Макс поперхнулся коктейлем и фыркнул, обрызгав столик:

– Шуточки у тебя, Чавдарова!

– Это не шуточки! – сердито возразила Маришка.

Макс скорчил ужасную рожу и объяснил:

– Мне противно.

«Ну и дурак!» – хотела сказать Маришка.

Однако подумала и не стала ничего говорить. В конце концов, Макс – натурал, и ему должно быть противно.

– Да уж, – пробормотал Дюха, – умеешь ты озадачить. И что, предполагается, что мы будем жить в одном доме с этими…

Макс подсказал – с кем. Слово было неприличное, но верное.

– Вот именно, – кивнул Дюха.

– Да нужны вы им, – отмахнулась Маришка и откинулась на спинку стула. Голова у нее слегка кружилась. – Помечтайте!

До Владивостока было два часа на машине, а на электричке – все четыре, это не считая пути от дома до станции. Вот и получалось, что удобнее всего было поселить парней там же, в особняке. Маришка прекрасно понимала, что Орнольф от этой идеи не в восторге, не говоря уже о Пауке, который скрипел зубами при одной мысли о чужих людях под его крышей. А теперь вот и Дюха против.

Кто дергал за язык рассказывать им о том, что Альгирдас с Орнольфом… ну, в общем, то самое слово, которое Макс сказал? Как так вышло, что она растрепалась обо всем, в том числе и об этом, Маришка теперь объяснить затруднилась бы, хотя проболталась буквально только что. Но слишком уж ей было хорошо, чтобы задумываться.

Вечер удался! Не до такой степени, чтобы завтра утром его не вспомнить, но… да, удался. К тому же ничего еще не закончилось, так что насчет завтрашнего утра лучше пока не загадывать. Маришка отдыхала душой, оказавшись наконец-то в нормальной компании: здесь людей не называли «смертные» и говорили о понятном, причем на русском языке, и кругом тоже были люди, обычные люди, в обычном ночном клубе. Можно было потанцевать, выпить, поболтать о фигне, посмотреть, как Макс клеит девушек.

Девушек!

И убедиться с удовольствием, что окружающие смотрят на нее, Маришку, куда больше, чем на ее парней. А то ведь, гадство такое, она уже забывать начала, как это бывает. За месяц, проведенный в Екатеринбурге в компании Орнольфа, Маришка почти привыкла, что его видят все, а на нее практически не обращают внимания.

И ведь что странно: за весь тот месяц так, как сейчас, не чувствовала себя ни разу.

Три мага среди смертных… в смысле, – тьфу ты! – среди обычных людей. Трое необычных. Пусть даже настоящий маг из них троих только Маришка. Да, маг, а не чародей. Хватит с нее чародеев хотя бы сегодня, сейчас можно о них не вспоминать. Не вспоминать о том, какая она особенная, о том, что ей предстоит… и не грустить, вспоминая Олега. Не получится его забыть. Да и не хочется его забывать. Но хотя бы не печалиться о нем – это-то можно? Пусть сегодня он будет как будто в далекой командировке, или она, Маришка – в командировке. Как будто нужно только набраться терпения, подождать немного и уже скоро можно будет вернуться. И все будет как раньше.

И он не умрет…

Да, сегодня он не умрет. И они еще встретятся. Обязательно.

Дюха рассеянно улыбаясь, развлекался тем, что прикуривал девушкам сигареты. Не сходя с места. Одним только взглядом. И Маришка хихикала над наиболее удачными сценами: девушки-то понятия не имели, что это Дюха выделывается. Стоило видеть их лица, когда сигарета, поднесенная к губам, начинала дымиться раньше щелчка зажигалки. Он не только это умел, старший лейтенант Панкрашин, но выпито было недостаточно для того, чтобы развеселиться по-настоящему. Это Максу вон уже хорошо – зажигает сразу с четырьмя девицами. В смысле – оттягивается, а не в смысле – балуется пирокинезом.

– Пойдем танцевать, – сказал Дюха, проследив взгляд Маришки.

– Ты, старший лейтенант, всегда в приказном порядке дам приглашаешь?

– Только младших по званию.

Они присоединились к танцующим, Макс, просияв, поманил своих пассий, и как же здорово это было – всемером, да на пьяную голову, да под хорошую музыку – плясать до упаду. До одури. До такой степени, что в веселом безумии, схватив обоих своих парней за руки, Маришка, не боясь, что ее услышат, крикнула:

– Давайте учудим что-нибудь! Давайте, а?!

И они учудили!

И падал с потолка разноцветный снег ярче цветных лазерных вспышек; взлетали, вальсируя, столики и стулья вместе с людьми; стаи пушистых колибри с беличьими хвостами вспыхивали и гасли в разноцветных лучах. А умница Макс разошелся, и состояние безбашенного экстаза охватило всех, кто был в зале.

Это было… Ах, господи, да слов таких нет, чтобы сказать, как это было! Маришка смутно помнила еще, как, кружась в волнах медленной музыки, жалела, что не может влюбиться в Дюху. Ведь хорошо было бы – куда лучше, чем любить Олега, Олежку, Зверя ее свирепого. И отчетливо понимала, что домой сегодня не вернется. Что поедет в гостиницу, и до послезавтра ноги ее не будет в доме на побережье.

Во втором часу ночи решили, наконец, что пора завязывать.

– Всё. В гостиницу, – скомандовал Дюха, доставая мобильник. – Кто-нибудь знает, по какому телефону здесь вызывают такси?

– На таксо поедем. Красота! – ухмыльнулся Макс. И протянул командиру визитку: – Сюда звони.

Краем глаза Маришка увидела что-то… Она не поняла, что именно, просто стало беспокойно. Развернувшись и вглядываясь в мельтешение света и теней, в танцующих людей, все еще в состоянии навеянной Максом эйфории, Маришка подумала, что выпила уже достаточно, чтобы невооруженным глазом увидеть обязательных в таких местах нечистиков. И тут же – как вспышка – сверкнула, рассыпая цветные блики, змеиная кожа. Тьфу, ты! Просто какая-то девица в блестящей куртке.

– Не хочу в гостиницу, – уверенно сказала Маришка. – Хочу домой.

Макс закатил глаза, а Дюха только вздохнул и терпеливо стал объяснять, почему с возвращением домой могут возникнуть сложности. Первым пунктом была, конечно, машина. Вести которую сейчас ни один из них не в состоянии. А возвращаться за ней завтра из чертовой дыры, которую Маришка называет домом – это ж полный атас. Можно, конечно, вызвать такси и смотаться туда-обратно. Но вряд ли это хорошая мысль, вызывать такси в заколдованный дом…

Маришка слушала, кивала, потом осторожно потянула невидимую ниточку:

«Альгирдас…»

«Чего тебе, ребенок?» – немедленно отозвался Паук.

Слава богу, он еще не спал!

«Я вас ни от чего не отвлекла?»

«Нас? – с бесподобной интонацией переспросил Альгирдас. – Нет, „нас“ ты не отвлекла. Орнольф спит, если тебя это интересует. А вот почему ты до сих пор не в постели?»

«Не с кем», – Маришка вздохнула.

Судя по молчанию с другой стороны, Альгирдас переваривал услышанное.

«Я домой хочу, – сообщила Маришка, – а за руль мне нельзя. И что делать?»

«Что значит, не с кем?!»

Хм, похоже, у паутинной связи тоже случались проблемы со скоростью.

Альгирдас в роли дуэньи – это было так забавно! Альгирдас, каждый жест, каждый взгляд которого вызывает томление чувств и мурашки на коже, он, знающий о сексе и пороке все, что знают люди, и еще столько же сверх того, беспокоится из-за одной невинной шутки…

Однако что-то она увлеклась, фантазируя.

«Иди к машине и сделай вот так», – велел Паук.

И перед взглядом Маришки появилось нехитрое двухцветное плетение, где каждому витку узора соответствовал свой звук. Вместе узор складывался в слова: гэрм и орха . Призыв и заклятие.

«И что?»

«„И что” – это спросят у тебя. В двигателе обитает гремлин, скажи ему, что я приказал отвезти тебя домой. Да, и рыжему не рассказывай“.

«Почему?»

«Ругаться будет. Все. Поезжай».

Связь оборвалась, и Маришка уставилась прямо в вопрошающие глаза своих мальчиков. В полутьме не разобрать, но она знала, что у Дюхи глаза карие, а у Макса – ореховые.

– Я домой, – сообщила она вставая. – Гремлин довезет.

– Нет уж, фиг мы тебя одну отпустим, – Макс тоже встал и забрал у старшего лейтенанта визитку с телефоном такси-компании. – Правда, командир?

– Это и есть твоя паутина? – поинтересовался «командир», убирая мобильный.

– Это не моя паутина, – гордо ответила Маришка, – это его паутина. Лучше телефона, да?

– Женщины, – только и вздохнул Дюха.

А гремлин действительно спросил:

– И что?

Маришка была к этому готова. А парни – нет. Поэтому когда из колонок послышался тонкий скрипучий голос, они нервно переглянулись.

– Альгирдас просил, чтобы ты отвез нас домой, – сказала Маришка. Привычка командовать домовыми духами пошла на пользу – никакого дискомфорта от того, что приходится говорить не пойми с кем, она не испытывала.

– Кто-кто просил? – переспросил голос. – отвали, смертная!

– Паук, – исправилась Маришка, – Паук просил.

– Паук приказал , ты хочешь сказать?

– Да. Он приказал.

– Даже и не знаю, – проскрипел гремлин, – имя ты не то называешь, слова не те говоришь. Как тебе верить?

Вот, блин! Маришка растерялась, зато не растерялся Макс и нагло заявил:

– А вот она Пауку пожалуется, что ты приказ не выполнил…

– Не пугай, – возмутился голос в колонках, – кто сказал, что я вас не отвезу? Отвезу. Только за руль не лезьте. И пристегнитесь. Очень мне надо, чтобы до Паука фарш доехал!

Последнее заявление Маришку слегка встревожило.

Что ж, она могла поклясться, что эта поездка запомнится пацанам надолго.

«Ауди» рванула с места в карьер. За те несколько минут, что машина петляла по городу, Маришка не раз вспомнила «американские горки», а Дюха жалобно высказался в том смысле, что где была его голова, когда он на это согласился.

Макс, устроившийся впереди, вцепился в сиденье как клещ и только ахал восторженно, когда на крутых спусках не приспособленная для таких гонок «ауди» взлетала в воздух. Проходили, казалось, минуты, прежде чем автомобиль тяжело хлопался колесами на асфальт. И, слава богу, что ночью по улицам ездит все-таки меньше народу. Потому что во время обгонов даже Маришка, поклявшаяся себе держать форс до последнего, зажмуривалась и хваталась за руку Дюхи.

Когда вырвались на трассу, стало полегче. Тут хотя бы дорога была относительно ровная. То есть, не всегда с сопки на сопку – встречались участки, где полотно летело между горок почти по прямой.

– Побыстрее? – услужливо поинтересовались из колонок.

– Не-ет, – Маришка помотала головой, – и так… нормально.

– Паук быстро любит ездить, – сообщил гремлин, – он, правда, сам водит. Я так – бортмеханик.

– Ты… вы… в смысле, гремлины… я не знала, что вы тоже среди прислуги.

– Мы не прислуга! – оскорбился их водитель. – Мы делаем, что Паук приказывает, а больше никого не слушаемся. Даже вашего брата-заклинателя не очень.

Впереди высветился огромный грузовик, и «ауди» взял влево. По встречной, страшно гудя, летела еще какая-то громадина.

– А все почему, – спокойно продолжил гремлин, пока «ауди» впритирку несся между двумя бесконечно длинными трейлерами, – потому что…

– Пожалуйста, – рявкнул Дюха, – не отвлекайся от дороги!

– …потому что для нас и заклятий-то еще не придумали. Мы ж, по сравнению с другими духами, народ молодой, вольный и образованный.

– А Паук? – слабо спросила Маришка, когда вой, рев и светящиеся бортовыми огнями чудовища остались позади. – Он вас как заклинает?

– А то ты не знаешь? – в колонках хрюкнуло. – Ему и заклинать не надо.

Да. Орнольф говорил ей это еще зимой. Он сказал тогда, что Паук – ненормально красив даже для фейри. Наверное, так оно и есть. Было бы еще с кем сравнить. Не с домовыми же духами – они если и показываются на глаза, то фрагментарно. То, там, ухо мохнатое размером с наволочку, то копыто, то лапа с когтями – еще те красавцы…

Двор, ясно видимый теперь с шоссе, был ярко освещен. Машина, не сбавляя скорости, пронеслась по обсаженной кедрами подъездной аллее. И остановилась, отчаянно взвизгнув тормозами, чуть-чуть не доехав до высокой фигуры у крыльца.

Неяркие звезды в черных волосах, белая, светящаяся кожа, и правая бровь, изумленно выгибаясь, ползет вверх:

– Я не знал, что ты приедешь не одна, – Паук открыл дверцу и подал Маришке руку.

До нее только сейчас, – зато остро, будто током ударило, – дошло вдруг, что еще недавно он не позволял ей прикасаться к себе. Не позволял даже подходить слишком близко.

– Я так соскучилась! – сообщила она, вылезая. – Подумала о тебе, и так соскучилась!

– Пить вредно, – сказал Паук, ничуть не умилившись, – особенно детям.

Кружившие над двором крохотные фейри с фонариками из цветочных лепестков – они-то и создавали иллюминацию – брызнули в стороны от выбравшихся из машины парней. С десяток крохотуль завертелся вокруг Альгирдаса, смеясь и болтая, норовя устроиться на плечах, облитых серым шелком рубашки.

Какое-то время тяжелая пауза была заполнена только их звонкими, мелодичными голосами. Альгирдас оценивающе смотрел на гостей. Гости – на него. Как в первый раз. И на Маришку – тоже как впервые.

– …! Я аж протрезвел, – сказал наконец Макс.

По бледному, точеному лицу Паука тенью скользнуло недовольство.

– Вас проводят в ваши спальни, – уронил он нежным, холодным голосом. И, не прощаясь, направился в дом.

Маришка заторопилась следом. Только для того, чтобы услышать недовольное:

– Предупреждать надо, Маринка.

– Не сердись, – попросила она.

Дура! Дура чертова! Ведь знала же… то есть, знала, что не стоит людям видеть лишний раз Альгирдаса, но не знала, что он будет ее встречать. Ну, правда же, не знала! Нормальные люди спят в это время… Ох, нашла нормального!

– А ты почему не спишь? – спросила она печально.

– Я никогда не сплю.

– Правда?

Вместо ответа Альгирдас покосился на нее сверху-вниз. И, кажется, улыбнулся.

– Топай в постель.

Так же как давеча Орнольф, он слегка подтолкнул ее к лестнице.

– Альгирда-ас, – протянула Маришка, хлопнув ресницами, – можно я…

Лицо его судорожно дернулось, как будто задел языком больной зуб.

– Не растягивай слова, ребенок! Или я решу, что ты дразнишься.

– Не буду. Но можно я тоже с тобой не посплю. У меня весь режим на фиг сбился.

Паук молча пожал плечами. И Маришка поплелась за ним, гадая, было это разрешением или запретом.

Вообще-то, конечно, Дюха с Максом приехали не для того, чтобы Маришке было не так одиноко в волшебном доме. Макса – очень перспективного эмпата – откомандировали в Приморье для помощи тем бывшим зомби, кто оказался родом с Урала. В Прибрежном вообще собрались эмпаты со всей России, и Макс даже не скрывал своей гордости тем, что работает бок о бок с людьми, по чьим книгам ему довелось учиться.

А Дюха… Дюха – командир. Он боевик в первую очередь, но кроме этого еще и отец солдатам, и если уж большая часть группы оказалась в Приморье, так и старшему лейтенанту Панкрашину самое место там же. Маришке и раньше не было скучно – Орнольф ведь не даст заскучать, а, не дай бог, поймает за этим занятием, тут же нагрузит какой-нибудь работой, – но в эти две недели она едва выкраивала время для занятий.

С утра пораньше провожала Макса в Прибрежный. Потом они с Орнольфом уезжали во Владивосток. Иногда Орнольф задерживался в городе: у него были какие-то дела с Адой Мартиновной. А Маришке разрешили наконец-то работать по специальности, и за несколько дней она, кажется, как родную квартиру изучила все «плохие» места Владивостока и пригородов.

Сколько, оказывается, всякой нечисти обитает рядом с людьми! Знала бы об этом раньше, заперлась бы дома и нипочем не вышла на улицу. Даже к мусоропроводу не ходила. Теперь, конечно, совсем другое дело. На пару с Дюхой, всегда под наблюдением двух-трех магов ИПЭ, Маришка сдавала свою первую летнюю практику. Не важно, что на дворе апрель. Не важно, что Орнольф не в восторге от того, чем она занимается. У Орнольфа свои взгляды на жизнь, изрядно устаревшие. А вот Альгирдас, например, нисколько не против того, чтобы Маришка, пока есть время, шлялась по помойкам и подворотням Владивостока, убивая мелких мусорных демонов. С чего-то же надо начинать. А охотники всегда начинают с уборки мусора, так Паук и сказал. И то, что у этого мусора есть зубы и когти, и изрядное количество убойных заклинаний, всего лишь издержки профессии.

Удивительным образом разделились их мнения, Орнольфа и Альгирдаса. Датчанин считал, что задача Маришки в том, чтобы, находясь в безопасном месте, обеспечивать оперативную группу чародейской поддержкой. Именно так и работали маги ИПЭ: изготовляли амулеты и талисманы, гадали, указывали благоприятное время для проведения операций, в случае необходимости призывали на помощь союзников разной степени могущества или давали бойцам возможность причинять вред противнику на разных физических планах.

– Ты не сделаешь из малышки мага, – сказал Паук, когда они с Орнольфом заспорили об этом, – она чародейка и будет сражаться наравне с другими бойцами.

– Разве не Паук Гвинн Брэйрэ утверждал, что из женщины никогда не выйдет охотника? – невинным тоном поинтересовался Орнольф.

– Ошибся, – пожал плечами Альгирдас, – подумаешь, невидаль!

И конечно он был прав, а Орнольф совершенно напрасно переживал по поводу Маришкиной безопасности.

А с магами из ИПЭ она порой чувствовала себя диковинным животным, которого ученые наблюдают в различных условиях. Чары совсем не походили на магию, но маги изо всех сил пытались понять, что же это такое. Маришка же давала им предостаточно материала для изучения.

И все равно, даже понимая все это, она всякий раз с замиранием сердца слушала план очередной операции. И с радостным недоверием прислушивалась к чувству причастности, раньше почти незнакомому. Учась на журфаке, Маришка сознавала свою общность с остальной журналистской братией, и ей равно приятно было выслушивать как похвалы в адрес СМИ, так и ругань, которой было значительно больше. Приятно, потому что она знала, что уже вошла в большую, пусть и недружную семью. Что, какими бы словами не называли журналистику и журналистов, какая бы грызня не шла внутри этого громадного клана, для нее, Маришки, с некоторых пор существуют понятия «свои» и «чужие». И она – своя. И от чужих, если понадобится, ее всегда защитят. И… и вообще. Вот.

Совсем иначе чувствуешь себя, сидя в укрепленной заклинаниями машине ИПЭ, в последний раз прокручивая в голове основные детали задания. Здесь не просто «свои», здесь от своих может зависеть жизнь, и «чужие» зачастую смертельно опасны. А ощущение того, что ты отличаешься, действительно отличаешься от других людей не сравнить с чувством превосходства, которые испытывала Маришка когда-то, предъявляя удостоверение корреспондента.

Нет. Теперь она не считала себя кем-то вроде члена масонской ложи. Просто знала: она – другая. И превосходство ни при чем.

Макс подарил ей диск с записями песен ипэсовцев – их много оказалось, песен, и совсем старых, годов еще пятидесятых, и новых, современных, отчаянных. Старые были лучше: о боях, о любви, о том, что нужно защищать свою Родину и все такое. Наивно, да. Ну и что? Маришке все равно нравилось. И юморных песен раньше писали куда больше. А еще – про экологию.

Новые песни были страшные. Как и жизнь, наверное.

И содрогаясь, в пластмассу закованы,

воют в витринах голодные клоуны,

дико скрежещут их желтые пальцы о бледный порог.

Клоуны бьются, выбраться рады бы —

и провожают жадными взглядами

длинный багровый трамвай,

проползающий в ночь, как холодный хот-дог.

Маришка возвращалась домой, смотрела на окружающую ее роскошь и где-то в глубине души начинала понимать, почему в ИПЭ так не любят Паука и Касура. Когда голова еще гудит от заклинаний, а перед глазами мельтешат сцены последнего боя, когда в наушниках гитарные струны звенят о том, что ты бессмысленно погибнешь, защищая людей, которым это не нужно… в такой ситуации чертовски раздражает сознание, что два могущественнейших чародея пальцем о палец не ударят, чтобы сделать хоть что-то! Маришка не знала, что именно. Не все, наверное, упиралось в магию и деньги. Но и того и другого отчаянно не хватало.

Однако проскальзывала на краю зрения полупризрачная тонкая фигура, прекрасная, как белая ночь, и против воли Маришка оборачивалась, искала взглядом струящийся черный шелк волос, сияние бледной кожи, и улыбалась в ответ на его улыбку.

Он осторожен стал, Альгирдас Паук. Даже дома не расплетал тонкую сеть отвода глаз. Оставался неслышим и невидим, пока не убеждался, что Маришка одна, что никакие гости не вертятся рядом с ней.

– Поужинаешь с нами? – спрашивал Альгирдас.

– Если ты поужинаешь с нами, – подначивала Маришка.

Он никогда не ел, все так, но последние дни не чуждался составить им с Орнольфом компанию за столом. Запахи кофе и хорошего табака стали для Маришки самыми любимыми. А еще она не раз ловила себя на том, что на сердце теплеет при взгляде на бутылки с коньяком. Ей-ей, даже если этот коньяк не имел ни малейшего отношения к тому, который любил Альгирдас. Просто… ну, цвет-то, в общем, похож.

И в память сразу приходит круглый бокал, на дне которого светится темно-янтарная влага. Один из моментов, которые смущали Маришку, несмотря ни на что, хотя она уже язык стерла напоминать себе, что нужно шире смотреть на жизнь. Орнольф греет бокал в ладони, а Паук, привычно расположившийся у ног датчанина, время от времени обхватывает его ладонь длинными пальцами и делает маленький глоток.

Он сам не может согреть коньяк до нужной температуры. Все дело только в этом. Да. Холодные руки, весь холодный, это Маришка помнила еще по тем объятьям в башенке на Меже.

Дело только в этом. Только в этом!

Идеально дополняющие друг друга противоположности, сила и мощь, а рядом утонченное до издевки изящество… но – ведь оба мужчины! Почему же ничего в душе не противится, когда фарфорово-бледная рука тонет в широкой ладони, когда губы Орнольфа касаются тонких белых пальцев с идеальным маникюром на острых ногтях, почему нет сил отвернуться от сплетающихся рук, и сплетающихся взглядов, и смешавшихся рыжих и вороных прядей – проблесков пламени в черном, шелковом сиянии?

Они не люди. Люди такими не бывают. Такими… идеальными.

От этого все становилось как-то проще.

Дивным существам позволено больше, и, возможно, в Волшебной стране такие отношения в порядке вещей. Так чего ради изменять себе в тварном мире?

Хотя в том, что Орнольф человек, Маришка не сомневалась. Точно так же, как была уверена в том, что Альгирдас – фейри.

Днем у нее была одна жизнь. Ночью – другая. Две недели душа раскачивалась, как на качелях. С утра – работа, почти на глазах у людей – городские свалки, мэрия, рестораны, школы, оба вокзала, порт, подземные гаражи… Такой большой город – с ума сойти можно. Вечером – учеба. И разбор полетов. Орнольф – это вам не экзаменаторы, он редко хвалит, а уж про Паука и говорить нечего, от него Маришка, пожалуй, оценки выше «удовлетворительно» не получила бы, даже прыгни она выше головы.

Одно только не вызывало сомнений: за прошедшие месяцы Маришка узнала гораздо больше, чем ей казалось. То есть как только доходило до практического применения чародейской науки, в памяти не просто всплывали выученные заклятья, но и получалось наилучшим образом распределить силы, занять наиболее выгодную позицию, атаковать или защищаться так, что Маришка сама диву давалась: откуда что взялось. Она уже получила «отлично» за тактическое применение магии, хотя экзаменаторы немало поспорили между собой, можно ли считать магией чародейство. И, между прочим, пятерочку свою Маришка заработала в счет следующей практики. При обычных обстоятельствах на первом курсе ей не светило ничего интереснее работы в виварии.

Так-то!

Хм, вот только всем, кто хоть чуточку смыслит в психологии, известно, что эмоциональное «раскачивание» не идет на пользу душевному здоровью.

– Ничего, – сказал Орнольф, – если хочешь быть бойцом, привыкай. Мы гораздо лучше сражаемся на грани психоза.

И не понять: то ли он смеялся, то ли говорил всерьез.

– Вот ему, – кивок в сторону сосредоточенно красящего ногти Альгирдаса, – нужно быть спокойным и собранным. А тебе или мне – наоборот, всегда быть на эмоциональном пике.

Это да, насчет пика все правильно, это Орнольф еще зимой объяснял. Только вот из них двоих именно рыжий спокоен как дохлый морж, а Паук наоборот всегда готов взорваться. Если только ногти не красит. Да уж! Вот процесс, поглощающий его целиком.

Альгирдас медленно обернулся к Маришке. Гибкое, змеиное движение. Чуть теплилась на губах ленивая улыбка, и отрешенная печаль мерцала в прекрасных, темных глазах. Мягкий, скользящий контраст между взглядом и улыбкой сковывал внимание, заставляя все более пристально всматриваться в тонкое, прозрачно-бледное лицо.

Чтобы в какой-то момент понять, что уже не можешь отвести от него глаз.

И чтобы безмолвно таять от счастья, смотреть и смотреть. Бесконечно. Всегда.

Пик эмоций – это он и есть, Орнольф переживает его ежеминутно, всякий раз, как видит своего возлюбленного. Не зря же именно к Альгирдасу он обращается за поддержкой, когда творит особо сложные чары.

И кто, поняв это, не согласится с Максом?!

Днем – работа, вечером – учеба. А ночью, когда все в доме засыпали, и даже духи, наверное, исчезали по каким-то своим делам – долгие беседы с Альгирдасом.

Ни о чем. Обо всем. С ним проще, чем с Орнольфом – странно, но так и есть. Ему всего двадцать, или всегда двадцать, почти ровесник. Он колкий, язвительный, внимательный и добрый. Ему многое интересно, он почти ничего не знает, он слушает с недоверчивым удивлением и часто вспоминает то, что читал в книгах.

А книги совсем не похожи на жизнь.

– Я, наверное, могу в тебя влюбиться, – призналась Маришка однажды, – не потому что ты красивый, а просто так.

В ответ она получила улыбку, от которой чуть сердце не остановилось.

– Об этом можешь не беспокоиться. Просто так в меня даже Орнольф не влюбился бы.

Так беззастенчиво-легко… И так несправедливо по отношению к себе. К ним обоим.

– Он… вы… – Маришка сбилась, почувствовав, что краснеет, – неправда! Разве любят за внешность?

– А за что?

– За другое, – брякнула она, – не знаю… за что-нибудь… И вообще, любят вопреки. Да ты смеешься, Паук!

– А как мне не смеяться? Боюсь даже представить, что ты придумываешь поверх того, что можешь увидеть.

– Больно мне надо придумывать! – возмутилась Маришка.

И потом они долго молча курили, глядя на море за окном. Пока она не собралась с духом и не спросила:

– А вы все такие… ну, твой народ. Ты сид, да? Или эльф?

Слышать смех Альгирдаса было отдельным удовольствием. Он нечасто смеялся. Собственно, в первый и последний раз Маришке насмешила его, когда сравнила с фикусом. И вот сейчас.

– Я литвин, – вздрагивающим от смеха голосом простонал Паук, – сейчас, наверное, мог бы считаться белорусом. Мы стали называть себя русскими раньше, чем вы, московиты.

Дошло до нее не сразу. Когда дошло, Маришка долго осмысливала услышанное. А потом спросила, потеряв остатки деликатности:

– Так ты человек?

– Конечно.

– Но почему ты такой красивый? Я думала, только сиды… да и те в сказках.

– А я красивей сидов, – сказал он очень просто, – и уж, конечно, красивей эльфов. А так же ангелов, демонов, богов и тех, кого принято так называть. Неудавшийся творческий замысел.

– Неудавшийся? – не поняла Маришка.

Альгирдас развернулся на стуле и уселся на нем верхом, обняв выгнутую спинку. Смерил Маришку веселым взглядом, словно оценивая степень ее непонимания и готовность воспринимать объяснения.

– Все просто. Я – результат ошибки, закравшейся в процесс созидания. Мой творец хотел создать идеал могущества. Один, естественно, – на то и идеал. А получились два человека. Близнецы. Один, к тому же, калека. Когда же, наконец, в результате различных… хм-м, пертурбаций, двое слились в одно, идеальное могущество успело выродиться не пойми во что.

– В совершенство, – пробурчал Орнольф. И Маришка подпрыгнула от неожиданности. Время-то, оказывается, к рассвету. Орнольф всегда просыпается к этому часу и прекращает их с Альгирдасом ночные посиделки. – В слишком много воображающее о своей осведомленности совершенство. Хотя в остальном Хельг прав, вышло приблизительно так, как он рассказывает. Его сестра… она погибла, а Хельг стал тем, что он есть.

– Да что ты об этом знаешь?! – фыркнул Паук.

– О тебе? Или о твоей сестре? – долгий, пронзительный взгляд, которым обменялись эти двое, явно не предназначался для чужих глаз. – Немного, это точно. Я даже не знаю, кого из вас полюбил тогда. В любом случае, выбирать давно уже не приходится.

– Вы, ребята, извините, – Маришка заставила себя отвести взгляд, однако пробежавший между чародеями ток почувствовала всей кожей, – я думала, что я человек раскрепощенный, продвинутый и вообще… Но этого я все равно не понимаю.

– Не понимаешь… – мелодично повторил Альгирдас. – И никто не понимает. Мы тоже. Иди спать, ребенок, тебе с утра опять крыс по помойкам гонять.

Сумасшедший дом! Сумасшедший фейри. Медленно едущая крышей чародейка. Один Орнольф нормальный, и тот – гей. Ой, мамочки, ну и жизнь у тебя, лейтенант Чавдарова!

…Ей только очень не нравилось то, что ее парни – и Макс, и Дюха – изменили решению поселиться в гостинице и жили теперь, как собирались с самого начала, под крышей волшебного дома. Маришку так и подмывало спросить, как часто они оба видят Альгирдаса во сне? Каждую ночь? Или через раз? Но она старалась вообще не касаться этой темы. Макс, он позволял себе очень… резкие, да, резкие и грубые высказывания. Дюха каждый раз одергивал его, но Маришке казалось, что на самом деле командир готов подписаться под каждым словом. И, господи, все это после того, как они дважды на несколько минут увидели Паука. Зимой и – вот, две недели назад, когда Альгирдас неосторожно попался им на глаза во дворе.

Это и есть тот эффект, о котором говорил Орнольф?

За Макса Маришке было стыдно. А за Альгирдаса – обидно. Еще и потому обидно, что возразить нечего. Она знала, что иначе, чем у них с Орнольфом, просто не может быть. Невозможно иначе. Знала, но когда не видела их, начинала сомневаться. А слова… похабные слова… грязь, пятнающая чистую красоту Альгирдаса – за этой грязью тускнел его ясный, пронзительный свет. И слыша бесстыдные насмешки Макса, Маришка думала, что ведь, в сущности, он просто называет вещи своими именами.

Просто… нет, не так это просто. Ей казалось, что он пытается испачкать то, чего не может получить.

Нет уж, лучше вообще не думать об этом.

Нелюди, нелюди, нелюди! Да. Так – правильно.

Время шло, и Альгирдас становился все беспокойнее. Снова, как в первые дни после приезда сюда, он, казалось, не находил себе места. И Маришка объясняла это тем, что ничего нового не происходит. Это для нее жизнь полна была событий, каждый день удивлял или пугал чем-нибудь, и заставлял задуматься. А Паук, запертый в четырех стенах, или в пределах тварного мира, – уж кто там знает, что его больше гнетет, – конечно же, маялся. Он, в отличие от Орнольфа, ведущего, как выяснилось, довольно активную жизнь, не занимался ничем полезным.

А Орнольф мог бы объяснить Маришке, что проблема отнюдь не в безделье. Сам он, действительно, был очень занят, но занятия эти не выходили за рамки обычной работы обычного смертного бизнесмена. Деньги, они ведь не берутся из воздуха. Это фейри ничего не нужно, да вот Пауку, когда он живет на Меже – у них там свои тонкости. А люди в деньгах нуждаются постоянно. Особенно организации вроде ИПЭ, которые так и норовят подсунуть какую-нибудь смету, стоит лишь заикнуться о том, что Касуру с Пауком снова нужны их услуги.

Нет, их, разумеется, нельзя назвать нахлебниками. Они нужны и полезны. И если уж на то пошло, вольные охотники Паука тоже не святым духом кормятся, хотя, конечно, по большей части Альгирдас сам обеспечивает их всем необходимым…

Словом, не в безделье была проблема. Уж чего-чего, а дел у Паука Гвинн Брэйрэ всегда было в избытке. Сидеть в центре всемирной паутины, поддерживая связь и с фейри, и с людьми, отдавать распоряжения, распределять ресурсы, постоянно быть в курсе новостей – работенка нисколько не легче, чем у теневого финансового магната. А сейчас, когда ему приходилось почти вслепую отыскивать бывших зомби, случайно освобожденных Артуром, у Хельга дни и ночи были загружены делами под завязку. Как он справлялся со всем, Орнольф понимать отказывался.

Беда была в том, что уже две недели Паук никого не убивал, ни с кем не дрался и вообще сидел дома, ограничиваясь тем, что мордовал Орнольфа и иллюзорных врагов в спортзале.

Ему этого мало. Кровь сказывается – дурная кровь, проклятая и очень уж горячая. Тело она не согревает, зато душу жжет.

Поэтому, когда к исходу второй недели Альгирдас исчез, оставив короткую записку: «Похоже, в море снова неспокойно. Пойду искать кого-нибудь», Орнольф даже не удивился. К этому все шло. Паук отправился в те области Межи, где никого, кроме врагов у него не было.

«Влипнешь в проблемы – сам убью!» – сообщил Орнольф, дернув далеко протянувшуюся нить паутины.

Ответа он, конечно же, не дождался.

… Его не было два дня. И хотя они не сидели без дела эти дни, наоборот, дел как будто становилось все больше: огромный город нуждался в ежедневной чистке и уборке, все равно казалось, что время остановилось, и вообще жизнь закончилась.

– Чем меньше вокруг педиков, тем лично мне спокойнее, – заявил Макс, когда узнал, что Паук исчез.

Дюха промолчал, только поморщился. Похоже, Макс и его начал доставать своей непримиримой гомофобией. Сапожник без сапог – вот так это называется. Эмпат, который не может понять, что пора бы остановиться…

А Альгирдаса не было два дня. Не так уж долго. Для Маришки после школы Орнольфа, приучившего ее к Пауку, как приучают лошадь к седлу, собаку – к поводку и ошейнику, ничего страшного не было в том, чтобы не видеть Паука два дня, или десять, хоть год. Он есть где-то, она связана с ним. Этого достаточно. А вот Макс, он уже к вечеру стал беспокоен и резок, нервничал, огрызался на самые невинные замечания. Утром Маришка заметила, что та же болезнь настигла и Дюху.

А вернувшись с работы, она уже и сама не знала, что делать. Ее тянуло туда, где был Паук, где пахло его сигарами, где, рассыпанные по столу, блестели его украшения, где осталась небрежно брошенная в кресле книга с закладкой.

Клеммы греются, так выразился Орнольф зимой. Чары в серьге смягчают действие, производимое Альгирдасом на людей, смягчают, но ведь не сводят на нет. Почему им, Дюхе и Максу, Орнольф не помог так же, как помог полгода назад Маришке? Было это небрежностью? Или им помогли, но у ребят не было незримой ниточки, связывающей их души с душой Паука, а значит не было и защиты?

Им помогли привыкнуть, а дальше – как хотите. И лучше им уйти, пока есть возможность. Лучше. Но ведь они не уйдут.

А вечером в пятницу они еще в холле почувствовали: что-то изменилось. И Орнольф, даже не сняв куртку, быстро пошел, почти побежал на третий этаж. А Маришка, может, и позлорадствовала бы по поводу того, как, не озаботившись и предлогом, ее парни заторопились вслед за датчанином, если бы сама всей душой не стремилась туда же.

Увидеть его! Ничего больше не нужно.

Паук, скрестив ноги, сидел на диванчике и сосредоточенно расчесывал волосы. Вдумчивый и серьезный. Он не бывал таким, даже когда беседовал с Орнольфом о каких-нибудь жизненно важных материях. Разве что, когда ногти красил.

Как только они вошли… то есть Орнольф вошел, а парни, те вломились, чуть не отталкивая друг друга, Паук бросил на всех скучающий взгляд, положил гребень и свернул волосы в узел на затылке.

– Привет, – бросил Орнольф.

– Привет, рыжий, – пропел Паук, – здравствуй, Маринка.

Она только кивнула, глядя на него во все глаза. И не она одна смотрела, это уж точно.

Выглядел он… Ну, вот как Дюха с Максом о нем отзывались, так он и выглядел. И одновременно – не так. Совсем не так.

Кожаные штаны, облегающие, как… хм… ну, как могут облегать мягкие кожаные штаны, сшитые точно по мерке? Кожаная жилетка, надетая прямо на голое тело. Черное – на фарфоровой, светящейся белизне. Резкий контраст, подчеркивающий хрупкость точеной фигуры, длинную шею, тонкие ключицы, перечеркнутые серебряными ручейками цепочки с пауком.

Хрустальная статуэтка, рядом с которой страшно даже дышать.

Но вот он встал, неспешно и гибко, так вода течет, так разворачивает кольца большая змея. И перелились мускулы под гладкой кожей. А в темных глазах откровенная, недобрая насмешка.

Темные глаза. У Маришки уже и у самой выработалось что-то вроде рефлекса – заглядывать в глаза Пауку. Какие они? Цвет его радужки менялся без признаков какой-либо системы, но чем светлее она становилась, тем бо'льшие проблемы это означало. Для Паука. И чаще всего – для Орнольфа.

А если глазищи его, как сейчас, такой насыщенной синевы, что кажутся черными, значит, все в порядке. Все хорошо. И если чем и недоволен Альгирдас, так… чем-то, что ему не нравится. Да уж! Никогда не угадаешь, что именно разозлило его высочество на сей раз.

Впрочем, сейчас-то как раз все понятно. Альгирдас ждал Орнольфа. А вломилась толпа придурков, причем двое из них и так-то, по его мнению, лишние, а уж в подобной ситуации…

В какой?

Он ждал Орнольфа. Ждал. Орнольфа. Одетый… или, уж, правильнее будет сказать – раздетый так, что… что места не остается двусмысленностям. Вечер на дворе. Почти ночь. И какого черта они все тут делают?!

– И какого черта они тут делают, рыжий? – спросил Альгирдас прохладно. – Маринка, к тебе это не относится. Хотя, в это время детям пора ложиться спать.

– Зашли на минуту, – ответил Орнольф. Добрый, хороший, замечательный Орнольф, всегда готовый спасти жертв Паука, даже если сам мечтает притопить их поглубже! – Уже уходят.

Сказал, как будто вычеркнул их троих. И пошел к Альгирдасу.

Тот заглянул ему в лицо, в беспросветной синеве взгляда мелькнуло что-то кошачье, и закрыл глаза, когда Орнольф обнял его за талию, мягко притянув к себе.

– Давно ты вернулся?

– Уже устал ждать.

– Нашел что-нибудь?

– Что-нибудь, любовь моя. Нечто, что тебе понравится.

Их поцелуй, мимолетный как тень от падающего листа, мог растопить ледяную глыбу. Столько тепла в коротком прикосновении губ. Как же они любят друг друга!

– Вы долго будете пялиться? – буркнула Маришка, ткнув Дюху в бок. – Неясно что ли – не до нас сейчас.

Закрывая дверь, она думала, что если Дюха или Макс скажут что-нибудь, какую-нибудь мерзость, она убьет обоих.

Они не сказали. Ничего. И Маришка их не убила.

Макс заглянул к ней, когда она просматривала почту.

– Ты прикинь, они уехали! Куда-то на юг, вдоль берега. Представляю себе! – он прикурил две сигареты, одну протянул Маришке. – Я телефон в машине забыл, а он же с маячком. Как думаешь, Орнольф, когда его найдет, не подумает, будто мы шпионим?

– Кино обсмотрелся, – буркнула Маришка. – Орнольф не дурак и не параноик. Долго бы вы тут прожили, если б шпионили?

– Не знаю даже, – лейтенант Адасов вздохнул, печально глядя на струйку дыма, – Чавдарова, вот ты же маг, да? Ты скажи, это какое-то воздействие? Приворот? Что с этим делать?

– С чем, Макс?

Все она поняла. И так отчетливо вспомнила то, что они успели увидеть в гостиной, что аж зажмурилась, стараясь прогнать воспоминания.

…Большая загорелая рука на девически тонкой талии обнимает с осторожной нежностью. Пальцы пробегают по пояснице, и их ласковое прикосновение заставляет Альгирдаса податься вперед, прижаться к Орнольфу бедрами, гибко прогнуться, подняв лицо для поцелуя.

– С чем? – переспросила Маришка еще раз, мучительно краснея.

– С этим. Это же ненормально. Я эти два дня ни о чем больше думать не мог, и Дюха тоже. Блин, Маришка, они ведь не желают нам зла, я знаю, я же эмпат, но как так получается, что все хуже и хуже? Мне сны снятся, – он помолчал, – так не должно быть.

– Максик, – Маришка глубоко затянулась, – нет никакого приворота, никаких заклинаний. Все у тебя в голове, но это нормально. Честное слово, нормально. Хочешь, я сделаю так, чтобы тебе ничего не снилось?

– Хочу, – печально сказал Макс.

– Тогда иди спать. Больше никаких снов, обещаю.

– Спокойной ночи, – Макс погасил в пепельнице сигарету, пошел к дверям и уже на пороге остановился: – Ты уверена, что это нормально?

– Уверена, – улыбнулась Маришка.

Дверь за Максом закрылась. Мягко щелкнул автоматический замок.

Забыв о почте, Маришка бессмысленно смотрела в монитор, машинально выпевая заклятие спокойного сна. Для Макса и, на всякий случай, для Дюхи. Командир ведь не придет и не попросит. О таком – точно не попросит.

Заклятие было несложным. И думалось Маришке не о чарах. А если о чарах, то совсем не о тех.

Они ничего не стыдятся. Им нечего стыдиться. И Маришка знала: расскажи она Орнольфу о том… о том, что говорят о них, он даже не рассердится. Он, может быть, удивится, потому что наверняка они с Пауком даже представить не могут, что кто-то посмеет мешать с грязью их любовь. Потому что это невозможно – грязь невозможна там, где сердце плачет от хрустальной чистоты и нежности. Орнольф не рассердится, он удивится, он засмеется, он скажет: «Что нам за дело до них? Что нам за дело до всего мира? Ведь мы – это мы».

Орнольф скажет это другими словами, но именно так. И будет прав. Однако как объяснить это Максу? Как объяснить командиру? Как… что сказать тем ипээсовцам, которые на свое счастье или беду видели Паука в Прибрежном? Видели его с Орнольфом, а сейчас пачкали слухами и пересудами, грязными словами, еще более грязными мыслями. Им не нужно ничего говорить, объяснять бесполезно, да и не знает она, как это объяснить.

Просто… обидно. Очень.