся. Здравый смысл боролся в его душе с чувством долга.
Вот сытые голуби гуляют по мостовой. Теплый сентябрьский ветер играет в зелени айвы, швыряет под ноги варваров золотые и багряные листья кленов, качает вывески. Маги ужинают – и никто не догадывается, что в этот миг решается судьба мира.
– Хорошо, Харметтир, – дрогнувшим голосом объявил Оки. – Ты меня убедил. Возвращаемся в «Свинцовую Чушку». Забудем о Доннельфаме.
Большой варвар самодовольно кивнул:
– Рад твоему здравомыслию. Эй, в шляпе! – позвал он сыщика. – Мы возвращаемся. Собирайся.
– Уже? Да. Н-медленно. Только, госп-да варвары, осталось одно дельце.
– Дельце? Какое же? – нахмурился Оки.
– В-т.
Аларикцы обернулись. Улицу запруживала толпа. Большей частью она состояла из завсегдатаев «Свинцовой Чушки». Возглавлял ее Гури Гил-Ллиу с веревочной лестницей в руках. За его спиной стояли музыканты, бретеры со шпагами, булочницы и худосочные девицы в остроконечных колпаках с вуалями. Белые кони копытами высекали искры из булыжной мостовой. Темной громадой высилась карета.
– Что это? – одними губами спросил Харметтир. – Ну! Что это за васаби? О, скажи мне, друг мой Оки?
– Ничего не понимаю. Что здесь праздные гуляки делают, народ смущая?
– Мы, о дети Аларика… – начал было кто-то, но смутился и замолк. Из толпы вытолкался часовщик ввытертом гильдейском камзоле.
– Значит, так. Обещали Джинджеллу украсть? Так? Так. Бомонд ждет. Что, слово ваше – ку-ку?
– Давай! – заволновалась толпа. – Кради, борода! Назвался груздем – полезай в карету.
Варваров подхватило множество рук. Аларикцы пытались бороться, но безуспешно. Скоро впереди показались башенки дворца Тутти Форцев.
– Не надо, друг мой, – шепнул Оки Харметтиру. – Нас примут за мошенников. Сдерживай ярость.
– Ведем! Ведем! – заволновалась толпа. – Вот они!
– Га-а-а! – отозвался дворец. – У-лю-лю!
В деле похищения Джинджеллы все зашло так далеко, что участия варваров не требовалось. Прикормленные сторожевые собаки тяжело поводили боками. Лаять им не хотелось, лишний раз вставать – тоже. У ворот в беспорядке лежало оружие. Стражники присоединились к толпе и восторженно ревели вместе со всеми.
– Готово, – объявил Гури. – Музыка!
Грянула музыка:
Под балконом моей милой, —
выводил хор.
Я стою – веселый малый,
А любовь с ужасной силой,
А любовь с ужасной силой,
Мое сердце растрепала.
Все пути к отступлению оказались отрезаны. Мускулистый бретер крякнул, поплевал на ладони и взялся за лестницу. Раскрутил на бечеве свинцовый грузик, зашвырнул на балкон.
Снится часто облик милый,
Снятся щеки, нос и скулы.
Ведь любовь с ужасной силой,
Ах, любовь с ужасной силой
Мое сердце вдруг проткнула.
На балконе поднялась суматоха. Едва дуэньи привязали лестницу, как появилась Джинджелла – в бело-голубых шелках и небесной мантилье. Ножка в кружевных панталонах твердо стала на ступеньку. Первая красавица Циркона двинулась в путь – навстречу славе.
Вновь вступили музыканты:
Сладкозвучных переливов
Посвящу тебе довольно.
Ведь любовь с ужасной силой,
Мне любовь с ужасной силой
Сердце отдавила больно.
– Вашу руку, мужлан, – Джинджела повернулась к Харметтиру, безошибочно распознав в нем старшего. – Ведите меня к карете. И побыстрее.
– Это вы мне, сударыня?
– Кому же еще?
Голос красотки показался Оки несколько хрипловатым. Да и плечи у нее были широковаты. И походка – не по-женски тверда. Лица разглядеть не удалось, девушка стыдливо пряталась под вуалью.
– Сеньора… – учтиво начал он.
– Сеньорита, остолоп. Пошевеливайся!
Оки как-то сразу все понял и погрустнел. С тоской подумал он о «Свинцовой Чушке», о минестроне по-умилански и спагетти на сыщицкий манер. Что-то подсказывало ему, что цирконской кухни отведать придется не скоро.
Он резво вскочил на облучок. Харметтир неуклюже-галантно попытался открыть дверь, но Джинджелла его оттолкнула. Подхватила юбки, взвилась в воздух – совершенно по-ведьмински – и оказалась в карете.
…А любовь с ужасной силой, —
гремело над домами.
Ох, любовь с ужасной силой
В сердце вырезала дырку.
– Вперед, – шепнула девица. – И поторапливайтесь. Обман скоро раскроется, и нам следует быть подальше отсюда.
Оки не растерялся. Он щелкнул бичом и завопил:
– Аррррья-ха!
Лошади рванули с места галопом. Прыснули из-под копыт зеленщицы и букинисты, бретеры и цветочницы.
– Н-но-о, залетные!
Флажки на крыше кареты затрепетали. Громада дворца двинулась назад и в сторону; радостными криками огласилась толпа. В лицо Харметтира полетели шелковые тряпки. На глазах Джинджелла превращалась в одноглазого проходимца. Тальберт содрал с лица вуаль и объявил злым шепотом:
– К северным воротам, живо.
– К северным, северным, хорошо. Но кто вы?
– Неважно. Я только что из Доннельфама. Я знаю то, что вы знаете и что не хотите, чтобы знали другие.
– Ясно. Тогда в путь.
Большой Процент хотел что-то добавить, но в окошко кареты дробно постучали. Тальберт отбросил задвижку. С потоками воздуха внутрь кувыркнулся Гилтамас.
– В «Чушке»! – захлебываясь, пропищал он. – В «Чушке» засада! Офицеры тайной канцелярии!
– Мои листья, – вздохнул Большой Процент, – Плакали мои капиталы…
Колеса отчаянно загромыхали: карета вынеслась из городских ворот.
Гей-гоп, моя Зантиция,
Гей-гоп, к тебе мчу птицей я, —
доносилось снаружи.
– Ну и ладно. Так тому и быть.
