Весь город высыпал на пристань, – проводить воеводу застенков. Думали, станет Безрод водить малую дружину, да, видно, не судьба. Жертвенный бык уже стоял на берегу. Полным мехом его крови и бычьим сердцем одарят походники Морского Хозяина, чтобы легкая волна легла под киль, а ветер крепко надувал парус. Вишеню Сивый не пустил на пристань. Да и сама не пошла. Провожают тех, кого ждут, кто вернется. Осталась дома, снова одна в четырех стенах. Уставшая, исхудавшая, опять вдовая. Но как будто дышать легче стало, точно камень с души отвалился. Едва не придавил. Вишеня за чарой меду шепотом пожелала счастья той неведомой, что пойдет однажды с Безродом по жизни плечо к плечу, не убоясь холодных глаз. Сивый с одного удара поразил быка в самое сердце. Зверь глухо заревел, рухнул на колени и тяжело завалился набок. Дружина доделает остальное. Доброе начало, верно меч пошел. Пусть так же пряма и удачлива станет дорога. Безрод подошел к Отваде и принял чару. Попросил у богов попутного ветра. Попросил удачи. Все остальное сами возьмут. А, отдавая пустую чару, наклонился к Отваде и что-то прошептал на ухо. Князь расплылся в широкой, довольной улыбке. – О-го-го! – рявкнул Отвада во все горло и подбросил чару вверх, точно неразумный отрок. – Отец! Люд на пристани оглушительно завторил князю, выбросил шапки вверх: – О-го-го! Стюжень, улыбаясь, кивнул, Сивый усмехнулся верховному и холодно пожал плечами. Дружина заняла места за веслами. Безрод с размаху бросил в крутой ладейный бок глиняный кувшин с пивом, последнее Вишенино «прощай» и по шаткому мостку вбежал на Улльгу последним. Хотел тихонько сняться, без шума и криков. Проснется Сторожище поутру, а седого, да худого и след простыл. Не вышло. Не дали. Кувшин с глухим треском раскололся, медовое пиво залило бок Улльги. Выйдут в море, слижет мед Морской Хозяин, останется доволен. Добрый мед. Стюжень встал у причальной веревки со старым мечом. Ворожец одним взмахом оборвет связь походников с берегом. Верховный стоял, уперев меч в землю и положив руки на набалдашник, – оба старые, огромные, непослушные времени. Выпрямился, занес клинок над головой, на мгновение замер и обрушил клинок на чурбак с намотанной на него толстой веревкой. Старый, тяжелый меч разнес чурбак надвое вместе с веревкой. Придется новый ставить. Убрали сходни, первая сажень легла под киль, вторая, легко встрепенулся парус. Вои налегли на весла, Улльга рванул вперед и скоро исчез в туманной утренней дымке, что укутала всю губу. Последними походников проводят сторожевые ладьи, в таком туманище они всегда «пасутся» у входа в залив. Улльга вплыл в туман и скрылся из виду. Только скрипели впереди весельные замки, да мерный плеск прилетал из-за пелены. Если целый день идти морем на запад при попутном ветре, к вечеру дойдешь до конца боянских земель. Там они острым углом обрываются резко на полдень. Говорят, боянские земли огорожены с запада грядой гор и, сказывали, будто очень высоки те горы. Издалека видать. А если из Сторожища податься на восток, через три дня пути дойдешь до Торжища Великого. – Нам бы в течение попасть, – сетовал кормщик. – Всяко легче станет.

– То, что на полуночи? Большое? – Безрод встал из-за весла.

– Нет, другое. Найти его трудно, – больно узко. – Гюст почесал затылок, сбив шапку на нос. – Ищешь всякий раз, будто живчик на теле умирающего. И проскочишь, не заметишь.

– Много выгадаем?

– За полдня поручусь.

– А узнаешь?

– Помирать стану – весельный ход от парусного отличу вслепую.

Сивый подумал и кивнул.

– Ищи.

Гюст положил граппр на полночь. Безрод со светочем спустился в трюм. Кругом уже давно открытое море, позади спокойная губа, волны подросли. Как там старик? Не укачало, не замутило? В груде рухляди, зарывшись в меха по самые глаза, лежал Тычок. Укачало все же старого. Даже глаза закрыл. Сивый подошел поближе и замер. Укачало, да как-то странно. Лежит, калачиком свернулся, руки под щеку положил, губы надул. Спит. Да похрапывает. Разве не улыбается, хотя… Безрод отбросил медвежью шубу. Так и есть! Улыбается. Спит, похрапывает, да улыбается. И качка ему не в тягость, и скрип деревянных ребер Улльги не помеха. Погиб в Тычке мореход. Старый ни разу не был в море, однако судьбы не избежать. На склоне лет все-таки вышел. Если суждено вымокнуть в морской воде, – хоть разок, а вымокнешь. Сивый осторожно укрыл несчитанных годов мужичка шубой. Пусть спит. Брюхо заурчит, сам вскочит. Солнце вошло в полдень. На море распогодилось, ветрище разметал облака. Скоро бросят весла и пойдут на одном только на парусе. Гюст будет искать течение. – А что, оттнир, хороша ли жена? – заговорщицки подмигнув остальным, повел Щелк. – Довольно хороша. – Гюст не отрывал глаз от пенного следа под кормилом. – Широка ли душа, – продолжал Щелк. – Сердце велико? – Не отнять. – Гюст поднял глаза. – Ну да, оторвался ты от жены, а разве найдешь крохотное течение после такой бабы? Улльга закачался на волнах, – так его раскачал дружный гогот. Вои бросили грести и повисли на веслах. Падали со скамей и катались по проходу от носу до кормы. Гюст и сам не сдержал улыбки, лишь представил себе мощный живчик на широченной груди жены, и против того – неуловимое дыхание течения. Да, можно и промахнуться. Даже Тычок проснулся. Разбудили старика. Вылез из трюма заспанный, глаза трет, ничего не понимает. Стонут, по палубе валяются, корчатся. Неужели ранены? А где враги? И болью не пахнет. А когда уразумел, что к чему, едва обратно не свалился. Расхохотался прямо на ступенях из трюма на палубу.

– Суши весла! – крикнул Гюст. Теперь все внимание на море, на пену под кормой да на собственное нутро. Стихли разговоры и смешки, кормщика больше не отвлекали пустяками. Что называется, шли наощупь. – А чем тебе большое течение не угодило? – тихо прошелестел Безрод.

Гюст, не отнимая глаз от пены под кормой, помедлил и ответил: – Есть и большое. И на том течении мы выиграем день против нашей половины. Но его знают все. Лихой народ скачет на спине большого течения, как вы, бояны, на лошадях. Сивый задумчиво кивнул. Вот и думай, воевода, ломай голову.

День перевалил за середину, солнце пошло вниз, когда впередсмотрящий крикнул: – Парус! Идет с полуночи. К левому борту на четверти! Безрод мигом перекинулся на левый борт. По косой с полуночи-запада споро шел граппр. Пока далеко, но если оба корабля пойдут по-прежнему, к концу дня стукнутся бортами. Сивый оглянулся на воев. Те, что помоложе, воспряли, чуть к мечам не бросились. Глаза загорелись. А зря.

– Клади Улльгу строго на восток, – бросил Безрод Гюсту и повернулся к горячим головам. Те замерли с раскрытыми ртами. Усмехнулся. – А кто у нас поутру мерз? – Поршень зяб! – громыхнул Рядяша. – Иди к ним, встань рядом, – Сивый кивнул Поршню на молодых дружинных, воодушевленных возможной схваткой. – Может быть, оттаешь. Так и полыхают, чисто костры. – Неужели побежим, точно зайцы? – процедил сквозь зубы Вороток. Он влился в дружину совсем недавно, и жажда напоить меч вражеской кровью изрядно туманила голову. – Нам бы морковью хрустеть, а не мясо есть! – Тебе нужно дойти до Торжища Великого, а не бросаться на первого встречного, – ухмыльнулся Безрод. – А надо будет – побегаем.

Вороток и остальная молодежь нахмурились. – Тот не бегает, кто не умеет. А мы умеем. – Вои постарше даже рассмеялись, не зло так, по-доброму. Вороток сотоварищи молча наливались краской, а зубами скрипели так, что, наверное, было слышно на морском дне. – Да наш воевода просто боится! – наконец воскликнул Вороток, хлопая себя по бедрам. Парня прорвало, вся дурь наружу полезла. – Да гляньте же, вои, наш воевода просто боится! – Ясно, боюсь. – Безрод пожал плечами. – Не дурак ведь. – Против полуночника встать – это не безоружного Корягу ножом кромсать! – гневливый Вороток упер дрожащий палец Сивому в грудь.

Вои за спиной Безрода напряглись. Воистину дурной язык хуже острого меча. – Да, не ножом, – Сивый почесал затылок. – Мечом. Двумя мечами. – Я так и знал! Сначала думал, поклеп, – так нет же! – Вороток, растопырив пальцы, с перекошенным от злости лицом, рванулся к Безроду. – Удавлю гадину! Безрод, выбросив руки в стороны, сдержал воев за спиной. Вороток одним рывком перемахнул к воеводе через скамью, сомкнул пальцы на шее и сдавил, что было мочи. За Корягу, за Дергуня, за Взмета, за всех несправедливо порванных сивым. Глухой ропот бил воздух за спиной Безрода, но растопыренные руки сдерживали парней. Молодой и пылкий Вороток давил изо всех бездумных сил, и казалось молодцу, что с равным успехом можно выжимать воду из камня. Пальцы едва не отнялись, мослы заскрипели. Сивый поднял плечи, пригнул голову и стал точно вкопанный. Так и замерли, – один давил, второй не отшагнул с места ни на шаг. Гюст по-прежнему держался за кормило и лишь краем глаза косился на безобразную свару. Все молодым неймется, всюду надо влезть, сунуть нос. – А ты меч возьми, – прохрипел Безрод и ухмыльнулся, как смог.

Жуткой вышла эта ухмылка. Оскаленный рот, страшные рубцы, и только серые глаза горели холодом на багровом лице. Вороток ощерился, руки начали уставать. Но за меч ухватиться – предать себя позору, удавить грозился, а не выходит. И никто ведь не мешает. О-о-о, боги! Вороток взревел и стиснул пальцы на шее Безрода из последних сил. Руки корчами свело, и ведь не получилось ухватить чисто – плечи мешают. Сивый покачнулся, но устоял, а Вороток завыл. Руки свело так, что за сердце ухватило. Оторвался, осел на доски, страшно захрипел, забил ладонями о скамью. – Отпускай! – Скамья гудела под градом ударов. – Отпускай! Безрод шатался, но стоял, тряс космами и глубоко дышал. Как пошло дыхание, глаза заволокло цветным маревом, голова кругом заходила, едва за борт не сверзился. – Разомните его, – хрипнул Сивый назад и кивнул на молодца. – Да не шибко.

– Мигом! – Щелк рысью прыгнул на Воротка, сел ему на спину и ровно тесто замесил плечи. Вороток аж заныл, когда стало отпускать. – В следующий раз бить стану. – Безрод глядел на мрачных сорвиголов и крутил головой. Встанут поутру на шее синяки. Смех один. Давили, – недодавили… Сивый нетвердой походкой подошел к Гюсту. Оттнир, глядя на море, коротко бросил: – Знаю, что спросить хочешь. Рано пока весла гнуть. – Догонят ведь. – Того и хочу. Они идут на веслах, и парус поднят, да не один – двое на весле сидят. К темноте устанут, а там и мы на весла сядем. Поминай в темноте, как звали. Стало полегче, шум в голове стих. Вороток пришел в себя, успокоился, Щелк отпустил правдолюба, встал за Безродом. Пристыженный душитель отряхнулся, полыхнул кругом горящим взглядом и, покачиваясь, удалился на нос. – Синяки встают, – скривился Рядяша, глядя на Безрода. – Ну, силен! Не вдруг тебя, воевода, и задушишь! – Силен – не силен, – Сивый ухмыльнулся. – А не из глины сложе н. – Озлился. – Щелк задумчиво огладил бороду. – Еще напакостит. Зло затаил.

– Не успеет. День кончается, а идти всего-то три.

Оттниры подошли ближе, и стал виден их парус, – красное полотнище без единой полосы. – Чьи? – спросил Гюста Неслух. – Видсдьяуры. С Кюлейли-острова. Боянский парус им нынче, – что вожжа лошади под хвост. С весел стружку снимают, так догнать хотят. – Пора? – спросил Гюста Щелк. – Нет.

– Стрел пять будет. – Моряй прищурил один глаз. – Весла в дугу гнут, плечи трудят. – Мечом били. – Сивый ухмыльнулся. – И ногами побьем. Солнце покатилось на запад стремительно, и те пять перестрелов между ладьями таяли, как снег на огне. – Пора? – Гремляш кусал соломенный ус. – Рано. – Безрод покосился на запад. – Рано. Небо забагровело, солнце повисло над самым дальнокраем. Пять перестрелов истаяли до верных трех. Востроухий Ледок даже речь полуночников услыхал. Наверное, ветер подхватил слова и бросил через море Ледку прямо в ухо. – Алливарре. – Ледок повернулся к Гюсту. – Они сказали «алливарре». Да еще «трис». – Тихоходные коровы, – улыбнулся кормщик. – Нас обозвали тихоходными коровами. Обещали съесть. – Костьми подавятся. – Рядяша обглодал куриную ногу, обсосал и, размахнувшись, бросил кость в сторону оттниров. – Жрякай полночь, коли голодна! Два перестрела. С востока стремительно подступали сумерки. Ледок, что слышал, передавал Гюсту, а кормщик переводил на боянский, едва не смеясь. – Говорят, мол, до чего бояны тупые, на одном парусе уходят. Нет бы весла замочить. Безрод сощурился, глядя на море. Один перестрел, пора. Оттниры уже и луки приготовили. – Весла на воду! Сам встал по левому борту и низко, в пояс издевательски поклонился видсдьяурам. Дескать, благодарю, люди добрые, вовремя подсказали! Улльга ощетинился веслами. – Отбиваю меру: раз… два… три! – Гюст быстрее обычного хлопнул в ладоши. Вои налегли на весла. – Р-р-раз! Весла разбили бирюзовую гладь. Два – Улльга рванулся вперед. Три – ветер бросил на палубу злобный рев. Видсдьяуры почти догнали, какое-то время шли почти след в след, но стали понемногу отставать. Полтора перестрела, два. Солнце до половины ушло за дальнокрай, когда Гюст выкрикнул: – Нашли малое течение! На спине сидим! Безрод кивнул и усмехнулся:

– Самое время повернуть на полночь. Гюст, верти на осьмушку! Оттнир кивнул, и Улльга стал забирать влево. Видсдьяуры гребли так же мерно, но подустали. Не удивительно, ведь полдня догоняли, а бояны, свежие и румяные, бросали ладью вперед, ровно жеребца в галоп. Десять стрелищ… поди, и все пятнадцать. В темноте уже всяко не догнать. Оттниры перестали рвать жилы, бояны прибавили. Как стемнеет окончательно, оторваться станет проще. Впереди есть небольшой островок. Там и можно бросить кости на ночь.

Остров. Что-то темное, еще более темное, чем сажное небо, встало перед ладьей. Парни дружно выдохнули, утерли пот. А зря. – Кормило на полдень! – Холодный Безродов голос, ровно ледяной водой окатил распаренных гребцов. – Или устали? – Да не-е-е! – протянул Рядяша. – Поршень только-толечко отогреваться стал, – правда, Поршняга? Поршень хмыкнул. Истинная правда. Так бы и греб дальше! Только разогнал кровь по телесам, и на тебе! Стой, приплыли! – Если в темноте подойдут к острову, у них даже весло не скрипнет. Теплыми возьмут. – Гюст положил кормило на полдень. – Негде больше ночевать, кроме как тут.Все правильно боян делает. Если бы сам не сообразил – подсказал. Настоящий ангенн! Только такому и был Брюнсдюр по зубам, пусть ему пируется у Тнира сытно. Снова заскрипели весла. Улльга разворачивался на полдень. Дружинные улыбались в бороды. Представляли себе – в полной тишине оттниры подходят к островку, парус убран, не хлопает, весла не скрипят, сходят на берег, обшаривают островок, а нет никого! Куда делись? Потонули? Обманули бояны! Дальше ушли! Так и улягутся не солоно хлебавши. Четверть ночи до большого берега под парусом, да на веслах. Гребли неспешно, лишь бы не замерзнуть. Тычок, наверное, десятый сон досматривает. Все вымокли, паровали, как горячая каша на снегу. Навощенные верховки мешали грести, их отбросили, остались в простых овчинах. Весла мерно вспарывали воду.

– Суши весла! На парусе пойдем, – крикнул Безрод и спросил Гюста. – Знают ведь про островок?

– Знают, воевода, ой, знают, – улыбнулся кормщик. – К тому и вели, чтобы туда на ночлег загнать.

– Жаль, с течения столкнули.

– Ничего. – Гюст почесал затылок. – Как потеряли, так и найдем.

– А что Жичиха? Отпустила? Ведь только-только вышла замуж.

– Впервые провожала. Стенала, будто умер кто. Аж соседи сбежались. – Гюст бросил острый взгляд на гребцов, навостривших уши. Притянув Безрода поближе, горячо зашептал. —…Ну, думаю, вот и конец мой пришел! Едва ноги не протянул!

– Сколько? – усмехнулся Безрод. – Пять?

– Пять! Глаз не сомкнул! Думал, помру! Да не взяться мне больше за кормило!

На ближайшей скамье Ледок недоверчиво крякнул, покачал головой и громко бросил сидящему рядом Щелку:

– Ишь ты, пять! Сказал бы сразу «семь»! Гюсту сбрехнуть, – все равно что кормило повернуть!

– А ты, вострослух, меньше слушай, – Сивый спрятал ухмылку в бороду. – Сходи, гойг, погрейся. Эй, Щелк, за кормило встань! Пусть выяснят меж собой, пять или семь.

Когда Гюст согрелся, встал обратно за кормило. Вот-вот должен появиться берег. Теперь глаз да глаз нужен. Скоро вырастут прибрежные скалы, не поймать бы днищем острый камень. Свернули парус, пошли на веслах. Когда впередсмотрящий углядел пенные кружева, Гюст крикнул: – Первые пять, суши весла!

На оставшихся сторожко подкрались к берегу. Кормщик велел сушить еще три пары весел. Пару раз чиркнули днищем по камням, и каждый раз душа обмирала. Да минуло. Обошлось. Пролезли в узкую, неглубокую щель меж высоких скал – с моря не сразу углядишь – и причалили.

– Сходи за стариком. – Сивый кивнул Гремляшу на трюм, где сладко спал Тычок. Здоровяк на руках вынес несчитанных годов мужичка, а балагур так и не проснулся. Сопел-посапывал во сне.

– На ночлег становитесь. Я встану на стражу, со мной Вороток. Щелк, Неслухи, Гремляш, становитесь в дозор с полуденной стороны. Костров не запалять. Все. Спать!

– Знаю, зло затаил. – Безрод сел на камень против Воротка. – Решил жизнь отдать, но меня со свету сжить. Правды ищешь?

Парень молчал. Брехня, что трус, брехня, что с ножом на безоружного ходил. Нынче днем понял. Больше надо слушать кривотолки. Одно оправдание – в дружине совсем недавно. Никогда не видел, чтобы свои своих так жестоко рвали. Вот и поверил навету. А застенок даже бровью не шевельнул, но и без того верх взял. Помнят еще пальцы. Словно камень давил. А как полуночнику нос утерли – смеяться, живот надорвать, только теперь понял!

– Не дождешься! – буркнул Вороток, не поднимая глаз. – Молод, конечно, но не дурак!

– Если сомневался, чего за мной пошел?

– Всякое болтают. Хотел сам доискаться.

– Тебе-то на что? Несколько дней – и нет меня больше! Не увидишь. Воеводу себе выбираешь, как будто и дальше за мной ходить.

– То мое дело, за кем ходить! Мне моя голова указ! – буркнул Вороток, потом помялся и совсем тихо бросил. – Дурень Коряга.

– Сколько тебе лет?

– Да двадцать по весне.

– Так весна же!

– Так и двадцать.

– Горяч больно. Голову бы не сложил по дурости.

– Знаю, – отмахнулся Вороток. – Только без дураков жить скучно.

– Это точно.

– Не держи зла, воевода. На меня, непутевого, держать зло – только время без толку изводить.

Безрод ухмыльнулся. Прям и честен. А пальцы будто камни… До утра глаз не сомкнули. Вороток рассказывал про свою жизнь, Безрод хмуро слушал, не перебивал. Не с детства при дружине, не от рождения. Десяти лет от роду прибился к дружине соловейского князя Рева. Сначала за лошадьми ходил, воям глаза мозолил. И домозолился. Получил в глаз от отрока, не стерпел, и от себя наградил противника синяками. Бывалые вои потом рассказывали, пыль на весь двор стояла. А им потеха, едва животы от смеха не надорвали. Подзуживали мальчишек, – половина за одного, половина за другого. Сам князь на шум вышел, хмурился-хмурился, и сказал, – дескать, если лошадник против отрока устоит, быть ему тоже в отроках при дружине. Уж как выстоял, не помнил. Наглотался тогда пыли. Стал отроком. Потом дружинным. А с тем парнем спина к спине бился, когда оттниры нагрянули. Да только срубили побратима, и всю соловейскую дружину. Самого раненным подобрали селяне, увезли с собой вглубь, в леса, там и переждал напасть…

Поднялись вместе с солнцем. Сунули в море опухшие со сна лица, прополоскали рты, поели – и обратно на ладью, за весла. Еще денька два, и встанет из морских глубин Перекрестень-остров, а на нем Торжище Великое. На трех веслах осторожно выползли в море, огляделись по сторонам и взяли на полночь, на тот каменистый остров, что вчера оставили оттнирам для ночлега. Около него «живет» искомое течение. Сесть бы на него и до самого заката идти под парусом. Только бы видсдьяуры не ждали. Когда из морской пучины выросли островные скалы, повернули на восток. Тихонько обошли остров с полудня, вскоре нашли течение и оседлали, ровно жеребца. Лишь море заклубилось под кормилом. В дне пути рассеяна гряда островов. Там можно будет бросить кости под шкуры и выспаться. В полдень востроглазый Ряска углядел на полуночи парус. Неужели красный? Тот же самый? Шли далеко, по самому дальнокраю.

– Догнали-таки? – скривился Неслух.

– Мы догнали! – ухмыльнулся Гюст. – Знать, хорошо выспались!

– А расскажи про это течение, гойг, – подал голос Моряй. – Раньше не слыхал. Уж сколько разговоров за два дня.

– Да и я тоже не знал. Четвертый десяток разменял, а только в предпоследний поход понял, что к чему. Больно узко, не всякий и внимание обратит.

– Говори, слушаю.

– До Перекрестня-острова ходят на большом течении, это в дне ходу отсюда на полночь. День ходу, зато три дня долой. А малого течения вовсе не замечали, проскакивали махом. А тем летом хаживал я до Перекрестня-острова вдалеке от большого течения. Неспокойно там было. Отовсюду ходил, – с полудня, с востока, с запада. И подметил, что, если иду с запада, в какой-то раз оборачиваюсь на полдня скорее. Это становится видно только на многодневном переходе, когда идешь без остановок. На дневном и не заметишь, а ведь округа полна островов, есть, где заночевать. Вот и не ходят ночью по здешним водам, нужды нет. Выгода мала, глазу незрима, – то на ветер свалишь, то на весла легкие. А не замечали раньше потому, что на восток ходили по большому течению. Какой дурак пешком пойдет, если рядом горячий конь бьет копытом! – Вокруг Гюста собрались вои. Слушали с интересом.

– Большое течение огибает Перекрестень-остров с полуночи, а малое – с полудня. Немногие про него знают. Кто знал – в сече полег. А малое течение по волнам уличаю. Волна иная. Чистое море по-другому дышит, и даже большое течение иначе воду крутит. Уж почему два течения рядышком катят и не сливаются – не моего скудного разумения дело. Может быть, по морскому дну горная гряда легла, режет течение под водой. А только лежат между ними полдня пути и обычная волна. Дорогу по малому течению еще прошлым летом вымерил. Идешь прямо под Огонь-звездой на Деву-звезду, не сворачивая. Больше так никто не ходит. И пойдет не скоро.

– Ты-то пошел!

– Дурак потому что! – парни рассмеялись. – Оттнир прямо не ходит, рыщет словно волк. Туда сунется, сюда влезет. А если сходить нужно далеко, скачет на течении, как вы, бояны, на лошади. Уразумели, про течение, кривоногие? Стало быть, глаза вам открыл, грамоте научил, – Гюст усмехнулся, невольно выпрямился, подкрутил усы, – словно мальцов беспортошных!

– Ишь ты! – Щелк закрылся руками, будто от яркого солнца, отшатнулся, как обожженный. – Три дня рук мыть не стану! Буду бегать по Торжищу Великому и ладошки за золото показывать, – дескать, еще утром ручкался с укротителем малого течения!

– Половину мне, – улыбаясь, объявил Гюст, и ладья опять заходила ходуном.

Полдень. Оттниры бросились вдогонку. Безрод стоял на корме и глядел назад, – туда, где ярко краснело пятно паруса.

– Что там впереди? – Сивый прошел на корму.

– К ночи подойдем к островам Трюллю. Камней по дну раскидано – не счесть. Не поскупились боги. Говорят, это слезы солнца по уходящему лету.

– Что за люди на островах?

– Обитаем только самый большой. Ссаживался. Бывало. Сначала бьют – потом спрашивают, кто такие. Есть меч, – бьют мечом, нет меча, – бьют кулаком, свяжешь, – зубами грызет. Всякий чужак – враг. Легче перебить, чем втолковать что-то.

– А пробовали?

– Бывало. По нашим островам байки до сих пор ходят.

Подошли Неслухи, Моряй, Рядяша, Щелк. Окружили кормчего.

– Знают железо. Доспехи делают. Но больно круты норовом, глаза так и полыхают злобой. Даже меж собой дерутся, их на острове несколько родов. Волосом светлы, как мы, как вы, а лбы низкие. Торга не ведут, да и торговать нечем. Хорошо, что по морю не ходят! Словно боги за ноги держат! Душа-хозяева!

Вои рассмеялись. Безрод нахмурился.

– А ведь не отстанут оттниры. – Рядяша зашел издалека. Мялся, мялся, скреб затылок. – Может быть, лучше сшибиться? А все спокойнее плыть.

Безрод покачал головой.

– Больно дорого мне встанет поход в Торжище Великое. Не по цене счастье. Будем уходить.

Рядяша скривился.

– И нечего рожу кривить, если и без того крива, – ухмыльнулся Безрод и заговорщицки подмигнул. – А что, побьет тебя оттнир в беге?

– Ясное дело, не побьет!

– А может быть, передерзит?

– Куда там!

– Подойдут ближе – смейся в голос.

– Самим бы не оглохнуть!

– Вот и выходит, что всяким образом верх берешь?

Рядяша только крякнул. Отошел, сел за весло, и сосновая лесина начала гнуться в его лапищах, словно тонкая зубочистка.

– Не перекосил бы ход. – Гюст, усмехаясь, кивнул на Рядяшу.

– Моряя посажу напротив. Два сапога пара, за что нам божья кара? – Безрод встал за кормило. – Поди, согрейся. Отогреешься, – пошепчемся. Думка есть.

Солнце карабкалось к полудню. Оттниры встали прямо в кормило, каких-нибудь пять-семь ладей позади. Сели на течение, и, наверное, сами не знали, что оседлали конька Морского Хозяина. Такие, как Гюст, тоже не каждый год рождаются. А едва день покатил к ночи, Сивый посадил за весла всех.

– Двое на весло! – рявкнул Безрод.

Во что бы то ни стало нужно оторваться. Пусть хоть клочья кожи с ладоней останутся на веслах. Скрипели весельные замки, гнулись весла, Улльга несся вперед, расталкивая грудью ленивые волны. Второй день длится погоня. Оттниры, наверное, слюной изошли, меж лязгающих зубов искры бегают. Ничего, светлее будет. Граппр видсдьяуров медленно пополз назад.

Солнце неуклонно падало, и когда наполовину скрылось за дальнокраем, а по миру разлилось багровое зарево, Улльга подошел к Трюллю-острову.

– Парус долой! – крикнул Безрод. Оглянулся на Гюста. – Веди.

– Первые пять – суши!

Более длинные носовые весла взметнули в воздух и убрали внутрь. Гюст почти шагом повел Улльгу вперед между скал и подводных камней.

– Еще три суши!

Убрали еще три пары весел.

– Как, говоришь, поучал жену? – с тенью улыбки Безрод повернулся к Гюсту.

– Да просто! Говорю, дескать, что такое! Всего несколько дней мужняя жена, а уже душу из меня гонишь! – Гребцы навострили слух. – Несколько дней? – говорит. – Да я всю жизнь этого ждала!

Сумеречная тишина вспорхнула вместе с птицами, осевшими на скалах. Надрываясь громогласным хохотом, парни едва не растрясли Улльгу от борта до борта, а над ними клекотал растревоженный пернатый народ.

– Это что! – усмехнулся Безрод. – А вот однажды отец не пустил дочь на посиделки.

– Рассказывай, – улыбнулся Гюст. Только они вдвоем и не смеялись.

– Жили-были как-то нос-отец и сопля-дочь. И собирается как-то вечерком сопля на посиделки. Пред зерцалом повернется и так, и эдак. Откуда ни глянь, хороша! – Парни едва дышали, чуть не падая со скамей. Воевода еще рассказывать не начал, а уже до смерти смешно! – И тут нос-отец грозно спрашивает, – дескать, а куда ты, дочка, собралась? Та отвечает, мол, на посиделки с подружками, лясы поточить, косточки парням перемыть. Тут нос-отец сделал так – глядите, не зевайте!..

Безрод шмыгнул битым-перебитым носом.

– …И говорит: Никуда ты, дура, не пойдешь!

Весла так и заходили в руках гогочущих парней, – хорошо, хватило ума сушить. Гребцы из них уже никакие. Остальные хватали широко раскрытыми ртами воздух, и все им было мало. Стоять уже не могли, катались по настилу, били себя в грудь, ржали, чисто кони. А над Улльгой клекотали поднятые с гнезд моречники. Безрод, ухмыляясь, оглядывал берега. Показалось, – или на самом деле в деревьях что-то шевельнулось? Но об этом узнают лишь на берегу. Еще долго хохотали. Только начнут успокаиваться, как одного опять смех разбивает. А много ли нужно остальным? И снова катаются по палубе. Сивый – и тот улыбнулся в усы. Уж на что байка стара, а смешит как новая. Вроде успокоились, тяжко дышат, за животы держатся, встают кое-как. И тут в хрупкой тишине Вороток возьми, да без всякой задней мысли, носом и шмыгни. Безрод махнул рукой и отвернулся. Лишь двое остались на ногах, Сивый – потому что в мачту вцепился, Гюст – потому что на кормиле повис. Наверное, никогда эти тихие скалы не оглашал такой бешеный хохот. Пересмешник моречник не в счет. Смеялись, пока солнце не зашло. Только тогда унялись. Просто не смогли больше. Едва-едва встали на ноги, уселись за весла. В небесном багреце провели ладью через россыпь подводных камней и посунули носом в гальку.

– Моряй, Щелк, Вороток, Нюнга со мной. Остальным оставаться на ладье.

– Опять что-то удумал! Неужели и костей размять не даст? Вои беззлобно заворчали. С таким воеводой никогда не заскучаешь.

Безрод первым спрыгнул на берег, остальные четверо ушли следом. Вороток и Нюнга с луками. Впереди стояла стена леса, сосны да березы, берег пуст и чист. Сивый повел туда, где приметил шевеление. С опаской вошли в деревья, и будто попали в темный мир. Снаружи небо догорает пурпуром, – хоть какой, а свет – тут же темень почти кромешная. Кое-как углядели тропку. Безрод оставил стрельцов по обе стороны от дорожки, в кустах, и сам-третий ушел вперед.

Лес миновали, вышли на открытое. Скорее даже не лес, а подлесок. Леса, наверное, дальше стоят.

– Заметил? – бросил за спину Безрод.

– Заметил, – буркнул Моряй.

Справа, то появляясь из-за камней, то снова исчезая, скользила какая-то тень.

– Следят, – Щелк оглянулся, положил руку на рукоять. – Аж мурашки по спине разбежались.

– На языке оттниров что-нибудь знаешь?

– Самую малость. «Эй, красавица, неси пива», и «Сей же миг, оттнир, по зубам получишь».

– А ты?

– Да тоже немного. – Моряй поморщился. – Припоминаю вот: «Больно цены ломишь, сволочь», и «Эту вонючую горчину пей сам».

– Должно хватить. – Безрод усмехнулся.

Дошли до скал. Теперь и справа, и слева, не скрываясь в наступающих сумерках, по обеим сторонам плыли тени. – Гляди, встречают! – Щелк махнул рукой вперед.

С дюжину трюллей выступило из-за скалы, – в руках мечи, на телах доспех. Хмурые, злые, походникам даже показалось, задери хозяева губы – во рту сахарно блеснули бы клыки с мизинец. Так и зыркают из-под нависших бровей. А лбы и впрямь низки да узки.

– Мне вот интересно, спросят чего или сразу бросятся?

– Если спросят, говори, что знаешь. Если бросятся, тоже на месте не стой, – шепнул Безрод.

– Говорить, что знаю? – изумился Щелк. – Которое?

– То, второе. Про зубы. Вперед выступил здоровенный трюлль и занес над плечом старый, потемневший от времени меч. Дескать, если что, – рубить буду сразу.

– Чего надо?

– Да вот шли мимо, дай, думаем…

– Во-о-он! – заревел островной.

Оглоушил так, думали – слуха лишит. Щелк ему и выложил, что знал.

– Сей же миг, оттнир, по зубам получишь.

Моряй тут же добавил:

– Больно цены ломишь, сволочь!

Хозяин с ревом обрушил меч на чужих. Рубил справа налево, хотел голову снять. Безрод присел, и клинок молнией просвистел над макушкой. Сивый едва не быстрее той молнии рванул вдогон за уходящим мечом, левой ногой подсек звероватого трюлля под коленом, а правой ладонью приложился к лицу. Падая, здоровяк задел мечом кого-то из своих. Бил одного, – упали двое. Хозяева с криком ринулись крушить, ломать дерзких чужих. Безрод сотоварищи огрызнулись. Трое островных полегли в первые мгновения. Еще трое чуть погодя.

– Уходим! – рявкнул Безрод. – Живо!

Повернулись и побежали. Наперерез из-за скал выметнулись «тени», что провожали всю дорогу. Моряй врезался в заслон и разметал соглядатаев, как большая ладья маленькие лодки. Безрод и Щелк на бегу порубили то, что отвалилось в стороны после Моряя. Вот и лесок. Ломая ветви и кусты, походники влетели в чащобу, а, дабы свои же стрелами не утыкали, Моряй во все горло рявкнул: – Вороток, Нюнга, это мы!

Миновали. А как только разведчики, в мыле и чужой крови, пронеслись мимо, стрельцы отпустили тетивы. Пока сидели, попривыкли к лесному сумраку. Каленые стрелы с жутким свистом унеслись в глубь леса, и кто-то истошно завопил. Расстреляли весь запас, и все вместе побежали назад, на ладью. Безрод последним взлетел по веслу на отходящего Улльгу. Встал на носу, что-то крикнул и расхохотался.

Из лесу осторожно изникло несколько островных. Увидели отходящую ладью и взревели. Безрод все кричал и кричал, и от его слов трюлли растеряли и без того скудный рассудок. Подбежали к самой воде, швыряли камни, метали стрелы, да все без толку. Камни не долетали, стрелы не доставали. Да и стрельцы из них оказались те еще…

Улльга сторожко крался на двух парах весел назад в чисто море.

– Что ты кричал? – Щелк зачерпнул бадейкой морской воды и, отфыркиваясь, умывался. – Ишь, лютуют! Того и гляди, вплавь догонять бросятся!

– Да, ничего. – Сивый протирал тряпицей меч. – Стращал. Дескать, мы уходим, да заместо нас другие придут. Нынче же ночью. Злее и страшнее.

Вои замерли. Ждали продолжения.

– Хозяева обещали съесть живьем. Моречники с гневным криком снялись со скал. А ведь только-только успокоились. Вои рухнули на палубу как один, будто трава под косой. Катались, хохотали, задыхались. Да сколько можно! Животы лопнут! На ногах остались только двое: Безрод усмехался, сидя на скамье, а Гюст хохотал, повиснув на кормиле. Дело к ночи, скоро оттниры с красным парусом подойдут к острову и встанут на ночлег. Тут хозяева и встретят, как обещались. Добрая будет драка. И тем, и другим все равно кого резать, – и те, и другие жаждут крови. У оттниров, к тому же, кости в море затекли. Вот и разомнут.

Улльга шагом пробирался меж камнями и низкими скалами. Небо на востоке стало темно-сизым, на западе догорало последними красками. Перед островами Трюллю, как дозорный, стояла одинокая островерхая скала. Сами проходили мимо, и оттнирам с красным парусом ее не миновать.

– Ловко придумал! – Моряй наощупь чистил меч да посмеивался.

Безрод отмахнулся.

Едва-едва успели. Только схоронились за дозорной скалой, а граппр уже тут как тут, – из темноты наплывает. Красный парус убран, идут на трех веслах. Безрод замер с поднятыми руками. Эх, знать бы с какой стороны видсдьяуры обойдут «дозорного», справа или слева! Граппр пошел с правой стороны, и Безрод резко выбросил в сторону левую руку. Три пары весел тихонько вспороли воду, и ладья прянула влево. Граппр с красным парусом обходил скалу с полудня, Улльга – с полуночи. Невидимые друг для друга, корабли разошлись. Оттниры убрали еще одно весло, ползли вперед, будто улитка по камням.

– Ну, куда нам вторая ладья? – шепотом дурачился Рядяша. – Разве что на привязи поведем, ровно телушку?

Сивый оглядел воев. Подозвал Воротка.

– …В драку не вяжись. Будто и нет тебя. Тишок да молчок. Твое дело только смотреть!

Вороток улыбнулся. Не маленький! Умишка достанет! Сбросил с себя рубаху, приладил за спину меч, встал на весельный люк и прямо, как стрела, ушел в воду. Взял вправо от граппра, не вместе же выходить на берег!? и поплыл от камня к камню, будто крупная рыба. Осталось ждать. Вои мрачно поглядывали на утонувший во мраке остров и точили мечи. Безрод замер на носу. Ледок рядом. Оба слушали.

– Будто крикнул кто, – неуверенно пробормотал Ледок. – А вот еще.

– Мечного лязга не слыхать? – Не слыхать.

– Наверное, на берег пустили. Дождутся, как уснут, и сонными порубят. – Вои чесали затылки. В предположениях недостатка не было.

– Может быть, заведут в лес, да там и оставят, – отвечали другие.

Все может быть. Безрод до рези в глазах проглядывал темень, до звона в ушах слушал тишину. Ничего. Востроглазый Ряска – и тот оказался бессилен.

За полночь. И вдруг Ледок, раскинув руки, призвал к тишине. Вои, не договорив, замерли. Не донеся точил к мечам и секирам, застыли на месте. Ледок слушал.

– Будто плещется кто-то.

Не дыша, ждали. Плеск, плеск, плеск. Ближе, ближе. И, будто порождение морских глубин, у правого борта из воды появился Вороток. Сильные руки махом выдернули парня из воды, укутали в овчинную верховку. Сунули под нос чару с медом.

– Цел? – только и спросили.

Вороток, не отрываясь от чары, кивнул.

– И ждать островные не стали. Ума не хватило. Здорово ты их разозлил, воевода. Едва оттниры сошли на берег, да начали судить-рядить, куда делась наша ладья, что-то в лесу шумнуло. Я сначала в сторону уплыл, да потом вернулся, подплыл под самое кормило, потому и слыхал все. Что-то шумнуло в лесу, и оттниры подумали, что это мы в деревьях прячемся, засаду готовим. Дескать, сами спрятались, а ладью подальше отвели. Только пошли к лесу, а тут камни прибрежные словно ожили! Видсдьяуры даже убежать на ладью не успели. В кольцо их взяли. Половина полегла, впрочем, трюллей тоже накрошили изрядно. Даже не знаю, смогут ли теперь оттниры уйти. Грести, почитай, уже некому, почти все порублены. Кто больше, кто меньше. Твое слово, воевода.

– Ладью возьмем. – Безрод, усмехаясь, повернулся к Рядяше. – На веревке поведешь, ровно телушку на торг. Сам придумал – сам и тащи! Два весла на воду! Остальным разобрать луки и за щитами ждать на носу!

Улльга подкрался к берегу, как рысь к зайцу. За шумом драки никто ничего не заметил. Схватка шла уже на самом граппре, морских оттниров дорубали дикие островные. У кормила сгрудилось человек десять. За криками и ревом Улльга, словно молчаливый призрак, изник из темени, и дружным перестрелом трюллей снесло с палубы, как сухие листья осенним ветром. Не повезло и кое-кому из видсдьяуров. Люди Безрода стреляли без особого пристрастия, им было просто все равно. Стреляли навскидку, на глазок, во все, что шевелится. Первыми полегли те островные, что держали светочи, потом началась игра в прятки. Стреляли на шум, на шорох, на скрежет. Людям Безрода такая игра была хорошо знакома. Хозяева граппра мигом уразумели, что к чему, упали под борта и лежали тише мыши. Оно и понятно, бывалые вои по морям ходили и в битвах рубились. Лишь туповатые островные ревели на берегу, да стонали, попадая под стрелы. Но даже они вскоре сообразили, чем грозит каждый звук. Замерли там, где стояли. Востроухий Ледок что-то услышал и мигом отпустил тетиву. Кто-то вскрикнул. Еще один не выдержал, побежал. Сразу три стрелы нашли мягкий бок, и тело глухо повалилось на гальку. Кто-то устал стоять, скрипнул камнем под ногами. Утыкали, ровно ежа. Звероватые хозяева свои стрелы давно расстреляли, и ответить оказалось просто нечем. Хотя, нашелся один. Только начал растягивать лук, на скрип мигом отозвался Ледок. Вогнал стрелу прямичком в шею. Моряй поджег светец, размахнулся, бросил прямо перед собой, далеко на берег. Падая, горящая палка осветила троих, замерших в нелепых позах. Махом сняли всех троих, не успела деревяшка разбиться о землю. Неслух запалил светец, швырнул влево. Двое. Нет двоих. Второй Неслух швырнул светец вправо. Четверо. Нет четверых. А когда светец запалил Щелк, кто-то не выдержал. С криком дал деру. Поймал две стрелы собственной спиной.

Светало. Пока островных расстреливали на звук, видсдьяуры помалкивали, а как только небо на востоке посерело, завели боевую песню. С песней и смерть на миру красна. Пусть ночные стрельцы слышат, да потом всем расскажут, как плевали дети красного Тнира на безносую. Они не опозорили Кюлейли-острова, а таких дев, что прольют по ним слезы, у ночных призраков никогда не будет!

Развиднелось. Весь берег Трюллю-острова усеяли тела хозяев и пришлых. Из тех оттниров, что сошли на берег, живых никого не осталось. Все полегли. У трюллей выжил только один. Старый вой. Злые глаза сверкали под покатым лбом, тяжелая нижняя челюсть убежала далеко вперед от верхней, седые космы клочьями вылезали из-под мятого шлема, а сломанный нос горбился влево. Всю ночь простоял не шевелясь. Раньше остальных понял, что к чему, даже доспех у старого не скрипнул. Остаток ночи до утра простоял не шевелясь. Только злобой и грелся на сыром берегу.

Безрод сошел на берег и подошел к старому трюллю. Островной не выдержал насмешливого взгляда, заморгал и отвернулся.

– Иди, старый. Уходи.

– Я?

– Да, ты!

Звероватый хозяин переступил с ноги на ногу и закряхтел. Аж кости заскрипели, видать за ночь суставы схватились. Последний трюлль неловко спиной попятился к лесу, а когда оказался в шаге от деревьев, скакнул в чащу и пропал.

Сивый смотрел старому островному вослед и улыбался. Подошел Вороток.

– Сколько их еще в глубине острова?

– Думаю, немало. Остров большой. Хорошо, боги не дают рога бодливой корове. – Безрод ухмыльнулся и кивнул в сторону леса, куда нырнул трюлль.

– Да уж, эти никогда не выйдут в море, – устало вздохнул Гюст. – Знаются с железом, худо-бедно делают мечи и доспехи, но в море никогда не выйдут. Боги пожалели на них ума, людимости и духа. И никогда не вольется в их жилы свежая кровь. Их жены безобразны, а мужчины никогда не выйдут в море. Как бы совсем в зверей не превратились.

– Заколдованный круг.

– У каждого свой. Вои собирали стрелы. Мертвых трюллей оставили на берегу, оттниров перенесли на граппр. Оставшиеся в живых стоять не могли. Каждый оказался не единожды ранен. Сидели там, где спрятались от стрел – на корме, под бортами. Волками зыркали на чужаков, бродящих по их славному Ювбеге. Но встать и прогнать незваных гостей вон, – уже не хватало сил. Только пели. Все тише и тише. Безрод подошел к видсдьяурам. Рыжий полуночник без шлема, с окладистой рыжей бородой, заляпанной кровью, надменно оскалился.

– Кто ты такой, и что делаешь на моем граппре? Я тебя не звал!

– Два дня бегал за нами по морю. Наверное, позвать хотел. – Безрод ухмыльнулся. – Мы здесь. Приглашение принято. – Так вот чей граппр помешал мне завершить охоту на островных зверей! – Оттнир высокомерно ощерился, пытаясь встать. Безрод не мешал, стоял, скрестив руки на груди, и ухмылялся. Полуночник едва памяти не лишился, тяжело повалился обратно на палубу, поморщился. – Эй, боян! Ты был настоль неряшлив, что подарил зверям свой пояс! – глухо прогудел из-под кормила невзрачный, сухой видсдьяур. В таком теле, – такой голосище?

– Пояс? – Безрод, усмехаясь, присел возле кормила на корточки. – У меня и не было пояса. Беспояс я.

– Эй, вы, сброд, слепленный из простых пастухов, провонявших козьим дерьмом, где ваш вождь? Я хочу говорить с ним! – на последние силы заревел рыжий. – Не кричи, унд. – Гюст встал перед рыжим. – Ты с ним и говорил. – Врешь, подлое гойгское отродье! – Рыжий предводитель заметался по палубе. – Где это видано, чтоб граппр водило отребье!

– Не твоего ума дело, сын рабыни. – Гюст ходил по граппру и осматривал мачту, кормило, киль.

– Мой отец оттнир, а мать благородная женщина! – закашлялся рыжий. – А вот ты кто, пена морская?

– Случалось, и в пене захлебывались. – Гюст попробовал кормило по руке, поводил туда-сюда. Быстрый граппр, послушное кормило.

– Я не хочу умирать от рук дерьмоносца! – хрипел оттнир. – Спустите меня и моих людей на берег! Мы найдем зверей и падем в сече, – смертью, достойной детей Тнира!

– Слишком сложно, – ухмыльнулся Безрод.

Видсдьяур захрипел, из последних сил ударил мечом перед собой. Сивый, сидя на корточках, лениво отшлепнул лезвие.

– Перетяните им раны. Половину дружины на граппр. Уходим.