Книга: Иероглиф «Любовь»
Назад: Глава тринадцатая ТЯНЬ СИН УЯНЬ ЧЖИ ЦЗЯО
Дальше: Глава пятнадцатая ЗНАКИ В НЕБЕСАХ

Глава четырнадцатая
ВСТРЕЧИ НА ДОРОГЕ

Закат золотым
Осыпается наземь песком.
Цикада поет
Бесконечную песню печали.
И волосы путник
Потуже стянул узелком.
Котомка пуста
И висит у него за плечами.
Он вышел давно
И не помнит начала пути
Слезятся глаза,
И подошвы от пота истлели..
Он знает одно:
Ему нужно идти и идти,
Забыв о еде,
Об отдыхе и о постели.
Быть может, идет он
По свету две тысячи лет.
Быть может, он жаждет
Участья, любви и покоя.
Но вьется дорога,
И вновь наступает рассвет,
И серый туман
Подымается вновь над рекою

Мэй вышла из священной долины на закате. Перед ней возвышались неприветливые даже на вид скалы, и среди них вилась едва заметная тропа. В закатном свете скалы казались не серыми, а лиловыми, от них тянуло холодом, хотя по предположениям Мэй сейчас стоял самый разгар лета... Девушка постояла в нерешительности, а затем шагнула на тропу. Покинуть то, что знакомо, встретить то, что неизвестно, разве это не новое испытание, уготованное ей судьбой? К тому же, как здраво полагала Мэй, в Незримой Обители ее подготовили к испытаниям самого разнообразного рода.
По тропе навстречу Мэй полз волокнистый белесый туман, напоминающий распущенные старушечьи космы. Небо над скалами стало совсем темным — солнце зашло. Сердце Мэй дрогнуло, но она приказала себе не страшиться и идти вперед. Она прошла еще с полсотни шагов по тропе (под ногами что-то похрустывало, будто ореховые скорлупки) и заметила, что из низко стелющегося тумана вырастают маленькие пагоды, высотой не больше пяти цаней. Эти башенки светились призрачным зеленоватым светом вроде тех древесных грибов, что одурманивают человека, если их высушить и попробовать на вкус. Зрелище было жутковатым, но Мэй продолжала идти — из одного лишь страха остановиться и увидеть что-либо более ужасающее, чем маленькие светящиеся пагоды, которыми, как теперь она видела, была усеяна далеко впереди тропа в скалах.
«Со мной благословение отца моего и молитвы матери моей», — беззвучно пошевелила губами Мэй. Как бы ей хотелось услышать сейчас собственный голос, это добавило бы храбрости сердцу и крепости ногам! Но вместо собственного голоса Мэй внезапно услышала тихий, нерадостный смех — таким смехом мог бы смеяться этот туман под ногами...
А потом Мэй услышала тоненькие голоса, напевающие песню:
Послушайте наши голоса!
Голоса из печального мира!
Голоса детей, никогда не ставших взрослыми,
Голоса детей, слишком рано лишенных солнечного света.
Мы собраны среди этих священных скал,
Мы пьем из реки, в которой нет воды, кроме наших слез.
Мы тоскуем о наших матерях и отцах —
Они живы, а мы мертвы.
И все, что нам осталось, — это строить пагоды.
Пагоды из камней, холодных, как сама смерть.
Мы строим наши пагоды и молимся:
Молимся за мать, что тоскует о нас,
Молимся за отца, что не может скрыть горя,
Молимся за оставшихся в живых наших братьев и сестер.
О священные скалы Детских Душ, будьте к ним милостивы!

Мэй остановилась, не в силах сдержать слез. И вовсе не испугалась, когда перед ней возникли детские фигурки, призрачные и несмелые, как вздох тумана. Дети были окутаны белыми светящимися Одеждами, а в тонких пальчиках держали колокольчики, издающие звон, напоминающий детский смех.
— Нам грустно, — сказал один ребенок.
— Нам всегда грустно и одиноко, — добавил другой.
— Мы скучаем, когда к нам долго не приходят люди с живым сердцем, — прошептал третий. — Поиграй с нами, человек!
— Да, да, поиграй с нами, пожалей нас, — загомонили дети и стали протягивать к Мэй руки, позванивая колокольчиками. — Мы умерли слишком рано л не успели наиграться. А строить пагоды так скучно! К тому же эти пагоды все время разрушают злые духи с красными глазами, они разбрасывают камни и рассеивают туман, без которого мы не можем выходить на свет... Поиграй же с нами! Поиграй, иначе мы никогда не выпустим тебя отсюда!
Мэй стояла, не зная, что предпринять. Причинить вред душам детей-призраков она не смела, но также ей было известно, что тот, кто вступит в игру с призраком, сам станет подобен им. Она вспомнила легенды об этих скалах Детских Душ; когда-то давным-давно эти легенды ей рассказывала добрая Юй. Мэй тогда сама была ребенком. Все дети, умершие в возрасте до двенадцати лет, рассказывала Юй, отправляются в скалы Детских Душ; среди этих скал течет Сухая река, и по ночам слышны грустные песни призраков. У этих детей есть покровитель, божество по имени Дэйцу, — он заменяет им отца и мать. Беда лишь в том, что дети-призраки, как и прочие дети, любят играть. Особенно им нравятся игры с живыми людьми, и из этой игры надо обязательно выйти победителем. Победишь — дети заплачут, но освободят тебе дорогу, побегут жаловаться своему богу Дэйцу, но если проиграешь — они примутся щекотать тебя и щипать, покуда не расцарапают в кровь. Делают они это не со зла, им ведь неведома человеческая боль, и крови они не пьют, как оборотни или демоны. Но беда в том, что любая рана, даже царапина, нанесенная рукой ребенка-призрака, не заживает и кровоточит без остановки. А значит, человек может запросто истечь кровью и уже не увидеть рассвета...
— Поиграй с нами! — продолжали упрашивать Мэй дети, — Поиграй, иначе мы не отпустим тебя!
Мэй кивнула, соглашаясь. Она достала из-за пояса свою любимую кисточку, обмакнула ее в туман и начертила на скале иероглиф «бабочка». Тут же иероглиф превратился в крупную бабочку с яркими крылышками и запорхал в воздухе.
— Ах, как красиво! — закричали призраки. — Еще еще!
«Стрекоза», — вывела Мэй, и вот уже стрекоза с прозрачными, как стекло, крыльями и большими изумрудными глазами кружит среди детей, а те смеются и звенят колокольчиками... Еще взмах кистью — и прямо посреди туманной тропы вырастают пионы, ирисы, гардении; в воздухе покачиваются бумажные фонарики, парят шелковые змеи с мочальными хвостами-трещотками…
— Праздник, праздник! — кричали дети, гоняясь за волшебными бабочками и стрижами...
«Бедные дети, — подумала Мэй. Они заточены в темном чреве этих скал и никогда не видят солнца! »
И ее кисть вывела иероглиф «солнце».
От иероглифа брызнули во все стороны ослепительные лучи, словно и впрямь посреди скал взошло солнце.
— Аи! Аи! — испуганно завопили дети-призраки. — Жжется! Жжется! Глазкам больно!
И они исчезли все до одного.
Дорога была свободна, но Мэй чувствовала себя неловко — ей казалось, что она обидела несчастных призраков, напугав их солнечным светом. Кстати, свет иероглифа не мерк, он придавал уверенности, и Мэй торопливо зашагала вперед, надеясь, что к рассвету одолеет эти скалы и выйдет туда, где ее не будут преследовать призраки.
Однако, когда она вышла из скал Детских Душ, оказалось, что перед ней расстилается каменистая безжизненная равнина без всяких признаков человеческого жилья. Над равниной занимался рассвет,
Но он принес Мэй одну лишь усталость. Давали о себе знать голод и жажда, а в душе зашевелилось отчаяние. Куда ей идти? Сколько времени она сможет пройти по этой равнине до того момента, как ноги ей откажут? Здесь некого звать на помощь и неоткуда помощи ждать. Будь у нее крылья, как у настоятельницы Цэнфэн, она смогла бы лететь и, верно, нашла бы место, где ее встретят люди... Мэй представила это так сильно, что не удивилась, когда услышала хлопанье крыльев. Удивилась она чуть позднее — когда прямо перед нею на землю опустился дракон. Впечатление было такое, будто с неба свалился огромный костер — до того чешуя дракона светилась алыми, пурпурными и багровыми всполохами. Дракон сложил крылья и, глядя на Мэй, укоризненно покачал своей золотой головой, так что жемчужины на кончиках его усов резво закачались, отбрасывая во все стороны перламутровые блики.
Мэй пала перед драконом ниц. Драконы считались первооснователями Яшмовой Империи, покровителями императорской династии, мудрейшими и священными существами...
— Приятно видеть такую почтительность, — буркнул дракон. — Да еще от наследной принцессы! Но вот зачем ты перепугала бедных детей-призраков? Разве ты не знаешь, что призраки страшатся солнечного света? Хорошо, что об этом не узнает их богпокровитель Дэйцу, а то бы он разгневался на тебя и нагородил всяких пакостей... Ты что, принцесса, весь день собираешься простоять передо мной на коленях? Вставай, тебе предстоит нелегкий путь, а Мне предстоит помогать твоему высочеству, хотя на самом деле я предпочел бы залечь в спячку. Но Крылатая Цэнфэн вызвала меня и сказала: «О славный Баосюй! Умоляю тебя оказывать посильную помощь принцессе, покинувшей мою обитель для дел чести и справедливости! Следуй за ней и ограждай ее от зла! » Я не мог отказать Крылатой Цэнфэн, ведь две тысячи лет назад она принимала роды у моей матери и берегла пуще своего глаза яйцо, из которого я потом вылупился. Но к чему ненужные подробности! Итак, я послан сопровождать тебя, принцесса, и оказывать посильную помощь. Проси чего хочешь. Ах да, вспомнил, Крылатая Цэнфэн сообщала мне, что ты владеешь мысленной речью.
Мэй встала и мысленно поблагодарила дракона по имени Баосюй, а затем спросила:
«Далеко ли отсюда до ближайшего селения? » Три дня, если лететь, и две луны, если идти, — ответил дракон Баосюй. — Места здесь безжизненные и убогие, сюда стекаются одни лишь призраки, поэтому люди давным-давно переселились в лучшие края... Хотя, сказать по совести, сейчас в Империи ни один край нельзя назвать лучшим. Ладно, садись ко мне на спину, принцесса, не будем медлить. Только держись крепче!
... Полет на драконе Мэй запомнился как нечто удивительно прекрасное. Исчезли страх, усталость, голод и жажда; в ушах свистел ветер, облака проносились сквозь тело принцессы, иногда ей казалось, что она сама стала облаком... Не в силах сдержать ликования, Мэй ухватилась одной рукой за гребень дракона, а другой извлекла из-за пояса кисть и принялась чертить в небе иероглифы, вспыхивающие, словно фейерверки:
Я ощущаю в сердце сладкую боль полета,
Вижу за кромкой неба храмов святых сиянье.
Вижу снега и реки, вижу печаль и радость,
Вижу богов бессмертных вечное ликованье!

— Отменно! — одобрительно пророкотал дракон, не замедляя полета. — Вижу, ты и впрямь не теряла времени в обители Крылатой Цэнфэн, принцесса. Может быть, я даже не пожалею о том, что взялся сопутствовать тебе, вместо того чтобы спать и видеть сладкие сны о минувшей жизни!..
Все когда-нибудь завершается, завершился и этот чудесный полет. Каменистые пустоши внизу сменились бесконечными рисовыми полями, а потом — старой бамбуковой рощей, и дракон стал снижаться.
— Я оставлю тебя у бамбуковой рощи, — заявил он принцессе. — Пройдешь сквозь нее и попадешь в селение Юэцзюань. Раньше люди здесь процветали, земля была изобильной, но теперь и им несладко приходится. Однако, насколько я помню здешних жителей, они гостеприимны и не относятся с подозрением к пришельцам. В селении ты передохнешь, подкрепишь силы, узнаешь, как живут люди, какими новостями довольствуются... А обо мне не беспокойся. Я приду тебе на помощь в любое время и в любом месте, явлюсь по первому зову, если ты начертишь в воздухе иероглиф моего имени. Запомнила?
«Запомнила. Но, господин дракон, у меня нет ни одной монетки, чтобы заплатить за еду и кров. Или люди уже не пользуются деньгами? »
— А, не беспокойся, — ответил дракон беспечно. — Вспомни, в каком ты виде. Ты же выглядишь как Монах — бритая голова, бледное лицо, оранжевые одежды! У монахов никогда не должно быть денег, это всякий знает. Потому монахов привечают, кормят и поят бесплатно, даже еще и подаяния жертвуют... Хм-м, во всяком случае, раньше так было.
Дракон опустился за бамбуковой рощей и почти стряхнул с себя Мэй.
— Все, мне пора, — заторопился он. — Удачи тебе принцесса.
«Благодарю тебя, любезный дракон! »
— Еще бы не поблагодарить! Мало кто из нас, из драконов, способен на подобную любезность. Прощай!
Дракон живо захлопал крыльями и взвился вверх, как новогодняя хлопушка. Мэй посмотрела ему вслед! а потом зашагала через бамбуковую рощу. Близился вечер, и ей хотелось попасть в селение до сумерек, найти ночлег и еду — ведь те три дня, что она летела на драконе, у нее ни крошки во рту не было. Мэй не жаловалась — ведь в обители их обучали особым приемам, позволяющим долго терпеть голод, жажду, бессонницу и не терять сил, — но теперь ей казалось, что ее тело собирается взбунтоваться, требуя к себе пристального внимания.
В роще журчал крохотный родничок; вода из него текла тонкой струйкой в искусно выложенную обтесанными камнями чашу. Мэй напилась вволю — вода была удивительно вкусной — и умыла обветренное лицо. Затем привела в порядок свои монашеские одежды и пошла дальше.
Наконец роща осталась позади, и взгляду Мэй открылась деревня, обнесенная со всех сторон невысокой, кое-где осыпавшейся и выщербленной каменной стеной. Большие деревенские ворота были распахнуты, возле них одиноко бродила тошая овца и щипала куцые травинки. Когда Мэй подошла к воротам, овца оторвалась от своего занятия и неодобрительно посмотрела на девушку. Мэй ответила ей усталым взглядом.
Принцесса шла по деревне и осматривалась. Все селение состояло из пары дюжин домиков, выстроенных из бамбука и обмазанных глиной, а сверху крытых тростником и рисовой соломой, почерневшей от дождя и сырости. На бамбуковых распорках сущилось бедняцкое тряпье, среди высоких метелок травы под названием кроличий пух бродили худощавые, голенастые куры и смотрели с подозрением на пришелицу в оранжевых одеждах... Из одного домика вышла женщина, за ней следом высыпало с пяток голопузых ребятишек один меньше другого — и они тоже смотрели на Мэй странно... Принцесса на всякий случай отвесила им монашеский поклон, но ответного поклона не получила. Пройдя половину деревни, Мэй увидела двухэтажный деревянный дом с загнутой резной крышей. Стены дома когда-то были выкрашены красной краской, но теперь она облупилась, открывая взору неприглядное почерневшее дерево. Над входом висела вывеска, тоже изрядно облупившаяся. Вывеска гласила: «Чайный дом господина Жуна „Веселье и Процветание“. Сдаются комнаты».
Мэй толкнула дверь и вошла в чайную. Внутри пахло имбирем, сельдереем, кипяченым маслом и еще чем-то неуловимым, чем всегда пахнут кухни. Чайная выглядела скромно, но чисто; за деревянными, выскобленными до блеска столиками сидели несколько мужчин и наливали себе вино из маленьких фарфоровых чайников. На вошедшего молодого монаха они посмотрели с плохо скрываемым удивлением.
Мэй села за свободный столик. Тут же из задней комнаты вышел, как видно, сам хозяин чайной — в отличие от прочих здешних мужчин, он был одет в шелковую кофту, подбитую ватой, и шелковые синие шаровары с пришитыми по бокам алыми лентами. Его волосы лоснились от жира, а в ушах посверкивали жемчужные серьги.
Хозяин подобострастно поклонился: Приветствую святого отшельника! Такая честь для моей скромной чайной! У меня как раз поспели паровые лепешки, разварной рис и имбирные пироги с соей! Угодно ли отведать? Мэй кивнула.
— Отлично! — обрадовался хозяин. — Есть у меня и свободные комнаты, удобные, со свежими циновками, моя дочка сама плетет эти циновки — залюбуешься! Переночуйте, отдохните!
Мэй снова кивнула.
— Ах, какое благословение для моего дома, святой монах-отшельник переночует у меня! Отче, вы, вероятно, спустились с Туманных скал? Вы пребываете в тамошней обители или в одиночестве спасаете свои три бессмертных души?
Мэй на всякий случай покачала головой — о Туманных скалах она знала лишь то, что пролетала над ними на драконе. Потом она указала на свои губы и снова покачала головой, чтобы хозяин чайной не принял ее молчание за невежливость. Тот понял:
— О, вы соблюдаете обет молчания! Понятно, понятно! Не смею больше вас смущать своей болтовней, немедленно принесу вам кушанья и самого лучшего чаю! А дочке велю приготовить вам комнату!
Мэй сложила руки в благословляющем жесте, хозяин довольно ухмыльнулся и заторопился на кухню. Уже через несколько минут он самолично поставил перед Мэй глиняную плошку с рисом, блюдо с пирожками, чашечку соуса, пучок сельдерея и положил чистые палочки для еды, обернутые полоской белой бумаги. Затем принес свежезаваренный зеленый чай. Мэй благодарно поклонилась и принялась за трапезу. Ее немного смущало то, что с собой у нее нет ни монетки, но, когда она покончила с рисом и пирожками и принялась за чай, ей в голову пришла ценная мысль. Она распрямила бумагу, в которую были завернуты палочки для еды, достала свою кисть, обмакнула ее в чай и вывела надпись:
«Благое дело превращает бумагу в серебро».
И тут же полоска бумаги стала слитком серебра — правда, небольшим, но его с лихвой могло бы хватить в качестве платы за еду и ночлег.
Вернулся хозяин, поглядел на слиток серебра, а затем мрачно глянул на Мэй.
— Эх, святой отшельник! — сказал он в сердцах. — Показывал бы ты свои чудеса в другом месте! Меня не проведешь, я всегда отличу подлинное серебро от серебра, которое вы, монахи, наколдовываете своими молитвами! Будто неведомо мне, что вы никогда не носите с собой денег, бритоголовые жулики!
Мэй ужасно удивилась такой перемене в настроении хозяина. Поначалу он готов был свои глаза вынуть и подать ей на блюде, а теперь чуть ли не прогонял прочь из чайной. Тут мужчина заметил в руках Мэй кисть.
— Вот что, святой отче, — сказал хозяин. — Если тебе нечем расплатиться со мной, то расплатись трудом. Вижу, ты искусный каллиграф, раз в руках у тебя такая прекрасная кисть. Обнови надпись на вывеске над моей чайной — и считай, что мы в расчете. Хорошего каллиграфа сейчас днем с огнем не сыщешь, да и за каждый начертанный иероглиф они, говорят, берут воз золота и драгоценностей. Согласен, отче?
Мэй, разумеется, согласилась. Хозяин сходил на Улицу, снял вывеску и принес ее, положив на стол перед девушкой, которую упорно считал юношей, монахом. Мэй достала тушечницу и плитку туши, растерла тушь и, мысленно призвав в помощницы свою наставницу Крылатую Цэнфэн, принялась обновлять надпись. Работала она почти до темноты: в комнату пришлось внести масляные лампы... Когда Мэй завершила работу и поставила точку над последним иероглифом, все бывшие в чайной (а в нее за это время набилось немало любопытных, потому что весть о чудесном монахе-каллиграфе быстро разнеслась по деревне) ахнули от удивления. Надпись сверкала так, словно была выложена золотом и драгоценными камнями. Хозяин чайной, вдоволь налюбовавшись своей новой вывеской, поклонился Мэй и сказал почтительно:
— Простите, святой отче, что я поначалу принял вас за проходимца. Теперь я вижу, что вы великий мастер каллиграфии. Не откажитесь переночевать в моем доме, а завтра я устрою в вашу честь праздничную трапезу. Новая вывеска — это событие. Теперь, глядишь, и жизнь у меня обновится, станет куда веселей да удачливей!
Мэй с почетом препроводили в отведенную ей комнату, не замечая, что она чуть не падает от усталости. Едва девушка осталась одна, как она, не раздеваясь, рухнула на кровать и уснула крепко-крепко, без снов.
Утром ее разбудил странный шум. Мэй открыла глаза и лежала прислушиваясь. Наконец она поняла — это трещат праздничные хлопушки! Неужели хозяин чайной и впрямь решил устроить целое торжество из-за того, что она обновила надпись на его вывеске? Мэй привела себя в порядок и спустилась вниз, в общую залу, которая теперь вся была украшена бумажными цветами, фонариками и тряпичными уклами. Ее встретил запыхавшийся хозяин чайной:
— Доброго вам утра, святой отче! Не угодно ли откушать свежего соевого творога с бобами? А еще я приготовил для вас лучший чай — «перышки феникса»! Не откажите в такой милости, угощайтесь, я ни грошика с вас не возьму, вы доставили мне такую радость!
Мэй, все еще удивляясь, кивнула. Покуда она расправлялась с хозяйским угощением, в чайную снова набились посетители. Они шептались и без конца бросали на Мэй любопытные взгляды. Из их перешептываний девушка поняла одно: после того как она облагородила вывеску чайной, произошло еще нечто чудесное. И эта догадка подтвердилась, едва Мэй вышла на улицу. Теперь чайный дом весь сиял новой краской и позолотой, крыша сверкала едва просохшим лаком, а на ее коньках красовались посеребренные фигурки драконов. Перед чайной пышно цвели кусты пионов, которых вчера и в помине не было. Неужели причиной всему надпись, сделанная рукой Мэй?
Принцессе не пришлось долго размышлять над этим вопросом. Хозяин чайной, поминутно кланяясь, сообщил ей, что старейшины деревни желают обратиться к Мэй с просьбой. И действительно, три старца почтенного вида подошли к ней с поклонами. Хозяин чайной проводил всех их в сад, примыкавший к дому.
Старцы внимательно смотрели на молодого монаха.
— О благословенный отшельник! — заговорил наконец один старец. — Не откажись выслушать нашу просьбу.
Мэй согласно кивнула.
— Давным-давно при основании нашего селения предки здешних жителей возвели здесь святилище в честь богини Фо Фэй, покровительницы любви и домашнего очага. К этому святилищу все здесь живущие относились почтительно, и милость богини Фо Фэй не оставляла нас. Но десять лет назад по нашим землям прошла орда наемников Ардиса, которые грабили, убивали и оскверняли святыни. Наемники разрушили святилище милостивой богини, на нас напал страх, и с тех пор земли наши оскудели, сердца охладели, а глаза слепнут от слез. В прошлом году мы решили общими силами деревни восстановить поруганное святилище. Мы выстроили его почти таким же красивым, каким оно было до раарушения. Не хватает лишь одного — камня с начертанным на нем Высшим Иероглифом «Любовь». Этот камень нужно установить при входе, и тогда богиня посетит свое святилище, восстановит — в нашем селении мир и благоденствие.
— Никто из нас, старейшин, — заговорил другой старец, — не владеет искусством начертания Высших Иероглифов. Мы отправили послов в ближние города, чтобы те разыскали каллиграфа, владеющего Высоким Стилем. Но послы вернулись ни с чем — Высокий Стиль давно запрещен, и нет мастеров, которые бы помнили его. Однако две седмицы назад вернулся наш посланник из уезда Хандун. Он сообщил, что нашел там двух братьев-каллиграфов, которые, по его словам, владеют мастерством Высокого Стиля и согласны прибыть в нашу деревню. Но время идет, а приглашенных каллиграфов все нет... И неизвестно, прибудут ли они на самом деле, не посмеялись ли над простаком-посланцем из бедной деревушки...
— Вот мы и просим тебя, святой отче, — подал голос третий старец. — Не откажи нам в милости, начерти Высший Иероглиф своей благословенной кистью. Ведь ты наверняка владеешь премудростью Высокого Стиля Письма, хотя ликом ты молод и нежен, как девушка. Нет у нас надежды на уездных каллиграфов! И лучше, как говорится, приветить в доме ласточку, чем ждать, когда над домом закружит феникс!
Мэй улыбнулась.
— Согласны ли вы, святой отче? — с волнением спросили старейшины.
Мэй кивнула, в знак почтения к старейшинам приложив ладонь к груди. А затем жестами попросила отвести ее в святилище богини Фо Фэй и показать камень, на котором должно вывести иероглиф, — она хочет незамедлительно приступить к работе.
... К святилищу Мэй сопровождала целая толпа, но, когда она вошла внутрь, с нею остались лишь старейшины. Они поднесли Мэй белый, гладко отполированный камень, словно ожидавший, когда его коснется кисть.
— Да пребудет с вами милость великой богини Фо Фэй! — прошептали старцы. Мэй закрыла глаза. Триста значений Высшего Иероглифа «Любовь» вспыхнули перед ее мысленным взором, будто цепочка разноцветных фонариков. И из них Мэй выбрала то значение, которое ей представлялось всегда самым важным:
«Любовь есть верность до смерти, в смерти и после смерти».
Она взмахнула кистью, не открывая глаз. А когда открыла глаза, то увидела, как иероглиф, пламенеющий в воздухе, опускается на камень, прожигая в нем дорожки, будто это не камень, а кусок масла. Потом она увидела, как пали на колени старцы, закрывая головы руками в священном трепете. Мэй тихо опустила кисть, и в это мгновение иероглиф прочно закрепился на камне, засиял золотом...
Мэй поклонилась деревянному изваянию богини Фо Фэй и бесшумно пошла к выходу. Ей не хотелось тревожить старейшин, предавшихся молитве, — кто знает, возможно, сейчас они получали откровения от самой богини любви?..
Прямо за святилищем начинались старые рисовые поля, а меж ними пролегла дорога... И Мэй поняла, что это знак — знак продолжения пути. Ей нужно идти вперед, до столицы, до императорского дворца. И если узурпаторша Шэси еще жива, то пусть страшится за свою жизнь, ибо Мэй (нет, принцесса Фэйянь!) выросла и вместе с нею выросла ее жажда справедливости. Если уж в захолустной деревне бедняки решились восстановить разрушенное святилище, чтобы вспомнить времена добра и чести, к лицу ли ей, наследнице престола, медлить?!
С такими мыслями Мэй покинула деревню, и поначалу никто не заметил ее ухода. А когда хватились, было уже поздно — прекрасного монаха в оранжевых одеждах и след простыл... Старейшины даже решили, что этот монах был не человеком, а небожителем, возблагодарили Небесную Канцелярию и объявили в деревне общее празднество по случаю обновления святилища.
До поздней ночи в деревне гремели фейерверки, звучала музыка и песни, вокруг ярко горящих костров плясали разодетые сельчане... Хозяин чайной расщедрился до того, что выкатил бочку вина, наготовил угощения на всю деревню — причем совершенно бесплатно, а захмелев, кричал, что святой монах призвал удачу в его дом, и богатство посыплется на него чуть ли не с неба...
А наутро произошло новое чудо: старое рисовое поле вдруг зазеленело молодыми всходами, в садах расцвели засохшие было сливы, персики и груши, кругом благоухали цветы, жужжали пчелы. Больные проснулись здоровыми, несчастные — счастливыми, бедняки — богатыми... Убогие дома преобразились, засверкали, словно только что отстроенные. Словом, чудеса продолжались, а потому и продолжалось торжество в честь этих чудес.
И потому два молодых человека, что верхом добрались до деревни, были весьма удивлены.
— Брат Ян, — сказал один из них, красавец в желто-лиловом халате и синей шапочке на длинных, заплетенный в косу, волосах. — Та ли это деревня, куда нас столь усиленно зазывали? Тут все цветет и ликует, дома почти так же красивы, как в уезде, и повсюду слышны песни. Что за странность? Я давным-давно не слыхал песен, да еще таких веселых!
— Я и сам удивлен, брат Лу, — пожал плечами тот, кого назвали Яном. Он выглядел куда красивее и изящнее своего собеседника — изумрудного цвета халат, белоснежные шаровары, пояс цвета гардении, струившийся почти до земли... Длинные черные волосы блестели под лучами солнца, свободно стекая по плечам до поясницы. Лицо сияло, как драгоценная яшма, а улыбка на губах могла свести с ума любую красавицу. — Вспомни, ведь тот простак-крестьянин плакался, будто они помирают от нищеты, и все оттого, что нет святого иероглифа над храмом их богини! Что же изменилось за те дни, пока мы добирались до их забытой Небесными Чиновниками деревни?!
— Не иначе, как их богиня самолично сошла с Девяти Небес и начертила Высший Иероглиф, — засмеялся брат Лу. — Но я думаю, что даже богине не под силу такое мастерство каллиграфии, каким владеем мы, дорогой Ян!
— Хотел бы я посостязаться с богиней, — усмехнулся и брат Ян. — Но что мы стоим? Давай проедемся по деревне да полюбопытствуем, что у них стряслось. Да еще и пристыдим старейшин за то, что они должным образом нас не встретили!
Братья пришпорили коней и въехали в деревню. У чайной они остановились и спешились.
— Брат Ян! — воскликнул Лу. — Взгляни-ка на вывеску! Не правда ли, написана мастерски?
Ян бросил быстрый взгляд на золотые иероглифы и чуть поморщился:
— Слишком старательно, словно школьник писал. Не чувствуется душа кисти. Да и чего ждать от трактирной вывески!
Эту фразу услыхал хозяин чайной, поспешавший навстречу богато разодетым гостям. Он поклонился молодым людям, пригласил их отдохнуть в чайной, а затем не утерпел:
— Осмелюсь спросить вас, господа, кто вы будете и ради каких дел приехали в нашу благословенную деревушку?
— Почтенный Любопытный Нос, мы с братом — мастера каллиграфии из уезда Хандун, — насмешливо ответил юноша по имени Лу. — И если ваша захолустная деревня называется Юэцзюань, то мы прибыли сюда, уступая просьбам ваших старейшин, чтобы начертить иероглиф на камне святилища богини Фо Фэй. Брат Ян, я ничего не перепутал?
— Нет, все верно, — кивнул Ян. — Странно лишь, что нас никто должным образом не встретил. У вас тут что, деревенский праздник?
— Да, — гордо ответил хозяин чайной. — На нашу деревню снизошла милость, уважаемые господа.
— Неужто? — хмыкнул Лу.
Хозяин чайной надулся еще пуще — казалось, лопнет от распиравшей его гордости.
— Позавчера вечером к нам в деревню пришел святой отшельник. Монах. Он не произнес ни слова, потому что блюл обет молчания. А за поясом у него были кисти и тушечница. И ни гроша денег! Я это сразу понял, откуда у монаха деньги возьмутся... А потом увидал, как он написал что-то на бумаге, в которую были палочки для еды завернуты, и бумага обратилась в слиток серебра!
— Что? — удивился Ян.
— А ты не выпил ли кувшин вина в тот момент, а, почтенный Любопытный Нос? — по-прежнему насмешливо спросил Лу.
— Шутить изволите, — обиделся хозяин. — Да только вот этот слиток, глядите! Где вы такое чистое серебро видали, а, уважаемые господа?
Он положил на стол слиток.
— И впрямь чистое серебро, — пробормотал Ян.
— Ну и что такого? — не сдавался Лу. — Это все фокусы. Чепуха. Обман зрения.
— Нет, не обман, — горячо возразил хозяин чайной. — Я-то сразу смекнул, что это не простой монах, а великий мастер каллиграфии. И попросил его обновить вывеску на моей чайной...
Тут оба брата расхохотались.
— Великий мастер, надо же! — кричал Ян.
— Да он кисть держать не умеет! — вторил Лу.
— Скажете тоже, мастерство!
— И скажу! — почти кричал хозяин. — Потому что, как эта вывеска обновилась, у меня сразу и дом обновился и вся моя жизнь! Я как будто двадцать лет с плеч скинул, силы и здоровья прибавилось. Вино пробую — вкуснее стало и крепче, бобы варю — сладкие как сахар! Этот монах — истинный чудотворец или небожитель, вот что я вам скажу!
Однако братья продолжали хохотать. Насмеявшись всласть, они кинули хозяину несколько серебряных монет и встали из-за стола.
— Пора за дело приниматься, — сказал Ян. — Скажи-ка, любезный, где сейчас ваши старейшины?
— В святилище богини Фо Фэй.
— Туда-то нам и нужно. Проводи нас. Мы обещали вашим старикам, что напишем на камне святилища Высший Иероглиф... Для того и приехали...
Хозяин чайной растерянно уставился на молодых людей.
— Так ведь, — пробормотал он, — его уже начертали.
— Что? — удивился Лу. Что? — опешил Ян.
— Так ведь я и говорю. Монах этот, чудотворец, пошел в святилище и начертал на камне Благословенный Иероглиф. Да как! Иероглиф сияет что молния в ночном небе! И в деревне все преобразилось: поля зазеленели, цветы зацвели, даже тощие куры вмиг потолстели. Старая скотница Мунь Куай, что кровью харкала и одной ногой была в могиле, вдруг встала с постели и сказала, что здоровехонька! Весь день вчера плясала да пекла пампушки! И нынче пляшет!
— Погоди, хозяин, не суетись, — нахмурился Ян. — Ты хочешь сказать, что этот твой монах знает Высокий Стиль Письма?
— Знает, и еще как! — воскликнул хозяин.
Ян и Лу молча переглянулись. Затем Лу сказал:
— Мы должны на это посмотреть.
... А о том, что было дальше, вам расскажет следующая глава. Если вы ее, конечно, прочтете.
Назад: Глава тринадцатая ТЯНЬ СИН УЯНЬ ЧЖИ ЦЗЯО
Дальше: Глава пятнадцатая ЗНАКИ В НЕБЕСАХ