ГЛАВА 3

Дорога из Райнэ в Депри, где я должна была пересесть на транспорт до Лазоревой Бухты, занимала три дня, и в начале путешествия я не считала это проблемой, ведь каждое лето я ездила домой, а добираться в Уин-Слитт было куда дольше — почти седмицу. Но скоро мне стало ясно, насколько путешествие в дилижансе отличается от поездки в собственном экипаже. Никаких остановок, кроме запланированных по расписанию. Обед — в дешевом трактире при станции. Времени на него отводилось совсем немного, поэтому пришлось заказывать то, что уже готово, а не то, чего хотелось бы. После обеда снова тронулись в путь. Бесконечная дорога. Ни прилечь, ни освежиться, ни сменить одежду. Показавшиеся поначалу удобными сиденья превратились в пыточные устройства, а от несмолкаемой трескотни дэйны Беатрис у меня, как и ожидалось, началась мигрень. Потом был ужин в таком же убогом заведении и ночь, в течение которой мы все так же ехали, и к скрипу рессор и окрикам кучера добавился новый звук — храп моей соседки.

На следующий день я чувствовала себя совершенно разбитой и искренне завидовала безмятежно спящему мужчине. Как и вчера, наш попутчик дремал, спрятавшись под шляпой. На недолгих стоянках дэйна Беатрис пыталась вовлечь его в беседу, но он ограничивался короткими невнятными ответами, а едва заняв свое место, прятался под широкими фетровыми полями, и я оставалась единственной жертвой общительной дамы.

К полудню, когда я знала по именам не только всех родственников соседки, но и трех ее кошек, наше общество пополнилось еще одним пассажиром. Маленький тщедушный человечек в потертом сюртуке устроился рядом со спящим дэем. Из багажа у него был лишь старый кожаный портфель вроде тех, в которых носят бумаги чиновники, и я решила, что он, скорее всего, стряпчий, едущий по делам куда-то не очень далеко. Но так это или нет, узнать не удалось. В разговор человечек не вступал, а стоило дэйне Беатрис открыть рот, чтобы расспросить его о чем-то, состроил такую скорбную мину, что женщине стало неудобно еще раз к нему обратиться.

Около двух часов мы прибыли в Велсинг, самый крупный город на всем пути следования до Депри. Здесь и трактир был получше, и времени на стоянку, в связи со сменой лошадей, выделили больше. Пообедав, я с удовольствием прошлась по широкому мощеному двору, а после вернулась в дилижанс, чтобы до отправки успеть насладиться отсутствием тряски и дэйны Беатрис. Вслед за мной в экипаж кряхтя забрался наш «соня», вытащил из внутреннего кармана небольшую флягу, сделал несколько глотков и вновь погрузился в блаженную дрему. Никуда не выходивший кислолицый человечек неодобрительно покосился на соседа и отодвинулся подальше, словно бесценное сокровище прижав к груди портфель.

— Места есть? Прекрасно! — Дверца приоткрылась, и внутрь заглянул прилично одетый молодой человек.

Постоял на подножке, беглым взглядом оценив салон дилижанса и пассажиров, и крикнул кому-то:

— Унго, займись багажом.

После этого вновь обернулся к нам:

— Почтенные. — Спящий дэй в ответ чуть приподнял шляпу и снова надвинул ее на лицо, а тот, которого я приняла за стряпчего, привычно скривился. — Дэйни. — Я вежливо кивнула. — Надеюсь, наше общество не станет вам в тягость.

Думаю, что не станет. Впечатление вновь прибывший производил неплохое: хорошие манеры, приятная внешность. Когда он присел напротив, потеснив кислолицего, я, рискуя показаться неприлично любопытной, рассмотрела его получше. Молодой, не старше тридцати, худощавый, но отнюдь не хлипкий. У него было смуглое, чуть удлиненное лицо, которому прямой тонкий нос с горбинкой придавал несколько хищное выражение, и серьезные серые глаза. Темно-русые, слегка вьющиеся волосы незнакомца, длиною чуть ниже плеч, были аккуратно собраны на затылке черной, под цвет дорожного платья, лентой; в левом ухе блестела маленькая бриллиантовая капелька-серьга.

Вернувшаяся в дилижанс дэйна Беатрис расцвела от счастья, увидев нового попутчика, и плотоядно улыбнулась, почуяв в нем очередную жертву. Но не успела я посочувствовать незнакомцу, как дверца экипажа отворилась и моя соседка, уже открывшая рот, в ужасе отпрянула и взвизгнула, прижав к лицу кружевной платочек.

Было бы чего пугаться: всего лишь темнокожий человек.

— Святые мощи! — запищал человечек с портфелем, не оценив приветливой улыбки уроженца южных островов. — Куда лезет эта обезьяна?

— Что вы сказали? — медленно развернулся к нему новый сосед.

Тут уже и мне стало страшно: в голосе мужчины звучала неприкрытая угроза, на скулах заходили желваки, а пальцы сжались в кулак. Не дошло бы до рукоприкладства.

Но ситуацию спас темнокожий:

— Я только хотел сказать, что погрузил багаж, дэй Джед. Я поеду с кучером.

— Но, Унго…

— Все хорошо, дэй Джед. Приятного путешествия.

Он закрыл дверцу, и я с облегчением вздохнула: скандала не будет. Но, взглянув на мужчину напротив, почувствовала себя неловко. Хозяин вежливого тайлубийца больше не улыбался, лицо превратилось в каменную маску, а взгляд обжигал холодом. Вряд ли дэйна Беатрис теперь решится с ним заговорить.

Тупые ограниченные людишки!

Я с трудом сдержал готовый вырваться из горла рык.

Что возомнила о себе эта жирная корова с накладными буклями? Сколько спеси на дряблом лице! И это при древнем платье с застиранными манжетами и бусах из цветного стекла. Провинциальная мещанка, строящая из себя недовольную аристократку. Лучше бы на стоянке воспользовалась водой и мылом вместо того, чтобы поливаться дешевыми духами — воняет теперь потом и фиалками. Обмахивается платочком, разгоняя по душному салону этот жуткий запашок.

Да и этот, с портфельчиком, ей под стать. Жалкий крысеныш: такие же, как у помоечного грызуна, бегающие глазки и жидкие усики. Только наряд выдает в нем мужчину, а во всем остальном — мерзкая, визгливая крыса!

Второй мой попутчик, сбитый седовласый человек лет шестидесяти в сером костюме, словно перешитом из гвардейского мундира, мирно спал. От него пахло бренди, а значит, сон будет долгим и крепким. И это радует — хоть кто-то в этой компании не станет меня раздражать. Ну и еще девица, сидящая рядом со старой коровой — миловидная рыжеволосая особа лет восемнадцати. Поначалу принял ее за родственницу жирной грымзы (в столь юном возрасте редко путешествуют в одиночку), но скоро понял, что ошибся. Во-первых, к счастью для девушки, никакого внешнего сходства, а во-вторых, одета она была не в пример лучше толстухи: скромное темно-зеленое платье, явно новое и недешевое, туфельки с серебряными пряжками, а в маленьких ушках — настоящие сапфиры, как раз под цвет больших голубых глаз хозяйки. Исходя из такого контраста в нарядах, я сделал вывод, что дамы не только из разных семей, но и из разных сословий.

При других обстоятельствах я не упустил бы возможности завязать беседу с хорошенькой попутчицей, но теперь, после этих недовольных воплей…

Я злился на неотесанных людишек, а на самом деле злился на себя: идея ехать дилижансом принадлежала мне. Унго предлагал подождать день-два, все обдумать и нанять экипаж до Алвердо. Так нет же! Я хотел отправиться немедля. Послал его на станцию, узнал расписание, подсчитал, что так доберемся и быстрее, и дешевле. Будто бы деньги были проблемой! Обрек товарища трястись на козлах, а сам теперь вынужден любоваться на старую корову и вдыхать аромат фиалок, пота и бренди.

— Многобожцы, демонопоклонники, — пробормотал себе под нос крысеныш. — Тьмы порождения. Лица их черны, как и души, — так Создатель метит врагов человеческих.

Не знаю, что спасло его от удара по бледной вытянутой физиономии. Я уже сжал кулак, но сдержался. Вместо этого громко спросил:

— Откуда, интересно, у вас подобные сведения, милейший?

Я ожидал, что он не осмелится продолжить разговор, но человечишка встрепенулся.

— Книги священные о том ведают! — выдал он с пафосом.

Я расслабленно откинулся на спинку: делать мне больше нечего, как связываться с религиозным фанатиком. Но от ответа не удержался:

— Не помню, чтобы в Великой Книге упоминалось о темной сущности тайлубийцев.

Крысеныш из бледного сделался багровым.

— Неучи ныне поучают! Невежды, зримого не зрящие! В древние времена Великая Книга писалась святыми людьми. В древние! Откуда было знать тогда про отродье темнолицее, когда острова южные только двести лет как известны просвещенному миру?

— Вообще-то уже двести пятьдесят, — поправил я, начиная забавляться этим разговором. — Но не в этом дело. Текст Великой Книги, как всем известно, внушил писцам сам Создатель. Так неужели Творец наш во всезнании своем и всемогуществе не смог бы предусмотреть такой вещи, как открытие южных земель и встречу с темнокожим народом? Вы уж думайте, милейший, на кого напраслину возводите.

Человечишка нервно заерзал, воздел очи горе и забормотал какую-то молитву.

— Святотатцы всюду, Создателя поносящие, — пожаловался он кому-то, сидящему на крыше дилижанса. — Тексты святые коверкают, истину с грязью мешают.

— Вот и я о том же, — усмехнулся я.

— Читаете, да не понимаете, — не унимался крысеныш. — Слова видите, а суть их мимо сердец ваших проходит.

— А мне кажется, дэй верно объясняет, — несмело подало голос юное рыжеволосое создание. Я и не заметил, что обе дамы с интересом прислушиваются к нашей перепалке. — Создатель всех своих детей любит одинаково, независимо от цвета кожи.

— О-о-о! — скорбно взвыл горе-проповедник. — Всяк ныне горазд толковать замыслы Создателя! И женщина, вместилище пороков, осмеливается говорить, словно не велел Творец ей молчаливо внимать беседам мужей!

Кто-то явно переусердствовал с чтением древних писаний — таких высокопарных речей и от священнослужителей не услышишь.

— Женщинам непозволительно лишь проповедовать в храмах, — обиделась девушка. — Плохо вы читали святые книги.

— И правда, милейший, где вы изучали богословие? — поинтересовался я. — В столичном университете вам в голову вряд ли вбили бы столько дури.

— Можно подумать, сами вы там учились, — оставив церковный слог, буркнул человечишка.

— Целых три года, — похвастал я, радуясь, что образование в кои-то веки пригодилось. — И богословие у нас по вторникам читал отец-предстоятель Винольского собора.

— Так вы теолог? — оживился крысеныш.

— Я изучал право, но богословие…

— Право? — скривился он. — Теперь понятно.

— И что же вам понятно? — сурово спросил я, услышав в его голосе злобное пренебрежение.

— Юристы все — приспешники Тьмы! — ляпнул он и тут же испуганно сжался.

Но я лишь рассмеялся: глупо спорить с умалишенным.

Не дождавшись затрещины или грозной отповеди, человечек осмелел, расправил плечики и выпятил тощую грудь:

— Адвокаты, нотариусы, судии земные — все сплошь Тьмы служители для глумления над честными людьми Мун посланные.

В отдельных случаях с ним можно было согласиться.

— Души у них черные, как и у островитян черномордых. Хуже только оборотни, твари богомерзкие, блудницами человеческими от семени волчьего рожденные!

Всему есть предел, и крысеныш завизжал, когда мои пальцы сомкнулись на его шее.

— Заканчивали бы вы проповеди, милейший, — прорычал я ему в лицо, не скрывая удлинившихся клыков.

— Что вы себе позволяете, юноша? — заверещала жирная старуха.

Рыженькая молчала. Как мне показалось, она не возражала бы, если бы я придушил и ее соседку. Но убивать кого-либо не входило в мои планы, и я выпустил вяло трепыхавшееся тельце мгновенно вжавшегося в угол человека, дав себе зарок сойти на первой же стоянке.

Воцарившееся вслед за этой сценой молчание нарушал только скрип рессор, редкие окрики кучера и храп моего соседа слева, не проснувшегося даже от визга толстой дуры. Крысеныш забился в угол, отгородившись портфельчиком, старушенция открыла коробку с рукоделием и копалась теперь в спутавшейся пряже, время от времени бросая на меня сердитые взгляды, а ее молоденькая соседка отвернулась к окошку, старательно изображая, что любуется тянувшимися вдоль дороги полями. Мне вдруг подумалось, что этот дилижанс — уменьшенная копия Вестолии. Аристократы и простолюдины, недовольные и равнодушные, люди и метаморфы. На козлах восседает ее величество Элма и правит лошадками-парламентом: порой отпускает поводья, но, если тем вдруг взбредет повернуть не туда, берется за кнут. Так и едем. Фанатики-человеколюбцы жмутся по углам, как наш крысеныш, но час от часу выбираются, показывают зубки: расклеивают по городам листовки с призывами изничтожить «волчье семя», пишут в бульварные газетенки мерзкие клеветнические статьи о кровавых обычаях оборотней, о каких-то загрызенных девственницах и сожранных младенцах. Когда крысы сбиваются в стаи, их деятельность уже не ограничивается бумагомарательством. Тогда они устраивают погромы, сжигают дома, убивают. Волк сильнее крысы, но если волк один, а крыс много…

Нет, меня все это не затронуло. Там, где я жил, в обществе, в котором вращался, мое происхождение не вызывало суеверного ужаса. Со времен объединения Вестрана и Олии прошло уже более пятисот лет. И все эти годы люди и метаморфы живут в мире. И больше выгод от этого мира получили именно люди. Дети Снежного Волка открыли им путь в предгорья, богатые рудами и драгоценными камнями. Наши шаманы поделились с человеческими магами тайными знаниями. Не всеми, конечно. Да и людей невозможно обучить всем нашим секретам — кое-что подвластно лишь истинным волкам. Как Волчьи Тропы, например.

…Стучит бубен, звенят струны, тихо и нежно вступает свирель. Голоса людей сплетаются с зазывным воем стаи…

Улыбка помимо воли коснулась губ. Возможно, мне уже никогда не повторить этот путь, но однажды я смог. Я прошел!

По легенде, Великий Предок даровал своим детям способность прокладывать путь сквозь пространство, чтобы в минуту опасности волк мог возвратиться домой, под сень древних андирских сосен. В детстве я, свято веря в это, множество раз пытался отыскать Тропу, чтобы избежать справедливой расплаты за шалости. И один раз мне это удалось. Кажется, это была разбитая ваза. Так глупо, но я действительно испугался. Отец был строг со мной всю седмицу: я не слушал учителей, пролил чернила на какую-то ценную книгу, поджег траву за конюшней. Мне угрожали монастырской школой, если что-то подобное повторится. И тут эта ваза. Помню, как вжался в угол, понимая, что из столовой мне не сбежать. А за дверью уже слышалась тяжелая поступь отца… Потом Ула отыскала меня в лесу на склоне Паруни, зареванного, перепачканного грязью, но невероятно счастливого от того, что мне все-таки удалось пройти по Тропе под древнюю песнь шаманов. Когда нэна вернула меня домой, о злополучной вазе и монастырской школе даже не вспомнили…

После нэна сделала мне путеводитель: отполированный кусочек андирской сосны висел у меня на груди на кожаном шнурке уже лет двадцать, но я так и не решился им воспользоваться.

Наши шаманы открывают Тропы некоторым из людей. За деньги — для состоятельных путешественников, желающих сэкономить время. Или выполняя долг перед нашей общей родиной: дороги духов не раз выручали вестольскую армию во время войн, обеспечивая внезапное нападение или безопасное отступление.

Еще у нас была уникальная рецептура целительских и косметических снадобий, неизвестные до того людям свойства некоторых камней и минералов… Да много еще чего!

В таких обстоятельствах люди должны были осознавать преимущества от союза с метаморфами, и большинство, разумное большинство, ничего не имело против мирного сосуществования. Но, увы, и неразумных хватало.

Для меня это были странные мысли: я редко задумывался о политике, а в последние годы меня вообще мало что интересовало, кроме алмаза. Но эти рассуждения незаметно увлекли. Я вспоминал историю и право, отчеты с заседаний совета и прочитанные от нечего делать газетные статьи. Думал, кому лучше живется: метаморфам, осевшим в человеческих городах и поселках, или тем моим собратьям, что остались в лесах на склонах Ро-Андира. Впервые, наверное, задумался о нашей природе. Кто мы? Люди, оборачивающиеся волками, или волки, иногда принимающие людское обличье?

Погрузившись в размышления, я не заметил, как посерело небо за окошками дилижанса и потемнело внутри. Видимо, я задремал, не прерывая дум, но бдительности не утратил, и когда справа зашевелилась, а после кинулась на меня темная тень, успел отбить руку с блеснувшим в слабом свете клинком. Но сделал это не совсем удачно, и метивший в грудь нож, описав короткую дугу, вонзился мне в бедро. От боли я вскрикнул, а в следующий миг уши заложило от визга толстухи. Орала она так, словно это ее режут. Хвала Создателю, воздуха ей хватило ненадолго, и в дилижансе вдруг сделалось до жути тихо.

Произошло все так быстро и неожиданно, что в эти мгновения я ничего больше не предпринял, лишь смотрел ошарашенно на торчавший из ноги нож, а потом поднял взгляд на застывшего рядом крысеныша. Едва не убивший меня человек счастливо улыбался, а маленькие глазки горели фанатичным огнем.

— Смотри! — ликовал он, указывая пальцем на нож. — Это — серебро! Орудие против тварей, тебе подобных!

На вытянутом лице застыло выражение томительного предвкушения: очевидно, от освященного металла моя плоть вот-вот должна была истлеть, и я рассыпался бы прахом.

— Смотри, — в тон безумцу произнес я, демонстрируя кулак. — Вот орудие против подобных тебе.

Прямой удар в челюсть отправил агрессивного идиота в обжитый им угол.

Старуха снова завизжала, и в этот раз ее крики были услышаны снаружи — дилижанс остановился, и обе дверцы практически одновременно распахнулись. С одной стороны внутрь заглянул недовольный незапланированной остановкой кучер, с другой — обеспокоенный шумом Унго. Крысеныш, которого мой кулак должен был надолго утихомирить, вдруг выскочил из кареты. Сбив возницу с ног, он побежал в сторону тянувшегося вдоль дороги высокого забора, с прытью, свойственной больше кошкам, чем крысам, вскарабкался на ограду и исчез.

— Держите его! — запоздало выкрикнула моя юная попутчица.

— Нет нужды, дэйни, — ответил ей мужской голос.

Я обернулся и с удивлением понял, что принадлежит он всю дорогу проспавшему дэю. Для человека, регулярно прикладывавшегося к фляге с бренди, тот выглядел невероятно трезвым и спокойным.

— За забором — усадьба Мэвертон, — пояснил он. — Самые вкусные яблоки в Вестолии. И самые злые собаки. Далеко не уйдет.

— Собаки? Какой ужас! — схватилась за сердце старая корова и заработала пару уничижительных взглядов — от меня и от рыжеволосой соседки.

Нож все еще торчал из моей ноги. Пока его не выдернули, крови было немного, но долго так продолжаться не могло. Свыкнувшись с болью, я лихорадочно вспоминал, брал ли в дорогу бинты и какие-нибудь снадобья.

— Кто бы мог подумать, что он так не любит юристов, — задумчиво пробормотала сидевшая напротив девушка.

— Молчали бы вы, вместилище пороков, — огрызнулся я. — И радовались, что не на вас обрушился праведный гнев.

Конечно, она была ни в чем не виновата, и мне тут же стало неловко за вызванную болью вспышку раздражения. А девушку мои слова, кажется, не на шутку испугали — верно, представила себя с ножом в… где-нибудь. Но она быстро взяла себя в руки.

— Позвольте взглянуть на вашу рану.

— Что за странные желания для столь юной особы? — отмахнулся я и повернулся к ждавшему то ли объяснений, то ли указаний Унго. — У нас есть…

— Я вам не юная особа! — вспыхнула рыженькая. — Я — целительница!

— Замечательно. У вас есть бинты?

— Есть. Но прежде рану нужно обработать.

— Спиртом? — оживился мой сосед.

— Нет, чистого спирта у меня нет, но есть настойки…

— Подойдет.

Так ничего и не понявший кучер топтался у открытой дверцы, и я попросил его отойти и не загораживать свет: в вечерних сумерках его было немного.

— Сана, милая, вы же не станете… — округлила глаза старуха.

— Да, Сана, не стоит. Я сам.

Девица обиженно фыркнула, открыла сумку и подала мне несколько салфеток.

— Зажмете рану.

Приготовила узкую бутылочку с плескавшейся внутри коричневатой жидкостью.

— Я сам, Унго, — перебил я хотевшего что-то сказать тайлубийца.

Закусил воротник и резко выдернул нож. Ногу прожгло болью до кости, а штанина тут же сделалась влажной от крови. По совету целительницы я прижал к ране салфетки.

Организм метаморфа в несколько раз быстрее человеческого восстанавливается после подобных повреждений, и меньше чем через минуту я перестал ощущать пульсацию текущей крови. Осталось продезинфицировать рану и наложить повязку: пока поверх одежды, а после она уже не понадобится.

Я взял из рук девушки бутылочку и тут же выплеснул жидкость на рану…

О-у! Глаза полезли на лоб, а в дилижансе запахло маринованным мясом.

— Ой! — испуганно прикрыла ладошкой рот рыжая. — Кажется, это не настойка…

— А что? — выдавил я.

— Уксус. Для улучшения аппетита…

Аппетит у меня действительно улучшился: так и вгрызся бы в нежную девичью шейку.

Седовласый протянул мне флягу, и я с благодарностью отхлебнул обжигающий напиток.

— Так что делать-то? — наконец спросил кучер.

— Как — что? — вызверился я на него. — Ехать! Остановишь у ближайшего трактира.

— Давайте я вас перевяжу, — тихо предложила лжелекарка.

— Избавьте, — рявкнул я. — Мне дорога эта нога, она досталась мне от родителей. Хотелось бы сохранить.

Унго сел рядом, и визгливая старушенция в этот раз не осмелилась и рта открыть.

Снова я все напутала! Нужно было подписать склянки. Или хотя бы понюхать, что в бутылочке, прежде чем давать ее раненому. Права дэйна Алаисса, нельзя мне людей лечить. Хорошо хоть дар не применяла — и так смотрит на меня как на злейшего врага, а если бы у него в довесок к ране рога выросли или борода… Хм, пошла бы ему борода? Нет, вряд ли.

— Очень интересно. — Пожилой дэй уже не спал и сейчас вертел в руках оттертый от крови нож. — Похоже, наш сбежавший друг принадлежит к ордену Спасения. Видите клеймо?

Он показал оружие пострадавшему.

— Что за орден? — заинтересовался тот.

— Фанатики. Официально их организация не является незаконной, но проповедовать в столице ее адептам запретили.

— А что именно они проповедуют?

— Ну, вы же слышали. Радеют за чистоту крови и помыслов, призывают изживать метаморфов, забивать камнями блудниц, топить ублюдков… Поголовье юристов, очевидно, тоже решили проредить.

— Я не юрист, только изучал право.

— А я в юности изучал куртуазную литературу, — пожал плечами почтенный дэй. — Но вот уже двадцать лет служу в судейской управе. Карл Мэвертон, судья округа.

— Мэвертон? Так значит, то была ваша усадьба?

— Да. Планировал там же сойти. Но теперь доеду с вами до города, оповещу стражу и прихвачу с собой пару молодчиков: убивцу вашего в садах поймают, будьте спокойны, но не с челядью же его в тюрьму отправлять?

— От меня понадобятся какие-то свидетельства? — В голосе молодого человека слышалось недовольство.

— Очень торопитесь? — понял судья. — Не переживайте, задержим дилижанс на время составления протокола, а опознание я уж сам проведу.

— Вы разве его рассмотрели?

— Думаете, нет? — усмехнулся седовласый, на миг надвинув на лицо шляпу.

В таком виде мы наблюдали его почти два дня. А он наблюдал за нами и только притворялся спящим. Зачем? Чтобы дэйна Беатрис не приставала к нему с разговорами? Эх, а я о такой простой уловке и не подумала.

— Нужно будет передать нож магам из отдела дознаний, — продолжал судья. — Возможно, на нем не только ваша кровь.

Дальше мужчины стали переговариваться шепотом, а дэйна Беатрис, тоже шепотом, но нарочито громким, стала рассказывать мне, сколько страху она натерпелась в недавнем происшествии и как теперь у нее «колет в груди».

— Дать вам сердечных капель? — предложила я, подумав, что, если один раз напутала, могу сделать это снова и напоить трещетку снотворным. Или слабительным.

Но, к моему сожалению, от лекарств она отказалась.

Еще не успело стемнеть, как мы въехали в какой-то городок. Остановились у небольшого трактира. Раненый — слуга называл его «дэй Джед» — велел сгрузить багаж и снял тут комнату, сказав, что дальше с нами не поедет. И опять зло на меня посмотрел. Но аппетит мне это не испортило, и пока дожидались представителей от законников, я заняла столик в углу зала, заказала себе суп со спаржей и успела съесть его до того, как рядом уселась дэйна Беатрис. Женщина потребовала свиных ребрышек с капустой и принялась, обгладывая кости, рассказывать, что после пережитых потрясений ей и кусок в горло не лезет.

— А такой на первый взгляд приличный дэй, — сетовала она. — С портфелем. Сразу видно — ученый. И говорил так ладно.

По мне, так он нес полную чушь, да и жалеть нужно было не его, а пострадавшего молодого человека. Рана глубокая. Да еще и уксусом прижженная…

Приняв решение, я вынула из сумки баночку с заживляющей мазью. Открыла крышку, понюхала, убеждаясь, что на этот раз не ошиблась, и… вернула баночку в сумку. Что я ему скажу? Извинюсь? Хорошо, извинюсь. Это же было досадное недоразумение, я была напугана, нервничала.

Я достала мазь и поднялась из-за стола.

— Присмотрите за моей сумкой, дэйна Беатрис. Я скоро вернусь.

На счастье, в коридоре мне встретился тайлубиец — Унго, кажется, — и я узнала, в какой комнате остановился его хозяин. Дошла до нужной двери, постучала. Из комнаты что-то ответили, и я подумала, что можно войти.

Мужчина стоял спиной к входу, и первое, что бросилось мне в глаза, — отпечаток волчьей лапы на лопатке. Оборотень. Точнее, метаморф. Дейна Алаисса говорила, что называть их оборотнями — дурной тон. Так вот почему тот фанатик заговорил о серебре! Но это все — суеверия. Конечно, метаморф умрет, если пронзить его сердце серебряным клинком или осиновым колом, только кто б от этого не умер?

Дэй Джед обернулся, и я увидела длинный белый рубец на его плече. Всего один. Значит, он единственный ребенок в семье. Помню, когда мы изучали метаморфов, меня возмутил этот дикий обычай царапать собственных детей. Да-да, это родители их так метят, ведь только от когтей и зубов сородича у оборотня останется шрам, а все другие раны заживают без следа. И сегодняшняя наверняка уже затянулась…

И только тут я поняла, что вижу все это потому, что он раздет. Не полностью — длинные подштанники, одна штанина которых была порвана и испачкана кровью, он пока снять не успел, — но все же ситуация сложилась неловкая.

— О моя спасительница! — нимало не смутился мужчина. — Нашли в запасах банку горчицы и пришли закончить с маринадом?

— Я принесла вам целебную мазь, — промямлила я, опуская глаза.

— Благодарю, — холодно произнес он. — Обойдусь без ваших снадобий.

— Понимаю. У метаморфов ускоренная регенерация, я знаю. Но это смягчит обожженные участки… после уксуса. Мне так стыдно за свою оплошность…

— Не стоит извиняться, — оттаял он. — Такое бывает. И, в свою очередь, простите меня за ту вспышку гнева. Давайте вашу мазь.

Я протянула ему баночку. Оборотень открыл ее, принюхался и вдруг расхохотался.

— Сана… Вас ведь так зовут?

— Милисента. Сана — это сокращенно. Милисента — Сента — Сена — Сана…

— Странная логика, — передернул плечами он. — Но позвольте все же узнать полное имя.

— Зачем?

— Понимаете ли, дэйни, — ухмыльнулся он так, что стало видно выдающиеся сильнее, чем у обычного человека, клыки, — наша жизнь полна неожиданностей, и не всегда приятных. Может статься, однажды я буду серьезно ранен, намного серьезнее, чем теперь, и ко мне пригласят целительницу. Так вот, даже находясь на смертном одре, прежде чем впустить лекарку, я поинтересуюсь, как ее зовут. И если мне назовут ваше имя, велю сразу послать за исповедником.

— Что? — вспыхнула я.

— Вы — самая бездарная целительница из всех, кого я когда-либо встречал, — отчеканил он.

— А вы… вы… Грубиян! Наглец и… И бескультурный человек… метаморф! У вас в комнате дама, а вы как ни в чем не бывало расхаживаете перед ней в грязных подштанниках!

— Ах да. Простите. Сейчас же переоденусь.

Угол комнаты ограждала старая ширма. Мужчина скрылся за ней, прихватив что-то со стоявшего у окна стула. Пока он там возился, в комнату вернулся тайлубиец и нерешительно остановился на пороге, увидев меня, притопывающую от раздражения.

— Так лучше? — спросил, выходя из-за ширмы, оборотень.

Я обернулась на голос, не веря, что можно было переодеться за такое короткое время. Но волку это удалось. Теперь на нем были… чистые подштанники.

— Вы невыносимы!

— А я и не заставляю вас терпеть мое общество, дэйни.

Залившись краской, я кинулась к двери.

— Мазь не забудьте, — крикнул он вслед.

— Оставьте себе, — бросила я и хлопнула дверью.

Унго смотрел на меня с осуждением.

— Да, я грубый, неотесанный волк, — согласился я. — Девушка пришла извиниться, а я чуть до слез ее не довел. Но ты только посмотри, чем она собиралась меня намазать!

Тайлубиец, помня об уксусе, осторожно приоткрыл крышку протянутой мной баночки и принюхался.

— Ореховое масло? — удивился он.

— Вот именно! Похоже, у дэйни талант отнюдь не целителя, а кулинара. И оборотень в пикантном маринаде — ее главное блюдо.

Масло было свежее и вкусное: я отковырнул немного пальцем и с наслаждением рассосал.

— А закажи-ка чай. И узнай, пекут ли тут вафли.

Не пропадать же добру!