Часть третья
ПОЛУДЕННЫЕ ЗЕМЛИ

Ворочалась с боку на бок, воевала с подушкой, да все без толку. Поход за горы, в полуденные степи и дальше к морю долог, самое милое дело набраться сил, только отчего-то не спалось. Ночевали в Последней Надежде, откуда совсем недавно войско ушло походом на Бубенец. Теперь крепость занимал сотенный отряд во главе с Вороном. Сменятся через полгода, уже зимой. Братцы-князья сидели в темнице, скальной вырубке с неким подобием окна – сверху, через колодец лился дневной свет. Ворон досказывал последнее, что еще не успел о переходе через страну Коффир, о полуденных землях.

– Телегу доверху набейте мехами с водой. На всем пути мест, где можно разжиться водой, – всего ничего. Три или четыре. В каждом заливайте мехи до полного. Много воды в степях не бывает. Коффов не бойся, Посольский знак оградит от неприятностей, а если узнают в лицо и захотят припомнить разоренную заставу, им же хуже. В полуденных княжествах все устроено не так, как у нас. Там люди другие. Хитрее, изворотливее. Будут улыбаться в лицо и за спиной готовить нож для удара. Держись парней и никому не верь. Почти сразу наживешь врагов, и это не зависит от того, под чьи знамена встанешь. У саддхута полно недругов. Держи ухо востро и друзей выбирай с большим тщанием, а лучше всего не заводи оных вовсе. Есть у тебя десяток, его и держись. В ходу там гнутые мечи, чуть легче наших, доспех почти такой же…

Верна мотала премудрость на ус, которого не было, запоминала все, кивала и в мыслях уже представляла себя в степи, на берегу моря, в стране саддхутов. То, что рассказывает Ворон, дорого стоит, за каждое слово отсыпай по золотому рублю, и не будет много.

– Остальное поймешь сама. Не девочка, разберешься.

Кивнула – разберусь. Как знать доведется ли еще увидеться, поэтому спросила сейчас. Очень уж хотелось узнать историю Ворона, остался ли кто-нибудь здесь, пока долгие годы таскал галеру саддхута по морям.

– А почему ты один? Где твои?

Менее всего ожидал этот вопрос. Поморщился, скривился, отвернулся.

– Нет моих. Отец погиб на охоте десять лет назад, мать и братья в темнице отдали концы.

– В темнице?

– Дабы не мутили народ в округе глупыми россказнями о предательстве, братцы-князья подставили моих. Подбросили немного золота и обвинили в воровстве. Темница их и прикончила.

– А жена?

Ворон пожевал губу.

– Спать иди. Не выспишься.

– Ты не ответил. А что жена?

– Ушла. Забрала мальчишку и как в воду канула. Соседи говорили, будто встала на сторону братцев-князей, отреклась от моих.

Верну передернуло.

– Виновата?

– Не знаю. Едва моих бросили в застенок, исчезла. Любой ценой должна была сохранить мальчишку, она это сделала. Разбираться, кто прав, кто виноват, буду позже. Когда найду.

– Ты мудрый человек, Ворон.

Крепостной воевода поджал губы, огладил бороду.

– Мудрым я стал по необходимости. Счастье, что ее не было в деревне тем днем, когда приехал. Прибил бы и разбираться не стал.

– А если бы меч на тебя подняла?

Посмотрел так холодно, что Верна поежилась, отвернулась, Дескать, в глаз что-то попало.

– Ну и дура.

– Не простил бы?

– Ты дура. – Ворон усмехнулся. – Туда-сюда рыскаешь, следы нюхаешь, а что ищешь, сама не знаешь.

– Счастье ищу, – прошептала, глядя в огонь. – Да найти не могу.

– Мечом счастье рубила? – Недавний соратник ехидно покосился. – Да не зарубила?

– Этого зарубишь. – Голос предательски дрогнул, и в кои веки не сдержала слез. Уткнулась Ворону в грудь и заревела в голос – хорошо тут, на стене, прятаться не от кого. Долго крепилась, будто день за днем камни за пазуху складывала. И вот полезло, прорвало. Воевода гладил по голове, и на мгновение показалось, будто на голову шапку натянули – здоровенная у Ворона ручища, как у Безрода.

– На боковую пора. Не выспишься.

Выплакалась и сразу уснула.

Ушли затемно, небо только начинало светлеть на востоке. Братцев-князей заковали в цепи, руки-ноги, посадили в телегу, прикрыли сверху одеялами, так и повезли. Без сапог, порты и рубаха – вот и вся одежда. Добродей, один из тех, кто семь лет назад уходил этой дорогой на коффов, вел поезд горными тропами на ту сторону. Два дня ушло на преодоление хребта, в эту летнюю пору относительно легко проходимого. Для лошадей тропа вышла более чем посильной, даже тележная упряжка не испытала ощутимых затруднений. Лишь раз дело встало в ширине колеи – случился обвал, и тропу засыпало. Верховые прошли без труда, для телеги же пришлось расчищать проход.

На исходе второго дня, когда скалы раздались в стороны, безбрежное пространство раскинулось, куда хватало глаз, а небо приобрело голубой цвет, против серого, Добродей попрощался. Свистнул напоследок и убыл восвояси.

Столько оглушительной пустоты Верна знала только в море, когда глядишь по сторонам и взгляду не за что зацепиться, кроме линии дальнокрая. Интересное дело – облака не пошли дальше гор, как если бы всемогущие боги выстроили невидимую стену, за которую белые клубы проникнуть не могли. Над горами облачно, а в степи бирюзово. Чудеса. Ворон говорил, ходу от гор до моря дней десять, если не спешить и не тащиться из последних сил.

Спешить некуда.

Шли спокойно. Девять дней или одиннадцать – без разницы, запасы воды исправно пополняли в источниках, которые находили аккурат в указанных местах. Людей не встречали, и тем не менее Верна совершенно точно знала, что все время за ними наблюдали цепкие глаза. Пару раз вдалеке подмечали еле заметные облачка пыли, что остались после копыт резвых скакунов, несколько раз дорогу преграждали стада, несметные, долгие и тягучие, как река. Страшенные, бесхвостые волкодавы чутко нюхали воздух перед чужими людьми и молча наблюдали за незнакомцами. Глаз не свели, пока не прошли последние овцы.

– Боги, сколько же их! – как-то прошептала Верна.

Нескончаемое подвижное море текло и текло, в нос ударил резкий дух сухой, пропыленной шерсти, Серый Медведь учуял даже запах раздавленного ковыля.

– Травой пахнет. Горчит.

Один из загонщиков подъехал.

– Светлого неба вам, путники!

– И твоим стадам тучных пастбищ, добрый человек.

– Мои собственные стада утонут в этом бескрайнем море и растворятся без следа, – рассмеялся тот, кивая на отары. – Я не хозяин всего этого великолепия, только пастух.

– А кто хозяин?

– Бейле-Багри, пресветлый саддхут Багризеды.

– Саддхут за морем, а стада здесь?

– Почему бы и нет? – улыбнулся погонщик, чьи вислые усы спускались под самый подбородок, а там, сплетенные воедино красной тесьмой, образовали косицу. – Это очень удобно. Пастбища страны Коффир примут еще десять раз по столько же овец и прочей живности.

– Мы передадим саддхуту весть о благополучии его стад, – усмехнулась Верна. – Наша дорога лежит как раз в Багризеду.

– Только не говорите пресветлому о том, что вчера мы зажарили трех ягнят саддхута во славу новорожденного мальчишки Керде! – Погонщик, смеясь, кивнул на товарища, видного, как черное пятнышко, далеко-далеко.

– Не скажем.

Стадо наконец прошло, и, распрощавшись с пастухами, десяток отправился дальше. Солончаковые болота начались на восьмой день пути – страшное место, где от безводья и немилосердной лихорадки многие заломовцы в тот памятный поход нашли гибель. Болота разлились на несколько дней пути и представляли собой не сплошную «дурную» воду, а пятна посреди степи, будто рябь на лице. Жутко стало оттого, что дорога обрывалась не резко и понятно – здесь еще дорога, а там уже болото, – а незаметно, исподволь. Еще недавно ты ступал по твердой земле, а теперь под ногами умягчилось и при каждом шаге коня на поверхность проступает вода. Добро, если поймешь вовремя, что заблудился, и сдашь назад по собственным следам, а вздумаешь пытать судьбу и резать по косой – болото лишь сыто чавкнет. «Запомни, Верна, вам нужны следы больших животных, не меньше волка, – наставлял Ворон. – Полевки и тушканчики пройдут там, куда вам ход заказан. Также подойдут антилопы и дикие ослы…»

– Сюда. – Маграб указал вправо от себя. Верна никак не могла понять, как он находит правильное направление даже тогда, когда не видно никаких следов.

– Как тебе это удается?

– Чувствую, – холодно бросил тот без тени улыбки.

Последний источник питьевой воды остался в паре дней за спиной, но печальная наука Ворона, оплаченная сотнями жизней, сыграла отряду на руку. На одиннадцатый день, когда впереди расстелилась бескрайняя водная гладь, а степь резко оборвалась вниз, воды в мехах оставалось еще на полдня пути. Как раз достаточно, чтобы дойти берегом до пристани.

В Кеофе, крупном приморском городе, найти подходящее судно оказалось несложно.

– И ладьи они по-другому строят, – бормотала Верна, оглядывая величавый корабль с надстройкой на корме и строгими обводами. Впереди, точно рог, выдавался толстый брус. – Парус треугольный, борта прямые. Если еще скажут, что баба в море приносит несчастье…

Недостатка в постоялых дворах не случилось. Выбрали для ночлега один из многих, и Верна, оставив братцев-князей на попечение двух сторожей, с остальными парнями вышла поглазеть на город. Лес остался далеко на полуночи, поэтому дома в этих краях поднимали из камня, желтого скального сланца. Мало того что солнца здесь оказалось предостаточно и весь город показался золотым от полуденного света, так и камень построек своим цветом лишь усиливал ощущение жары. Иногда дома белили или обмазывали светлой глиной, и тогда стены сглаживались до ровного и отливали светом так, что приходилось щуриться.

Здешний народ кутался в светлые одежды, и поначалу Верне казалось, будто ходить по солнцепеку, закутавшись до самых глаз, чрезвычайно утомительно. Впрочем, первому впечатлению решила не доверять, а почаще вспоминать отцово наставление: «Если что-то кажется тебе глупым, возможно, не все понимаешь».

На торге – огромной площади, заставленной многочисленными разноцветными шатрами, – пахло так, словно всемогущие боги собрали все запахи полуночи и перемешали с полуденными. Свежий древесный тес, жаркая, настоянная пыль, раздавленная хвоя, острая рыба, полевое разнотравье и неуловимый запах прохлады, что источали плоды на лотке одного из торговцев. Будто вдыхаешь свежесть морозного утра.

Верна не удержалась и купила «яблоко» (так про себя окрестила желтый кругляк), остро исходящее волшебным ароматом. Но стоило только надрезать и взять дольку в рот, челюсти мигом свело от кислоты, только не той противной, от которой хочется плеваться, а благородной, что заставляет раскрыть глаза, а самое нутро восхищенно замереть. Задышала часто-часто, и когда жадно глотала воздух, нёбо едва не поморозило, словно кругом не знойный полдень, а лютая зима. Чудеса!

Купчина сказал, будто здешние девы каждое утро вкушают дольку этого необыкновенного плода, чтобы сообщить дыханию чистоту и невинность. Хмыкнула и прикупила сразу мешочек, а купец вдогонку крикнул, дескать, желтые «яблоки» не гниют, а только сохнут, и стоит бросить их в воду на полдня, как они вновь напитаются соком.

Прикупила бабских нарядов, чем сама себя удивила, а только до зуда в руках захотелось ярких платьев и шалей. Сбросить штаны, сапоги, рубаху и облачиться в расписные тряпки, и чтобы груди не стесняли кожаные доспехи, а невесомо облегали яркие ткани.

– Вернемся к себе, выгоню всех из палаты, затворюсь и стану крутиться перед зерцалом, – шепнула сама себе. – Скоро помру, доведется ли еще поносить?

Как сказала, так и сделала. Еще долго стены постоялого двора по обе стороны от некой двери подпирал собою десяток воев, причем двое из них звякали под одеждами цепями.

Вышли на следующий день засветло, а в закатных сумерках при спокойном море и попутном ветре пристали в столице Багризеды.

Город стоял чуть поодаль на холме, сглаженную горку венчал чудный терем, по всей видимости, обиталище саддхута. Купола, синие будто небо, красовались над белыми башнями, ровно воздуся сгустились и обрели осязаемость. В море еще худо-бедно веяло прохладой, но стоило сойти с корабля и ступить в пределы каменной пристани, обдало влажной жарой, словно попала в парную, настоянную на неведомых травах. Над камнями знойно клубился раскаленный воздух, очертания города плыли и волновались, только приморским бризом время от времени сносило марево, но ненадолго. В носу сделалось влажно и горячо, а лицо точно распарили и сбрызнули травяным настоем.

– Невольники есть? Я даю хорошую цену! – не успели сойти на берег, налетел какой-то человек, потряхивая пестрым кошелем. Невысокий и круглый, словно печеный колобок. – Только Глаздано дает истинную цену!

– А что, уважаемый Глаздано, говорят, пресветлый саддхут Бейле-Багри с некоторых памятных пор испытывает непроходящую нужду в невольниках? – Верна ехидно улыбнулась.

– Госпожа весьма тонко намекает на события годичной давности? – Торговец скривился, будто его разбил приступ поясничной боли.

– Именно, – свела брови, якобы припоминая. – Пират… как его… он еще сбежал с галер пресветлого саддхута и увел с собой целую армию рабов…

– Презренный и низкорожденный разбойник, прозванный Испэ Жатт Карассай, долгое время оставался занозой на теле Багризеды. Но его отправили прямиком на темное дно моря, а жить там, как известно, могут лишь рыбы!

– Я слышала эту историю несколько иначе. – Верна поджала губы. Сама себе нравилась в новых нарядах, не все же время париться в доспехах. Их время еще придет. Сошла на берег, будто настоящая госпожа, вон даже торговец живым товаром пожирает глазами грудь и бедра, что выгодно облегает волнуемая ветром ткань. – Пират Испэ Жатт Карассай благополучно убрался из этих мест восвояси, где вернул себе принадлежащее по праву.

– Случается, боги благоволят даже мерзейшим тварям, ибо для каждой находится дело под солнцем и луной! Надеюсь, какой-нибудь храбрец попробует на презренном пирате острие своего клинка! Так госпожа имеет невольников на продажу? У Глаздано в кошеле звенит не что-нибудь, а золото и серебро!

– А имеет ли уважаемый Глаздано доступ в терем пресветлого саддхута? И не в том дело, что мы не сможем предстать пред очи Бейле-Багри, просто с кем-то знающим это выйдет быстрее.

Работорговец сощурился:

– У госпожи дело к нашему саддхуту?

– Да такое, что он придет в неописуемую радость, услышав добрые для себя вести, и тот, кто окажется причастен к новостям, поимеет гораздо большую выгоду, чем просто барыш от перепродажи рабов.

– Конечно, у меня есть родственники во дворце саддхута. – Глаздано в сомнении поиграл усами, искоса разглядывая чужеземку с белой кожей и густыми соломенными волосами под расписной шалью. – Только мне бы увериться, что дело на самом деле стоящее. Как бы вместо милости не получить палок на спину.

Верна поманила колобка и, едва тот подставил пылающее вожделением ухо, прошептала несколько слов. Работорговец изменился в лице, бросил острый взгляд на братцев-князей, закутанных в белые коффирские одежды, и стремительно убежал, крикнув:

– Гостиный двор «Дикий осел»! Скажи, от Глаздано! И ждите меня там!..

На пристань спешили торговцы, рассчитывающие перехватить товары всякого свойства, будь то люди или нечто неодушевленное, если выйдет так, что гость малосведущ в делах торговых. Верна покачала головой, давая понять, что торга не будет, и, рассекая толпу, как нож, девятеро вывели ее и братцев-князей с пристани.

– Муж сестры служит при дворце брадобреем, имеет доступ к пресветлому саддхуту и берется устроить встречу. – Верна и десяток заняли самые большие покои постоялого двора «Дикий осел». После полудня Глаздано восседал на резном табурете у распахнутого окна и вертел головой во все стороны, прикидывая: неужели у этой госпожи нет отдельных покоев и телохранители ночуют вместе с ней? Боги, да чем же ценна эта путешественница, которую берегут до того пристально, что не оставляют одну даже на краткий миг?

– Когда?

– Через несколько дней. Наш пресветлый саддхут таков, что стоит заронить в его ясный ум лишь малое зернышко, оно обязательно прорастет и даст всходы! Что именно должен сказать брадобрей саддхуту?

– Пусть скажет, что небеса милостивы и всегда дают утешение после огорчений. Потерял саддхут одного важного пленника – получит двоих, и оттого, что эти двое – братья дерзкого Испэ Жатт Карассая, воздух Багризеды станет лишь слаще.

– Он скажет именно эти слова, и клянусь, саддхут сам пришлет за нами!

– Будем надеяться. Ты должен понимать, что этот посольский знак, – Верна показала золотой медальон на цепи, – без всякой помощи откроет мне дверь в терем Бейле-Багри. Мною движет один лишь интерес: так ли оборотисты купцы Багризеды, как о них говорят во всех краях. А если врут люди, пожму плечами да отправлюсь в терем.

– Я понял, госпожа. Лучше моего шурина никто не ухаживает за бородой саддхута, и пресветлый действительно так прозорлив, как я говорил. Не пройдет и двух дней, как мы предстанем перед правителем Багризеды.

Урочным утром, как и предсказывал, Глаздано в пене влетел на постоялый двор «Дикий осел», словно птица взлетел по лестнице на второй уровень и забарабанил в резные двустворчатые двери.

– Госпожа Верна, открой! У меня добрые вести! Открывайте же!

Дверь приоткрылась ровно так, чтобы один человек бочком проскользнул в щель.

– Госпожа Верна, пресветлый саддхут ждет нас… вас во дворце к обеду. Получилось!

– Как мне одеться и вообще как себя вести?

– Голова должна быть прикрыта, а платье скрывать ступни. Не спорь и помни главное – саддхут не слабоумен и прекрасно соображает. Ему нет нужды повторять дважды. Иной раз хватает легчайшего намека. И вот еще что… подарок. Преподнеси Бейле-Багри какой-нибудь подарок. Саддхут очень любит неожиданные подношения. Только, ради богов, не золото и драгоценности. Этим его не удивишь.

Верна кивнула. Подарок, стало быть. Хорошо, будет для саддхута подарок, да такой, что соседние правители только рты раскроют от зависти.

– И надеюсь, что ты сдержишь слово. Пресветлый должен узнать о моей роли во всей этой истории. Даже не возражаю, если немного преувеличишь. Тебе ведь все равно.

Улыбнулась. Ворон прав, ой прав: «Там люди другие. Хитрее, изворотливее».

– Сделаю, как обещала. Правитель узнает о твоих заслугах.

– Зайду за вами в означенный час. Мне ведь тоже нужно переодеться. Мой праздничный наряд как будто сшит для такого случая! Жди, госпожа. Наверное, тебя мне послали всемогущие боги!

Коротая время до назначенного срока, Верна отправилась на прогулку, сопровождении четырех телохранителей. Приземистый город, выстроенный из белого камня, наверное, даже в темноте белел, словно подсвеченный лунным светом, днем же глазам стало просто больно, хоть платком закройся. Крыши плоские, ровные, как стол, улочки кое-где настолько узки, что можно встать посередине и, раскинув руки, упереться в стены противолежащих домов. Нижний город бурлил, как муравейник, торгов оказалось целых четыре – по одному на каждую сторону света.

– Обойти все четыре не успею, но с одного вынесу все, что понравится, – завела себя Верна. – И одежду, и яства, и ароматные снадобья…

Торговую площадь ровным четырехугольником огородила каменная стена, выбеленная известкой. Стройными рядами площадь заполнили разноцветные шатры, в тени которых бойкие торговцы развернули на лотках все великолепие. Глаза разбежались.

Подумать только, сколько на свете всего интересного, а словно ходила, закрыв глаза, ничего не видела. Первым делом купила корзину и уж ту корзину набила доверху. Ткани здесь шелковистые, впрочем, не это удивительно – видела такие на отчем берегу, – но расписывают их тут совсем иначе. Присела к сапожнику – любопытство одолело, – и тот сделал вовсе невообразимое: вырезал по ступне толстую бычью кожу и через подъем перебросил крест-накрест красные юфтевые ремешки. Привыкла к закрытой обуви, и так вдруг легко стало после сапог, точно полетела. Голой себя почувствовала. Жаль, времени больше не осталось. Но есть еще три торга. И может быть, найдется время.

Чем выше забирала дорога вверх, тем больше и богаче становились дома. Не доходя нескольких сот шагов до вершины, на которой расположился терем Бейле-Багри, маковку холма опоясала мощная стена, толщиной в рост человека. По торцу стены преспокойно мог ехать верховой. Все это рассказал Глаздано, разряженный, как яркая птица, виденная на торгу. У ворот хитрец предъявил медную пластину с чеканным изображением башен терема, стража пропуск забрала и впустила весь ход внутрь.

Сад и цветник во дворе саддхута разбил кто-то сведущий в своем деле. За толстой внешней стеной шагах в двадцати обнаружилась еще одна стена, почти столь же толстая и однозначно не менее высокая, а за ней раскинулся дивный сад, бьющий по глазам соцветием красок. Мощеная дорожка из гладкого камня, раздваиваясь и растраиваясь, ветвилась по всему саду, но провожатый, скорее всего управляющий, выбирал всегда ту, по середине которой бежала красная, блестящая полоса. В свете солнца полоса ослепительно бликовала, и приходилось иногда жмуриться. Справа и слева, почти скрытые деревьями, от которых шел пряный, кисловатый аромат, стояли ажурные беседки, невесомые настолько, что резьба весьма походила на сплетение ветвей и плодов. Крыльцо терема, здесь его называли дворцом, больше напоминало шатер, только не полотняный, а каменный – двускатный полог и резные колонны.

Внушительная стража берегла покой саддхута, сразу за крыльцом располагалась огромная палата, битком набитая вооруженными людьми.

– Здесь сдают оружие и досматривают подарки. Саддхута несколько раз пытались убить, – прошептал Глаздано.

Верна с тревогой покосилась на свое небольшое войско: захотят ли парни отдать мечи? Впрочем, девятерым что с мечом, что без меча… если захотят, отберут клинки у стражи, и все вернется к тому, с чего началось.

– Прошу сдать оружие. Все, что есть: мечи, ножи… – Кто-то из воинов Бейле-Багри, по всей видимости начальник дворцовой стражи, показал на длинный стол у стены, расписанный птицами и листьями.

Девятеро молча распоясались, ни словом, ни вздохом не выказав чувств. Принимая оружие, воины саддхута с любопытством оглядывали мечи и ножи, а один из стражей, старый седой боец, поднеся один из поясов к самым глазам, так и впился в клинок изумленным взглядом. Разве что не вскрикнул.

– Входите, пресветлый саддхут ждет уважаемых послов. – Стража распахнула тяжелые двустворчатые двери, и посольство ступило в палаты дворца.

Верна заставляла себя не крутить головой, но что делать, если на окружающие красоты хочется таращиться безостановочно, а все, что позволено, – лишь косить глазами? Аж голова закружилась.

Голубую палату сменила зеленая, зеленую – желтая, и повсюду встречались резные двери и гулкие лестницы, играющие под ногами.

– Госпожа впервые в покоях саддхута? – осведомился провожатый, кто-то из окружения Бейле-Багри.

– Да.

– Эти лестницы называются живыми, а все потому, что закреплены не жестко и ступени кажутся подвижными. Таганальский кедр.

Хотела было спросить, где это, но стража распахнула последние двери, и зычный голос глашатая возвестил:

– Госпожа Верна прибыла для встречи с правителем прекрасной Багризеды, пресветлым саддхутом Бейле-Багри!

Как непривычно! Верна поежилась. И это после того, как с Заломом, правителем, по меньшей мере равным Бейле-Багри, вместе сражались, пили мед и костерили братцев-князей?! Не было никаких тебе «госпожа Верна прибыла…» и прочих непонятностей. Пришла? Садись. Вот и все дела.

Который из этих саддхут? Несколько человек, приветствуя гостей, встали с приземистых лавок, устеленных разноцветными подушками, и Верна скользила по каждому из мужчин глазами. Тот или этот? Но лишь один скупым жестом показал на лавку против низкого стола, закрытого расписным покрывалом.

Саддхут оказался не так чтобы очень велик, но плотно сбит, крепок, усат, бородат, ручищи мосластые, кулаки – с голову ребенка, и уж определенно этот человек знал, как держать меч. Сначала Верна не поняла, что на саддхуте надето. Верховку с широкими рукавами угадала сразу, тканый пояс, несколько раз обернутый вокруг объемистого пуза, тоже загадки не представил, а вот что Бейле-Багри надел заместо штанов? Юбку? И лишь когда правитель сделал навстречу несколько шагов, поняла – это порты, только с очень широкими штанинами. Никогда таких не видела.

В стране Коффир носят почти так же широко, только за морем ткань помягче и внизу, у самой щиколотки, штанины снизывают на тесьму, тем самым зауживая, или просто перетягивают полотняными лентами, приматывая к ноге. Здесь же ткань жесткая, почти не гнется, очень плотная и шуршащая. Только и успела заметить, что на ногах правителя сандалии, наподобие ее собственных.

За спиной саддхута, по бокам и у входа остались воины с обнаженными мечами. Верна почувствовала себя неуютно, а девятерым – хоть бы что. Глядят на стражу будто на пустое место.

– Как досточтимая госпожа перенесла морскую прогулку?

Голос у саддхута резкий, но не писклявый. Скорее звонкий. Верна языка не знала, по сию сторону Теплого моря говорили по-своему. Страна Коффир оказалась последним клочком земной тверди, где люди полуночи и полудня худо-бедно понимали друг друга. Наверное, к полудню отсюда дело обстоит так же – люди не испытывают проблем в общении, но это уже свой мир, непохожий на тот, что остался на том берегу Теплого моря. Переводил воин во всем черном, спокойный и взвешенный. Бороду переводчик носил стрелой, острие смотрело на грудь, за поясом блестел кинжал с посеребренной рукоятью.

– Путешествие выдалось приятным, ветер попутным, корабль быстроходным, кормчий умелым. Вот то немногое, что я могу сообщить пресветлому саддхуту о первых днях пребывания в Багризеде.

Бейле-Багри удовлетворенно кивнул. Острые глаза колко блеснули из-под густых бровей, и Верна поспорила бы на что угодно, что этого правителя не купишь на дешевую лесть.

– Не угодно ли отведать яств, поднесенных нашему столу щедрой землей Багризеды? – Саддхут щелкнул пальцами и показал на стол, закрытый яркой тканью. Кто-то из прислуги резко сдернул покрывало, и на расписной скатерти обнаружилось обилие чаш и блюд. – Здесь вино и фрукты, сладости и орехи. Угощайся, госпожа.

Тьфу ты, перепачкалась, как чумичка! Руки сделались липкими, на платье посадила пятно – не ожидала, что ярко-желтый плод брызнет во все стороны – перемазала губы и щеки. Саддхут и остальные любопытства не прятали, и Верна поняла, что краснеет. С ужасом поймала себя на мысли, что могла и ругнуться, когда плод лопнул на зубах. Наверное, бабы в этом краю ведут себя по-другому, не ругаются, не лопают в три горла, не сажают на одежду пятен. Впрочем, таких единицы, и этим единицам отчего-то не везет в жизни.

– Мудрецы говорят, будто жизнь вокруг нас пестра, словно крылья бабочки. Красное сменяется зеленым, зеленое – синим.

Саддхут очень тонко подсказал удачный момент перейти к главному, Верна кивнула.

– Мудрые люди правы. Иной раз бывает так, что сегодня ты никто, а завтра ведешь за собой людей и снова занимаешь положенное тебе высокое место.

– Расскажу госпоже забавный случай. Некоторое время назад на одной из моих галер ходил на весле странный раб. Про него говорили, будто некогда он княжил в далекой стране за высокими горами. И в один прекрасный день он сбежал. Долго на обоих берегах этого моря еще говорили о пирате, которого звали Испэ Жатт Карассай. Госпожа не поверит, он нападал на корабли и брал не золото и драгоценности, а рабов!

– Пресветлый саддхут не поверит, насколько жизнь бывает ярче всяких придумок! Главным поручением нашего посольства стало хоть частичное возмещение ущерба, понесенного от выходок Испэ Жатт Карассая.

– Неужели эти россказни – истинная правда? – Бейле-Багри улыбался в бороду, глаза смеялись.

– Совершенная правда! Пресветлый саддхут лишился одного высокородного раба, взамен получает двух, той же, княжеской, крови.

«Ловок, шельма, – усмехнулась про себя. – Как искусно вывел разговор в нужное русло».

– Неужели? – Бейле-Багри делано изумился, и ведь как правдиво. Верна даже поразилась. Не знала бы, что правителю загодя было известно, о чем пойдет речь, – обрадовалась такому удачному повороту в разговоре.

– Совершенно точно. Залом, известный на этих берегах под именем Испэ Жатт Карассай, шлет пожелания благополучия правителю и народу Багризеды, и подтверждение его слов ждет на крыльце терема.

Бейле-Багри щелкнул пальцами, и через какое-то время братцы-князья предстали на глаза саддхута.

– Это они?

– Да. Родные братья Испэ Жатт Карассая.

– Он действительно княжеской крови? Все это не было шуткой и пустопорожней болтовней презренного раба?

– Действительно князь. Но правителю позволительно не обращать на такие мелочи внимания.

– И не обращаю. Почти все твердят о том, что сами благородного происхождения и требуют свободы. Но иногда, как становится видно, подобная болтовня оказывается правдой. И что мне с ними делать?

– Морской болезнью оба не страдают.

– Весло?

– Выходит, весло.

Бейле-Багри звонко рассмеялся и приказал увести пленников.

– Госпожа, ты доставила мне несравнимое удовольствие, ведь не часто взамен утерянного получаешь достойную замену. Мне нет дела до того, как люди попадают на рабские торги. Кто-то попадает в плен, кого-то продают за долги, всего не перечислишь. Точно так же мои соплеменники оказываются с цепями на шее в других странах, если бывают недостаточно проворны. Это жизнь, и от нее не уберечься. Каждый должен сам заботиться о своей жизни в меру собственных сил. Разреши преподнести тебе скромный дар на память о сегодняшней встрече.

Саддхут хлопнул в ладоши, одна из пестрых занавесей отдернулась, и в палату торжественно внесли небольшой ларец.

– Говорят, будто эта вещь обладает чудодейственной силой, только какой именно – никто не знает.

На зеленой подушке лежал золотой обруч, весьма немудреный, без резьбы и прочих украшений. Ни тебе цветов, невиданных животных или драгоценных камней. Просто золотой обруч на запястье.

– Он принадлежал дочери наместника одного из дальних пределов. Во время морского похода их корабль потерпел крушение, буря была страшной. Корабль разметало в щепы, и девочку на обломке мачты прибило к маленькому необитаемому острову. Всем остальным повезло больше, их подобрало торговое судно. Примечательно, что отец через несколько дней нашел дочь, как будто ему кто-то подсказал, а украшение на запястье девушки немного потемнело. И это при том, что благородное золото не поддается разрушительному веянию времени.

– Неужели все дело в нем?

– Может быть. Только никакое золото в мире не изменит цвет просто оттого, что побывало в море! Раньше обручье, по рассказам, было ослепительно желтым, а после того памятного крушения стало темнее, и никакие чистки и полировки не помогают вернуть изначальный цвет.

– А давно оно попало сюда?

– Давно, – саддхут улыбнулся. – Я был мальчишкой, оно уже хранилось в сокровищнице. Полагаю, обручье должно принести пользу женщине, которая много путешествует, в моем же кругу женщины путешествуют весьма мало и в основном по суше. Госпоже предстоит обратный путь, надеюсь на милость богов и на чудодейственную вещь. Хотя… – Бейле-Багри огладил бороду и заговорщицки подмигнул: – Может быть, обручье вовсе не чудодейственное, но ему по крайней мере более ста лет! Это что-нибудь да значит!

Верна, унимая странную дрожь, сунула кисть в обручье, прислушалась к себе. Вроде ничего особенного. Ладно, поглядим, что за диковина.

– У меня тоже есть подарок, причем саддхут как истинный воин не сможет не оценить его по достоинству.

Бейле-Багри кивнул. Хорошее начало, дальше.

– Хочу преподнести правителю Багризеды десять мечей, которыми он, несомненно, сможет распорядиться с толком. Конечно, десятый меч не чета девяти, но тоже острый.

Бейле-Багри вскинул брови, обежал все посольство глазами и удивленно покачал головой. Догадался, о чем идет речь. Еще никто в палате и носом не повел, а этот уже все понял. Переспросил:

– Десять? Не девять?

– Именно десять. И если мудрый саддхут пожелает убедиться в остроте клинков, ему стоит лишь указать пальцем, где залег враг.

Некоторое время хозяин терема раздумывал, морща лоб, затем кивнул:

– Я принимаю дар. Должно быть, ты, госпожа Верна, знаешь, что делаешь, говоря такие слова о подарке князя Залома.

«Это мой подарок, достопочтенный Бейле-Багри, не Залома, – про себя усмехнулась Верна. – Но жизнь устроена очень причудливо. Бывший раб делает подарки бывшему хозяину. Смешно».

– Жду вас завтра. Не совру, очень хочется оценить качество клинков, ночь буду ворочаться от нетерпения. Золотых дел мастера горазды на зуб распознавать благородный метал, мы же поступим иным образом. Я не буду кусать лезвия мечей. – Бейле-Багри полнозубо рассмеялся. – Пусть мечи кусают. До завтра, госпожа Верна!

– Иногда полезно слушать брадобреев. – Поклонилась. – Особенно если у брадобрея такой вездесущий родственник.

По тому, как остро блеснули пронзительные глаза саддхута. Верна поняла, что Бейле-Багри не забывает ничего из того, что можно одним днем достать из глубин памяти, как ценный пергамент. Усмехнулся, услышав про брадобрея, и кивнул. Как будто зарубку в памяти сделал.

Глаздано с нетерпением ждал в приемной палате. Мерил шагами квадратные покои, заложив руки за спину.

– Ну что? Как прошел прием? Ты упомянула обо мне, госпожа?

– Вы с шурином запомнились правителю как двухзвенная цепочка, поэтому едва он взглянет на своего брадобрея, тотчас вспомнит о тебе. Саддхут не забывает полезные знания.

Работорговец просиял.

Девятеро забирали оружие, и пожилой воин, что недавно с удивлением рассматривал один из клинков, теперь о чем-то говорил с Маграбом. Разговор тек ни шатко ни валко. Маграб цедил слова по одному, и на большее стражнику рассчитывать не приходилось…

Гадала, что могли значить слова саддхута «Приходите завтра утром». Когда в Багризеде наступает утро? Не станет ли слишком рано или, наоборот, поздно? К счастью, в тереме правителя давным-давно предусмотрели метания посетителей вроде Верны и, чтобы обезопасить себя от слишком ранних гостей или слишком поздних, ввели в обыкновение посылать за человеком.

Саддхут пребывал в добром расположении духа, и по тому, что в давешней палате кроме правителя и переводчика находились двое решительного вида воинов, стало ясно – Бейле-Багри провел совещание с воеводами и решил, как именно использовать подарок.

– День уходит за днем, а золото, как истинная ценность, не меняется, – улыбаясь, приветствовал Верну хозяин дворца.

Спрашивает, по-прежнему ли остры обещанные мечи? Дескать, ничего не поменялось со вчерашнего дня?

– Пресветлый саддхут прав. Время не властно над настоящими вещами.

– Я мог бы спросить, что гонит молодую красивую госпожу в путь и заставляет прятать красивую стать под доспехи, – продолжил Бейле-Багри. – Я мог бы громко сетовать на несправедливое устройство мира, в котором красота не поддерживает в Доме очаг и не растит детей. Я мог бы задать еще много вопросов, когда бы не признавал очевидного – то, что случилось, гораздо сильнее того, что не случилось. Такова жизнь, и если госпожа Верна захочет поведать подробности одному любопытному саддхуту, она это когда-нибудь сделает.

Кивнула. Бейле-Багри действительно умен и прозорлив. И видит гораздо дальше собственного носа.

– А пока задам вопрос, который прозвучит более уместно: Насколько хорош десяток? Если уподобить его драгоценному камню, не получится ли так, что я по незнанию попытаюсь вставить в золотое ожерелье простой булыжник?

– Слова мудрого человека. И пусть пресветлый саддхут не боится ошибиться – камень хорош настолько, что украсит собой даже мраморное ожерелье.

– А что скажет госпожа насчет гранита? Не украсить ли нам чудесным камнем цепь из горного гранита?

– Гранита?

– Да. В горах Тоон-Багр, в одном из отрогов, есть старая полуразрушенная крепость. Ее облюбовали несколько отщепенцев. Отребье, которое нашло друг друга после войны с соседями несколько лет назад. Человек сорок. Посылать за ними армию – глупо. Как если колоть простые орехи золотым молоточком.

– А небольшой отряд?

– Два раза я посылал карательный отряд, но эти головорезы всякий раз прятались в норы. Разбегались, как стайка крыс. Лови их по горам.

– Их кто-то предупредил?

– Может быть, да, может быть, нет. Не заметить сотенный отряд в ущелье невозможно.

– Десяток будет, по-моему, в самый раз.

Саддхут кивнул, соглашаясь.

– Вас немного для того, чтобы разбойники испугались, и достаточно для того, чтобы показать всю остроту клинков. Лучшего случая и придумать сложно. Единственное условие: сорок трупов должен увидеть мой человек.

– Надеюсь, ваш человек последует за нами?. – Верна усмехнулась. – Нам не придется везти доказательства острия мечей сюда, во дворец?

– Да, не стоит везти через всю страну сорок разлагающихся голов, – кивнул саддхут. – Жара все же. Несколько проверенных воинов сопроводят вас до места, а сами останутся в тени. Никто не будет висеть над душой, никто не станет указывать, что делать. Острые мечи сами решат, что и когда рубить.

– Мне остается узнать лишь одно. – Верна кивнула в знак того, что все устраивает как нельзя лучше. – Когда отправляться?

– Завтра же. – Бейле-Багри пожал плечами. – Лошади и мечи у вас есть, прочее снаряжение – мое. Но перед тем, как десяток уйдет, хочу спросить.

Саддхут красноречиво замолчал и поманил Верну пальцем.

– Всякое бывает… может просто не повезти. Госпожа, отдай распоряжение касательно того, что делать с имуществом и телами.

– Весьма благодарны тебе, пресветлый саддхут, и обязательно используем возможность сделать последние распоряжения.

– Мой писец к вашим услугам. Не смею больше отнимать драгоценное время…

Следующим утром одиннадцать всадников через полуденные ворота покинули Гарад-Багри, столицу благословенной Багризеды. Десяток Верны и человек саддхута, тот самый пожилой воин, что обнаружил недюжинный интерес к мечу Маграба. Больше эти двое друг с другом не говорили, но время от времени Верна ловила задумчивый взгляд посланца Бейле-Багри, которым тот окатывал Маграба.

К исходу второго дня отряд вошел в горы. Здешние горы немного походили на горы в княжестве Залома, только пахло тут по-другому и зелени оказалось побольше.

– Там начинается ущелье. Оно довольно широкое, в нем расположились несколько горных сел. Шерсть здешних овец чудо как легка и тепла, а мясо вкуснее, чем от равнинных стад. Все это вы вскоре увидите и попробуете. – Ястам, посланник саддхута, махнул рукой на красивую расщелину меж двух горных кряжей. Долина вышла широка и длинна, где-то у дальнокрая хребты смыкались и все сущее тонуло в голубоватой дымке. – И голову даю на отрез, за нами наблюдает, по крайней мере, одна пара цепких глаз.

– Очень может быть. – Верна крутила головой во все стороны. Красоты восхищали. Понятное дело, если всю жизнь провела у моря, в лесах, а потом за короткое время видишь сразу две горные страны, как сохранить чувства в неприкосновенности? – Ведь как-то разбойники узнавали о том, что движутся отряды саддхута.

– Могли расставить по ущелью дозорных, могли получать ценные сведения в деревне, под страхом смерти или еще как.

– Кто снабжает их едой? Горы все же не шутка, нужно обильно есть и тепло укрываться.

– Сами берут. Обложили данью окрестных селян, вот и жируют на чужом горбу. Три деревни недалеко от крепости. Наведываются, шакалье отродье, во все три!

– В какую направимся мы?

– Все зависит от того, как вы решили извести лихоимцев. – Ястам тревожно взглянул на Верну. – Жители ни в чем не виноваты, мало им нахлебников, так еще и пасть случайной жертвой в схватке…

Еще в детстве слышала про то, как воевода Пыряй угомонил вражеский отряд в одной из войн. Остановился на ночь в какой-то деревеньке, в самом большом доме, выгнал хозяев ночевать к соседям, а своим людям велел не снимать доспехов и вообще не спать. Те думали, храпят пыряевцы в три горла, десятые сны видят, а когда сунулись в гости, кое-кто из любопытных с головой и расстался.

– Что представляет собой крепость?

– Довольно крепкая постройка, почти не тронутая временем. Только одна из стен разрушена землетрясением. Но пастухи говорят, что разбойники худо-бедно восстановили стену, и твердыня снова неприступна – с двух сторон скалы, с третьей обрыв и лишь с четвертой стороны можно подойти к воротам.

– Спуститься со скал невозможно?

– Перестреляют, словно куропаток.

– А ворота?

– Тяжелые, десять человек открывают одновременно, пятеро одну створку, пятеро другую.

Верна прикусила губу. Нет. Не в этот раз доведется сложить голову. Девятеро проникнут в крепость без всяких сомнений, только там, где пройдут Маграб, Тунтун и остальные, ей самой придется труднехонько.

– Веди, старик, в деревню, где есть самый большой дом.

Ястам на мгновение призадумался, огладив бороду.

– У самой маленькой деревни, чуть на отшибе, стоит полуразрушенная конюшня. Некогда в этих местах проходила тропа, и саддхуты держали тут заводных лошадей. Но времена изменились, и теперь о былом напоминает лишь постройка.

Горы становились ближе, надвигаясь, точно молчаливые исполины, делались выше. В небе повисли молочно-белые клубы, чем дальше в глубь горной страны, тем более мрачные и темные. В облачные прорехи ярко светило солнце, и лесистые холмы казались облитыми золотом.

Полдень догнал отряд на подходе к одной из деревень. Засиживаться не стали. Лишь перекусили, напоили лошадей и толково разъяснили старейшине, кто такие и для чего приехали сюда, в горный край.

– Не знаю, отсюда ли полетит весть в крепость разбойников, но, как бы то ни было, первый шаг сделан. – Ястам задумчиво смерил взглядом окрестности, и Верна согласно кивнула.

Долина постепенно забирала вверх, травы пошли сочные, по колено, воздух сделался резче, а если бросить взгляд назад, туда, откуда пришли, все скрыла та же голубоватая дымка.

Туман впереди, туман сзади и лишь вокруг тебя ясно и светло, усмехнулась Верна. Все как в жизни, куда идешь – непонятно.

– Твои воины молчаливы, – уже в пути, после короткого привала Ястам кивнул на девятку.

– Иногда это благо, можно думать без помех. А ты как будто знаешь кого-то из них.

– Людей не знаю, но узнал меч того, кто называет себя Маграб.

– Меч? – Верна оглянулась, Маграб на кауром жеребце шел сзади. – А что с тем мечом?

– Клеймо, – задумчиво объяснил старик. – На мече стоит клеймо оружейного дома Жарасс.

– На всех мечах стоит какое-нибудь клеймо.

– Сначала мастера из дома Жарасс клеймили мечи речной кувшинкой на стебле, потом кувшинкой без стебля, позже двумя кувшинками, одна подле другой. Единственный знак пришел на смену целому девизу. Кувшинка есть олицетворение чистоты помыслов и твердости духа. Теперь многие подменяют знаками девизы, но тогда Жарассы сделали это первыми в благословенных пределах Багризеды.

– И что здесь удивительного?

– Удивительно то, что мечей с одной кувшинкой на стебле уже давно не осталось. Почитай, двести лет назад был сделан последний.

Верна поджала губу и напряглась.

– А у Маграба…

– Госпожа правильно поняла. У Маграба меч с клеймом в виде одной кувшинки на стебле.

Вот те раз!

– Мало ли что! Может быть, меч передается от сына к отцу. Знавала я такие клинки. В кузне поишь кровью один раз, а дальше только передаешь по наследству, ведь кровь одна.

– Все может быть, – согласился Ястам. – Только Маграб не говорит ничего про свой клинок. Я пытался выяснить, но твой человек молчит.

– А тебе откуда все известно? Ну про мечи.

Ястам вздохнул.

– Мое полное имя Ястам Жарасс, паршивая овца в стаде. Брат продолжил отцово дело, а я… я имею к мечу несколько другое отношение.

– Значит, меч Маграба сработал кто-то из твоих предков?

– Ты совершенно права, дева-воительница. В самом клинке нет ничего удивительного, один или несколько древних мечей могли остаться на белом свете, но меня тревожит одно немаловажное обстоятельство.

– Какое?

– Моя семья ведет учет клинков, словно новорожденных младенцев, каждый находит свое место в списках Жарасс – толстой книге, почти столь же древней и ценной для нас, как самые старые изделия. Каждый меч рождается в муках творчества и полного напряжения душевных сил мастера, совсем как человеческое дитя. Удивительно ли то, что оружейных дел мастера дают каждому клинку собственное имя и заносят в книгу?

Верна перестала дышать. Сейчас Ястам скажет нечто такое, что хоть немного прольет свет на то, кто такие Маграб и остальные. Хоть бы получилось!

– Жаль, что на пергамент нельзя в точности перенести увиденное человеческим глазом. Тогда можно было бы уверенно сказать, что за клинок мы держим в руках и для кого он был сделан. Мы вольны лишь рисовать очертания мечей и сообщать пергаменту характерные особенности. Я нашел в списках Жарасс рисунок меча, очень похожего на тот, которым владеет твой человек. – Старик многозначительно покосился на Верну. – Его сделали двести двадцать лет назад. Сообщается также имя воина, которому предназначался меч.

– Кто он?

– Его звали Маграб.

Какое-то время ехали молча. Перед глазами Верны плыло, еле усидела, не свалилась. Будто заглянула в бездонную пропасть, и от глубины закружилась голова.

– Маграб – значит «безжалостный». – Старик ронял слова задумчиво, будто рассуждал вслух. – Скорее всего, потомственный воин. Маловероятно, что так могли назвать пастуха.

– У нас имя дают лишь после обряда посвящения, когда станет ясно, кто из человека вырастет, пастух или кузнец, воин или гончар. Если мальчишка проявил доблесть, нет ничего удивительного в том, что его назвали Маграб, то есть «безжалостный».

– Наш обычай именовать человека схож с вашим. Имя действительно приходится впору человеку только после того, как он обнаружит свои наклонности. Но вот что интересно – клинок не самый обычный, при том что Маграб обыкновенный правша. На рукояти имеется небольшая приступочка для большого пальца, в этом случае он лежит не на остальных пальцах, образуя кулак, а отдельно. Как по-твоему, госпожа Верна, сколько лет нужно отдать мечу, чтобы понять в себе такую особенность? У человека, взявшего в руки меч совсем недавно, на это просто не найдется времени. Его начнут учить бою на мечах по правилам и мечный хват поставят, как того требует канон. Заказать же меч с подобной особенностью может лишь тот, кто знаком с клинками с детства и к пятнадцати – двадцати годам уже знает, как ему удобнее держать рукоять, иногда вопреки тому, как того требует канон.

– Ты прав. Человек, для которого сделали этот меч, потомственный воин. Я не знаю, как этот древний меч попал к Маграбу, только мало верю в то, что такому воину не по силам и средствам заказать клинок особо для себя. Такая примечательная особенность мало кому покажется удобной. Не привыкать же к мечу только оттого, что он старый!

– Совершенно верно, госпожа. Хотя мне льстит столь трепетное отношение к оружию моих предков, твоей правоты не признать не могу. Может быть, это другой воин с именем Маграб… хотя, что это я говорю, конечно же другой! Даже предположить боюсь, что наш Маграб и тот воин, для которого сделали меч с приступкой для большого пальца, один и тот же человек.

– Он неплохо выглядит для молодца, которому больше двухсот двадцати лет.

Ястам не ответил, лишь бросил мимолетный взгляд назад, в сторону Маграба.

Зазнобило, как будто напилась холодной воды по самую макушку, нажми чуть сильнее – из ушей польется. Еще ничего не прояснилось, но жутковато делается с каждым днем. А когда последний раз было хорошо? Уже не вспомнить. Если жирной чертой отделять прошлую жизнь от теперешней, хорошо было тогда, когда все оставались живы-здоровы – отец, мать, сестры. Войны и стычки… у кого их не бывает. А после набега на отчий берег все пошло кувырком, каждый день ложится на плечи непосильным бременем и безжалостно давит к земле. Сначала рабство, потом замужество, потом темные, потом бой с Безродом… а вспоминается почему-то баня у Ягоды, когда стало так необыкновенно хорошо, что едва не взлетела.

– Госпожа Верна, слева начинается тропа, которая ведет прямиком в логово разбойников, наш путь лежит дальше. За тем отрогом и находится искомая деревня.

Проводник явно хотел сказать что-то еще, но мялся, будто раздумывал.

– Еще что-то, уважаемый Жарасс?

– Меня давно так не называли, – улыбнулся Ястам. – Прошу тебя, госпожа Верна, приглядись в схватке к Маграбу. Не испытывает ли он неудобств от необычного строения рукояти.

Кивнула. Самой стало интересно узнать, в чем здесь дело. Никогда еще правда не пугала столь же сильно, как теперь. Наверное, так же чувствует себя дурак, взобравшись на сук и собственноручно подрубая его топором. С каждым ударом все ближе падение, и бездна, плотоядно облизываясь, ждет недоумка.

Жарасс переговорил о чем-то со старейшиной, и пастухи, те, что нашлись в деревне, а также их домочадцы со всех ног бросились по домам исполнять поручение саддхута. Если повезет, этот немногочисленный отряд навсегда избавит округу от страшного разбойного бремени. Доски и солома нужны для того, чтобы перестелить рухнувшую кровлю в старой конюшне, именно там останется на ночь отряд из Гарад-Багри.

Верна оглядывала местных исподволь, с любопытством, пусть бы не подумали ничего дурного, просто интересно. Поголовно при шапках, а те круглы и мохнаты, нависают над самыми глазами, но, должно быть, в них тепло. На ногах горцы носили кожаные обмотки – высокие, до колен, у кого-то сшитые в некое подобие сапога, у кого-то просто перетянутые ремнем. Подошва из более толстой бычины, все остальное стриженая овчина. Штаны, рубаха, а поверх надето нечто вроде верховки, длинной, до колен, из грубой шерстяной ткани. Подпоясаны узким поясом с бронзовой застежкой, а на поясе – неизменный у всех пастухов широкий нож в деревянных ножнах.

Несколько раз ловила настороженные взгляды горцев и в недоумении поджимала губы.

– Гляжу на них и ничего не понимаю, – тихо говорила Ястаму. – На пугливых овец не похожи, опять же ножи у каждого, отчего же терпят нахлебников?

– Твоя правда, госпожа Верна, здешние горцы не из пугливых и опасность их не страшит. Но вот какая обнаружилась штука. – Старик огладил бороду. – Охота на разбойников отнимает очень много времени, и в какой-то миг пастухам пришлось выбирать, чем заниматься: стадами или погоней за разбойниками. Это очень утомительно, день за днем выслеживать лихих людей, в то время как стада остаются без присмотра. Не считать ведь жену достойной заменой пастуху? Разбой – основное занятие сорока недоносков, что засели в крепости, им и заняться больше нечем. А горцам пришлось выбирать, и, разумеется, выбор пал на стада. Пятерых головорезов разбойники все же потеряли убитыми, но пастухи вернулись к стадам, и все стало как прежде. Дешевле вышло кормить лиходеев, чем гоняться за ними по горам. Разбойники пастухов стараются не задирать и не обижать понапрасну, однако и желанными гостями их назвать нельзя. Хорош гость, который день за днем остается в твоем доме и под угрозой ножа требует еды и питья!..

Конюшня вышла что-то около сорока шагов в длину и десяти в ширину, действительно крепкая постройка с единственным недостатком – кровля сгнила и обвалилась внутрь. Где-то местные раздобыли три достаточно длинных бревна, которые бросили поперек, от стены к стене, балки связали между собой длинными жердями. Там, где не хватало собственной длины, жерди связывали друг с другом, а прорехи закрывали шкурами, сеном и соломой. К тому времени, когда солнце пряталось в седловину между горами, место для ночлега подготовили.

Старейшина, горец с длинной бородой в белой, лохматой шапке, сказал Ястаму несколько слов и показал на один из домов, по двору которого неслышными тенями сновали женщины и. как сделалось ясно, готовили трапезу.

– Госпожа Верна, извини этих людей за то, что не приветствовали тебя низким поклоном, подобающим тебе, как человеку саддхута, – улыбаясь, бросил Ястам. – Просто спины их почти не гнутся. Не уверен, что даже пресветлый Бейле-Багри удостоился бы иных почестей.

– Должно быть, разбойникам не слишком сладко в этих краях, – усмехнулась Верна. – Пятеро уже распрощались с жизнью, то ли еще будет.

– И каждая зима уносит одного-двоих, а горцы таковы, что, стиснув зубы, переждут кончину всех душегубов и только плюнут наземь, когда снегом завалит последнего из них. Нас приглашают на трапезу в дом старейшины. Здешний ягненок, жаренный на вертеле, необыкновенное кушанье! Даже Бейле-Багри не едал подобного!

– А что в нем особенного?

– Ягненок вымочен в местном пиве, а такого пива, как ни старались, при дворце сделать не смогли.

– Отчего? Умельцев не нашлось?

– Умельцы есть. – Ястам двусмысленно покачал рукой. – А воды подобающего вкуса – нет. Пресветлому саддхуту боги не сделали исключения. Горная вода льется только в горах.

Ягненка готовил отпрыск старейшины, жилистый мужчина, который уже сам попал в плен к седине – в бороде сверкали несколько белых нитей. Три очага жарко полыхали рядом с домом, и около каждого стоял жбан с широким горлом, доверху наполненный темным пивом.

– В тех больших глиняных чанах держатся освежеванные ягнята. – Ястам кивнул на сосуды. – Чуть погодя мясо определят на огонь, и, клянусь, все духи окрестных гор сбегутся на чудный запах!

Верна сглотнула. Аж скулы свело, так захотелось укусить обыкновенного ржаного хлеба, что пекла бабка Клуга в отцовом тереме. Особенно для малолетки Верны мастерица бросала в хлебец несколько зерен ржи, и когда таковое попадалось на зубы, долго грызла, пока не смалывала в кашицу. Где ты далекое далёко?..

Девятеро не теряли времени даром, завели лошадей в стойла, потом расселись на улице кто где и как один достали оружие для правки. Тряпка, точило, юфтевые пояса, мягкий правильный камень – все с собой и под рукой, даже недостаток света не помеха, все делается на ощупь. Запах подходящих на огне ягнят парней как будто не взволновал, даже головы не повернули.

– Наверняка разбойники уже все знают. – Жарасс отвлекся от разговора и шепнул, кивая в ту сторону, где осталась крепость. Ястам, Верна и девятеро в обществе старейшин сидели на небольшой деревенской площади, где местные собирались для решения важных вопросов. Темнело, сумерки падали стремительно, что еще недавно имело полный цвет, теперь лишь неясно лиловело. – Скорее всего, разбойники не оставят без внимания десяток вооруженных людей, но на всякий случай по моему совету в третью и последнюю деревню отправлен гонец – мальчишка на осле, с тем чтобы наверняка все знали, что прибыл карательный отряд.

Верна кивнула. Все правильно. А если разбойники замешкаются, придется влезть на самую высокую гору и с вершины крикнуть на всю округу, дескать, мы пришли по вашу душу, ждем в гости, милости просим.

А ягнята получились на самом деле душистые и необыкновенно вкусные. Работала челюстями, аж за ушами трещало. Девятеро и те подналегли, хотя поди пойми по лицам, нравится или нет. Темно к тому же.

Кровлю перестелили добротно, хоть небо и выдалось чистым и звездным, ни одной сверкающей песчинки изнутри не увидели.

– Подождут да под утро и ударят, – бросил Жарасс. – Я хоть стар и вам молодым не чета, но мешаться под ногами не стану. Глядишь, еще польза от меня получится, уж одного разбойника сотру с лица этой земли.

– Не сомневаюсь.

Верна огляделась. В дальнем углу стоят лошади, полуразрушенные каменные столбики отделяют одно стойло от другого, на той половине конюшни, где столбиков нет, предстоит разместиться людям. На кучу сухостоя брошены овечьи шкуры, и тем бойцы ограждены от холодной земли, и отчего-то припомнилась поляна недалеко от города Срединника и дощатый настил, на котором тогда прекрасно спалось.

– До урочного времени еще долго. Как бы на самом деле не заснуть. Ты уже определила порядок стражи, госпожа Верна? Кто первый?

– Спи спокойно, Ястам Жарасс, потомственный мастер оружейных дел. Мои люди не проспят, разбойники не застанут нас врасплох. А когда все начнется, ради всех богов этой земли, держись поближе ко мне. Так тебе станет видно все и ничто не ускользнет от внимания.

– Ястам, просыпайся! – Верна легко потрясла старого бойца за плечо. Саму только что разбудил Белопер, шепнув: «На окраине деревни люди, много людей». – Светочи жечь не станем, как пить дать разбойники с собой принесли.

Посланник саддхута пробудился легко, как будто ждал. Удивляться нечему – да Верна и не удивилась, – если вся жизнь прошла в схватках, походах, стражах, привычка чутко спать и легко просыпаться въедается в самое существо, точно ржавчина в старое железо.

– Помни мои слова, оружейник, держись подле меня.

– Я многое знаю в кузнечном деле и многое умею, но за всю жизнь сделал едва одну десятую долю того, что сотворил мой брат, – усмехнулся Жарасс. – Благодарю, госпожа Верна, за то, что не считаешь меня разрушителем традиций семьи и погубителем старого ремесла.

– Ты еще обретешь славу человека, который знает оружие с обеих сторон, как оружейник и как воин. Теперь же подготовься. Тьфу, чувствую себя глупым подмастерьем! Что знаю о схватках я и что знаешь ты, человек, убеленный в боях сединами?

– Если света выйдет достаточно, госпожа Верна, приглядись к Маграбу. – В темноте не видела, но Ястам наверняка улыбнулся. – И я раскину взглядом, насколько хватит остроты зрения, но две пары глаз все равно гораздо лучше одной…

Ждали стоя, обнажив клинки и выстроившись в боевой порядок. Та же подкова, только в ее горлышке стояли теперь двое. Ворот в старой конюшне совсем не было, и, скорее всего, разбойники, не мудрствуя лукаво, нападут именно через пустой проем. Позарившись на лошадей, остерегутся стрелять из луков. Наверняка посчитают, будто численный перевес один-вчетверо даст им неоспоримое преимущество, которое только усилит неожиданность нападения.

Привыкла к темноте и легко распознала непроницаемые сгустки мрака, что закрыли собой проем ворот. Было видно звезды над горами и вдруг не стало. Сначала двое, крадучись, встали на пороге, потом неслышно скользнули внутрь… еще двое, а Верна все гадала, когда же светочи зажгут.

Что-то звонко разлетелось о камни, и вспыхнуло по меньшей мере с десяток огней, будто в глиняных горшках несли тлеющие угли и сунули в них светочи, загодя облитые горючим питьем и маслом. И первым, что выхватила Верна из окружающего пространства, враз освещенного десятком трепетных огней, стали изумленные взгляды разбойников, когда перед ними молча встали несуетные бойцы, готовые ко всему и начисто лишенные страха.

Конюшня широка, десяти шагов как раз хватило для того, чтобы отряд Верны окружили со всех сторон, и, едва полное окружение произошло, зазвучали первые мечи.

Все кончилось быстро. Очень быстро, гораздо быстрее того, на что рассчитывал старый боец, посланник Бейле-Багри, и даже скорее того, как предположила Верна, знакомая с умением девятерых не в пример лучше Ястама.

Поедом ела глазами руку Маграба, как тот держит меч. Ничего не углядела. Клинок в умелых руках размазался в неясный блик, смутный и нечеткий, и лишь раз увидела то, что хотела, – на краткий миг воин замер, погрузив меч в тело разбойника едва не по рукоять, – большой палец покоился на приступочке, похожей на канавку, прямо под крестовиной.

Друг другу не мешались, хоть и орудовали с обеих рук, а разбойники падали кругом, как спелые колосья под серпом. Так лесорубы отсекают сучья с повалки, когда ищут лучшего в умении и скорости – резко, четко, с двух топоров, деловито и сноровисто, раз-два-раз-два, и так же сучья проигрывают людям в быстроте.

Ястам не успел стреножить боевой азарт, как все закончилось – парни деловито отряхивают мечи, обтирают клинки о трупы и разбредаются по углам, подбирать светочи, дабы не запалили сухостой.

– Не угодно ли потом сосчитать трупы? – потащила старого бойца наружу, ему вовсе не нужно видеть то, что теперь начнется.

Жарасс не нашелся что сказать. Лишь попеременно косил то на Верну, то на собственный меч, так и не утоливший жажду разбойничьей крови. Человек Бейле-Багри смотрел кругом глазами, широкими, как расписные блюдца на пиршественном столе саддхута, и потрясенно качал головой. Голос вернулся к Ястаму лишь на улице, когда Верна крикнула вовне:

– Вставайте, жители деревни! Опасность миновала! Все кончено!

– Я не верю в то, что видел, – прошептал оружейник-воин. – Разбойников не стало так же быстро, как огонь пожирает легкую газовую ткань! Твои люди орудуют клинками скорее, чем крутятся спицы в колесе, пущенном с высокой горы! Я не увидел ровным счетом ничего! Разбойников прирезали, как бессловесный скот, к слову сказать, они и смотрелись так же беспомощно, как оглушенное животное под священным ножом! Я поражен! Потрясен!..

А когда наружу со светочами вышли девятеро, жующие на ходу, и бывалый воин понял, что именно перемалывают крепкие челюсти и отчего усы и бороды парней перепачканы свежей кровью, Ястама повело. К старой конюшне уже спешили пастухи, Верна поддержала Жарасса и шепнула:

– Скажи им, пусть вытащат порубленных разбойников наружу и заберут себе разбойничье добро из крепости…

Обратно в Гарад-Багри ехали молча. И без того отряд не отличался особой говорливостью, а после того, как уста замкнул Ястам, стало вовсе тихо, как в пустыне. Верна не тормошила старого бойца, пусть придет в себя и отмолчится. Себя вспомнила, когда увидела девятку в бою первый раз. Жарасс еще молодцом, не пускает слюни и не глядит пустыми глазами в никуда. Просто сцепил зубы и желваками играет под седой бородой.

– Госпожа Верна, не пойми старика неправильно, – заговорил наконец. – Я молчу оттого, что ни о чем ином говорить не смогу, а любой разговор кажется мне пустым сотрясением воздуха против того, что видел собственными глазами. Ищу слова, которыми поведаю пресветлому саддхуту истину о недавнем бое в горах, и не нахожу. Сказать, что сорок два разбойника полегли за несколько мгновений, – ничего не сказать. Как я объясню правителю то мельтешение мечей перед глазами, которое заворожило меня, точно дудочка заклинателя змей? Какими словами описать то молниеносное искусство умерщвления врагов, которым твои люди владеют лучше всех, кого я только встречал на своем длинном жизненном пути? С кем сравнить мне разбойников, ставших вдруг медлительными и беспомощными? Может быть, с черепахой и гепардом? Или с бабочкой и стрелой?

Верна, хмуро улыбаясь, пожала плечами. Как бы ни расписал старик бойню в конюшне, саддхут поймет все правильно. Правитель далеко не дурак. И, пожалуй, теперь можно надеяться на скорую гибель, ведь Ястам недавно обмолвился о том, что Багризеду с некоторых пор трясет. Неспокойно сделалось на границах и на море, у окрестных князей прорезались острые зубы и нагулялся отменный аппетит.

Ближе к вечеру второго дня на дальнокрае вытянулась полоска моря и вскоре поднялся холм, под которым вольно раскинулся город. Нагретый жарким солнцем воздух струился, и отдаленность трепетала, словно косынка на ветру. Холм дрожал и кривлялся в голубоватом мареве, точно скоморох.

– Саддхут просил меня доложить о результатах похода немедленно, стояла бы даже глухая ночь на улице. Но, по счастью, будить Бейле-Багри не придется.

– Мы к себе, на постоялый двор. – Верна кивнула в сторону, где располагалось их теперешнее временное пристанище.

– Не случилось бы так, что вскоре тебе, госпожа, и твоим людям придется сменить обиталище, – усмехнулся Ястам. – И тем ближе к покоям саддхута и скорее, чем более красочно и правдиво я опишу то, что случилось в горах.

Вероятнее всего, так и случится. Расседлывать лошадей или не стоит? Отчего-то меньше всего думалось о предстоящих впереди схватках, а только о том, удастся ли еще хоть разок сходить на торг и прикупить что-нибудь новенькое. К чему возить с собой золото, кому его оставлять после смерти? А так… тоже глупость получается. Вот расстараются портные, сошьют много красивых нарядов, и где все это великолепие носить? Врагов очаровывать?

Вошли в город через те же полуденные ворота, коротко попрощались. Ястам направил коня ко дворцу саддхута, девятеро и Верна – к постоялому двору.

Первый же вопрос, которым Бейле-Багри встретил Верну и девятку, для кого иного прозвучал бы донельзя странно:

– Так сколько времени, госпожа Верна, я волен распоряжаться таким великолепным подарком?

– До конца весны, пресветлый саддхут.

Терпения правителю Багризеды хватило ровно на то, чтобы дать путникам немного прикорнуть с дороги и сбить с одежды пыль. Солнце только-только падало, когда оружейник самолично явился в «Дикого осла» пригласить десяток во дворец. Пока сидела против Бейле-Багри, будто воочию видела, как мелькают в глазах саддхута картины одна другой слаще – тот князь разбит, этому соседу крепко дадено по загребущим рукам, горит-полыхает вражеская твердыня. Повторила для пущей ясности:

– До конца весны или меньше, если нам случится положить головы.

Правитель Багризеды переглянулся с двумя военачальниками – никем иным эти люди с властными лицами и колючими глазами быть не могли, – и едва не в один голос все трое прошептали:

– Субайнальское приречье!

Субайнал течет раздольно и ровно, в самом широком месте всякой стреле не хватает скорости и силы, чтобы перелететь с берега на берег даже по наклонной дуге. Падает едва не в середину. Шесть княжеств снизаны длинной водяной лентой, словно бусинки в ожерелье.

Чеклай-Чекле – в тамошних горных отрогах находит свой исток полноводный Субайнал; Кобо-Коби, предгорная страна, славная медами и сырами; Жегера, на чьих плодородных полях родится лучшая в округе рожь; Белая Степь, бескрайнее прибежище кочевников и несчетных табунов полудиких лошадей; Кешугри, чьи крепости выросли на островах в самой середине течения, и собственно Багризеда, вставшая на устье, богатом благородным сатамом, рыбой во всех отношениях превосходной.

Корабли тянули против течения быки, шедшие берегом. Гораздо проще стало бы уйти вверх по реке и сплавляться на ладьях вниз, но этот исход отмели как рисковый. Кто-то из островных бойцов мог избегнуть смерти и, спустившись на лодке по течению, предупредить остальных. Когда же за спиной остается лишь разоренная крепость, предупреждать некого, а подняться вверх по Субайналу быстро очень трудно. Верна стояла на носу передовой ладьи боевого каравана и безучастно смотрела вперед. Все равно, за кого сражаться, безразлично, какой князь виноват, этот или тот. Кто первым отправит в дружину Ратника – тот и лучше, того и благодарить.

Далеко позади осталась прежняя жизнь, уже стала сомневаться: не привиделось ли все это? Тычок, Безрод, Гарька… Даже думается о прошлой жизни равнодушно и представляется все блеклым и бесцветным. Какие волосы у Тычка? Злобог его знает, кажется, седые. Какого цвета обручье на левом запястье Гарьки? Злобог ее знает, кажется, синее, глазурованное. Или зеленое?.. Или правое запястье?.. Интересно, у обитателей черных крепостей Кешугри есть дальнобойные луки, стрелы которых прошивают человека насквозь, будто игла простое полотно?

С некоторых пор ходить по течению Субайнала сделалось небезопасно. Почил старый Кешуг-Меркут, князь настолько же разумный, насколько несгибаемый и прямой, отпрыски же его не снискали себе ни славы родителя, ни его блестящего ума. На пятерых братьев трезвомыслие нашлось только у одного, остальные обнаружили в себе только страсть к дракам и сомнительным предприятиям.

Четыре острова провидением богов будто выросли со дна речного, на изрядном протяжении рассекли водную гладь по течению, и на каждом в крепости засел головорез Кешугри. Не стало прохода по реке ладьям с товарами из верховьев. Когда разграбят грузовые корабли, когда нет; купцы Жегеры, Белой Степи, Кобо-Коби и Чеклай-Чекле остереглись отправляться в путь по воде, и древний путь словно обезлюдел.

Боевой караван подошел к первой крепости в сумерках. Задолго до того стали видны сигнальные огни на высоких башнях островной твердыни. Ладейщики загодя потушили светочи на кораблях, чтобы даже искры не блеснуло в темноте, отцепили тягловые канаты. Последние сажени придется идти своим ходом, выгребая против течения.

– Впереди причал на две ладьи, – рассказывал Верне Брачан, полководец саддхута, возглавивший поход. – И такой же причал с той стороны по течению, также на две ладьи. Крепость выстроили на скале, высота стен составляет три, может быть, четыре человеческих роста, а если прибавить к этому собственно скалу, получится около шести.

– Какие там ворота?

– Тяжелые, из лиственницы, десять человек должны открывать их, напрягаясь изо всех сил. Саддхут полгода собирал сведения обо всех четырех крепостях, и, наверное, сами боги послали нам твой десяток, госпожа Верна. Несколько купцов побывали внутри крепости, правда, обстоятельства этих неожиданных гостин трудно назвать приятными – их корабли просто-напросто разграбили. Так вот, в крепости сидит около сотни молодчиков, со стороны течения к воротам ведет тропа, узкая настолько, что двое бойцов будут лишь мешать друг другу.

– А подвесной мост?

– Его, по счастью, нет. Невозможно сделать необходимый для того ров, пришлось бы рубить крепчайший скальный камень. Сама крепость изнутри представляет собой крепкий четырехугольный дом, сложенный из больших валунов. На первом уровне расположены хозяйственные помещения, оружейная мастерская, обеденная палата, на втором и третьем уровнях – спальные помещения дружины Кешуга.

– А сторожевая башня?

– Их две. По течению и под течением, с двух сторон. Надеюсь, безнаказанность притупит бдительность стражи, ведь еще никто не пытался приструнить Кешугов, хотя страдают от разбойничьих набегов без исключения все княжества реки.

– Что скажет Кешуг-Рычак, правитель Кешугри, который унаследовал страну после отца? Ведь братья, как-никак. Не обозлится?

– Он не в состоянии вправить мозги глупым родственникам. А когда все случится, сожалеть будет поздно. Не маленький, понимает, что эти четверо – кость в горле народов Субайнала. Не сегодня-завтра все княжества снарядили бы общее войско. Тише, госпожа, мы подходим…

Ветер благоволил кораблям Бейле-Багри, дул по течению реки и относил прочь плеск весел и скрип дерева. Весельные замки загодя смазали маслом, и теперь ничто не скрипело.

– К сожалению, подойти совсем уж незамеченными не сможем, – прошептал Верне Брачан. – Едва встанем к пристани, речные чайки снимутся в воздух и переполошат всех в крепости. Кешуг прикормил птиц по совету ведуна, что укрылся здесь вместе с остальными головорезами. Говорят, его черная сила очень велика и он лишает человека воли. Пленные купцы в его присутствии шагу ступить не могли, только бессильно таращились вокруг и дышали через раз.

– Когда нас обнаружат, начинайте браниться как можно громче и яростнее. Кешуги высыплют на стены и приготовятся отражать нападение. Всячески поддерживай их в этой мысли, дескать, на самом деле намеревались подобраться незамеченными. Конечно, станете обмениваться стрелами, это даже на руку. – Едва Верна услышала про высокие крепостные стены, спросила девятерых, по силам ли им взобраться по скалам и перелезть во внутренний двор. Те лишь равнодушно пожали плечами, как один. – Мы же проберемся в крепость с той стороны, где стена окажется пуста, и откроем ворота.

Барабан, отбивающий меру для гребцов, умолк задолго до того, как первая ладья коснулась каменистой пристани. Стая чаек с оглушительным клекотом поднялась в воздух, откуда-то сверху, должно быть, из башни, полетел по воздуху оглушительный свист, а в темном небе вспыхнул яркий огонь – стали видны узкие бойничные окна, теперь подсвеченные изнутри тревожным очагом.

– Мы обнаружены, – усмехнулся Ястам, старик шел на том же главном корабле саддхута.

– Брачан, выжди какое-то время и по одному отправляй воинов к воротам следом за нами. Надеюсь, под стенами к тропе можно подобраться беспрепятственно. Будем ждать против самых ворот. Пошли.

Снялись тише мыши. Девятеро исчезли в темноте ночи скорее, чем на стенах стало шумно, как на торговой площади. Остров оказался весьма удачен для постройки твердыни, пройти под стенами, не замочив ног, не получилось. Иногда шли с камня на камень, которые то и дело заливали речные волны, иногда удавалось преодолеть несколько шагов посуху. Едва отошли достаточно далеко от стены, на которую высыпала почти вся дружина Кешуга, шестеро полезли вверх. Трое остались, даже теперь не оставили Верну одну, когда никого из врагов не было рядом и в помине.

Ночь выдалась беззвездной и безлунной, чернее не придумаешь, небо заволокли облака, и темно сделалось, хоть глаз выколи. Серый Медведь, Верна, Змеелов и Белопер осторожно двинулись дальше, и который раз Верна убедилась – для парней не имеет значения, глухая ночь вокруг или яркий полдень; шагают уверенно, ни разу не оступились и ей не дали.

– Тропа, – глухо буркнул Змеелов. – Поднимаемся.

Верна оглянулась. Там, позади, к воротам должны следовать воины саддхута, им придется не в пример сложнее, вряд ли кто-то из них видит в темноте, словно кот. Прислушалась. Тихо. Если даже оступаются на склизких камнях, этого никак не различишь в плеске волн. Плещет и плещет себе, никто не кричит, не ругается.

Серый Медведь тащил за руку, в зад подпирал Белопер, помогая карабкаться. Сама себе показалась невесомой пушинкой, эти двое как будто вообще не заметили помехи. Если купцам с перепугу не привиделось и в крепости на самом деле осел могущественный ворожец, который лишает человека воли, останется только найти его, застыть, как древесный ствол, и умереть. Только бы все оказалось правдой.

Ворота. Что там происходит в крепости, не слышала – стены высоки, звуки не прилетают. А когда ворота распахнулись, едва не скорее простой избяной двери, которую поддают с пьяной дури сапогом, люди саддхута, стоявшие ниже на тропе, не сдержали возгласа изумления.

– Пошли! – крикнула Верна. Больше нет нужды хранить безмолвие.

Четыре трупа лежали у ворот, едва не споткнулась. На той стороне стены еще ничего не знали, оттуда слышались приглушенные голоса, как будто где-то в отдалении гомонила торговая площадь.

– Зажигай светочи!

Один за другим разбили несколько глиняных горшков с углями и подожгли с десяток промасленных светочей. Справа и слева от ворот наверх в темноту уходили ступени. Лестницы вели на стену.

– Мы налево, остальные направо. Пошли!

Лестница широка, совсем не то что тропа перед воротами. Четверо встанут плечо к плечу, биться вовсе не тесно. Странно было смотреть, как по правой лестнице поднимается рой светочей, на левой – темень и безмолвие: девятерым не нужен свет, они вовсе не издают никаких звуков.

Кешуги впереди заревели, заметили вторжение. Справа на стене раздались крики, защитники крепости стреляли на свет, нескольких воинов саддхута стрелы нашли. А слева, на том участке стены, по которому шел десяток Верны, случилось неожиданное – хозяева намеревались в темноте и тишине сойти со стены перед воротами, подняться по правой лестнице и зайти нападающим в тыл и не поняли ровным счетом ничего, когда неведомая сила в мгновение ока изрубила без малого двадцать человек. Будто на скалу налетели. Только глухо стучали клинки, шелестели разрываемые доспехи и стонали кешуги. Даже испугаться не успели, а Верна все усилия приложила лишь к тому, чтобы не споткнуться о трупы. С шага не сбилась, меча вовсе не обнажила. Зачем?

Крикнула со стены вниз, на корабли: «Уводите ладьи на ту сторону, скоро снимемся!» – и по лестнице свела десяток вниз.

– Тут закончат без нас. В крепость!

Остатки дружины кешугов заперлись, укрылись за тяжелой дубовой дверью, подпертой изнутри досками и заваленной тяжеленным хламом – столом, сундуками.

– Или в дверь ломиться, или карабкаться внутрь через окна. – Брачан кривым клинком показал на бойницы второго уровня, расположенные невероятно высоко – по меньшей мере четыре человеческих роста над землей. Во дворе мало-помалу собиралась дружина Бейле-Багри, на стенах кешугов больше не осталось.

Белопер без слов подступился к дубовой преграде с топором в руках, и крепчайшая дверь отозвалась глухим, смачным стуком. Тяжелые петли без преувеличения зазвенели, когда в них заходили ходуном штыри, а кто-то из дружины саддхута отпрянул от стены, которую устало подпирал, – даже в камень отдалось исполинское усилие. Щепки летели во все стороны, при том что старая дубовая древесина так же похожа на мягкую липу, как овца на быстроногого скакуна. Мощно и быстро орудовал тяжеленным топором Белопер. Воины Бейле-Багри изумленно свесили челюсти – погрузить топор по середину клина и одним движением вынуть обратно, как будто впереди не крепкое дерево, а застывшее масло, дорогого стоит. Дверь держалась в проеме на четырех толстых петлях, и четыре тяжеленных запора изнутри накрепко пристегнули дубовую заслонку к толстому косяку. Если кешуги намеревались какое-то время отсидеться в стенах крепости, их уверенность теперь, должно быть, растаяла как снег на солнце.

– Того и гляди, выворотит один из запоров. – Брачан потрясенно закачал головой.

– Ему все равно, что сворачивать, запоры или петли, – усмехнулся Ястам и присел на бочку у стены. – Тех четыре и тех четыре.

И в какой-то момент в руках Белопера топорище не выдержало, ударил до того сильно и резко, что древко переломилось, как хворостина о спину быка. Равнодушно отбросил остатки рукояти, мощно качнул топор за огрызок древка и выдернул клин. Расковырял ножом щепы вокруг петли, просунул пальцы в щель и рванул на себя. Выворачивая древесину с мясом, бронзовая петля длиной в локоть, вылезла наружу. Воины саддхута потрясенно молчали. А когда за топор взялся Гогон Холодный и новые удары потрясли дверь, воспряли духом. Кешугам не удастся долго отсидеться за стенами, того и гляди, вторая петля окажется выкручена, как сустав из плеча. Наверняка все островные разбойники сбежались в залу перед дверью и приготовились отражать нападение. Под шумок Маграб, Змеелов, Крюк и Окунь забросили «кошки» в окна второго уровня, по веревкам скорее молнии вскарабкались наверх и без малейшего звука просочились в темные бойницы.

– Ловко придумано, – кивнул Брачан. – Топорщики стянули всех в палату перед дверью, а лазутчики проникли внутрь через никем не охраняемые окна.

– Мои люди входят первыми. – Верна, исподлобья глядя на дверь, молила всех богов, чтобы в крепости действительно оказался могущественный ворожец, который заставит бойцов замереть неподвижно, словно мух, попавших в мед.

Гогон Холодный продолжал мощно сотрясать дверь, когда та неожиданно отворилась, и четверо посторонились, впуская остальных. Тела на полу Верна считать не стала, хватит и того, что на быстрый взгляд их получилось что-то около десятка. Быстро оглядевшись, припустила к лестнице, но вышло так, что оказалась все равно за спинами Змеелова и Крюка. Четыре длинных лестничных пролета одолели за несколько мгновений, почти не задерживаясь; на каждой площадке осталось пять-шесть трупов. На третьем уровне одна из дверей оказалась накрепко заперта, и Верна без колебаний показала на нее пальцем. Именно там заперлись остатки дружины Кешуга, и, дадут боги, там же окажется могущественный колдун.

– Ломайте. Они там.

Серый Медведь с двух рук – в каждой по топору – взялся за дверь, и грохот железа о дерево сделался настолько част и быстр, что остатки разбойной дружины должны были изойти холодным потом. Трудно противостоять силе, что стремится добраться до тебя с таким желанием и неумолимостью. Как будто в дверь колотят билом, только от била не разлетаются вокруг щепки и на полу не прирастает горка стружки.

Серый Медведь сунул топорный клин под бронзовую ручку, подал на себя, перевернул топор, уцепил поплотнее клювом и рванул, вырывая с мясом. Открылась дыра, в которую стал виден засов, плотно прижавший дверь к косяку с той стороны. В отверстие кешуги проворно сунули камень, что плотно закрыл собою дыру.

Балестр, ударив молотом несколько раз, погнул и вырвал из креплений толстый бронзовый засов, а булыжник провалился внутрь, разворотив дыру в двери еще больше. Дверь едва с петель не слетела от мощного толчка ногой и распахнулась так скоро, что с грохотом ударилась о стену. Окунь влетел в залу первым, за ним Тунтун, Маграб и остальные, а когда что-то хлестко и протяжно загудело, Верна обрадовалась – то лучные тетивы пропели знакомую песню и по меньшей мере три десятка стрелков утыкали девятку, словно подушечку для иголок.

Скакнула в палату и едва не упала от неожиданности. Думала перепрыгнуть трупы своих телохранителей и нарваться на шальную стрелу, но парни стояли, как и стояли, свистел воздух, рассекаемый мечами, и валко, дробно падали наземь люди. Хотела сделать шаг, но не смогла, ноги будто отнялись, а глазами так и прикипела к лицу мрачного человека с горящим взглядом, что стоял у дальней стены и, простерев руки ко входу, что-то шептал.

– Глазищи черные, бровищи густые, голос хриплый, что-то говорит, замереть велит… – потерянно буркнула Верна.

Обуяла странная леность – ни шагу ступить, ни рукой шевельнуть; глаза дымкой заволокло; все сущее сделалось нечетким, неярким; голова потяжелела, как будто в сон потянуло. Во всем мире остались только жуткие глаза человека у стены, черные, бездонные, смотрят, не отпускают. Ровно во сне видела парней, что положили на дощатый пол три или четыре десятка бойцов, а колдун с ворожачьими черными глазами оказался девятерым вовсе не помеха – едва не быстрее прежнего покромсали бойцов Кешуга и его самого.

Воины саддхута, будто изваяния, замерли в дверях позади Верны – вперед не ступить, назад не сдать – и широко раскрытыми глазами смотрели на то, как с врагами управляется страшный десяток. Несколько мгновений… и нет кешугов. Только воздух свистит под мечами да в глазах рябит от быстроты и жутковатой силищи. Клинки мелькали и свистели, ровно крылья ветряной мельницы, если бы вдруг подул ураганный ветрище; иной раз даже не видели, как бьют, лишь враги стонут и падают.

– А стрелы? Стрелы что же? – растерянно прошептала Верна.

Пол усеяли оперенные и смертоносные обрубки, где оперение, где наконечник. Не обломанные, а именно разрубленные – края древков не топорщились острыми, бесформенными сколами, а блестели аккуратными, ровными срезами: светлое дерево на темных, затертых стрелах.

– Их не взять стрелами, – даже губы ходили еле-еле. Колдун обездвижил всех, кто ступил в дверной проем и взглянул ему в лицо, но девятеро стали ворожцу не по силам. – Не взять стрелами…

Могущественный чудодей пал последним, его девятеро просто изрубили в ошметки. За сущее мгновение человека не стало, а то, что с глухим звуком осыпалось на пол, принять за человека стало решительно невозможно. Даже бывалые воины саддхута не сдержали дурноту, к людям вернулась подвижность, и потрясенные бойцы осели под стенами. Верна закрыла дверь в палату и какое-то время подпирала собой. Лучше, если никто не увидит кровавый обряд девятерых. Никто.

Пока шли ко второй крепости, потерянно молчали. Дружинные Бейле-Багри правили клинки и таскали глаза по доскам палубы. Что говорить и нужно ли? Видели такое, о чем даже внуки станут рассказывать своим детям с волнением и придыханием, словно не быль, а диковинную сказку, от которой зябко стынет в жилах кровь. Брачан, поджав губы, только и бросил:

– Вторая крепость похожа на первую, сделаем так же. От добра добра искать не станем.

Не досчитались восьми человек, погребли там же, во дворе, под башней. Брачан самолично запалил погребальные костры, а кешугов снесли в их ладью, подожгли корабль и пустили на волю течения. Еще долго виднелся в лиловой предрассветной хмари яркий светоч.

Выждали на берегу день и двинулись на приступ. На сей раз таиться на стали, подошли с огнями на бортах, барабан исправно отбивал меру для гребцов. На скалах загомонили чайки, кешуги высыпали на стену. Остров оказался несколько больше первого, и на этот раз удалось пройти под стенами, не замочив ног. В остальном все повторилось – та же узкая тропа к большим воротам, почти пустые стены и беспечность речных разбойников. Серый Медведь, Маграб, Гогон Холодный и Балестр точно скальные ящерки взобрались на стену, спустились во двор, убрали стражу и распахнули ворота для остальных.

– Клянусь, крепости строил один и тот же зодчий, – пробормотал кто-то из бойцов саддхута. – Братья решили не ломать голову и четырежды озадачили строителя крепостей.

– И вы, как прошлой ночью, идете по правой лестнице, – бросила Верна. – С нами боги, вперед, воины саддхута!

Как будто все это уже было – рубка в темноте на левой стене, в которой кешуги не успели не даже испугаться, отчаянная молотьба топорами в дверь, молниеносное проникновение в окна второго уровня.

– Если у этих найдется колдун, я не удивлюсь, – прошептала Верна, восходя по лестнице в кольце телохранителей.

Кешуги на третьем уровне запираться на стали: к чему оттягивать неизбежное? Как обещала, Верна не удивилась, углядев позади воинов человека в мрачном одеянии, вида настолько зловещего, что сама не поняла, откуда в палате взялся едкий желтоватый дымок, а саму заколотило в приступе страха. Хоть сейчас же падай ниц, сворачивайся клубком и тоненько подвывай: «Мама, мама».

Дымок выполз в коридор, бойцы Бейле-Багри вдруг изменились в лицах, скуксились, попятились и опустили мечи. Верна еще оседала на каменный пол, кричала и звала мать, когда все закончилось. Хрустели под ногами парней обрубки стрел, на середину палаты медленно стекала кровь из порубленных тел, колдуна стало вовсе не найти, даже голову рассекли на несколько частей. Не нашла в себе сил встать и закрыть дверь, дабы остальные не увидели то, что здесь произойдет. Под руками девятерых затрещали кожаные доспехи; жирно хлюпала разрываемая плоть; лопаясь, тонко звенели сухожилия, а воины саддхута – те, что это видели, – исступленно завыли, пряча глаза…

Третья крепость оказалась непохожа на первые две – скалы распорядились по-своему и разгуляться зодчему не дали. Небольшая ровная площадка будто нарочно подошла для возведения крепкой постройки, а места для круговой стены не нашлось. Впрочем, она оказалась вовсе не нужна. Твердыня словно явилась продолжением скал, в сумерках было даже не разглядеть, где кончается камень и начинается стена. Высокая четырехугольная застава.

В скалах строители вырубили узкую лестницу – лишь один человек поднимется к стенам, едва не падая, – она единственная вела к двустворчатым воротам. Используя придумку, отточенную в двух предыдущих случаях, нападающие истово обрушились на входные ворота, благо на площадке перед входом едва нашлось места для двоих. В самую глухую полночную пору гулкие удары сотрясли крепостные ворота, и в ночь полетели встревоженные крики осажденных пиратов.

Окунь, Змеелов, Белопер и Крюк ушли вверх по тыльной стене крепости, бойницы с этой стороны остались черны, в них не билось на сквозняке пламя светочей. Воины Кешуга даже предположить не смели, что проникнуть в крепость таким странным путем сделается возможно.

– Думаю, нам не придется обнажить мечи, – прошептала Верна Брачану, что тревожно замер у самого подножия лестницы. В какое-то мгновение поняла это ясно. – Пираты внутри еще кричат, стреляют, но через какое-то время все стихнет, и мы попадем в безлюдную крепость.

– Твои слова очень похожи на правду. – Предводитель воинства укрылся щитом, в котором уже торчало три стрелы. – То, что я уже видел, не оставляет никаких сомнений в подобном исходе. Гляди, еще немного, и твои люди вынесут ворота, словно гнилую циновку, сотканную из камыша!

Балестр и Тунтун рубили ворота, вернее, дорубали. Уже две петли, вырванные из дерева с мясом, торчали вовне, пройдет еще немного времени, и тяжелые дубовые затворы вылетят из проема, словно ореховая скорлупа, запущенная щелчком с ногтя.

Наверху постепенно утихли крики и погасли светочи, один за другим, словно кто-то задул огонь и жизнь, равно искусно и неостановимо. Истончился и прекратился поток стрел, бойницы снова стали черны и неразличимы во мраке, и наконец сделалось так темно и тихо, как и должно быть ночью. Глухо лязгнуло железо, Балестр и Тунтун прекратили рубить, и ворота распахнулись так стремительно, словно оказались на самом деле легче гнилой камышовой циновки. Окунь, Змеелов, Белопер и Крюк появились в проеме и коротко кивнули. Все. Третья крепость…

На четвертом острове колдунов оказалось аж два: оба здоровенные, злые, волосатые, глазливые. Отчего-то сердце замерло, стоило их увидеть, и в животе похолодело. На лоб выступила испарина, а нутро опалило злостью, какую давно ни к кому не испытывала. Взвыли шрамы, зажившие полгода назад, колени подогнулись, в носу запекло, словно только что сломали воины Крайра, и силы враз куда-то делись. Упала наземь, заскрипела зубами, но чем больше проходило времени, тем становилось лишь больнее, словно вернулось недавнее прошлое – избита-ранена-продана в рабство.

– Я свободна, свободна! – шептала еле слышно, только поделать ничего не могла. Очертания крепости расплывались, а на их место вставала до боли знакомая картина: горит поселение, терем объят пламенем, раскинув руки, недалеко лежит отец, и все трясется – саму куда-то волокут на плече. – Это уже было!

Сильные руки вздернули стоймя, Верна проморгалась, потрясла головой, и настоящее вернулось – обтирая стены, по крепости расхаживают воины саддхута, всякий не в себе, глаза шальные, губы что-то шепчут, славная девятка на ходу жует и плотоядно хрумкает. Трупы кешугов разбросаны где который, живых не осталось, все порублены, колдунов не найти вовсе – иссечены в кашу.

– Четыре дня, четыре крепости. – Брачан за спинами бойцов не прятался, что должен был получить и увидеть – получил и увидел. Морщился и зажимал рану в боку. А взгляд у предводителя похода сделался такой потусторонний, что ни у кого не возникло бы сомнений – он видел девятерых в бою, и не только.

То, что они делают после схваток, также не ускользнуло от острого глаза воеводы. Никто не вернется в Гарад-Багри таким, как раньше, на каждом воине этот поход оставит неизгладимый отпечаток. Шутка ли сказать – как речной бриз, налетели на крепость, и нет ее… налетели на крепость – нет ее… Иному не хватит времени очухаться, а тут четырех оплотов речного пиратства как не бывало. Парни из дружины Бейле-Багри еще, наверное, сами не поняли, что случилось.

В каждой из четырех крепостей остался малый сторожевой дозор, несколько храбрецов с десятником во главе, а дабы не возникло сомнений, что именно случилось и кто это сделал, над главными башнями затрепетали на ветру стяги саддхута. Весь приречный мир должен узнать, что отныне водный пусть свободен. У князя Багризеды первого кончилось терпение.

Возвращались по течению, недосчет пяти десятков бойцов почти не заметили. Как договариваться с Кешугом, пусть думает Бейле-Багри, Верна же занялась привычным делом – глядела внутрь себя и ужасалась. Время тает, как снег на солнце, дни бегут, как скаковые жеребцы, и все меньше остается от года, который выторговала у жениха. Девятку не берут мечи, их не берут стрелы, свадьба ближе с каждым днем, и даже вспоминать не хочется, кто он – этот страшный воин, который много лет назад сватал у отца соплюху и таки добился своего.

– Пропала ты, дура! – бормотала Верна, сидя под уключиной и украдкой бросая мрачные взгляды на телохранителей. Почти все дружинные, сами не свои, подпирали спинами борта, по большинству молчали и нет-нет да косились на девятерых.

Подсел Ястам. Какое-то время молчал, затем усмехнулся:

– Буду неправ, если не скажу, что нашей Багризеде чрезвычайно повезло. Ты и твои бойцы могли обратить свой благословенный взор в другую сторону. Как много в жизни решает случайность.

– Думаешь на вещь, будто это случайность, а проходят годы, и становится до боли ясно, что случайностью тут и не пахнет, – обреченно пробормотала невеста.

– Прекрасная дева опечалена… Понимаю, увиденное даже сурового мужчину всколыхнет до глубины души, ты же как будто вовсе не приходишь в себя. Я наблюдаю за тобой уже давно, и все это время старому оружейнику чудится, будто красавица прячется под чужой личиной. Тебя что-то мучает.

– Я дура, и личина у меня дурацкая, – пробормотала Верна. – Такой дуры еще не рождалось на белом свете и родится не скоро. Как поступают в Багризеде для наставления непослушных девчонок на путь истинный?

– Где как. – Жарасс показал на полдень. – Там велят соткать рубаху из крапивного полотна, да притом нарвать крапиву голыми руками.

– А там?

– На востоке для строптивиц готовят огромный чан молока, который к утру необходимо взбить в масло тонкой лопаточкой.

– Да уж, тут упреешь, пока сделаешь. А на полуночи?

– На полуночи страны деву босиком вывозят подальше от селения и отпускают. Горные тропы, знаешь ли, полны острых камней.

– Меня, дуру, нужно услать босиком в горы за крапивой, а потом заставить взбивать масло.

– Ты к себе слишком строга.

– Это еще мало, – вздохнула и обратила глаза к темному небу. – А знаешь, уважаемый Ястам, чего мне хочется теперь больше всего?

– Чего?

– Сладостей. Тех, что продают на базаре в Гарад-Багри. Вот придем, надену пестрые одеяния и скуплю полбазара.

– Боюсь вызвать неудовольствие, но все же спрошу – отчего ведешь жизнь, полную лишений, и носишь мужскую одежду? Тебя окружают непобедимые воины, но ты как будто не рада. Что делает прекрасная дева вдалеке от дома и от чего она бежит?

Кажется, достаточно темно, луны нет… сползла по борту, поникла и уткнулась носом в колени старому бойцу. Тот, если не ожидал, просто не подал виду, положил тяжелую ладонь на затылок, и Верна беззвучно расплакалась. Ух ты, сколько слез! Глядите, боги, еще живая!..

После Субайнальского приречья на морских просторах близ побережья исчез пиратский корабль. Был, творил черные дела, и вдруг не стало. А потом на скальные берега соседней Фраггаллы море выбросило трупы. Все бы ничего, но один из них очень уж приметный – одноногий верзила с рубцом поперек лица, аккурат через правый глаз. И опять-таки, все бы ничего, даже пираты попадают в непогоду, но то, что у предводителя морских разбойников грудь оказалась вскрыта, как шкатулка с драгоценностями, повергло людей в ужас.

– У Одноглазого Чаха нет сердца! – шептались рыбаки за спинами воинов князя – те прибыли из ближайшей крепости опознать утопленников.

– Его и не было, – буркнул десятник, поджимая губы. Да, по всему выходит – это истерзанное, порубленное тело некогда ходило по морю под именем Чах Одноглазый.

– И говорят, сердце у него вытащили!

– Лучше поздно, чем никогда. – Десятник махнул рукой. Тело, уже откровенно смердящее, бросили в телегу и увезли за пределы рыбацкой деревни, подальше. Кому нужно такое соседство?

Верна с отчаяния сунулась в настоящее пекло – далеко от Багризеды, через три порубежья, племянник саддхута с небольшим отрядом попал в окружение. Понес небольшую войну соседям, благо маленькое в большом спрятать легче легкого. Из обширной сокровищницы саддхута исчез весьма ценный предмет, и не просто исчез, а был вероломно украден. Вдогонку за похитителем отправили несколько десятков бойцов, да притом скрыли все действо под предлогом помощи дальнему родственнику, ведущему войну. Если помощь, отчего так мало – всего несколько десятков, если похитили безделицу, опять-таки, для чего снаряжать такую внушительную дружину для ее возвращения?

– Так все же, что похитили? – Верна опять сделалась молчалива и задумчива, не сказать – угрюма.

– Сам не знаю. – Теперь Ястам сопровождал десяток повсюду. – Старый оружейник – слишком незначительная сошка, чтобы пресветлый Бейле-Багри делился с ним сокровенным. Велено по возможности вернуть племянника с остатками дружины и ларец с той вещью, а если встанет выбор – сначала украденное сокровище и только потом племянника. Представления не имею, за чем идет охота. Что может содержать шкатулка длиной в локоть, шириной в половину локтя и высотой в ладонь?

Верна прикинула так и эдак. Да что угодно может быть! Кинжал, например.

– Там, куда мы направляемся, идет большая война, и в той войне спрятана маленькая. Пять десятков бойцов саддхута преследуют низкорожденного Кабена, похитителя сокровища, а под его началом теперь большая дружина! Так доносят лазутчики.

– Кем он был, этот Кабен?

– Гадюка, спрятавшая острый ядовитый зуб за сладкими речами, подлый изменник! Этот человек сказался искусным лекарем и втерся в доверие к саддхуту, но интересовал подлеца только прямоугольный ларец.

– Залезть к саддхуту в мешок так просто?

– Не просто, в том все и дело. На что способен сильный чародей, тебе, удивительная дева, объяснять нет нужды – сама видела. Во второй крепости сильные бойцы падали на пол от необоримого ужаса, сковавшего руки-ноги, в четвертой мало рассудок от злобы не потеряли, Если бы не твои парни, друг друга порубили.

– Одно успокаивает. – Верна поджала губы. – В той рубке пластом лежала бы.

– Почему?

– Злее всего в жизни была в тот момент, когда стоять не могла. Уже падать начала, когда чародеев посекли.

С попутным ветром до места добрались на второй день. Бросили якорь в небольшой закрытой губе, подальше от людских глаз, поближе к рубежу враждующих княжеств. Корабль остался ждать, а Верна, Жарасс и девятеро высадились на берег. Война полыхала недалеко от побережья, рысью можно успеть до полудня.

– Лазутчики извещают, что осажденные укрылись в руднике, а стережет их отряд подлого Кабена. Вход в подземелье находится в самой середине противостояния, но выйти оттуда непросто. Целое войско стоит у входа в подземелье.

– Как все просто.

– Отчего ты решила, что просто?

– Все в одном месте.

Ястам бросил на Верну острый взгляд и закусил седой ус. С этой молодицей определенно что-то не так. Все девы как девы, эта же… так же бросается в глаза черная овца в белом стаде, белая ворона среди обычных товарок.

Следы войны обнаружились незадолго до того, как светило вкатилось в полдень. Здесь и там стали попадаться кости, явно человеческие, обглоданные и нет, со следами одежды и без оных. Пару раз отряд спугнул в кустах шакалов, несколько раз, оглушительно грая, с травяного пиршественного стола поднялись вороны.

– Мастер Ястам, должна тебя предупредить…

– Мне лестно, что умение оружейника так запало тебе в душу, прекрасная дева. Польщен.

– Может быть, мы не вернемся. Вход в рудник не означает выход. Ни к чему тебе следовать на верную смерть.

– Я понял тебя, о прекрасная Верна. Ты советуешь бывалому воителю забыть присягу на мече и спасать свою никчемную жизнь? Забыть честь и долг? Привычки менять уже поздно, да и спасать нечего. Старость не стоит того, чтобы за нее дрожать. А вот ты…

Верна отвернулась. Умен кузнец, проницателен. Но, если у Кабена хватит мозгов – а их непременно должно хватить у человека, обокравшего Бейле-Багри, – назад из каменоломен не выйдет ни один боец. Это конец. Вход просто-напросто завалят, и даже девятерым станут не под силу чудовищные глыбы. Что бы ни содержал в себе ларец, украденный в Багризеде, там наверняка что-то могущественное. Кабен просто-напросто будет вынужден раскрыть ларец и задействовать мощь его содержимого. Ворожцу, то есть колдуну, как их тут зовут, гораздо проще прикинуться лекарем, нежели воином, хотя… Вздохнула. Иные сивые в красных рубахах лечат столь же хорошо, как управляются с мечом. Кабен, ты непременно сообразишь, что нужно делать! Дайте боги, чтобы в ларце лежал могущественный предмет, могущий обрушить скалы.

– Как ты намерена поступить?

– Очень просто. Мы заедем прямо в подземелье.

– Но вокруг немалая дружина!

– Ну и что?..

Увидели, унюхали, услышали большое войско раньше, чем обнаружили самих. Кто бы сомневался! На подъезде к стану осаждающих Верна попросила Змеелова громко свистнуть и, когда отряд окружили всполошенные воины с копьями, громко потребовала:

– Я хочу говорить с Кабеном.

Воины все прибывали, но, поскольку направить копье на незнакомцев могли от силы несколько человек, остальные держались за мечи. Кто их знает, этих пришлых? Так и стояли в кольце воинов, пока не подъехал человек с пронизывающим взглядом синих глаз, настолько нелепых при жгучей черной бороде, что Верна едва не забыла, что хотела сказать. Синие глаза, белая кожа и черная как смоль борода. Невысок, но очень жилист, и если бы всемогущие боги разрешили Верне начертать на лбу этого человека какое-нибудь послание, не колеблясь начертала для острастки глупцам – «Бегите прочь». Хитростью, жестокостью и коварством Кабен лучился так же щедро, как солнце живительным светом. Как этого не чувствовали воины?

– Я слушаю тебя, чужестранец.

Не снимая летней холщовой шапки, буркнула:

– Сейчас проедем в рудник, заберем оттуда племянника саддхута, потом отдашь ларец с той штукой, и разойдемся с миром.

Дурак не пробрался бы к саддхуту в самое подбрюшье и не увел бесценную вещь из-под носа охраны. Кабен и не был дураком. Кто другой немедленно рассмеялся бы на такие наглые слова, этот спешить с глупостями не стал. Не имея в загашнике веских оснований, такими заявлениями не бросаются. Дружинники загоготали, аж копья ходуном заходили, колдун же только пожевал губу.

– И ларец и племянник саддхута – моя добыча. – Ворожец глядел исподлобья. – Я придумал, я и сделал. Что смог – то взял. Все справедливо.

– Насчет «смог», «взял» поосторожнее, – буркнула Верна. – Силы Бейле-Багри вовсе не иссякли, и руки тянутся дальше, чем ты думаешь. Захотел – нашел. Нашел – взял.

– Бери, – усмехнулся колдун, отступая, и ряды воинов сомкнулись за ним, как вода. – Если сможешь.

– Надеешься на ту штуку, что лежит в ларце? – вслепую била. А вдруг там окажется простая, никчемная безделушка из золота?

Ой, нахмурился Кабен, ох и полыхнуло в синих глазах! Зубы стиснул так, что едва не заскрипели, посерел, брови свел.

– Они не должны дойти до рудника, – зычно рявкнул колдун и простер в сторону десятка руку.

Верна знать не знала, из-за чего схватились два правителя, что стало поводом для раздора, кто прав и кто виноват, но теперь это не имело значения. А еще с некоторых пор стало казаться, будто даже лошади под девятерыми злее прочих и сильнее. Рвут скорее, а каким-то утром подметила – изо ртов струится пар, будто не лето стоит, а прохладная осень с инеем и звенящей травой. Кто-то из телохранителей пнул Губчика, и тот понес будто ошпаренный. Наземь посыпались отрубленные копейные наконечники, хотела оглянуться, посмотреть на изумленные лица, да побоялась упасть.

Срубить копейное древко – не пара пустяков, из сотни воинов хорошо если один такое сделает. Да и то как получится…

Серый Медведь, слева, у кого-то вырвал копье, закрутил вокруг себя такую смертоносную круговерть, что грозное оружие просто видно не стало, так, просто еле очерченный круг. Свистит, дерево трещит, люди отваливаются. Справа озоровал Белопер, и, должно быть, копейщики недоумевали, отчего не получается насадить на острие дерзких чужаков. Проскочили колючий строй быстро, Верна не успела даже испугаться, точно ветер ворвались в подземелье и нырнули во тьму. А когда сзади загрохотало, земля под ногами заходила ходуном и пятно света враз исчезло, едва не испустила вздох облегчения. Завалило! Не бывать ненавистной свадьбе! Не дурак оказался Кабен, и ох как сильна оказалась штука в ларце из сокровищницы Бейле-Багри!

Рядом порывисто дышал Ястам, но девятеро лишнего разу не вздохнули. Просто кто-то из парней взял Губчика под уздцы, и тихим шагом десяток ушел во мрак. Шагов через триста остановились, и Серый Медведь буркнул:

– Они впереди.

Впереди? Люди Бейле-Багри?

– Опустите луки. Нас послал пресветлый саддхут благословенной Багризеды. Жив ли Чайнаг?

Впереди издали мощный вздох облегчения – никак не меньше двадцати человек, – заскрипели успокоенные луки, и чей-то звонкий голос избил тишину подземелья:

– Я – Чайнаг. Как нам узнать, действительно ли вы люди Бейле-Багри? Луки по-прежнему готовы к стрельбе, не обманывайте себя.

– Старый воин – весьма незначительная величина, чтобы запомниться сиятельному полководцу, но, может быть, Чайнаг вспомнит Ястама Жарасса из дворцовой стражи?

Какое-то время темнота молчала, наконец племянник саддхута отозвался.

– Не вижу тебя, почтенный Ястам, но голос узнал. Скажи, не ты ли однажды громко спорил с напарником о превосходстве жаркого, предварительно томленного в горшочке с травами?

– Сиятельный Чайнаг помнит наш спор? Я по-прежнему убежден, что мясо, полдня выдержанное в горшочке с горными травами, приобретает несравненный вкус.

– Мне так и не довелось его попробовать. Доведется ли еще? Что там снаружи?

– Вход, он же выход, больше не существует. Кабен выпустил наружу силищу, сокрытую в ларце, обрушил скалы и погреб нас в этом подземелье. Как далеко вглубь тянется выработка?

– Далеко. Очень далеко. Боясь заплутать, мы углубились в темноту не более чем на тысячу шагов. Здесь полно разветвлений и тупиков. Жизни не хватит обойти все. Да и светочей больше не осталось. Уже десять дней сидим здесь ни живые, ни мертвые. Еды почти нет. Лошади остались там, снаружи, хорошо – удалось голубя выпустить.

Верна молчала. Хоть и темнотища кругом, а в глубине души занималось нечто яркое и радостное – это конец! Конец всему – не бывать ненавистной свадьбе, тут, под землей, останется жуткая девятка, и пусть наверху все идет своим чередом. Пусть Безрод станет счастлив, путь радуются жизни Тычок и Гарька. Все, приехали!

И только хотела было спешиться, как один из девятерых – не понять кто – усмехнулся. Под копытами зашуршали камешки, Губчик, взятый за повод, послушно двинулся вперед, и голос кого-то из парней, не то Серого Медведя, не то Балестра, разрезал тьму и тишину:

– Пошли.

Негромко переговариваясь, люди Чайнага завозились. Куда ведут бойцы, присланные на выручку? Еще мгновение назад казалось, будто надежда осталась под завалами и смертников стало только больше, но что знают об этом подземелье вновь прибывшие? По одному воины Чайнага утягивались в глубь рудника следом за странной дружиной, и мало-помалу надежда оживляла их голоса.

– Куда мы идем? – шепнула Верна, отвернувшись влево, кажется, там шел Гогон Холодный.

– К выходу. – Нет, это не Гогон, а Змеелов.

– К выходу?

– Да.

Вот так, коротко и ясно: «Идем к выходу». Солнце встает и садится, вода мокрая, огонь жжется, а выход где-то впереди.

– Госпожа Верна, меня, старого, мало чем возможно удивить, но в тот момент, когда наши глаза ослепит дневной свет, я посчитаю себя готовым к исходу в мир иной. Твои воины – нечто невероятное. Такого просто не должно быть, но ведь есть!

– Да, – буркнула и скривилась.

Потеряли счет времени, когда ход наконец остановился. Всякое было – трещины и провалы, лужи и подземные озерца, вымоины и развилки, но всегда оставалась возможность для прохода лошадей и ни разу дорогу не перекрыл тупик.

– Долго идем. Наверное, солнце в мире уже зашло, – простонал кто-то из людей Чайнага, без сил опускаясь наземь.

– Заходит, – холодно бросил Серый Медведь.

Девятеро спешились, двинулись куда-то вперед, там что-то зашуршало, посыпались мелкие камни, и вдруг темень изошла прорехой, в которую брызнул малиновый закатный багрянец. Заскрипело, затрещало, и наконец большая четырехугольная заслонка в рост человека под руками телохранителей рухнула, открыв лаз в подлунный мир. Толстенные полубревна, сколоченные вместе досками и заваленные камнями, много лет прикрывали ход в подземелье. Снаружи заслонка даже травой поросла – в шаге пройдешь, ни за что не распознаешь.

– Тяжеленные бревна за много лет приросли к запорному косяку, но твои воины вынесли перегородку, как холщовую занавеску, приколоченную к раме. Госпожа Верна, что с тобой?

Перед глазами все поплыло, в груди стало горячо, сползла наземь, ровно тряпичная кукла, и все повторяла: «Свадьба, свадьба, свадьба…»

Подошли к стану Кабена глубоко в ночи, под утро. Колдун так и не понял, что случилось, и отчего привычный мир за какие-то мгновения перестал существовать, поглотив сотню с лишним воинов. А ведь утром хотели сниматься, шахта все равно завалена, ловить некого. Он что-то почувствовал, открыл глаза и подтянул к себе ларец за мгновение до того, как палатку разнесло надвое, словно гнилую тряпку. Трещина появилась на входном пологе, уползла наверх к серединному столбу, и менее чем за удар сердца полевое жилище будто вывернули наизнанку. Шкуры слетели под сильным рывком, и давешние налетчики скорее мысли ворвались внутрь. И даже не ворвались, а пронеслись насквозь. Всесильные боги словно замедлили бег времени для Кабена, и колдун видел, как быстры нападающие и, напротив, медленны его собственные воины. Люди получали по дюжине смертельных ранений, не успев толком схватиться за меч, а ларец будто сам выпорхнул из рук. Хотел схватить ускользающую могущественную древность, но не успел – из четырех ран стремительно истекала жизнь…

Был мятеж на границе, когда полусотня наемников, не дождавшись жалованья, обчистила окрестные села, и отряд Верны привез правителю Багризеды две головы на оловянных блюдах – предводителя наемников и нерадивого казначея, укравшего деньги.

Был дерзкий налет на пограничное княжество со стороны восточного соседа. Вроде бы ничего интересного, дела междусобойные, но саддхут не оставил без внимания беду Палам-Антина, соратника последних лет, присягнувшего на верность Багризеде. Нескольких десятков, захвативших дворец, не стало скорее, нежели мясо подгорает на большом огне. Вернувшись во дворец, князь-изгнанник, многое перевидавший за годы кочевой бранной жизни, замер в середине приемной палаты, и меч, было воинственно поднятый, медленно опустился. Трупы устилали весь дворец, но старый боец нутряным чутьем уловил странное. Ну схватятся две дружины, полягут воины, кровищи разольется видимо-невидимо, эка невидаль, только всякий раз поле битвы дышало отчаянием одних и злостью других, а тут…

Будто и не было ожесточенной схватки, а прошелся ураган и разметал людей, точно соломенные снопы. Как того верзилу вынесло с лестницы, да так, что резные балясины с ногу толщиной не остановили налетчика, а переломились, как сухие прутья? Здесь орудовало несколько сотен? Как иначе рассудить, если на каждого погибшего приходится несколько ран? А когда на втором уровне послышались голоса и несколько человек, что-то жуя, ступили на лестницу, звонкий женский голос торопливо крикнул:

– Князь, убери светочи! Пусть люди со светочами выйдут!

Палам-Антин жестом велел унести светочи, впрочем, несколько масляных ламп на стенах зажечь успели, и старый вояка поклялся бы всеми богами, что этой темной порой из страны мрака вышли быры – порождения ночи, терзающие плоть живых. По усам и бородам воинов Бейле-Багри текла кровь. Не вино же!

Означенное время истаяло быстро, гораздо быстрее, чем Верна предполагала. Наверное, прав оказался ученый человек при дворе саддхута, поэт и звездочет Цабуш, сравнивший время с дорогой. И то и другое пролетает незаметно за интересной беседой и увлекательными делами, а что на свете найдется увлекательнее, нежели стремление уничтожить самое себя и всеми силами избежать жуткой свадьбы? Несколько месяцев подставляла голову под мечи и стрелы, но с равным успехом можно сунуть голову под простой гребешок.

Слава – птица быстрокрылая и светлая, летает высоко и всем ее видно. Нет, не слава о доблестном отряде облетела пределы Багризеды и сопредельных земель – серой, промозглой пеленой просочилась во все уголки весть о жутком десятке, что оставляет после себя лишь трупы и ужас.

– …Это страшные быры, которых даже из царства тьмы выгнали за жестокость и непримиримость. – Ястам, оглаживая бороду, посвящал Верну в последние новости. Старый оружейник самолично выступил провожатым для гостьи по торговым рядам Гарад-Багри. – Люди передают друг другу эти слухи и стращают на сон грядущий.

Верна тревожно глянула на Жарасса из-под цветастого платка. Выходя в город, приобрела обыкновение наряжаться по здешнему обычаю и нашла местные одежды очень удобными и красивыми.

– Слухи расходятся во все стороны, будто круги на воде после брошенного камня.

– А что могли видеть? – свела брови, нахмурилась. Не хватало только россказней о десятке, изрыгающем пламя и поедающем невинных младенцев. Хотя сердец девятка съела не одно и не два, и люди это видели.

– Порою след остается даже в воздухе, – многозначительно бросил старый воин.

Сопровождали Верну лишь четверо телохранителей, одетых купцами, без мечей, но с большими ножами за цветастыми поясами.

– В воздухе? След?

– Тревожные вести с островов Субайнала, а также из горной страны.

Верна, только было собравшаяся опробовать плод кажуты с лотка торговца фруктами, замерла, не донеся яство до губ.

– За твоими бойцами по земле тянется след, и, кажется, мы наконец поймем, кто такой Маграб и все остальные…

Ворота и двери в крепостях, не так давно вынесенные напрочь, так и не восстановили, и дело оказалось не в чьем-то недосмотре. Запереть то, что запирается, – первейшая забота рачительного хозяина, тем более в боевой твердыне. Вышло просто до безобразия – не вставали двери и ворота в створы, хоть ты лопни. Штыри, загнанные в камень, быстро изъедала ржа, и они отчего-то вываливались из отверстий, будто кто-то выталкивал. Когда ворота навесить все же удалось, а штыри каким-то чудом остались нетронуты железной порчей, мастера облегченно вздохнули. Но несколько дней спустя громкий треск взбудоражил всю крепостную дружину – сбежавшись к воротам, люди изумленно раскрыли рты. Так бывает, когда дерево в срубе ведет и оно раскалывается, немыслимо изогнувшись. Но отчего изогнуло сухое и просмоленное дерево здесь, в крепости? Створ просел и выломал ворота? Нет, камень не просел. Тогда что?

– Здесь что-то не так, – шепнул Верне Ястам, кивая на выломанные ворота. – Говорят, на местах побоищ тоже много непонятного. Там, где прошлись твои молодчики.

– Посмотрим, – закусила губу.

Левая половина стены, та самая, на которой случилось побоище, сплошь поросла непонятным темно-сизым лишайником. Вроде и забот никаких – вырви да выброси – а не выходит. Как ни старались. Сизая плесень все равно появляется на месте, где девятеро бросили себе под ноги отряд защитников крепости.

Даже огнем жгли. Выгорит, пепел развеется ветром, а через несколько дней сизое пятно вновь наползает, будто остается на камнях кусочек ночи, не истребленный солнцем.

– Этого не должно быть, – прошептала Верна.

Ястам какое-то время молча обозревал сизый мох, пнул носком сапога, растер каблуком и задумчиво произнес:

– Очень странно.

Путь, которым девятеро при захвате крепости поднялись на третий уровень в обиталище колдуна, отметила непонятная сырость, будто камень изошел слезами. Булыжник под ногами крошился и осыпался, а там, где кончили свои дни ворожец и охранная дружина, почему-то не приживался огонь. Светильники гасли, дым падал на пол и стлался понизу на первый уровень, стекая по ступеням, ровно вода.

– Крепость долго не выстоит. – Старый оружейник покачал головой. – Через несколько лет начнет осыпаться и в конце концов превратится в груду камня.

– Такого не должно быть. – Верна оглядывалась на девятку, что спокойно, не сказать равнодушно, ходила по местам недавних боев и даже носом по сторонам не вела.

– Много случается такого, чего и быть на белом свете не должно.

– Я и сама сделалась толстокожая, – замерла перед входом в покои колдуна. Там властвовали сумерки, несмотря на погожий день снаружи. Пол, стены, потолок – все сочилось влагой, камень намок и потемнел, и никуда стало не деться от сизого мха, что устлал помещение, точно драный местами половик. Ступила внутрь и будто ополоумела. Светоч отчего-то потух, сердце бешено застучало – зубы стискивай, иначе выскочит, – в голове помутилось. Хоть на ногах осталась, а старого Жарасса, что смело вошел следом, и вовсе швырнуло наземь.

– Такого быть не должно, – прошептал оружейник уже снаружи, сидя под стеной и утирая испарину.

– Но ведь есть, – пожала плечами.

В деревне горцев рухнула старая конюшня, некогда ставшая полем битвы с разбойниками. Держалась многие годы, даваясь всесилию разрушения понемногу, по чуть-чуть, а тут рухнула вся. Целиком. Только пыль встала столбом. При расчистке завалов несколько глыб откатились не туда, куда рассчитывали, и пастухи надолго запомнят непредсказуемость камня.

– Субайнал, деревня… – Верна исподлобья косила на глыбы – все, что осталось от постройки. – «Золотая дорога», Бубенец…

– Горцы говорят: «злое место», даже собаки стороной обходят. Клянут во всем злые души разбойников.

– Такого не должно быть…

Оружейник промолчал.

Истекли долгие месяцы верной службы, подаренные саддхуту. Бейле-Багри удерживать не стал, хотя, наверное, очень хотелось. По княжеству поползли невероятные слухи о бедах и напастях, что приключаются в местах, где орудовал жуткий десяток. И хочется и колется. Посудина Одноглазого Чаха, взятая десятком с бою и подаренная саддхуту, просто развалилась на куски, и морякам пришлось вплавь добираться до берега, благо уйти успели недалеко. Слухи, сплетни, кривотолки…

– Когда уходите? – Ястам сопровождал Верну в прогулке по городу, одной из последних.

– Через день. Князь хотел золота отсыпать, да куда мне столько? Свое не успею потратить.

– Бейле-Багри не отпустит с пустыми руками.

– И не отпустил. Заставил набрать на торгу нарядов, какие понравятся, и расплатиться золотом из сокровищницы.

– Яркие наряды тебе больше к лицу, нежели кольчуга и штаны.

– Твоя правда, оружейник. Сама себе нравлюсь в платьях и сарафанах.

– Старый Жарасс будет скучать по прекрасной деве-воительнице.

– Эта дура тоже не раз всплакнет, вспоминая отеческую доброту мудрого воителя.

– Как будто и не было нескольких месяцев. За это время я видел столько, чего иным за всю жизнь не увидеть.

– Ты как будто хотел мне что-то сказать?

– Прекрасная Верна, дай, пожалуйста, старику еще один день. Я поделюсь надуманным на пристани в утро отплытия.

Урочным днем готовился к отплытию корабль, должный переправить Верну и девятерых на тот берег Теплого моря, в Кеофу. Жуткий отряд провожали только Ястам, Брачан – воевода Субайнальского похода и несколько парней, собственными глазами видевших девятку в бою. Бейле-Багри простился еще вечером накануне. Все было на лице правителя Багризеды: сожаление, досада, облегчение и недюжинная опаска. Означенные несколько месяцев – самый подходящий срок, ни к чему носить против сердца острый нож, того и гляди, отточенный клинок вопьется в плоть. Кто знал, что слова этой пшеничноволосой девы окажутся настолько правдивы, что потом станет жутко от подобной истины?

Брачан и остальные дружинные, соратники по Субайнальскому походу, сопли по земле не возили, коротко попрощались, рук, впрочем, девятерым не подали. Побоялись. Жутковато после сизой плесени. Даже в глаза посмотрели коротко, мельком. Верна помнила собственный озноб, что заколотил нутро, едва оказалась посреди телохранителей. Потом привыкла, этим же в новинку.

– Доброй дороги, благородная дева. – Оружейник обнял как родную. – Пусть наши боги с рук на руки передадут тебя в целости и сохранности вашим богам! Доведется ли еще свидеться? Чувствую, в дружине Баграза, небесного воеводы, уже готовят для меня резвого скакуна.

– Не торопись туда, мудрый Ястам. – Верна чмокнула Жарасса в нос. Хотела было поцеловать в щеку, но старик до самых лучистых глаз зарос густой седой бородой. – По ту сторону моря одна непутевая дуреха до самой смерти сохранит в душе теплые воспоминания об оружейнике-воине.

– Не знаю, что уготовано тебе судьбой, но простой твою дорогу никак не назовешь. Не ведаю причин, заставивших надеть доспехи и взять в руки меч, но уверен, они оказались более чем вескими.

Верна лишь кивнула. Бывалый воин проницателен. Теперь замысел отца проступил явственно, весь целиком. До того не подозревала, отчего буквально силком заставил взять в руки меч и надеть кольчугу. Ну заставил и заставил. Говорил, дескать, сына боги не даровали, а ждут в будущем тяжкие испытания, какие не выпадают обычным девчонкам, вот и должна превзойти науку выживать. Пояснять не стал. Какие испытания? Нападать будут, что ли? Мать плакала молча, в платок, не делая попыток защитить дочь, хотя обычно грудью вставала, словно квочка над цыпленком. Наверное, родители все проговорили заранее. Ох, женишок, женишок!..

– Я долго размышлял над увиденным и вот что хочу тебе сказать, благородная дева. – Оружейник нахмурился. – Тот сизый мох в крепости, случай с воротами, которые неведомая сила вырвала из створа, гаснущие светочи в покоях колдуна, дым на полу, старая конюшня в горах… Всего этого не должно было случиться.

– Но случилось.

– И только по одной причине. – Старик умолк и покосился на девятку, стоявшую чуть поодаль. – У этих странностей есть хозяева… которых тоже не должно быть под солнцем и луной.

Верна прикусила губу. Не должно быть под солнцем и луной? Как все просто, лишь разуй пошире глаза да перестань жалеть сама себя! И ведь билась в темечке шальная мысль, долгое время билась, но придавили ее бабьи страдания, не дали восстать в полный рост.

– Помнишь меч Маграба? Долго мы с тобой гадали, чьим клинком орудует этот умелец, так ничего и не придумали. Теперь знаю. Это его меч. Все странности друг за другом находят свое объяснение, и недостающие кусочки головоломки встают на место. Маграб явился оттуда же, откуда после долгого забвения появился меч.

Верна исподлобья выглянула на старика.

– Но ведь… им обоим, выходит, более двухсот лет!

– То, чего не должно быть, оставляет следы, которых тоже не должно быть. Как ты нашла этот удивительный десяток?

– Жених приставил. Дабы ничего со мной до свадьбы не случилось.

– Неужели силой гонят? Ведь не хочешь замуж.

Осеклась на полуслове. В душу глядит оружейник?

– Откуда знаешь?

– Хотела бы замуж – не стала соваться в каждую рубку. Зачем в драки лезешь?

– Не скажу, – надула губы, отвернулась.

– Думала сгинуть и не ходить замуж? Да не получилось? Не удалось извести охранный десяток? Куда только не совалась – под мечи, под топоры, под стрелы, под колдовские чары, – не вышло?

– Не вышло.

– Помнишь, как из-под земли выбрались?

– Помню.

– Нет под землей для них загадок, потому и выбрались. Хотела было спросить «почему», да язык прикусила. Уж больно страшно произносить это вслух. Старик усмехнулся.

– И больше ничем помочь тебе, благородная дева, старый оружейник не может. Одно знаю: воитель, которому под силу снарядить для охраны невесты подобный отряд, не прост, весьма не прост. Будь осторожна.

– Не буду. – Верна обреченно махнула рукой. – Все равно помереть не дадут. Прощай, мудрец.

– Мудрец восседает во дворце саддхута, днем сочиняет стихи, а ночью считает звезды. – Жарасс лукаво подмигнул. – Я всего лишь забияка, чудом доживший до седых волос. Ну ступай, сходни вот-вот уберут.

Долго махала Ястаму, стоя на корме, потом берег подернуло знойным маревом, очертания кораблей расплылись, и только узкая черта земли осталась у дальнокрая.

Удивительные месяцы, жуткие месяцы. Видела братцев-князей на веслах саддхутовой ладьи; в потасовке у заброшенного рудника в дружине Кабена приметила Многолета, Зазнобиного ухажера, что выжил в Бубенце. Странно устроена жизнь – в Бубенце выжил, да попался на зубок девятерым. Многое видела, а нужное мимо глаз прошло. Придется замуж идти, как ни крути. А если броситься в море? А если полоснуть себя по горлу? Успеют вмешаться? Даже пробовать не стала, что-то внутри подсказало – Безносая пройдет мимо, ровно не заметит. Будто и нет человека, отдающего концы.

С тоски который раз перебирала обновки, купленные в полуденных землях, и пальцы, словно по наитию, ухватили тесьму для волос. Ту самую, что оставила Гарька на поляне перед уходом. Последняя из трех подаренных вещей, от которой тянулась вдаль еле видная красная полоса, что другие, впрочем, и не увидят.

– Где Гарька, там и Безрод, – прошептала Верна и покосилась на свой десяток. Парни занимались кто чем – точили мечи, сидели недвижимо, будто спали, только не оставляло ощущение внимательных глаз, кожа будто свербела. – Он единственный сможет. Сивый единственный сможет…

Больше не выпускала тесьмы из рук, и стоило закрыть глаза, как все подергивалось непроглядной дымкой, и единственное цветное пятно резало туманную серую пустошь – ярко-красная полоса, убегающая к полуночному дальнокраю.