Глава 5
Ночная удача Короля

Лето – любимое время года, спросите каждого путейского пацана, он так ответит. Саня и сам полагал, что лучшего сезона не существует. Тепло, сытно, интересно. График на магистрали строгий и плотный, но отец иногда умудряется выкроить свободное время, чтобы вместе обсуждать важные вопросы, мастерить игрушки или ходить в лес по грибы-ягоды, на рыбалку. День длинный, его хватает и на игры, и на занятия с учебниками. Да решительно на все!

В этот год привычное мнение изменилось у многих. Каждый новый день пребывания в ремпоезде Фрола Кузьмича добавлял кому-то бед и неприятностей, примитивных, убогих, унизительных. Получить со склада продукты? Для этого теперь имеется особый человек. Надо искать его, кланяться и просить, писать бумагу. В начале лета при съестном состоял бывший вор, и его ухватки довели людей до настоящего бешенства. Настолько окончательного, что выжил кладовщик чудом. Его отбил у разъяренных женщин Король. Долго и упорно обсуждал сложившееся положение с самим перепуганным уголовничком, его приятелями и представителями вагонов. Наконец разобрались. Сменили человека по общему согласию, даже начпоезда с перепуга не уперся, и с продуктами стало попроще.

Потом оказалось, что отходить от состава на километр – это нарушение устава и даже преступление, а за сообщение о нарушении выдается премия от начальника. К ней, а как иначе, немедленно добавляются синяки от соседей и общее презрение. Корней, долго сомневавшийся в зловредности Фрола Кузьмича, и тот не выдержал, приложил свою тяжелую руку к воспитанию собственного помощника и взялся с обновленным усердием за пополнение записей для доноса.

Поводов начпоезда давал много. Материалы он закупал сам, сменив прежних подрядчиков сперва частично, а к концу лета – полностью. Проверяя щебень, песок и шпалы, работники мрачнели и кривили губы. Шли к Сане или Олегу – диктовать грамотным пацанам отчеты. Потому что материал негодный и отвечать головой за возможное крушение на отремонтированном участке никому не хотелось.

То, что делал начпоезда по инженерной части, тоже выглядело как минимум убого. До поры до времени спасали усердие людей и доработка планов Королем. Но потом, в начале августа, Фрол Кузьмич решился-таки на обострение отношений с проклятым. Каждое слово обладателя черного шрама неудачи считалось ложью, требовало проверки и подтверждения. Каждое решение оспаривалось. Ремонты двигались все медленнее, план работ трещал по швам. Оплата труда людей, служащих в поезде сдельно, за жалованье, сократилась до наименьшей возможной.

Саня помнил тот день, когда отца окончательно отстранили от дел. Король осмотрел шпалы, зло и коротко хохотнул и пошел к седьмому вагону. Там, возле тамбура, уже стоял Фрол Кузьмич. Ждал.

– Я не стану укладывать эти шпалы. – Отец говорил спокойно и внятно, со своим обычным прищуром глядя на начпоезда. – Они в растопку и то гниловаты и сыроваты.

Фрол Кузьмич как-то странно и неловко повел ноющим плечом. За лето он «падал» дважды. То есть вечером был человек как человек. Но поутру – уже примечательное зрелище. По словам начпоезда, он с трудом привыкал пользоваться крутыми сходнями из вагона, особенно в темноте. Однако цвет, стойкость и форма синяков выглядели до странности знакомыми. Да и Лена после всякого «падения» улыбалась начальству как-то слишком многообещающе и даже ласково, а сам Кузьмич испуганно вздрагивал и отворачивался, стараясь не замечать непомерно красивую чужую жену. И на Короля не смотрел… Но, само собой, впечатления копил – так определил неизбежную злость Фрола машинист. Оформились эти впечатления достаточно внезапно и заметно для каждого. А именно: выслушав заявление Короля, что шпалы плохи, начпоезда повел себя необычно. Кивнул, словно иного и не ждал.

– Темная удача портит материал-с, – громко заверил Фрол Кузьмич. – Но если сменить бригадира, дело пойдет успешно и быстро. Я поговорил с людьми. Федор Буев им по душе-с. В его удаче имеется свет, а в характере – деловитость и такт. Сдавай полномочия, проклятый.

Король без малейшего удивления принял новый поворот своей судьбы. Он передал рослому глуповатому Федору ключ от маленькой каморки, где хранил приборы и книги учета, пошел сделал запись о своей отставке в журнале у помощника начпоезда, туда же вписал: «Шпалы негодные, такие не исправят ни удача, ни даже великое чудо и могучая магия». Взяв в руки остроносый молоток на длинной ручке, заинтересованно прищурился, глядя на недоделанный за смену путь.

– Приступайте, – кивнул начпоезда, празднуя победу.

Федор затоптался, озираясь по сторонам и сопя. Показал на шпалы:

– Надобно класть!

– Смена закончилась, – задумчиво отметил Саша, сдавший дела вместе с Королем. – И так полторы нормы люди отработали вчистую. Устали.

– Надобно поднажать, – попробовал напирать Федор.

Однако поддержки не встретил и снова засопел, обернувшись к Фролу Кузьмичу. Тот поморщился, оглядел путейцев. Он понимал, что за победу над Королем придется заплатить, но не ожидал, что средства потребуются сразу и немалые.

– Сверхурочные двойные, – выдавил начпоезда фразу, которую не произносили в составе с весны.

Народ зашевелился, одобрительно загудел. Работа пошла споро, с огоньком. Правда, к некоторому удивлению Фрола Кузьмича, его денежная щедрость оказалась приписана к числу заслуг Короля и Саши. Но в целом сознание путейской массы сместилось в нужную сторону. Люди стали привыкать: начальником может быть даже туповатый и исполнительный Федор. Дня три и точно мог, вполне успешно. А потом потребовалось менять рельсы и выравнивать новые…

Федор делал все точно так, как и Король. С бычьей твердолобостью копировал и движения, и манеры, и даже слова. Ложился на рельс левой щекой. Щурил глаз, чуть присвистывал, задорно улыбаясь. Невнятно и едва приметно кивал, вроде бы нащупав неправильность в кривизне дуги рельса. Кричал разборчиво и четко: «Саша, лево два» – и так далее. Фрол смотрел и мрачнел. Рельс, даже его неопытному глазу видно, изгибался самым причудливым и опасным зигзагом, готовым выбросить вагон с насыпи. Путь получался неровным, совершенно несовместимым с ничтожной допустимой погрешностью в промере точности дуги и постоянства расстояния между рельсами.

– Поскольку дела переданы вам, господин Буев, в спешке, – предложил начпоезда, – вы вправе настаивать на обучении данному тонкому и сложному навыку.

– Король! – взмолился Федор.

– За обучение будет заплачено, – сморщился начпоезда.

Король нехотя кивнул. Ему совершенно не нравилось происходящее, за кажущейся простотой смещения проклятого мнилась более сложная игра, непонятная и оттого опасная. Ему-то что, он выкрутится и осилит, а если беда коснется Лены, Сани, Корнея? Как защитить их, как отвести незримую угрозу? Не он один ждал дурного, недосказанность и смутные предчувствия висели над поездом как темная туча… Саня видел настроение отца и тоже хмурился.

Только Лена не разделяла общего тяжелого и мрачного настроя. Она верила, что начпоезда скоро сгинет, а зло, причиненное им, рассеется. Зато о замечательном, погожем и теплом лете останется память. Будет у Сани братик. Или сестренка. Лучше бы, само собой, девочка, о чем Лена повторяла по сто раз на дню, придирчиво выкраивая и украшая распашонки. Хватит в ее нелепой семье беспамятных магов и отъявленных драчунов. Надо вырастить еще одну милую певунью – Беренике в пару.

Король, возвращавшийся с работы мрачнее тучи, слушал, улыбался и начинал мастерить игрушки. Постепенно увлекался, вроде бы успокаивался. Однако стоило Лене отвернуться – смотрел на нее с затаенной болью. Чутье не обещало хорошего, здравый смысл ему вторил. Увы, нынешнее состояние жены делало ее вдвое более беззащитной, и это Король тоже понимал…

Корней дописал и отправил свое письмо в главное управление путей на исходе второй недели сентября и стал ежедневно высматривать паровую дрезину большой столичной проверки. Он до смешного свято верил, что для него удача в конвертах густа и светла.

Меж тем небо затянули низкие осенние тучи. Ветер с севера усердно гнал и намывал их, как илистый тяжелый песок на отмель, – темные, наполненные влагой. Сперва ползущие быстро и заметно, затем все медленнее, тучи перегородили течение воздушной реки и сплошной низкой хмарью стали копиться, напирать, тесниться в русле большого осеннего ветра, влажными пологами ложиться на деревья, вымачивать лист, гноить траву и превращать короткое, как один счастливый вздох, бабье лето в предзимье – раннее, унылое и затяжное. Дни сделались смутными и недолгими, сумерки загустились серым, низким небом без просветов. Состав откочевал с магистральных путей на боковую дугу и там увяз в нудном длинном ремонте всего полотна и насыпи…

Саня сидел теперь над учебниками с утра и до сумерек. В школе столичного колледжа его ждали зимой, после окончания празднования Нового года. Времени оставалось удручающе мало, толщина же малопонятных книг, изученных лишь частично, давила одним своим видом… Конечно, ректор не настаивал на полном освоении того или иного курса, только разве можно остановиться и успокоиться, позволить себе оказаться на экзамене хуже неизвестных «других учеников»? У них-то и учеба идет давно, лет с пяти, пожалуй, и родители состоятельные, и наемные наставники в наличии – репетиторы. И стипендия этим детям не требуется так отчаянно.

– «…Стихийная магия есть способ овладения сокрытыми ресурсами собственного существа человека, – бубнил Саня, бессмысленно глядя в стену и не видя ее. – Основывается она на таланте, упорстве и расчете. Первым этапом овладения этой простейшей, в сравнении с иными, техникой следует считать восприятие базовых стихий, то есть состояний вещества и энергии – тверди, огня, воды, воздуха. За восприятием идет понимание их связей, которое создает возможность исследования магической механики природных явлений. Третьим шагом должно стать постижение допустимых и посильных магу воздействий, формирующих, направляющих, возбуждающих или угнетающих различные потоки стихий…»

Саня встряхнулся, потер гудящую голову обеими ладонями, энергично взъерошив короткий ежик остриженных летом волос. Он ненавидел определения так же отчаянно, как ценил саму возможность учиться и узнавать новое. Течение базовых стихий! Надо же нанизать подряд столько слов. Бессмысленных… Сколько ни учи определения – магом не станешь. В них мертвая теория, высушенная до трухи. А тучи – вот они, над головой. Давят, гнут, неодолимой массой прут со стороны моря. В них так просто ощутить ток темного нисходящего ветра, именуемый магами «нагнетенным фоном стихии воды». Несложно посчитать силу «динамического напряжения потока» и прийти к закономерному выводу: ни стихийный маг-одиночка, ни все маги Ликры, вместе взятые, не одолеют природу, озабоченную немедленной и даже преждевременной сменой сезона. Погода осени предрешена и совершается столь могучей и древней машиной мира, что преодолеть ее силой не сумеет никто. Не поможет и опыт более тонкого воздействия мага-пси, способного убедить население города или ремпоезда, что зима прекрасна, а промозглая осень полна романтики. Людьми манипулировать проще, чем природой.

Остаются за гранью понимания лишь единицы, избранные, те, кто распоряжается удачей… Об их способностях Саня не знал практически ничего, но втайне предполагал, что Марк Юнц может уговорить тучи если не остановить свой бег, то обогнуть важный для ректора район. И там, локально и вполне случайно, благодаря удачному стечению обстоятельств еще месяц-другой простоит великолепно теплая сухая погода. Золотая осень будет отгорать медленно, красиво. Иней станет серебрить багрянец листьев по утрам, наполняя его яркостью оттенков, но не нарушая великолепия цвета и не оголяя кроны прежде срока.

Еще, Саня не сомневался, маг удачи способен развести пути ремонтного поезда и его начальника так ловко и решительно, что ни единый человек не пострадает. Одна беда: нет поблизости подходящего мага! Зато есть тоненькая брошюрка «Течение удачи и опознание ее пиков и провалов». Сам ректор велел беречь ее, листать исключительно аккуратно, сдувая страницы простейшей магией ветра. Редкое издание, номерное – так и указано на обложке. Читать его содержимое разрешается лишь ученикам столичного колледжа. Экземпляров во всей Ликре семьдесят пять, и этот – тридцатый. Получен у курьера под роспись. Почему тонкая книжечка так ценна, Саня не смог понять. В ней нет конкретных указаний по работе с удачей и тем более нет заклинаний либо практических упражнений. Но сам факт важности передачи тонкой брошюры впечатлил будущего ученика Юнца. И он перечитал «Течение удачи» раз двадцать, выучив практически наизусть. Но ничего не понял!

Да, потоки света и тьмы на рельсах – они есть, опознаются и без заумных определений, горохом рассыпанных по страницам. Имеется в книге занятная идея, а точнее вялый и глубоко припрятанный намек на связь густоты и знака удачи с рельефом и типом местности, положением на ней объекта и направлением движения. А толку? Разве что одна мысль: рельсовые магистральные пути в Ликре проложены с учетом рельефа удачи.

Саня бережно погладил обложку и убрал книжечку в кофр. Сам ректор прислал это массивное и удобное книжное хранилище. Спрятанным в нем наиболее ценным записям не угрожали ни сырость, ни замины, ни потертость обложки.

Дверь вагона скрипнула, по коридору простучали быстрые шаги отца. Давно пора! День угас, обрубок рельса прогудел еще два часа назад, в сумерках, отмечая окончание смены. Сейчас за дощатыми стенами царила ночь, беспросветная и холодная. Мама уже дважды разогревала ужин и гремела посудой, ругаясь вполголоса.

– Явился, бисово отродье! – заявила Ленка с облегчением в окрепшем и зазвеневшем радостью голосе. – И чего я душу себе точу? Жрать ты горазд, уж борщом тебя отколь угодно можно выманить.

Король согласно хохотнул и зашуршал бумагой, что-то выкладывая на стол. Звякнули бутыли. Лена больше не шумела и не ругалась. Значит, отец добыл важную и полезную вещь. Саня закрыл кофр на замочек, сдул со свечного огарка магию огня, давая ей отдых, и выбрался в общую комнату, за тканевый полог.

На столе стояли две бутыли. В одной было налито нечто странное, с большим количеством белесого осадка. Другая содержала более понятное и знакомое – рыбий жир. Имелась на стекле даже заводская этикетка. Значит, не техническое, тайком слитое из цистерны. В свертках, высокой горкой сваленных на столе, оказались редкие для севера сухофрукты: изюм, урюк, инжир. Отдельно отец выложил здоровенный окорок и пару довольно емких мешочков с крупами.

– На станцию бегал? Да нет же, в поселок за лесом, – ужаснулась Лена. – А ну как прознает наш вимпирь?

Кровопийцей и вимпирем с легкой руки Лены едва не все бабы в поезде звали понятно кого – начальника. Король отмахнулся, сел, быстро разгреб добытые в поселке богатства и придвинул к себе миску с борщом.

– Ты, главное, кушай как следует, – улыбнулся Король жене, ополовинив миску и чуть замедлив темп поглощения горячего борща. – Тебе без толковой еды теперь никак нельзя.

– Заботливый, – со смесью насмешки и благодарности фыркнула Лена и стала убирать добычу. – Коля, а ты ведь немножко маг. Кого нам ждать – пацана или девочку?

– Не знаю и знать не хочу. Как будто это что-то изменит! – вроде бы слегка возмутился отец. – Главное – кушай, не перегружай себя работой и не волнуйся.

– Тогда сами тут и убирайтесь. – Лена сделала широкий жест над столом. – А я пойду отдыхать. Прямо сейчас.

К ее удивлению, возражений не последовало. Саня достал магическую палочку и ушел чистить сковороду, перегрузив солянку в отцову тарелку. Забрал он и кастрюлю, и ложки, и все прочее. Когда вернулся, мама уже спала, а отец старательно протирал стол.

– Саня, у тебя есть вопросы? – оживился он, глянув на сына мельком. – Прежде умела спрашивать только Рена. Растешь!

– Есть, – гордо кивнул Саня. – Я так понимаю, что магов удачи никто не способен выучивать по-настоящему. Нет даже нормальных книжек. Одну мне прислали, и та тоньше мизинца, вся из сплошных невнятностей. Словно Вдова боится этого знания. Откуда же они берутся, что могут и как их определяют?

– Ничего себе вопрос, основательный, – похвалил отец. – Ты почти что в точку попал. Не исключено, что сама Вдова опасается магов. Но куда вернее и важнее, я бы сказал, то, что маги тайной полиции боятся распространения этого знания.

Отец улегся на дедову лавку – Корней сегодня дежурил при паровозе, приглядывал за профилактикой. Раньше утра его дома не ждали, потому и пользовались местом свободно. Прикрыв глаза, Король чуть помолчал.

– Не помню всего и точно, – вздохнул он наконец. – Однако кое-что я тебе могу сказать. Очень важно само отношение мага к удаче. Для одних она вроде камня, который можно бросить во врага с непреодолимой меткостью. А еще она средство для самовозвышения, осознания своей уникальности.

– Так это же черные маги получатся, – ужаснулся Саня. – Совершенно черные! Ну если по науке, то управляющие потоком отрицательной удачи.

– Именно так, отрицательной, – согласился отец и даже сел, оживляясь. – Их проще воспитать. Юнц таких не ценит и не учит, это помню безусловно и наверняка: отбраковывает и отсылает с третьего курса в особое заведение, действующее под контролем дворца, а того точнее, под управлением первого мага, начальника тайной магической полиции. Бестолковые людишки оттуда выпускаются во взрослую жизнь. Однако власти им достается немало, такова наша действительность.

– А белые маги?

– Саня, да не бывает их вообще, белых или черных, имеются недоученные и полноценные, – усмехнулся Король. – Все внутри человека. Магия удачи – она лишь нить знаний, опыта и таланта на стержне. А стержень – это ты сам. Твой характер, твое представление о добре и зле, о допустимом и запретном. Твоя вера в себя, в судьбу… я бы больше сказал, но не помню!

Король расстроенно потер ладонью лоб, пару раз стукнул себя кулаком в переносицу. Рассмеялся, порылся в карманах, сходил в Санин закут и пошуршал там. После этого снова лег, подбросил и ловко поймал черный кремень, добытый из знаменитой банки, подаренной давно еще самим Михаилом Семеновичем. Шевельнул пальцами, и в них мелькнула тонкая сухая палочка.

– Допустим, темная удача – камень. А вот – человек. Средний, обычный. Жизнь его пообломала, высушила детскую влюбленность в мир и веру в свои силы. Стукни его настоящей бедой – сломается, рассыплется в труху. Таковы жители хвостовых вагонов. Ничего не помнят и не желают помнить. Жить, не отвечая даже за самого себя, просто.

Саня отобрал у отца сломанную палочку. Бережно положил ее на стол, словно и правда имел дело с больным, слабым человеком. Король хохотнул, опять шевельнул пальцами, вышло у него ничуть не хуже, чем у настоящего фокусника. Теперь между большим и указательным блеснул тонкий прочный гвоздь.

– Другой человек. Крепкий, как ему мнится. Удары его, однако же, меняют не меньше, чем сухую палку. Гнут. – Король поманил сына пальцем и виновато шепнул в самое ухо: – Таков в некотором отношении наш дед Корней. Человек замечательный, но лестью его пронять легко. Да и на звания-похвалы отзывается, гнется. Однако же есть у него стержень.

– Деда запросто не согнуть, – вступился Саня за Корнея, укладывая гвоздь возле палочки.

Король кивнул, не пытаясь спорить. В третий раз раскрыл ладонь. На ней лежала упругая черная масса, названия которой Саня не знал. Зато сейчас он сам и без слов понял, что таким веществом отец отмечает совсем иных людей. Сколько ни бей камнем – пружинит масса и возвращает себе прежнюю форму. Зато в руку держащего камень отдает силу удара, словно мстит за грубость.

– Это мы с тобой. Еще не маги удачи, но изменить нас трудно. Упрямые мы, Саня. И сами решаем, что в жизни хорошо и что дурно. В удачу же не верим, ударов ее не страшимся. Пусть себе трудится, таков ее удел. Главное – не поддаваться. Не терять себя.

– А кто же маги? – окончательно запутался Саня, отбирая темный кусочек упругого вещества и укладывая в рядок, после гвоздя.

Трудно представить себе, что именно может продолжить ряд на столе. Даже, пожалуй, невозможно.

– Чем плох последний вариант? Упругая штуковина.

– Маги не только остаются собой, они меняют окружающее, – назидательно молвил отец. – Эта штуковина, как мне помнится, называется каучуковой смолой. В нее добавлена сажа, оттого она и черна. Но для нас сейчас это неважно. Смола хороша. Но есть кое-что поинтереснее. Сейчас припомню, как оно заклинается. Я же знал…

Король снова стукнул себя кулаком по лбу, смешно сморщился и зашипел – перестарался, выбивая память. Хмыкнул, шепнул неразборчиво пару слов. Теперь на руке лежала упругая стальная пластинка, усиленная незнакомым Сане заклинанием.

– Ударь ее камнем, – велел отец, укрепив пластину вертикально в малой щелке досок. – Мама нам здорово ввалит за царапину на столе, но вопрос-то важный. Так что бей, не сомневайся.

Саня кивнул. Примерился, пару раз вскинул кремень на ладони. Сжал его поудобнее и изо всей силы опустил на тонкое ребро пластины. Результат он знал заранее: железка согнется, жалко звякнет – и распадется надвое… Но вышло иначе. Пластина зло взвизгнула по кремню, высекла искру, царапая камень и отбрасывая вверх. Даже руке стало больно от резкой отдачи. Саня заинтересованно рассмотрел царапину на тяжелом камне – и ударил снова. Кремень щелкнул, от него откололся изрядный кусок.

– Вот это, – гордо сообщил отец, укладывая пластинку в общий ряд «людей», – наша мама. Она меня с того света вытащила, переупрямила темную удачу. Проклятые долго не живут, а я двенадцатый год вполне здоров и даже счастлив. Чем не магия? Наша мама умеет не просто быть собой вопреки всему. Она борется за свое самое дорогое и меняет тяжесть камня темной удачи. Даже уничтожить его способна. Ты, Саня, если поймешь ее силу и будешь хорошо учиться, сможешь стать настоящим последователем ректора Юнца. Как мне думается, я в свое время не справился. Так что старайся за двоих!

Отец виновато вздохнул, сгреб со стола все предметы и ссыпал сыну в ладошку. Придирчиво потер ногтем вмятину на том месте, где крепил пластинку. Вроде бы она едва приметна. Может, Лена и не будет их ругать.

– Папа, а дорожницы и дорожники, которые торговые караваны через рельсы переводят, они не маги?

– Недоученные. Самородные, случайные, с низким уровнем таланта, – зевнул Король, кутаясь в одеяло. – Обычно «зародыши» темного мага удачи. Используют силу ради личного обогащения. Рано или поздно их ловят и доставляют в столицу. Кого-то проклинают, кого-то доучивают, пристраивая дознавателями и иными, более мелкими чинами в тайную магическую полицию. Саня, на сегодня все. Вам с Олегом еще учить свои уроки, а я так набегался – веки сами слипаются.

Утром отец ушел на работу до зари. Рассвет, как показалось Сане, вовсе не наступил. Серые сумерки повисли, не желая бледнеть. Тучи хмурились, истекали пасмурным, мелким и холодным дождем. Ветер то стихал, то порывами норовил забить сырость в каждую щель рассохшихся за лето вагонных досок. Мама сердито фыркала, перебирая и пряча поглубже в сундук последние летние вещи, встряхивала и развешивала зимние, недовольно поглядывала в угол, на жидкие и тонкие бревнышки поленницы. Деду некогда, Король устает. Дров маловато. Но их можно и теперь набрать, и ближе к зиме. А вот настоящих, сухих растопочных, ровно столько, сколько есть, и ни веточкой более.

Грустные мысли не отпускали. Саня вздыхал, он ощущал в тучах давящее зло темной удачи, копящейся над поездом. Нечто тайное ворочалось, разбухало и угрожало. Крупное, тяжелое. Мама, на которую Саня теперь поглядывал с новым удивленным уважением – как же, она умеет переупрямить зло! – тоже ощущала беду и оттого пуще обычного ругалась и суетилась. Выдала подзатыльник Олегу, по обыкновению постеснявшемуся сразу сесть к общему столу. Мстительно влила в его миску двойную порцию и заставила выхлебать до самого донышка. Отрезала изрядный кусок от окорока и завернула в бумагу – для стариков Олега. Им в поезде при новом начальнике жить тяжело. Работы много, но денег за нее почему-то выдают в обрез, только-только на прожитие.

День прошел, темнота копящейся беды не прорвалась событиями. Вернулся с ремонта дед, долго вздыхал и сетовал на погоду. Еще бы! Вороватый до одури начпоезда, Корней так и сказал, распорядился пробные прогревы котла после профилактики делать на дровах. Да и уголь в нынешнем сезоне на смех селянам. Такой при Михаиле Семеновиче с руганью возвращали поставщикам, угрожая судом. А теперь молча принимали и сыпали в тендер.

Корней поужинал, еще разок спросил у Сани, не было ли почты из столицы, и стал укладываться. Скоро дед сопел во сне, вздыхал как-то на редкость обиженно и простуженно…

– Изведется он со своей почтой, – вздохнула Лена, принюхиваясь к густому настою заваренного кипятком инжира. – Вкусно-то как! Саня, давай жуй, не могу я одна. Что я, больная?

– Папа тебе принес, – прищурился Саня, выбрав самый тощий кусочек. – А почта… Так вроде есть основания надеяться на удачу.

– Для деда есть, – отмахнулась мама. – Для нас – именно «вроде».

Саня кивнул, с тяжелым вздохом встал и пошел собирать книги для вечерних занятий. Про дедову шальную удачу в ремпоезде судачили год. С недавних пор шепот возобновился. Фрол Кузьмич извел всех, и единственная надежда на избавление от него была в дедовых письмах… Но время шло, а ни малейшего улучшения не отмечалось. Не было даже намека на проверку, способную поймать изворовавшегося господина Сушкова за его цепкую тощенькую руку, гребущую от средств поезда все злее и увереннее.

Утром дощатые стены вагона покрыла тонкая глянцевая корочка льда. Насыпь стала скользкой, а серая смесь снега и дождя все валилась из прохудившейся тучи. Люди на путях работали неохотно, озябшими руками ворочая шпалы – гниловатые, это видели все. Шепотом ругались и озирались на Федора, который столь рьяно гордился местом, что материал не проверял. От усердного контроля недалеко до ссоры с начпоезда! И станет он снова Федькой Буйком, в лучшем случае – сударем Буевым, как уважительно именуют приятелей или знакомых. Но никак не «господином». Это прозвание иноземное, вошедшее в обиход в Ликре за последние лет сорок, а то и меньше. Используется лишь в сочетании с названием официальной должности. Вот он – господин бригадир ремпоезда Буев. Высокого полета птица! Сам выбился в люди, сам всего достиг. Саня смотрел на нового начальника, сидя на пороге двери хвостового вагона. И припоминал человека-гвоздя из отцовых рассуждений. Таков был Буев. Крепкий, сильный, мастеровитый, не особенно умный, но порядочный и совестливый. Один удар по «шляпке» неожиданной удачей – и согнулся человек. Себя потерял. Перед Фролом стелется, научился тихо и подобострастно хихикать. Услышав «господин Буев», светлеет лицом и поправляет куртку. А еще отцову работу принимает вдвое злее, чем задания прочих путейцев. За обучение укладке и выравниванию рельса ни разу простого «спасибо» не сказал.

– Ой, гляньте, господин Буев! – громко крикнула одна из женщин, работающих на подаче шпал. – Сам идет и имя свое несет! Тяжело ему, оттого молоток в руках и не поместился.

– Начальник, – согласно подхватила вторая. – Большой человек. Такие носом в грязь особенно больно падают. И, смешно сказать, не умнеют.

– Разговорчики! – потемнел лицом Федор.

Женщины рассмеялись хором, замахали руками, дружно и весьма ехидно извиняясь за слова. Зашептались ненамного тише. Теперь Федьку Буйка обсуждали уже детально, от портянок и до коренных зубов… Слов он не разбирал, но мучился страшно, вполне точно представляя себе изобретательность бабских сплетен и их злость. Лена, споро стучащая ножом по разделочной доске, готовя общий обед, сжалилась над «господином», тряхнула рыжими волосами и завела песню. Нескончаемую, неторопливую, удобно раскладываемую на голоса. Люди охотно подхватили. Саня удивленно глянул вверх. Похожее серостью и гниловатой сыростью на старую мешковину небо вроде чуть приподнялось, уступив неиссякаемому жизнелюбию мамы. Даже тень беды дернулась, отползая… но тотчас вернулась, клубясь темным пятном в одном месте. Так вещало чутье мага. Конечно, пока он не маг и даже не ученик колледжа, но прочел немало, да и отец не зря тратит на его обучение все свободное время. Кое-что за год стало гораздо заметнее – незримое иным, но реальное.

Саня обернулся, глянул в хвостовой вагон, заваленный малоценным имуществом. Пусто. Спрыгнул на рельс, шагнул правее, чтобы изучить насыпь вдоль состава… и наткнулся на Фрола Кузьмича. Начпоезда слушал Ленкино пение и смотрел на нее так странно и пристально, что Сане стало не по себе. Впрочем, Сушков тотчас развернулся и пошел к своему вагону. Темное пятно беды висело над его головой. Пока лишь копилось.

Первый снег выпал через три дня. Лена напекла блинов и устроила праздник проводов осени, ей не нравилось общее уныние. Люди снова пели, живущая в седьмом вагоне на смутных правах экономки Люся пришла к общему угощению. Молча, вроде даже виновато, выставила две банки меда, выложила сахар.

– Тошно тебе у вимпиря, – посочувствовала Лена. – Да брось его! Было бы о ком жалеть. Не мужик, а сплошная гниль. Ты ж не муха, чтоб в эдаком копаться.

– Обещал жениться в зиму, – вздохнула Люся, комкая подол платья. – Сказывал, уедем на станцию и станем жить своим домом.

В темных крупных глазах билось отчаяние. Своим собственным надеждам Люся не верила, словам Фрола Кузьмича – тем более. Однако к жизни в лучшем вагоне она привыкла и находила в ней немало хорошего. Саня обмакнул блин в мед, съел, облизнулся и сочувственно глянул на женщину. По отцовой классификации, эта – сухая палочка. И себя ей жаль, и несбывшегося, и ничтожной толики полученных благ. А еще ей совестно и больно: всем вредит Фрол, но тень его мерзости падает и на нее.

– Люська, брось поганца! – еще раз сказала Лена, уже требовательно и жестко. – Он тебя со свету сживет. Ну прости меня, я виновата в первую голову. Я тебя к нему повела знакомить и устраивать, думала – не согласишься. Еще думала – просто возьмешь что можно и поживешь немного себе в удовольствие. А вышло иначе. Перебирайся к нам, у тяти есть комната, я с ним поговорила. Он тебе отдаст ключ, документ составит. Он машинист, вольнонаемный. Это его собственная комната, которую можно поменять на жилье на станции. Понимаешь? Пошли вимпиря куда следует. Не хозяин он тебе. И ты не вещь.

– Я не умею так, – вздохнула Люся, но глаза ее были полны удивления.

– Адреса не знаешь, куда послать? – громким шепотом предположила Ленка. – Слушай, подруга, тут я могу тебе помочь как никто другой.

Кругом оживились, зашевелились, переговариваясь и ожидая продолжения. Самая рыжая и красивая женщина поезда передала сменившей ее у сковородок приятельнице лопатку для переворачивания блинов и половник для заливки жидкого теста. Вздохнула, разгибаясь, пошевелила плечами, взглядом нашла начпоезда, тотчас нырнувшего за угол дальнего вагона, – Сушков снова тайком приглядывал за общим неожиданным оживлением – и стала громко и внятно излагать маршрут движения Фрола Кузьмича, ведущий все дальше от поезда, частым ельником, в непролазную глушь. Черных слов Лена не использовала, но и без того получалось ловко и звучно. Люся слушала, то и дело прикрывая губы ладонью, словно пыталась удержать себя от высказывания любых подобных слов. Да разве такое может выговорить кто-то, кроме Лены?

Саня ловко выхватил только что шлепнувшийся на макушку стопки горячий ноздреватый блин, макнул в мед. Теперь он сполна видел то, что пытался ему объяснить отец. Мама не просто шумела и ругалась. Она меняла удачу. Более того, перекраивала всю судьбу Люси, только что раздавленной и жалкой, согласной до бесконечности терпеть брезгливое, презрительно-насмешливое безразличие Фрола, тихо плакать и рассыпаться в труху… А после маминых слов – уже иной: решившейся попробовать изменить то, что минуту назад выглядело незыблемым.

– Ты иди, не мерзни. – Лена приобняла приятельницу за плечи, поправила ее тонкую кофту. – Я от сказанного не отрекаюсь, ты меня знаешь. Ключ твой. Не спеши сразу все менять. Такое требует обстоятельности.

– Спасибо, – тихо шепнула Люся.

– Тятю благодари, – фыркнула Лена. – Он не всякой станет помогать, отец у меня человек жесткий, но справедливый.

На том разговор и закончился. В сумерках праздник отшумел, люди стали расходиться по вагонам.

Утром иней высеребрил пути. Серость неба подалась вверх, проредилась. Дыхание теперь висело белесыми облаками мерзлого пара, долго копившаяся сырость из воздуха выпадала в болотистую низину близ путей редкими мелкими снежинками, высветляя жухлую траву и намечая узор для зимней росписи. Звуки разносились далеко, лес окончательно оголился, обрел прозрачность, прорисовался четче и ярче по седине первого зазимка.

Надеясь на улучшение погоды и радуясь бодрому морозцу, люди работали споро. Ободряло и то, что затянувшийся ремонт участка близился к завершению, не сегодня завтра сходни будут втянуты в вагоны, «Букашка» привычно загудит, собирая свое население, и отправится на новое место. Значит, будет отдых во время переезда, а перед этим сдельщики получат кровные за исполненную работу. Пусть шпалы гниловаты, костыли изготовлены сомнительными производителями, а рельсы уложены гораздо хуже, чем при бригадирстве Короля, однако близость денежного расчета сделала людей сговорчивыми. Народ судачил, что, если случится авария, отвечать за нее Фролу и новому бригадиру. А они люди маленькие, с них и спрос невелик. Корней заново осматривал паровоз, слушал общий гомон и все сильнее злился. В нем кипела и бурлила иная правда. Он, машинист, лучше прочих понимает, как страшна авария и что это такое – сход поезда с рельсов. Разве можно допустить подобное, даже простым молчанием? Разве посильно чужую смерть, твоими руками уготованную, списать на Сушкова и объяснить его жадностью? Но вот беда: из столицы не шлют ни ответа на письмо, ни проверки… Конечно, в прошлый раз тоже не особенно быстро откликнулись. Без малого год думали, примерялись, ждали случая. Так ведь с наградой и переводом можно погодить. А вот с гнилыми шпалами – совершенно нельзя.

Саня слушал дедово бормотание с самого рассвета: он пошел с Корнеем к паровозу, забросив уроки. В пробуждении машины от долгой спячки ему виделось некое чудо. Холодный, заиндевелый и темный паровоз медленно прогревался, оттаивал, наполняясь кипящей и шумной жизнью большого котла. Обретал голос, раздышивался – любимое дедово словцо в отношении пуска машины – на морозце, выбрасывал пар высокими острыми струями. Протертая заново медь отделки, казалось, теплела, словно в ней копились солнечные блики. Резкий дух угля мешался с иными дорожными запахами, знакомыми и притягательными. Паровоз копил силы, чтобы в первый раз прокрутить колеса, поднатужиться и нарушить сонный покой состава. Тягучим хрустом катилась волна звуков по сцепкам как по позвоночнику. Дед улыбался, гордый любимым стареньким «Букашем», безотказным и неприхотливым, бормотал одобрительно, что иные современные на таком дрянном угле и не раздышались бы, а этот паровоз притерпелся, освоился, сдюжил, уверенно набирает рабочее давление. Саня слушал и кивал, полируя поручни и медный номер «БуСт-1456» – полное официальное имя паровоза. Он знал, пока дед лишь проверяет любимца. Вот уже и закончили бросать уголь, и котел более не греется… Сигнала к отправке нет, и поступит он в сумерках, никак не ранее. Завершив полировку, Саня спрыгнул на шпалы и огляделся: деда нигде поблизости не оказалось. Решив, что Корней ушел к отцу, мальчик неспешно зашагал к своему вагону, пиная мелкие камешки и пробуя высвистывать сложную мелодию, которую старался перенять у Васьки еще прошлым летом.

Возле «семерки» Саня споткнулся, подозрительно изучил невидимое прочим темное пятно беды, сегодня уже вовсе густое и страшное, юркнул под вагон, выбрался с другой стороны и прижался ухом к щели. О ней знали немногие даже среди ушлых мальчишек. Мала, звука настоящего не дает, хоть и позволяет проникнуть в тайны господина Сушкова, поскольку находится в доске стены его купе-кабинета. Но если прислушаться и добавить чуток магии…

– Фрол, он точно решил дать телеграмму, зуб даю, – буркнул голос кладовщика Ефима. – Говорил я тебе: не мудри, доиграемся.

– Часы у тебя? – коротко уточнил начпоезда.

– Да, Король их даже не хватился пока что.

– Ладно, делай как решил, твоя правда-с. Люди как раз к ночи явятся, нужные. Однако же учти, я знать ничего не знаю-с. Если все пойдет криво, сам тебя и…

– Не советую. – Голос кладовщика прозвучал спокойно и даже мягко. – Ты все знаешь и ты в деле. Больше скажу: сам ручки запачкаешь. Баба твоя письмо видела. Я на сходнях с ней столкнулся. Белее мела, налетела слепо и понеслась по шпалам – только подол замелькал. Уйми ее, Фрол. Хоть язык вырви, хоть вовсе удави, а молчать она должна накрепко.

– Выбей дурь из нее. Дело несложное, это ж не рыжая Ленка, которая и Михею не испугалась бы зубы пересчитать или челюсть сковородкой выправить, – хмыкнул третий голос. – Эй, Фрол, зря ты на нее пялишься. Не про тебя баба.

Начпоезда отозвался, но его слов Саня уже не стал слушать. Он закусил губу и огляделся. Никого… Хоть бы Олег рядом был! Надо и отца предупредить, и деда, и маму, и тетю Люсю. Всех сразу! Но сперва следует убраться от опасного вагона. Пробежав по шпалам мимо «семерки» и следующего за ним девятого, Саня нырнул под вагон и оказался у переднего тамбура родного пятого. Прыгнул на ступеньки, оглянулся, стараясь не высовываться и не показывать любопытства. От «семерки» спустились по насыпи трое, у кромки леса их поджидал еще один бездельник. А как еще можно назвать путейца, не занятого работой в середине дня? Карман Ефимовой стеганки странно топорщился, скрывая нечто тяжелое и крупное, и Сане стало окончательно не по себе. Люди огляделись – и сгинули в болотистой лощине. Мимо сходней, спотыкаясь, прошла Люся. Она всхлипывала, куталась в платок и явно ничего вокруг не видела и не слышала. Саня попробовал окликнуть – бесполезно…

Сзади за рукав требовательно дернули, и Саня вздрогнул.

– Жду тебя уже час, – вслух пожаловался Олег. – У нас уроки…

– Хирургический набор с тобой?

– Тут. – Олег хлопнул ладонью по холщовой сумке и удивленно сморгнул. – Сань, что случилось?

– Где сегодня работает бригада?

– Ну часть людей проверяет склад, крепит неиспользованные рельсы, иные…

Дослушивать Саня не стал: судя по обстоятельности начала, Олег знает, где искать Короля. Пробежав по коридору, Саня заглянул в свою комнату, кивнул маме, которая сосредоточенно наблюдала за не теряющим привлекательности чудом очистки сковороды от жира, проглотил комок азартного колючего беспокойства.

– Начпоезда собирается тетю Люсю прибить, – бросил он с ходу. – Ты позови кого-нибудь и туда сходи, к «семерке», а я побегу деда искать. Неспокойно сегодня.

Лена поставила сковороду на стол и кивнула, не задавая никаких вопросов. Саня уже бежал назад и думал о том, что у него лучшая мама на свете. Кто еще из пацанов может вот так сказать пару слов – и не сомневаться, что понят взрослыми до конца и, более того, сразу же воспринят всерьез? Олег ждал на шпалах.

– Тебе ведь Король нужен? Там, – указал он в сторону хвостового вагона.

Добежать до хвостового вагона – дело двух минут. Нашептать отцу на ухо все подслушанное – вообще несколько мгновений. Вот теперь можно передохнуть и чуть успокоиться. Потому что Король обязательно во всем разберется и не допустит беды.

– В лощинку пошли, – прищурился Король, щупая карман и убеждаясь в пропаже подаренного Береникой хронометра. – И деда дома нет. Вот старый упрямец! Точно, сунулся обойти поезд лесом. Он еще третьего дня грозился прицепиться к телеграфу и дать срочную, да по своей привычке – шумно, Ефим наверняка разобрал, стал приглядывать…

Рядом спрыгнул на рельс из вагона Саша, вопросительно глянул на Короля. Подтянулся Федор Буев, начальственно огляделся:

– Чего не работаем? Все заняты, а вам…

– И верно, все заняты не тем. Шабаш! – рявкнул Король, не слушая насупившегося от важности бригадира. Люди стали удивленно оборачиваться, и Король громко пояснил: – Корней пропал! Не найдем сейчас, в живых ему не остаться. Я полагаю, он там, за первым поворотом, туда и побегу с Сашей. Вы ищите двумя группами вдоль путей. Заморозок нам на руку, любой след виден.

– А я… – охнул Буев. Затоптался, озираясь. Люди привычно послушались Короля, стоило ему возвысить голос. – Эй, так и я с вами!

– Федька очнулся, – рассмеялся один из путейцев. – Не спешит Фролке докладывать, вот чудо.

Король и Саша уже бежали по шпалам, Саня припустился следом. В затылок дышал Олег, немного окрепший за лето на Лениных борщах. Бежать было страшно. Очнувшееся впервые по-настоящему чутье Сани, не желавшее ничего замечать во время практических занятий, теперь вещало вовсю. Виделось темное облако впереди и левее, за путями. Второе ощущалось позади, над поездом. И оба были в движении, оба разбухали и готовились пролиться большой бедой. А еще из неоглядной дали спешило, гонимое темным ветром, третье, совсем чужое и тоже опасное…

Король первым приметил фигуру деда в прогале безлиственного кустарника у телеграфной линии. Одним длинным прыжком одолел насыпь и помчался напролом. Саша ругнулся, споткнувшись, неловко скатился вниз и тоже заспешил по болотистой низинке, пару раз оглянувшись влево. Саня никуда не глядел, просто старался по мере сил не отставать слишком уж крепко от взрослых. Однако он едва миновал сырые, чавкающие камыши топкой болотины близ насыпи, когда отец и его напарник уже скрылись далеко впереди. Жидкая ледяная грязь налипла на штаны, сделала ботинки пудовыми и неподъемными, связала ноги, подсекая их при каждом шаге, словно и в ней копилась злая темная удача. «Сегодня целиком ее день», – запоздало сообразил Саня, подал руку отставшему Олегу и принялся тянуть его, ускоряя бег. Черный день. Оттого все дела шли криво, а решения запаздывали.

За густой черной сеткой кустарника крикнули, то ли командуя, то ли ругаясь. Сухо хрустнул выстрел, потом второй, третий. Лес вздрогнул от резкого звука и замер. Кто-то упал и покатился, взвизгнул шало, тонко – и смолк. В липкой тишине Саня выпустил руку приятеля, продрался через кусты и увидел полянку. Взгляд сразу и страшно наткнулся на лежащего ничком деда. Саня мельком отметил, как отец вминает сапог в ребра Ефима, рубит ладонью его затылок. Не успели? В голове стало пусто, эта мысль не желала там утверждаться, слишком она была темна и ужасна. Но и света вроде неоткуда больше ждать. Мимо протопал задыхающийся Олег, упал на колени возле Корнея и стал усердно пытаться его перевернуть. Саша помог и замер, кривясь и мрачно сопя.

Сразу стали видны три дырочки в любимой старой кожанке машиниста, две кучно, рядом, на груди, третья ближе к рукаву. А еще Саня с замиранием сердца встряхнулся, разобрав тот самый свет, которого уже и не ждал в этот день. Блестело нечто маленькое, но яркое. Олег всмотрелся, достал из сумки свой набор в кожаном футляре, судорожно вздохнул, ощупал грудь деда под курткой, залез глубже, тронул плечо. Размазал по лицу грязь пополам со слезами и обернулся к Королю:

– Он жив.

Король присел рядом и неуверенно похлопал по дедовой куртке. Тихонько рассмеялся, извлекая из внутреннего нагрудного кармана табакерку.

– Саня, ты видел хоть раз такую странную, неявную и в то же время плотно упакованную удачу? – спросил он, изучая серебряную безделушку. – Ренка такие вещицы не дарит зря.

Лицевая часть толстого серебряного узора крышки была в одном месте прорвана насквозь, табак свободно сыпался наружу. Рядом узор вмялся до самого донышка. Но серебро по-прежнему лучилось светом, не различимым обычным глазом, и цепко хранило две пули из трех.

– Помогите снять куртку, – прервал общее оцепенение Олег. – Плечо у него задето. Но, как мне думается, ничего опасного, мягкие ткани. Только крови теряет много, надо срочно остановить.

– Саша, делай в точности, что прикажет доктор, – велел Король.

Он выпрямился, расправил плечи. Глянул вверх. Саня тоже посмотрел. Тень над головами таяла. От путей уже спешили люди, кричали на бегу, спрашивали, цел ли Корней. А над поездом темное пятно все еще висело, это видел сам Саня и, теперь у него не осталось сомнений, нечто подобное различал отец.

– Пошли выручать маму. – Король помрачнел и зашагал через кустарник, больше не оборачиваясь в сторону деда. – Плохо, когда беда приходит не одна, Саня. Как бы не опоздали мы. Надо было мне Сашку к «семерке» отослать. Впрочем, от «бы» пользы мало. О сделанном жалеть поздно, о несделанном – тоже.

– Один ты бы их не сумел так быстро одолеть, – утешил Саня, изо всех сил стараясь не отставать. – Папа, а дед успел отбить телеграмму?

– Полагаю, что нет, – сразу отозвался Король. – И это плохо.

Он выбрался к самой насыпи, подал сыну руку и зашагал вверх быстро и уверенно, чуть не волоком втаскивая на крутой подъем Саню. Люди спешили навстречу, кивали, а услышав, что дед жив, светлели лицами. Кто-то додумался, что нужны носилки, в орешнике застучал топорик.

У поезда было тихо и пусто. Король шел не задерживаясь и не оборачиваясь. Добрался до «семерки», глянул на Саню:

– Стой тут. Если кого-то или что-то важное увидишь, крикни мне. Понял?

– Да.

Саня сгорбился и вздохнул. Напряжение короткого и страшного бега покинуло его, а тревога осталась. Стоять и ждать невесть чего оказалось труднее, чем мчаться опрометью по путям. Олегу – и то проще. Он, оказывается, настоящий врач, он теперь оперирует деда! И надо же, ничуть не сомневается. Казался таким тихим, в себе копался. Над лягушками иногда плакал: жалко, видите ли, их, здоровых и живых, резать…

За спиной хлопнула дверь вагона. Король силой стащил по сходням Люсю, едва способную стоять на ногах, помятую и какую-то перекошенную. Следом виновато и тихо спустилась мама.

– Обе – в нашу комнату и не высовываться, – резко распорядился Король. Дернул жену за плечо, разворачивая к себе: – Лена, ты меня знаешь. Никаких споров. Как скажу, так и будет правильно.

Мама молча кивнула, она выглядела непривычно бледной, до синевы.

– Собирай вещи. Найди Санькин пропуск в столицу, ректором выписанный, мало ли как сложится. Иди.

Лена снова кивнула, обняла за плечи и повела прочь бессмысленно постанывающую экономку Фрола Кузьмича. Люся все время оттягивала с шеи платок и надрывно кашляла. Король звучно вздохнул, сел на ступеньки и задумался. Похлопал по деревяшке, приглашая устроиться рядом Саню:

– Верно я понимаю, что до сумерек сюда должны прибыть некие люди, вызванные Фролом со станции?

– Я так слышал.

– Ясно. Дед не успел отбить телеграмму, события же вышли из-под контроля. Так что виновного им надо найти срочно, пока дело не достигло внимания начальства, а то и до столицы не добралось… и они не уймутся, пока не спихнут вину на этого самого крайнего. Чтобы закрыть вопрос тихо и быстро. – Король снова вздохнул. – Саня, слушай меня внимательно. Мы с тобой ведь должны оберегать маму, так?

– Конечно.

– Вот твоя часть работы. Сейчас Сашка снарядит дрезину. Деда надо срочно везти отсюда прочь, в надежное место. Вы поедете с ним. Станция, ближняя к нам, ненадежная и плохая, оттуда Фрол получал шпалы. И оттуда же к нам едут теперь его… знакомые. Понимаешь?

Саня кивнул. Еще бы не понять! Одни воры прикрывают других. Как прорваться через эдакое кольцо? Вот в чем загвоздка. Отец достал из кармана дедову табакерку и перевернул ее донышком вверх:

– Красивый узор, правда?

– И что?

– Я сам понял недавно, хотя Рена намекала в письме. Мол, не всем подарки одинаковые и достойные… Эту вещь она не по-настоящему выиграла. Скорее получила как особую охранную грамоту. К нашей Беренике весьма тепло относится Платон Потапович. Слышал про такого?

Саня ошарашенно кивнул. Странно было бы прожить на рельсах весь свой недолгий век и не знать о наиболее могущественном человеке в железнодорожном ведомстве. Одни уважительно зовут его Большим Михом, иные робко кланяются и именуют по имени-отчеству, третьи вообще теряют дар речи, едва разговор касается Самого – так его тоже величают. Все знают, что власть Миха огромна и неоспорима. Попытаться ослушаться любого его прямого приказа не просто смерть, но смерть медленная и трудная.

– Ты на станции сразу пойдешь к телеграфисту. Закроешь дверь на запор и стукнешь этим вот узором по столешнице. Понял?

– Магический знак? – охнул Саня, рассматривая табакерку заново, с растущим изумлением.

– Полагаю, что так, хотя полной уверенности нет, – вздохнул Король. – Он незаметен до активации и неустраним после, ты читал в учебнике.

– Это точно знак, – уверенно кивнул Саня, гладя пальцами узор вензеля.

– Слушай дальше. Прикажешь отбить телеграмму Большому Миху, вот текст. После прикажешь телеграфисту сидеть запершись до конца смены. – Король тяжело нахмурился. – Должно сработать. Деда разместите в больнице или ином надежном месте, при нем останутся Олег и Люся. Вы с мамой обязаны исчезнуть со станции прежде, чем там разберутся, что происходит. Понял?

– Не совсем.

– Чего тут не понять… Фрол душил Люсю, а наша мама его урезонила. Крепко урезонила, едва жив остался и выживет ли еще… Так что увози ее отсюда. Ясно?

– Да. А ты…

– Саня, не трать время впустую, – строго велел Король.

По шпалам вдоль вагонов уже бежал Сашка. Он глянул на своего обожаемого бригадира, пусть и смещенного, нахмурился и молча замер рядом.

– Грузи на дрезину деда, Ленку, Саню, Олега и Люську. Довези до тупика у станции по старой ремонтной ветке. Понял? Прямо сейчас. Саня, не стой. Время утекает, и оно против нас.

Пришлось кивать и шагать за Сашкой. Тот обнял мальчика за плечи и уже толкал к родному вагону. Оборачиваться и оглядываться помощник Короля не позволял. Он всегда исполнял поручения в точности, не сомневаясь в том, что они мудры и верны. Подсадил в вагон, дал на сборы две минуты, а сам умчался снаряжать дрезину. Мама выглядела неузнаваемой, серой и усталой. Губы ее сошлись в строгую линию. Руки же уверенно и споро паковали вещи в маленький дедов саквояж. Люська сидела на лавке и тихо выла на одной ноте, порой переходя на хрип и задыхаясь. От ее невменяемости становилось по-настоящему страшно. Саня решительно вытряхнул на пол книги, не думая об их сохранности. Сунул в кофр три ценные – номерную про удачу и еще две личные, из библиотеки Юнца. Добавил смену белья, теплые носки, другие важные вещи, удачно подвернувшиеся под руку. Всхлипывающий стон Люси уже удалялся по коридору, и Саня побежал следом, по сходням из вагона и далее вдоль поезда, краем глаза отмечая испуганные лица людей и их неуверенные движения. Он остановился у дрезины, на задней скамье которой был устроен дед Корней, надежно усаженный вплотную к спинке, наспех наращенной досками.

Загрузились все перечисленные Королем люди тесно и неудобно. Сашка встал к приводу, и хвостовой вагон знакомого поезда – основы всей жизни Сани, единственного его родного дома – стал удаляться. Редкие снежинки сеялись, делали даль нечеткой и блеклой. Дрезина поскрипывала. А вот судьба, вздумавшая так резко, в одночасье, сделать крутой поворот, совершала его в полной тишине большого и трудного непонимания происходящего.

Дед очнулся скоро, завозился, ругаясь и обзывая себя дурнем. Выслушал короткий отчет Саши о там, как его нашли, как Король разметал троих негодных людишек Фрола и сам он, Саша, приложил четвертого.

– Ты телеграмму отбил, Михалыч? – с надеждой уточнил помощник Короля.

– Нет, – подтвердил худшие подозрения дед.

Снова повисла тишина. Лена попыталась поправить кофту, ощупала ватник и сгорбилась. Зато Люся перестала выть: Олег ей что-то нашептал в ухо, дал разведенные водой капли и принялся тереть руки, явно используя знания из странной книги о важных точках, управляющих болью душевной и телесной…

– Мой Колька сильно помял тех, на поляне? – прервала молчание Лена.

– Двоих не особенно, – дернул плечом Саша и отвернулся.

– Ясно, – поникла мама, и Саня запоздало сообразил: он ведь не видел драки и не знает ее последствий. – Саша, тормози. Не поеду я никуда.

– В твоей семье дела решает Король, – уперся Саша. – Он велел везти вас до самого тупика и тащить деда в больницу или в избушку путевого обходчика возле станции. Так и будет.

– Дознаватели приедут. – Теперь на лице Лены отчетливо читалось отчаяние. – Понимаешь? Его во всем обвинят. Он, дурень бисов, на то и нарывается. С его шрамом и разбираться не станут, под арест в лучшем случае. Нельзя нам уезжать. И как я согласилась?

– У тебя дите, – буркнул дед, норовя обернуться и морщась от боли. – И к тому же, дочь, делай, что муж велел. Сама его выбрала, сама поперек моего решения в дом притащила, сама теперь и слушайся. Должна же ты хоть кого-то без оговорок признавать главным.

– Изведут моего Кольку, – вздохнула Лена и сжалась еще сильнее. Фыркнула, поправила волосы, разогнулась и глянула на Саню. – Хотя это мы еще посмотрим. Он прав, в поезде нам правды не найти. В столицу ехать надобно. Срочно!

В маминых глазах Саня заметил знакомый огонек бешеного и неодолимого упорства, приугасший ненадолго и теперь быстро восстанавливающий яркость. Несколько минут спустя Лена уже уверенно раздавала указания. В местную больницу велела деда даже на осмотр не показывать: там из лекарств самое действенное – молитвенник, а такое целебное средство имеется и у обходчика. Зато у него нет лишних глаз, уютно, сам он человек положительный и деда уважает. Опять же добро помнит, Корней не раз подбрасывал приятелю уголь в трудные зимы.

На поезд следует подсесть возле вокзала, где паровоз пополняет запас воды и угля. Первая треть состава недоступна: там вагоны богатые, их подгоняют к платформе больших станций, оттого и дверь тамбура делают высокой, на уровне пола вагона, и не углубляют ее внутрь на ширину трех-четырех ступеней лестницы, обычной для задних вагонов, откуда пассажиры спускаются прямо на насыпь, спрыгивают или пользуются сходнями.

– Мам, мы купим билет, – возмутился Саня, слушая эти дикие планы.

– Нам велено не показываться на станции лишний раз, – снова фыркнула Лена. – К тому же денег у нас очень мало.

Старая ветка путей закончилась тупиком, Саша подставил плечо бледному и решительному Корнею. Люся подхватила саквояж деда, вцепившись в него как в самую понятную и ценную вещь. Олег пошел налегке. Саня с матерью сразу свернули на узкую тропку к станции, коротко простившись с дедом и остальными. Следовало спешить. Отправка телеграммы займет некоторое время, а скорый на столицу, дед это помнил, пройдет станцию через час, задержавшись лишь для пополнения запаса воды своего паровоза.

Пробраться в помещение станции Сане удалось сразу. Найти комнату телеграфиста тоже было несложно. А уж стукнуть донышком табакерки оказалось проще простого. Вензель исправно оставил на столешнице серебряный след, быстро растекшийся в ровный яркий узор оскаленной медвежьей пасти. Худой, невзрачный служащий за аппаратом подпрыгнул как укушенный. И сесть на свой стул более не рискнул. Он никогда прежде не исполнял прямого приказа Самого! Вздыхая и кланяясь, принял четверть листка бумаги, на котором ровным почерком Короля был написан текст сообщения. Дрожащей от важности и ответственности момента рукой отбил адрес, известный каждому и никогда прежде не использованный здесь. И затем – текст.

– Бред какой-то, – всхлипнул телеграфист, сжег листок с текстом, затем послушно запер дверь и придвинул к ней тяжелый стол. – Полный бред, не иначе! Машинист приказывает Самому. Наверное, скоро свету конец… бежать надо. Домой, в село. Там хоть репой, а прокормлюсь, а тут быстро на баланду переведут. И меня, и прочих. Бежать… Ох и темна удача на станции!

Он ныл и торопливо собирал свое невеликое имущество: карандаши, отличную точилку, писчую бумагу и прочие мелочи. Мера густоты и опасности удачи и неудачи для каждого своя, в значительной степени им лично определяемая…

Саня, думая о телеграфисте, миновал богатую высокую платформу, спрыгнул в хрустящую изморозь покрытой тонким слоем снежка травы и помчался по шпалам.

На скорый удалось подсесть ловко и незаметно. Правда, дверь тамбура была заперта. Ехать снаружи, держась за стылые поручни и стоя на ступеньке, оказалось страшно и невыносимо холодно. Вдвойне ужасно оттого, что сам он был прижат к двери – запрятан в самое тихое и теплое место. А вот мама, которую следовало беречь, стояла внизу, упрямо закусив выбившуюся прядь рыжих волос. Смотреть на ее синие, застывшие руки делалось все тяжелее.

«Зайцев» ссадили возле следующей станции, безжалостно и безразлично, среди ночи, в безлюдном, глухом месте. Пришлось идти пешком, а потом ехать на другой подножке. И снова их заметили и ссадили. В третий раз повезло: пассажиры оказались людьми душевными, заступились, оттеснили хмурого проводника и втащили окончательно окоченевшую Лену в вагон отогреваться. Накормили пресной кашей, напоили горячим чаем. Само собой, на станции вреднющий проводник сбегал и вызвал полицию… представители которой немедленно явились, подобострастно кланяясь, и вручили ошарашенной Лене и ее сыну билеты в первый класс. Там, в тепле, под присмотром вышколенных проводников, удалось по-настоящему согреться, отдохнуть и отоспаться, подлечить растрескавшуюся кожу рук, а также за три оставшиеся дня пути к столице исчерпать все домыслы по поводу столь странных перемен в комфорте передвижения.

Общее направление мыслей не могло быть ошибочным: телеграмму на главном вокзале получили. Легла она, ввиду странности текста и указания на магическую метку, прямиком на стол Яши, благополучно прижившегося в приемной Потапыча и прекрасно усвоившего, когда следует беспокоить Самого даже и внеурочно, во время совещаний.

Платон Потапович прочел текст, задумчиво пришпилил взглядом к стулу начальника восточной ветки путей, держащего отчет и тотчас поперхнувшегося словом.

– Иди, не у тебя пока что беда стряслась, – милостиво пророкотал Большой Мих.

Чиновник сгинул, мысленно благословляя светлоту своей сегодняшней удачи, а заодно обещая сразу и ангелам, и чертям больше никогда не брать лишнего. И вообще не брать! Судорога запоздалого ужаса свела желудок, выворачивая наизнанку все естество. Говорят, и не напрасно, что прежний начальник главного управления путей сообщения в ранге министра крепко воровал. Рискнул разок даже на святое покуситься: позаимствовать часть средств экспериментального депо. И на следующий день был подан к столу Потапыча на большом блюде с яблоком в зубах. Живой, хотя в последнем сильно сомневался даже он сам. Вроде бы Большой Мих сказал: «Уберите эту старую свинью, она протухла», и министр плакал, хрюкал и дрожал. Чудачества Потапыча порой бывают ужасны. На сладкое министр, прямо лежа на блюде, подписал прошение об отставке и добровольно уехал надзирать за установкой телеграфных столбов на крайний север, в тундру…

– Яша… – Голос Самого звучал спокойно, и оттого в его ведомстве притихли все, ожидая большой бури.

– Весь внимание! – Бывший посыльный возник в дверях с вечным пером и жестким планшетом, на котором укрепил лист для записей.

– Суровкин – это ж машинист с прежнего ремпоезда Донова? – спросил Потапыч, хотя помнил всех людей, хоть раз попавших в поле его зрения.

– Точно так. И дед сударыни Береники.

– Ясное дело, иначе откуда еще он мог взять мою личную метку, – буркнул Потапыч. Он тяжело вздохнул и похрустел пальцами, словно кого-то душил. – Министра нашего нового спешно найти. Ребят кликни, пусть волокут хоть откуда, час им на все про все, это самое большее. Магистральные поезда далее первой дуги на север не пускать, спешно организовать проверку путей повсеместно. Начальника тайной полиции пусть парни тоже подтаскивают. И отыщи этого арьянца гнусного… куда я его загнал от расстройства?

– Если вы имеете в виду Отто Мессера, то в прошлый раз вы разложили на столе карту Ликры и кинули шар, – напомнил Яша, делая пометки на листке. Он знал, что Потапыч сейчас думает и нуждается в напоминаниях бессмысленных, но точных и забавляющих его. – Шар докатился до второй дуги северной ветки путей. Туда и отправили. Чтобы знал, каких воров можно ловить, а каких нельзя.

– Памятливый ты и бойкий, – похвалил Потапыч. – Отправь ему телеграмму, этому циркулю ходячему. Восстанавливаю в должности генерального инспектора. Пусть подавится, исполню что обещал, раз он мне надобен. Ну не сидят министры на месте больше года. Яш, может, тебя туда задвинуть, в главное кресло ведомства?

– Обижаете, – расстроился Яша. – Чем я провинился?

– Пока ничем, а то бы сослал на повышение. Да, обычную полицию за шкирку – и в приемную. Пусть потеют. Телеграфируй Отто, что он должен немедленно извести всякое воровство на ветке. Чтобы на каждом столбе жулик висел, так ему и укажи. Меня повесит – и то смолчу… наверное.

Министра доставили первым и очень быстро, прямиком из бани, в одной махровой простыне. Вид толстого, розового, перепуганного до полусмерти чиновника умилил Потапыча.

– Слышал я, – сообщил он, тыча пером в чернильницу, – что ты похвалялся, будто приручил Большого Миха. И что ежели ты мне двоюродный зять, то в любых делах неподсуден.

– Спьяну, – всхлипнул министр, кутаясь в простыню и теряя яркость распаренной красноты кожи.

– Тебе кто сказал, дурья башка, что ты имеешь право назначать начальников ремпоездов? – ласково уточнил Потапыч, проверяя перо. – Это мое дело! Мое!

Бас прокатился по кабинету, стекла отзвенели и замерли, министр же стал подергиваться – непрерывно и как-то желеобразно, всей своей тушей.

– Я тебе дозволил людей на станциях расставлять кое-где, – продолжил Потапыч, отдышавшись. – Но не в ремонте. Потому как воры, на билетах наживающиеся, неопасны. А по гнилым шпалам сама смертушка бродит, нечего ей жатву облегчать. Ну чего встал? Античный герой, тогой жир прикрывший…

Потапыч басовито рассмеялся и толкнул в сторону министра чернильницу:

– Пей. Весь ты черный изнутри, пусть это заметным сделается. Жаль, что чернила не ядовитые, вот была бы польза от них, а? Ты простынку не одергивай, стесняться нам нечего. Ты пей и пиши туточки: в отставку, мол, желаю всей душой. На юг, песок сгребать и неустанно грузить в составы. Ибо баню ценю и пар мне костей не ломит. Всё не север… Это я тебе по большой дружбе одолжение делаю, зятек.

Бывший министр еще послушно давился чернилами, когда в кабинет ворвался оскаленный от злости начальник чужого для Потапыча ведомства – тайной полиции. Человек сложного характера и немалых возможностей, одетый по полной форме и явившийся самостоятельно, при личной охране.

– Ты что, озверел? – сухо отчеканил он с порога. – Медведь, да я тебя заломаю! Ты на кого руку поднял?

– Садись и слушай, во что мы с тобой влипли, – набычился Потапыч, мрачным взглядом провожая и подталкивая пятящегося к дверям бывшего министра. – А потом и решай сам, кого ломать и как. Ты, арьянец половинчатый, господин Евсей Оттович, куда желал моего обожаемого «Черного рыцаря» для маневров сослать? На север? Тюленей в дрожь вгонять?

– Уймись, – поморщился начальник полиции, озираясь на закрытую дверь. – Это дело большой секретности.

– И для того ты подсадил мне своих уток на разбор доносов и жалоб, – буркнул Потапыч, заново наливаясь злобой. – Они разбирали, тебе отчеты слали, а мне шиш без масла доставался. Ты был доволен? А теперь что получается? Ты и есть шпион Арьи. Иди сдайся сам себе. И застрелись с горя.

Ошарашенный обычной для Потапыча дикой логикой, Евсей Оттович откинулся на спинку кресла, чуть помолчал и жестом отослал замершего у дверей адъютанта.

– Говори толком, – обратился он к Потапычу.

– А что тут можно добавить? Мой зять воровство развел, твои утки-соглядаи продались и доносы отсылали назад тем, на кого было донесено. Шпалы на северной магистрали теперь лежат гнилые. – Потапыч наклонился вперед и ласково улыбнулся Евсею, с которым приятельствовал весьма часто, то есть когда не находился в очередной ссоре. – Тебе как, прямым текстом пояснить, в какой заднице твои учения и заодно мой любимый «Рыцарь»?

Начальник тайной полиции скривился, словно испробовал кислятины, и принял папку с текстом телеграммы Корнея, оказавшейся столь неоценимо полезной. Прочел, повторно пробежал глазами и виновато дрогнул бровью.

– Хорошие у тебя машинисты. Ладно, уберу своих людей с вычитки почты. Только сперва выясню доподлинно, кто из них устроил себе столь смелую подработку. – Евсей Оттович нагнулся к столу и тоже улыбнулся. – А стреляться не стану, шиш тебе. Не дождешься. Довел ты меня, свою бестолковую родню рассадив по доходным местам, вот и зверею. Этого идиота Карпа ты в начальники над собой приподнял? Крутить им хотел, с себя скучные дела снимая. Докрутился. Сам стреляйся, коль мочи нету. Мессера у меня переманил, а теперь в смотрители путей его сослал.

– Не верну я тебе инспектора, не скалься, – взревел Потапыч.

Яша толкнул дверь и бочком протиснулся в кабинет, бережно удерживая поднос. Все как обычно: раз шумят на две глотки и ругаются бойко, главный страх уже позади. Успокоятся, выпьют по паре стопок любимой имбирной настойки Евсея Оттовича, добавят еще пару – перцовой или кедровой, ценимых Потапычем, и перейдут к деловитому, несуетливому обсуждению срочных мер.

– Яков, а не хочешь перейти ко мне, с повышением? – благодушно и привычно пошутил начальник тайной полиции.

– Яша, скажи этому жандармскому придурку в приемной, – бросил новое указание Потапыч, пропуская гнусный намек мимо ушей, – что, если его лодыри в два дня не найдут мне всю семью Ренки, сгною. Мамку ее и прочих сюда доставить, в столицу. Машинисту отправить врача и охрану. Мы с Евсеем его награждать будем, когда закончим ругаться.

Через четыре дня после указанного разговора жена Короля ступила на полированный мрамор перронов главного вокзала. Подходящее к случаю платье доставили нарочным за сутки до прибытия в столицу, а к нему и обувь, и шляпку, и теплое пальто. Лена сперва не желала принимать подарки, но отчаяние полицейских и проводников по этому поводу – «Потапыч нас убьет!» – оказалось столь искренним и глубоким, что спорить стало бессмысленно. К тому же явиться на прием к столичным чиновникам в растрепанном виде было решительно невозможно!

У вагона Лену ждал молодой улыбчивый мужчина в форме железнодорожного ведомства, он представился без формальностей – просто Яша, друг Береники и «состоящий при вокзале чиновник, не из самых больших». Он мельком оглядел проводников, кивнул, отпуская всех без замечаний. Саня усомнился в незначительности ранга Яши: кланялись ему с подобострастием и испугом. Обращались шепотом и весьма вежливо: Яков Ильич, господин и даже – сельское прошлое порой пробивается сквозь выучку – барин… Впрочем, сам Яша, несмотря на почтение к своей персоне, нос не задирал и сверху вниз на людей не смотрел, что очень понравилось и Лене, и ее сыну. Им помощник Потапыча вежливо улыбнулся, кивнул, Лене так и вовсе поклонился, согласно столичной манере вежливого обращения с женщинами:

– Вы не представляете, сударыня, какие события закрутились после телеграммы вашего отца! Платон Потапович не отдыхает третьи сутки. Никто не знает точно, какие чиновники еще работают, а какие уже признаны бесполезными и покинули места. Однако простите, вы с дороги, а я тут со своими сплетнями. Привык обсуждать Потапыча с вашей Реной, вот и не уймусь никак. Идемте.

– Но я бы…

– Идемте, – повторил Яша и вежливо подал руку. – Я на ходу все объясню, так спокойнее. Вдоль путей магами натянута дюжина звуковых мембран, так плотно, что даже самая хитрая прослушка невозможна. Знаю, все дело в вашем муже, вы приехали из-за него. Я тщательно изучил этот вопрос. Крайне сложная ситуация. Крайне. Все обвинения нелепы и уже сняты. Но, увы, эти торопливые недоумки успели посадить его в арестантский вагон, так некстати подвернулся поезд… И телеграмму дали в столицу, это еще хуже.

Яша виновато помолчал, ненадолго остановился, глядя на вагоны, на перрон, на высокие окна. Убедился, что поблизости нет подозрительных личностей, слишком внимательно прислушивающихся к чужим словам.

– Если бы получателем был Потапыч или начальник тайной полиции, – шепнул он, – мы бы все уладили в полчаса. Но в дело замешана полиция магическая, это весьма дурно, весьма. Шрам проклятого, знаете ли, должен был давно погубить вашего мужа. И теперь дворцовые маги желают понять, отчего этот человек еще жив. Арестантский вагон прибудет сюда сегодня ночью. И пока мы не знаем, что следует предпринять. – Яша снова осмотрелся. – Ваш муж чем-то насолил самой Вдове. Полагаю, он весьма занятный человек. Мы приложим все усилия, но особой надежды нет, не стану лукавить. Тем более нет оснований рассчитывать на быстрое решение дела.

Лена понимающе кивнула: именно такого развития событий она и опасалась. Не зря ректор Юнц прошлой весной после истории с аварией на северо-западной дуге исключил упоминание Короля из всех сообщений и даже из наградного листа. Не зря сам Король отослал телеграмму, подписав ее фамилией Корнея. Пока он оставался в тени, незамеченный и забытый, большие беды его миновали…

– Куда же мы идем? – удивилась Лена.

– Ах, Елена Корнеевна, простите, я снова упустил из виду важное, – нахмурился Яша. – Знаете, я, наверное, должен признать, что и сам нуждаюсь в отдыхе, постоянно теряю детали. Я нашел вам прекрасное место для проживания. Вы решительно никому не будете должны, это условие для вас, полагаю, немаловажное. Вы ведь надолго в столицу прибыли. Сына опять же к учебе определяете. А общежитие в колледже для младших курсов платное, будет лучше и удобнее поселить мальчика в семью. Я позволил себе спросить совета у господина ректора Юнца, хотя Платон Потапович едва ли будет рад такому консультанту, если узнает о моем самоуправстве. Мне рекомендовали связаться с сударыней Фредерикой и уточнить, не нужна ли ей компаньонка. Все благополучно, она вот-вот прибудет к вокзалу. Идемте.

– Какая от меня польза как от компаньонки? – поразилась Лена. – Да и «сударыня» из меня хуже, чем из черта попадья, простите за прямоту. И нечего звать меня по имени-отчеству, раз себя именуешь Яшей.

Яша тихонько рассмеялся. Пожал плечами. Он и сам немало времени затратил, подыскивая место жительства, удобное и необременительное для женщины, выросшей в диких и вольных условиях ремпоезда. К тому же являющейся мамой будущего мага! Та еще задача. Первое же короткое знакомство с Фредерикой разрешило ее, кажется, наилучшим образом.

– А Ренка, она уже знает? – вздрогнула Лена.

– Да, я вчера говорил с вашей дочерью, – мрачно отозвался Яша. – Отреагировала странно. Молча кивнула и ушла – ни слова, ни вздоха. Боюсь, она слишком потрясена. Мы навестим ее, обещаю.

За разговором движение по длинной платформе вдоль состава прошло незаметно. Саня шагал последним, пораженный красотой вокзала и уже влюбленный в это чудо – огромное сияющее вместилище людей, паровозов, вагонов и багажа. Потоки низкого утреннего света пронизывали здание насквозь, причудливо высвечивая одни детали и пряча от внимания другие. Вот лоток с фиалками, вот кофейный столик и тонкие пальцы, бережно прихватившие прозрачную на просвет чашечку из ажурного фарфора. Перстень с брызжущим искрами камнем, одно движение – и он погас, спрятался в тени. Вот переплет окна, ковровым узором лежащий на мраморе, позолоченном солнцем. И мамина тень уверенным шагом пересекает узор. Вот медью горят массивные ручки сдвоенных дверей, ведущих на площадь. Служащий вокзала предупредительно распахнул их – и взору Сани открылся город. Розовая утренняя мостовая в бархате инея, несколько конок, замерших у дальней остановки слева, холодные плавные дуги сияющих рельсов. Гул голосов, шагов, движения, далекие свистки паровозов. И люди, люди, люди всюду. Нарядные, шагающие праздно, неспешно, до смешного чинно. Бездельничающие средь бела дня! Ни молотка в руках, ни иного полезного приспособления… Да и одеты куда богаче и наряднее, чем пассажиры на любой станции, мимо которой проходил ремпоезд.

От изучения чинно гуляющих горожан Саню, да и всех на площади, отвлек звук, похожий на сухие частые выстрелы. Он приближался из темных недр улицы напротив вокзала, извилистой и зачерненной тенями. Нарастал волнами, вынуждая людей оглядываться и спешить отойти в сторону.

– Мама, это автомобиль, – восхищенно шепнул Саня. – Я их ни разу близко не видел.

– Насмотришься, – пообещал Яша.

Черный длинный нос машины высунулся из тени и тотчас вспыхнул хромом отделки. Колеса с праздничными белыми боковинами – подобные производят лишь в Арье и Франконии, у Ликры своего современного завода нет, так говорил отец – взвизгнули на повороте. Машина накренилась, заскрипела и заскользила боком, поскольку шофер – Саня вспомнил, что автомобиль водят не машинисты, – не пожелал тормозить. Чихая, стреляя сизым дымом и сигналя, автомобиль пролетел через площадь и завизжал повторно, стараясь не протаранить вокзальное окно.

Вблизи он оказался для взгляда Сани огромен! Мотор прятался под скругленным кожухом, формой подобным паровозному котлу. Зато большие колеса ничуть не напоминали о железной дороге, они были весьма современные, на тонких, натянутых как струны, металлических спицах. Над колесами красиво изгибались просторные арки, переходящие в широкие подножки. Верх автомобиля, выполненный из темной кожи, был сложенным, он оставлял салон открытым и для ветра, и для холода, и для солнца. Передний диван имел изрядную ширину, задний был чуть уже, его зажимали арки колес. Впереди, на верхней части капота – Саня вспомнил это название довольно быстро, – имелась удивительно красивая полированная фигурка крылатой девушки. Не штамповка, ручная работа: очевидно, что лицо – взрослое, сильное и решительное – исполнено по некоему исходному портрету.

Водитель в последний раз дал сигнал, дернул какой-то рычаг, отозвавшийся недовольным хрустом, стащил потрясшие воображение Сани очки в кожаной оправе, закрывающие пол-лица… и оказался женщиной.

– Скользко тут до одури, – решительно сообщила она. – Привет, Яша. Это и есть моя компаньонка? Лена, да?

– Именно, – улыбнулась Санина мама, светлея лицом.

– По слухам, ты умеешь варить суп, – мечтательно вздохнула странная женщина, задумчиво изучая свой рукав, сильно испачканный чем-то темным и маслянистым. – А я за всю жизнь только раз попыталась отравить мужа – и он сбежал, слабак… Потом вернулся, но я уже его не ждала.

Саня восхищенно рассматривал женщину в машине, все больше подозревая, что именно она и была прообразом крылатой статуэтки. Лет тридцати пяти – сорока на вид, стройная, крепкая, с породистым и жестким лицом, длинноватым, несколько хищным за счет разлета бровей и довольно крупного прямого носа. Темные глаза не очень большие, весело щурятся. Кофейные волосы посеребрены на висках преждевременной сединой и уложены в красивую, но несколько растрепанную прическу.

– Чего мы ждем? – возмутилась женщина. – Я Фредерика, но лучше звать просто Фредди. И я зверски проголодалась, поскольку эта колымага изволила сломаться по дороге. Я на иное и не рассчитывала, выехала заранее, но, увы, без припасов. Садитесь, бросайте вещи. Лена, мы спешим. Сколько тебе надо времени, чтобы соорудить суп? Любой, лишь бы съедобный. Я не ела домашнего супа невесть сколько лет.

– Минут двадцать, – задумалась Лена.

– Ты настоящий маг! – Фредерика резким движением распахнула дверцу и выпрыгнула на мостовую. Подкованные каблучки ее модельных сапожек звонко цокнули по камням. – Лена, я тебя никуда и никогда больше не отпущу. А эти… как их… блины, да? Их можешь?

– Сударыня, прекратите столь изрядно шалить, – строго велел Яша, пряча улыбку. – Вы знаете про блины. И вы умеете готовить суп, пусть и не самый вкусный в городе. Но я вам признателен, вы на сей раз не изволите изводить гостей арьянским акцентом, как меня вчера.

– О, йа-а, – рассмеялась Фредерика. – Я есть искать торогу корошо и желать бить тут.

Она снова рассмеялась, ловко пнула вторую дверцу, не открывшуюся сразу и по-хорошему, и широким жестом пригласила Лену занять место на переднем кожаном диване.

– Мех сразу под себя тяни, холодно сидеть, – велела Фредерика. – И вон ту лысую шкуру барана набрось на колени. Ты как, тряски не боишься? А то роды я принимать сегодня не готова, руки, сама видишь, в графитовой смазке.

– Мне еще не скоро, – чуть смутилась Лена. – Опять же не жестче поезда ваша повозка.

– Твоя, – резко обернулась компаньонка. – И не повозка, а автомобиль. У него дурацкое имя «Тачка Ф». Сын додумался, собрал невесть из чего и подарил мне. Намекал, что эта дрянь лучше садовой тачки и сделана с душой. А я полагаю – с норовом она, и мы порой враждуем. Но лошадей у меня нет, парадного выезда не держу, извозчики же дерут по-свински – втридорога, ехать нам отсюда неблизко. Ладно, двигаемся. Яша, спасибо за помощь, Ленка мне очень подходит, я уже извелась искать нужного человека. Но это наша порода, сразу видно. Пока, мы отбываем.

Кожа сидений была толстой, грубой, потертой и оттого еще больше понравилась Сане. Не надо опасаться испачкать или поцарапать ее. И в целом, судя по первому впечатлению, на новом месте жить будет интересно. Лишь одно соображение мешало радоваться. Их с мамой сразу же стали размещать надолго, у чужих людей. Значит, вызволить папу из беды трудно. Если вообще возможно…

– Фредди, ты надолго нас согласна приютить? – думая о том же, уточнила Лена.

– Во-первых, изволь молчать в дороге, не то язык прикусишь, – посоветовала Фредерика, надевая очки. – Во-вторых, я уже сказала, что вообще тебя не отпущу. У меня единственная в столице автомобильная ремонтная мастерская, где берутся за все самобеглое, независимо от страны и завода, выпустившего монстра.

Женщина резко дернула рычаг, вмяла кулак в грушу сигнала и топнула ногой по педали. Все это она продела ловко и быстро. Машина взвыла, клаксон разразился крякающим стоном. Очередное облако сизого дыма вырвалось из-под хвоста машины, пугая людей на площади. Женщины заохали, морща носы и пытаясь демонстративно разогнать руками неприятный запах. Фредерика рассмеялась, машина взревела еще злее и рванула с места – резко и быстро, визжа колесами и пританцовывая на скользких булыжниках.

– У меня работает восемь мастеров, – прокричала, перекрывая шум, компаньонка Саниной матери. – На сухом пайке сидят ребята, понимаешь? Я уже обещала им обед. А ты «уеду»…

Фредерика рванула рычаг, машина опять взревела и покатилась еще быстрее. Лена натянула шкуру повыше и вцепилась обеими руками в удобную ручку на передней панели. Вовремя: «Тачка Ф» прыгнула на верхушке горба улицы, с грохотом и лязгом приземлилась и понеслась дальше, шарахаясь от левой стены слепленных боками домов до правой. Саня тоже нашел удобную ручку и стал держаться за нее. Автомобиль оказался гораздо более тряским, чем любой поезд. И это мальчику тоже нравилось. Люди разбегались, едва заслышав крякающий сигнал: явно уже знали ужасную поспешность машины. Кошки висли на заборах и стволах деревьев, распластавшись и впившись в кору всеми когтями. Собаки поджимали хвосты, не рискуя облаивать вонючее, стреляющее чудище.

Столица, которую Саня полагал огромной, кончилась, если верить ощущениям, через несколько минут. Дома расступились, чинно отодвинулись от дороги, отгородились ажурными коваными заборчиками, садиками и даже большими парками.

Мостовая сменилась стылой, накатанной землей пополам со щебенкой, движение сделалось мягче и ровнее. Ветер бил в лицо, студил кожу и раздувал в душе радость стремительного полета. Фредерика еще раз профессионально влепила прямой удар кулаком в грушу клаксона и крикнула:

– Держитесь!

Машина затормозила, пошла боком, едва умещаясь между обшарпанными столбами широких ворот, давно и бесследно лишенными самих створок, как и заборчика, остатки которого кое-где выпирали старым скелетом из зарослей кустарника. Но уцелело от заборчика так мало, что невозможно было восстановить даже примерный узор ковки…

Впереди показался дом. Четыре тяжелые колонны подпирали портал классической двускатной крыши. Три высоких стрельчатых окна между колоннами были зашиты добротными деревянными створками ворот. Средние как раз спешно открывали, услышав сигнал. «Тачка Ф» вкатилась в дом – прямо в старинный бальный зал, как предположил Саня, – фыркнула и успокоенно затихла.

– Моя мастерская, – широко махнула руками Фредерика.

– Необычно, – отметила Лена, изучая лепнину потолка и заметный кое-где под грязью бледно-розовый тон штукатурки стен.

– Лена, ты все равно станешь гадать и спрашивать, – вздохнула Фредерика, открывая дверцу и спрыгивая на пол. – Слушай уж сразу. Лет эдак двенадцать назад я была та еще фифа. Брат вел все дела, а я коллекционировала поклонников. Тут они, подлецы, танцевали и золотые сердечки мне дарили… вместо настоящих, которых и не имели. Потом нас ударило так основательно, что лучше не вспоминать. Все мои мужики, женихи недоделанные, сгинули в одночасье. Как же, немилость Вдовы, расследование и прочее… Думали, я сдохну.

Фредерика возмущенно хлопнула дверью, подхватила небольшой чемоданчик с вещами и пошла через помещение, ловко уклоняясь от многочисленных острых углов станков и малопонятных частей полуразобранных автомобилей. Указала пальцем на одного мастера, вежливо поклонившегося ей, бросила:

– Леха. – Мотнула головой в сторону второго, перебирающего инструмент на дальнем столе: – Макар. – Едва не споткнулась о сапоги третьего, лежащего под большой машиной: – Селиван, по ремонту главный человек.

После чего Фредерика толкнула дверь, перешагнула высокий порог и застучала каблучками по лестнице, ведущей на второй этаж. Еще одна дверь – и гости попали в жилую комнату, большую, теплую, полутемную, пахнущую пылью, заваленную книгами и заставленную чем-то неопознаваемым, укрытым чехлами.

– Тут был кабинет брата, – сухо, вроде бы нехотя, сообщила Фредерика. – Когда нас перестали обыскивать по три раза на дню, я не стала разбирать вещи, просто накрыла. Все надеялась, что псих уцелел и однажды вернется. У нас семья странная, мы порой из-под такого выбираемся…

– Не вернулся, – догадалась Лена.

– Пока нет, – упрямо прищурилась Фредерика. – Но твоему Сане я разрешаю тут убираться и все рассматривать. Знаешь ли, я никогда не умела запрещать мальчишкам шалить. И теперь ужасно страдаю, что ты привезла всего одного негодяя. С тех пор как мой Рони слег, а потом и вовсе повзрослел, соседи не жалуются на раздавленные цветники, разоренные сады и разучившихся кусаться сторожевых собак. Скучно.

– Олег приедет к Новому году, а может, и гораздо раньше, – предположил Саня.

– Уже радость, – улыбнулась Фредерика. – Вдвоем вы точно научите соседских доберманов подавать лапу и по команде лаять на своих же хозяев. Это моя большая просьба, понял?

– Само собой.

Фредерика прошла комнату насквозь, открыла дверь и зашагала по коридору. Указала пальцем налево, обозначая свою спальню, затем комнату сына, свободную гостевую, неиспользуемую кладовку. Толкнула легкую дверь справа:

– Кухня. Лена, я всерьез говорила про суп. Ты уж займись, сейчас работают в мастерской четверо, да нас тут трое.

– А ваш Рони?

– Я видела его в последний раз дня три назад, – уточнила Фредерика. – Это нормально. Я понятия не имею, где он пропадает и чем занимается, он уже взрослый, ему вообще-то двадцать пять… Можешь не тратить силы на любезность, я знаю, что выгляжу моложе своих лет. Мы активные долгожители, вся семья. Так, это холодильник, еще с прежних времен роскошь, добротная старая магия. А вот эта смешная штуковина именуется свежатником. Его соорудили маги-недоучки ректора Юнца, когда проходили практику в моей мастерской. Держит ровную температуру, мясо в нем не портится две недели, зелень у нас до середины зимы своя и отменная.

– Какие славные юноши, – удивилась Лена. – Заботливые…

– Ну да, только они для пива его делали, – фыркнула Фредерика.

Она задумчиво оглядела высокий запыленный комод, ряды полок с разнообразными емкостями, густо заплетенные паутиной сундуки и бутыли в углу обширного помещения.

– Лен, ты только не спрашивай, что у нас есть из припасов и чем тут так гадко воняет. На кухне я мало что понимаю. Это плита, тут два кольца магического огня, вот регулировка, тоже старинное заклятие, толковое. Тут спиртовка. А там, сбоку, большая печь. С этой стороны она годится для готовки, а если обойти через ту дверь, то попадешь в котельную. Топим мы углем, мы теперь богатые и можем себе это позволить.

Саня заглянул в котельную, уважительно погладил горячий бок добротного медного котла, провел пальцем по трубе. Дед и тот бы не придрался, все собрано на совесть, отлажено и вычищено. Он внук машиниста, он видит сразу! Задвижки ходят мягко, уголь заготовлен грамотно. Вернувшись на кухню, Саня застал маму за восторженным изучением развешанных на стене предметов. В одном он смог опознать магическую палочку для чистки от жира – двухзарядную, с незнакомым вензелем. Прочие вещицы, видимо, обещали неменьшее облегчение в готовке и последующей нудной чистке посуды.

– Саня, пошли заселяться, – распорядилась Фредерика. – Жить будешь в бывшей кладовке. Потом перетащим туда же вторую кровать для твоего Олега. И стол. Я скажу, чтобы ребята приволокли дедов секретер из подвала.

– У меня будет своя комната?

– Именно. – Фредерика прищурилась и погрозила пальцем: – Учти, устройство пожаров в доме строго запрещаю. Порчу мебели – тоже. Да, и еще. Лена, вон в той большой жестяной банке лежат наши деньги на прожитье. На закупку еды и так далее. Это я намекаю, что если суп соорудить не из чего, то я быстренько съезжу в ближнюю лавку.

– При такой посуде и таком обеспечении магией можно варить и из топора, – счастливо вздохнула Лена, регулируя странный синий с прозеленью огонь под кастрюлей, уже заполненной водой. – Идите, я быстро.

– Н-да, повезло мне, – уверовала в лучшее Фредерика и толкнула Саню к двери в коридор. Усмехнулась и выговорила начало фразы с легким акцентом жительницы Арьи, явно забавляясь: – Алекзандер, тфоя мама уже нашла и обезвредила раскисшую до равномерной гнилости картошку, о которой я и не знала, хотя воняла именно она. Кажется, Лена наведет в доме порядок. А я полагала, что это невозможно. У меня даже Фредди-старший не любит являться, он чистюля, знаешь ли.

– Ваш дедушка?

– Что за намеки, молодой человек! Я не так безнадежно стара, чтобы быть его внучкой! Дедушка, вот еще… Ты собираешься учиться у Юнца и не слышал о ректоре Фредди? – поразилась женщина, отпирая кладовку и небрежно разметая ногой мусор на полу.

– О Фридрихе фон Гессе?

– Ого, знаешь, – успокоилась Фредерика, отодвигая плотную пыльную занавеску и впуская в помещение тусклый свет, пробивающийся в щели забитого досками окна. – Он у нас часто бывает. Так что, «если увидишь», не робей. Саня, ты сможешь сам тут убраться?

– Запросто. Мне бы воду, тряпку и веник.

Фредерика указала рукой в угол, на ведро и прочий запрошенный инвентарь. Объяснила, где можно налить воды, и ушла.

Было радостно стоять в собственной комнате. Большой, с удивительно красивым круглым окном, с настоящим паркетным полом, пусть черным и местами вздувшимся. Саня привстал на цыпочки и заглянул в широкую щель меж досок. За окном тонкие ветки старой раскидистой яблони пытались стряхнуть последние неопрятные листочки, словно стеснялись их убогости. Дикий, неухоженный парк, больше похожий на лес, был целиком захвачен зловредным бурьяном, задушившим даже кустарник. Саня восторженно рассмотрел дерево с красивым стволом, разделяющимся натрое на значительной высоте.

Однажды отец выстроил для путейской детворы шалаш. Поезд стоял на месте долго, было лето, и помост из старых досок стал самым любимым местом игр. К нему приладили крышу из камыша, сплели из ивовых прутьев стенки. Прекрасное воспоминание. Но это дерево еще лучше. И, кажется, оно в свое время имело помост. Обломки досок висели теперь жалко, никчемно. Кто-то намеренно и грубо разрушил игрушку местного ребенка. Кажется, мальчика по имени Рони…

Саня отвернулся от окна, выбрал из кучи хлама в углу два ведра, вполне годные и нехудые на вид. Огляделся. Нашел большой мешок и для начала быстро сгреб в него превратившийся в труху хлам. Сбегал вниз, с удивлением отметив, что он не на втором этаже. Это крыло дома находится на холме, и указанный Фредерикой коридор выводит прямиком на высокое крыльцо с помпезными мраморными перилами и даже скульптурным львом, которому давным-давно отбили ухо и раскрошили хвост, а потому сидит он, жалко сжавшись, и с эдаким недоумением смотрит в сторону далекого соседского забора, словно охранял дом от беды – и не справился…

Набрав воды в колонке, Саня вернулся в свою комнату, разыскал тряпку и стал бережно протирать пол, сгребая толстый войлочный слой пыли и пытаясь не мочить излишне паркет. Потом сменил тряпку и вымыл пол начисто. Огляделся, довольный результатом. В дверь постучали уверенной рукой, одновременно со звуком протиснулся за порог рослый, смуглый до бронзовости Макар, улыбнулся и подмигнул:

– Ловко наводишь чистоту. Меня Фредди прислала, чтобы доски снять с окна. Поможешь вынести – и срочно побежим на кухню. В первый раз оттуда пахнет, а не воняет.

– Давно вы тут трудитесь, дядя Макар? – заинтересовался Саня.

– Пять лет, – отозвался тот, ловко орудуя гвоздодером. – Фредди меня от каторги избавила. Молодой был, глупый, коня свел у наших соседей. А разве есть хоть какая лихость в воровстве?

– А в чем она? – заинтересовался Саня, принимая очередную доску и укладывая в стопку.

– Я могу любой мятый кузов до нового выправить, – гордо заверил Макар. – Ко мне на полгода вперед графья да князья в очередь пишутся. Титул есть, а руки не оттуда растут, вот оно как бывает. И сосед, коновод убогий, тоже в списке – последним! Фредди с него двойную плату берет, она памятливая. К тому же добрая, деньги мне отдает по совести, еще грамоте обучила и на курсы пристроила. Одолею – в инженеры подамся. Рони сказал, от меня будет прок.

По коридору дружно загремели шаги двух пар ног. Люди с надрывом в голосах советовали друг другу, как лучше протиснуться, и считали шаги. Дверь грубо пнули, Саня подбежал, открыл и охнул. Он представлял себе секретер как нечто маленькое и дощатое, а увидел настоящего великана: из дуба, с массивной объемной резьбой, с парой статуэток вместо боковин верхней полки, со вставками из перламутра, частью утраченными, частью потрескавшимися и выкрошенными. Само собой, все в пыли, одну ножку подпортила трещина. Состояние, характерное для имущества этого дома.

– Привет, Саня, – выдохнул низкорослый широкий парень, названный Лехой, разгибаясь и осматриваясь. – Решай, куда ставить. Если по уму, то свет должен падать слева, коли ты сам не левша. Может, вон в тот угол? Но учти, мы после обеда еще шкаф занесем. И сундук, а попозже вторую кровать. Так что думай крепко.

– В угол, – кивнул Саня, потрясенный обилием личного имущества.

– Ты ничего, толковый, – отметил Леха. – Быстро пыль разогнал. К вечеру, если хочешь, приходи, надо посольскому «хорьгу» полную мойку сделать, а потом полировку.

– Хорьгу?

– Это автомобиль, делается на заводе в Арье, – важно пробасил третий мастер, старший из всех, сивоусый и обстоятельный; установив секретер, он добыл из кармана щеточки и принялся сметать с куртки пыль. – Их на всю столицу таких, новейшей модели, четыре штуки. Три ничего, толковые. А этот не шибко удачливый. То крыло ему замнут, то двигатель перегреют, то кожу на сиденьях прорежут. Едва успеем привести в надлежащий вид да за ворота выкатить – уже опять он туточки.

– Поэтому мы в удачу не верим, – блеснул Макар белыми, как сахар, зубами. – Им она черна, а нам – так лучшего клиента и желать не приходится. Посольство платит щедро. Фредди молодец, она умеет из господ деньги вытряхивать.

Хозяйка дома возникла в дверях, словно отозвалась на упоминание своего имени. Изучила чистый пол, довольно хмыкнула:

– Алекзандер, затащи потом сюда шелковый ковер. У меня их три. Один, малый, еще вполне ничего, цветы на нем видно. А к секретеру он ляжет удачно, да и ходить по нему тепло без ботинок. Так… Пару стульев возьми внизу, сюда еще пуфик. И туда – вешалку.

По коридору прокатился протяжный медный звон. Мама Лена по путейской привычке выбрала самую звучную кастрюлю и влепила по ее боку чем-то тяжелым, собирая голодных к столу. Фредерика задумчиво улыбнулась и вышла. Мастера и Саня заспешили по коридору к кухне. Макар от изумления – обед уже готов! – вспомнил почти вытравленное из речи черное слово, смутился и засопел.

Большой стол из сплошной старой дубовой доски был выскоблен досветла. Под тарелками лежали наспех простиранные и еще влажные льняные салфетки. Столовое серебро имело цвет и блеск серебра, что сильно удивило всех обитателей особняка. Передник у Лены тоже был вполне даже белым и ровным, хоть и влажноватым. А запах супа… Леха облизнулся и быстро занял ближайший стул.

– Фредди молодец, – отметил он. – Такую хозяйку нам нашла! Не зря долго искала.

– Все, съеду со съемной и буду жить под крыльцом, там отапливаемый полуподвал, – порадовался Макар.

Каблучки сапожек Фредерики простучали по коридору. Она вошла и торжественно установила на середине стола темную бутыль.

– Настоящий франконский коньяк, – сообщила она. – Лена, я просто счастлива, что ты здесь, что Саня здесь и что мы теперь одна семья. Всем по рюмке.

– Гуляем дорого, – отметил сивоусый солидный Селиван. – Фредди, он же стоит невесть сколько. Кажется, в прошлом году граф какой-то заезжал, Макару денег сулил.

– Сто рублей за простейшую кражу, – охотно подтвердил смуглый Макар, прочесав пятерней густые черные кудри. – Ну я ему устроил другое удовольствие, бесплатно. Торг до изнеможения… Он, дурак, решил, что я отказываюсь воровать, поскольку в напитках дока. Настоящую цену назвал. Мол, за эту бутыль можно две тыщи взять – и будет не жаль.

– Его еще старый Фредди получил в дар, это не для продажи напиток, а для больших праздников и хороших людей, – подбоченилась Фредерика. – Я сказала: всем по рюмке! А мне, щедрой и богатой, две порции супа.

Лена усердно протерла пузатые рюмки темного узорчатого стекла, расставила. Селиван на правах старшего по мастерской разлил напиток, плотно закупорил бутыль. Все выпили – даже Сане капнули на донышко, так незначительно, что достался ему только запах.

– Сорок рублей отхлебнул, самое малое, – расхохотался Макар. – Что же, разница с обычным пойлом есть, но эта штука все же для ценителя. Жаль ее на нас переводить.

– Греет душевно, – прогудел Селиван, жмурясь. – Лена, вы явно здесь приживетесь. Вы нам всем по сердцу. И не только из-за вашего бесподобного супа. Жаль, Рони в отлучке. Он бы тоже порадовался.

Лена улыбнулась, переместила с плиты на деревянную подставку кастрюлю и стала разливать суп. Ели молча, часто вздыхая и благодарно кивая. Потом Лена подала чай и маленькие булочки, вызвавшие за столом новый приступ восторга. Впрочем, работники у Фредерики были толковые: надолго не задержались, высказали благодарность и ушли в мастерскую, обсуждая очередной дефект многострадального «хорьга».

– Фредди, – осторожно спросила Лена, заново наполнив чашки чаем, – я правильно понимаю, что первый ректор тебе родня?

– Я дочь Леопольды Мильс, но это фамилия ее мужа. Она же сама была ребенком Фридриха-младшего, который приходится родным внуком Фридриху-старшему, ректору и барону фон Гессу по происхождению, – кивнула Фредди. – Когда я вернулась из Ганзы, где в юности прожила семь лет, я привезла с собой сына и скандальную репутацию… И стала добиваться того, чтобы мне позволили вписать вместо Мильс нашу настоящую родовую фамилию и себе, и Рони. Как раз четырнадцать лет назад мои усилия увенчались успехом, и потому все беды брата не миновали меня. Умные люди советовали быстренько заново сделаться Фредерикой Мильс, но я их не слушала. Мы фон Гессы, и эту трусливую рассудительность мы не ценим.

– За что Вдова вас невзлюбила? – робко прошептал Саня, не в силах смолчать.

– Спроси у магической полиции, – поморщилась Фредерика. – Я ничего толком не знаю. Брат сгинул, а Рони… Его привезли почти мертвого. Выбросили из кареты возле дома, прямо в снег, была зима. И сказали, чтобы я не кричала, он сам во всем виноват и еще дешево отделался. Потом у нас долго взламывали полы, простукивали стены, крушили мебель. Увезли безвозвратно на «экспертизу» большую часть запасов винного погреба. Дела пришли в упадок, остатки денег я истратила на врачей для Рони.

Фредерика упрямо прищурилась и подвинула к себе чашку с чаем. Отпила пару глотков, успокоилась и глянула на темную бутыль, чудом уцелевшую при обысках:

– Хотели лишить и этого особняка за долги, место-то весьма дорогое, соседи от нас шарахались как от зачумленных, доносы строчили не разгибаясь… Но тут вмешался старый Фредди, его чудачеств даже маги опасаются, а год спустя Юнц стал ректором, и прыти у многих поубавилось. Он сильно рисковал, защищая меня.

Женщина снова замолчала, плавно проворачивая чашечку в выемке блюдца и глядя в нее совершенно слепым взглядом. Лена погрозила сыну пальцем – дескать, некстати задал вопрос, к тому же бестактный, – звонко клацнула донышком фарфорового чайника по подставке.

– Фредди, сколько денег в месяц ты выделяешь на питание?

– Понятия не имею, – вздрогнула Фредерика, отвлекаясь от грустных воспоминаний, и указала на банку на полке. – Вот наш банк, он жестяной и потому надежнее любого иного, никогда не лопается, всегда доступен. Я оттуда беру – и все. Сейчас денег много, можно не считать. А я, знаешь ли, после обысков не верю в ценные бумаги и прочую дрянь. И учета не веду. Оно ведь как бывает? В один день раз! – и все, и на нуле.

– Но я-то заведу учет, – решительно сообщила Лена. – Пока что возьму много, сразу тридцать рублей, надо впрок полезного купить, а цен столичных я не знаю. Где здесь лавка?

– Не-ет, – оживилась Фредерика. – Я туда езжу лишь в крайней спешке. Без таковой мы двинемся на рынок. Там весело, дешево и все есть. Что нам нужно купить?

– Продукты, веники, щетки, тряпки, садовые ножницы и пилки, косу, несколько корзин… И домашнюю обувь, – угрожающе непререкаемым тоном заявила Лена. – Ты права. Я здесь наведу порядок. Саня! Не радуйся заранее, ты никуда не едешь, ты моешь весь дом. И крыльцо. Потом снимаешь шторы и замачиваешь их. Посуда тоже на твоей совести.

– Чудесный ребенок, не спорит, – вздохнула Фредерика, бережно обняла обеими руками бутыль и ушла.

Следом удалилась Лена, цепко сжимая пухлый кошель, куда Фредди для надежности утрамбовала сумму вдвое большую, чем была сначала названа.

Саня остался на кухне, мрачно взирая на семь пустых тарелок, грязные кастрюли и черные, в застарелых разводах, полы. Уныние было коротким. Саня вздохнул и взялся за дело. Ничего необычного или неправильного он в мамином поручении не находил. Угнетало лишь то, что совсем рядом без него моют и полируют «хорьг»…

Когда ранние осенние сумерки сделали и пыль, и ее отсутствие малоразличимыми в общей серости, Саня разжег на свечных огарках несколько магических огоньков, осветил коридор и задумчиво замер у двери в комнату сына Фредерики. Нехорошо входить без спроса, но мама велела вычистить весь дом! Приняв решение, Саня быстро толкнул дверь и стал убираться, усердно не озираясь по сторонам, а уткнувшись взглядом в пол. К его удивлению, комната оказалась весьма опрятной, вещи лежали на своих местах, дверцы шкафов были плотно прикрыты, книги на полках выстроены в линеечку.

Под шторой обнаружились старомодные ботинки с яркими медными пряжками. Саня протянул руку, чтобы их переставить, и вздрогнул. Левый ботинок сделал шаг вперед, и сквозь ткань, не нарушая ее покоя, просочилась фигура невысокого пожилого человека. Кожа его выглядела зеленовато-бледной, белки глаз сияли, словно фосфорные, от одежды исходил переливчатый свет. Саня отдернул руку, выпрямился и вежливо поклонился:

– Добрый вечер, сударь Фридрих-старший.

Рыжие усы ректора пришли в смешное частое движение, словно он принюхивался. Зеленовато-голубые глаза возмущенно сощурились. Крепкая рука поправила камзол, сделала короткий жест, создавая туманное кресло, и покойный маг в нем устроился.

– Пугаться, кричать и охать что, не будешь? – с интересом уточнил он.

– А надо? – задумался Саня, с восторгом наблюдая, как меняется призрак. Кожа приобретает здоровый тон загара, сияние белков глаз гаснет.

– Занятный ты человек, – признал ректор. – Я же не просто явился из темноты. Я был в новом обличье, и этим видом намерен напугать первокурсников колледжа на Новый год. Такова традиция. Понимаешь?

– Эдак вы никого не напугаете, – усомнился Саня, внимательнее изучая наряд ректора. – Даже девчонок, если они не особо робкие.

– Беда, – вроде бы расстроился старый фон Гесс, хотя в его глазах светился озорной огонек. – И как же, по-твоему, надо нарядиться, чтобы было страшно?

Саня отнес в коридор веник, совок, ведро и тряпки. Вернулся, испросил у ректора разрешения сесть на стул в чужой комнате и задумался. После этого изложил старую страшилку путейских детей про утопшего обходчика. Обсудили – сошлись на том, что являться среди зимы в водорослях и тине неактуально. Саня поднатужился и припомнил ночного бродильщика. Несолидно… И тогда, просияв, мальчик предложил вниманию Фредди любимую дедову байку про адского машиниста. Призрак вдохновился.

– Технологично, оригинально и неожиданно, – похвалил он. – Пойду потренируюсь. Скажи Фредди-младшей, что я заглядывал. Что дело, возможно, уладится странным способом, – это мое предсказание. Запомнил?

– Дословно.

– Молодец. – Ректор подмигнул, поманил пальцем ближе и шепнул в самое ухо: – Только ты меня не подводи. Ори в Новый год вместе со всеми, а то традиция по твоей нелепой смелости враз накроется!

Саня кивнул, но рядом уже никого не было. Призрак сгинул так же мгновенно и неприметно, как и возник.

– И не спросил я у него, можно ли вымыть полы в комнате тети Фредди, – пожаловался сам себе Саня. – Хорошенькое дело! Не отчищу грязь – мама уши надерет. Отчищу – Фредди…

Он заранее потер уши и пошел по коридору к последней неизученной жилой комнате. Она оказалась маленькой и неуютной. На столе во множестве валялись деловые бумаги, частью сложенные в стопы и даже подшитые в плотные корочки, а частью – мятые, брошенные в спешке общей пухлой горой. Кровать была застелена небрежно: просто накрыта тяжелым покрывалом. На полу имелись следы от подкованных сапожек. Саня заподозрил, что уборкой Фредерика себя утруждала не чаще одного раза в сезон. И то чудо, ведь она одна управляется в столь огромном доме, сама и деньги добывает, и мастерской занимается, и с заказчиками общается, и с соседями воюет.

Самую страшную грязь быстро удалось вымести веником, а потом стало сложнее. Склонный тщательно исполнять поручения, Саня пыхтел и корчился, норовя дотянуться тряпкой, намотанной на длинную палку, до дальнего угла под широкой кроватью. Мешали и покрывало, свисающее до самого пола, и большой чемодан, угрюмо растопырившийся посреди подкроватного пространства. Дважды пребольно стукнувшись головой о его жесткий бок, оцарапав руку о заклепку и надышавшись пылью, Саня решился потревожить неудобную вещь: переместить на середину комнаты, чтобы позже задвинуть назад, на место. Облезлая ручка угрожающе скрипнула, шершавая кожа заскребла по вздувшемуся паркету, сопротивляясь движению. Мальчик уже решил бросить свою затею, но тут ручка звонко лопнула. Саня упал на спину, чемодан прыгнул вперед, его крышка жалко искривилась, приоткрывая уголок, и оттуда стали выезжать, словно без того их в комнате было мало, новые бумаги – а точнее, весьма старые…

Саня потер ушибленный локоть, виновато вздохнул: теперь уши будут драть в четыре руки. А ведь он хотел как лучше, но разве поверят? Поднатужившись, попробовал отпихнуть чемодан на старое место. Боковина промялась, бумаги зашуршали гуще. Пришлось сгребать их и укладывать поверх крышки. Ругая себя за непомерное любопытство, Саня все же принялся рассматривать свидетельства чужого прошлого. Ему очень хотелось понять, за что таинственная магическая полиция так невзлюбила Фредерику и всю ее семью.

А потом в руки попал цветной рисунок в плотной прозрачной рамке из незнакомого материала, и мысли улетучились все до единой.

Вдали хлопнула дверь, застучали каблучки Фредерики, донесся мамин голос. Обе женщины вошли в коридор и с изумлением заглянули в открытую дверь хозяйской спальни.

– Саня, ты копаешься в чужих вещах? – не поверила своим глазам мама Лена.

– Убирается он, разве не видно, – заступилась за мальчика Фредерика. – Ручка эта заразная на чемодане уже в третий раз лопается. Там заклепка старая, а новую я все забываю поставить. Саня, что это ты так побледнел? Ничего страшного, ты все делаешь правильно. Тут грязи больше, чем в свинарнике, надо выгребать.

– Мама, – хриплым шепотом вымолвил Саня, едва не плача, – кажется, нам следует съехать. Тут вот что… – Он потряс рисунком и сник. – Он же, наверное, тете Фредди тоже муж… Что ж вам теперь – воевать?

Фредерика удивленно подняла бровь. Нагнулась, отобрала у Сани рисунок, охнула и села на край кровати. Жалобно глянула на новых жильцов:

– Вы его видели? Давно?

Лена возмущенно фыркнула. Пока она одна не понимала в происходящем ровным счетом ничего. Но быстро разобралась, глянув на рисунок. Фредерика отняла его снова:

– Это мой брат.

– Хоть раз бисов чертеняка ни в чем не виноват. – Ленка вспомнила свои южные выражения, села рядом с хозяйкой особняка и обняла ее за плечи: – Фредди, а ты не знала, кто мы, когда нас приняла? Но Юнц-то знал!

– Погодите… – Фредерика испугалась путаницы и даже заткнула уши. Чуть посидела и решительно вздохнула, обличающе ткнув пальцем в рисунок: – Лена, кем тебе доводится этот… чертеняка? Как его теперь зовут, если он правда жив?

– Это мой муж, Король.

Фредерика истерически хихикнула, вытерла слезинку и снова рассмеялась, излишне живо, до икоты. Отдышалась, выпила воды, которую принес в бокале расторопный Саня. Глянула на рисунок и снова засмеялась.

– Ты представляешь? – кое-как выговорила она, обращаясь к Лене. – Раньше он был всего лишь нищим таким, совсем незнатным бароном. А как потерял память – иного варианта я не вижу, – произвел себя в короли. Очень похоже на Карла. Одно меня удивляет: он женился. Лена, мы же все неугомонные. Поймать нас всерьез и надолго очень трудно. Говорят, это тоже фамильное проклятие… или наследственный дурацкий характер, что почти одно и то же.

Лена отобрала рисунок и еще раз пристально его рассмотрела, стараясь избавиться от сомнений. Ей было странно видеть знакомое лицо гораздо более молодым, без приметного шрамика на скуле, без упрямой морщинки на лбу. Вдвойне нелепо выглядел Король в бархате и при белой рубашке с кружевом на манжетах.

– Карл, значит… – буркнула Лена. – Я его зову Колей. Вот уж чего угодно от паразита можно ждать. Оказался бароном. Ну ладно… попробую пережить. Так и так здесь надо порядок в доме наводить. Лучше нет дела для размышления. Погоняю пылюку – и подумаю. Опять же половички надо положить у входа, обувь сменную всем выдать…

– Живой, – всхлипнула Фредерика, не слушая бормотания ошарашенной Лены. Зашипела, снова вытирая слезы: – Прибью Юнца! Знал – и не сказал.

Фредерика охнула, выпрямилась и снова помрачнела, утрачивая недавнюю радость:

– Значит, опять его доставят в столицу, арестантом, да в ту же магическую полицию? Ох, плохо…

Саня вздохнул с облегчением, убедившись, что маме не за что бить замечательную Фредерику, как била она в поезде всех женщин, обнаруженных поблизости от папы. И потому ни малейшего повода для огорчения нет, и веры в грядущую беду – тоже нет. Он дернул Фредерику за подол платья, добиваясь внимания:

– Тут ваш старший Фредди появлялся. Он сказал в точности вот как: передай… сейчас припомню… «…Дело, возможно, уладится странным способом – это мое предсказание». Может, он полагал, что все обойдется?

– Не знаю, Александр Карлович, – прищурилась Фредерика, с новым интересом изучая племянника. – Не знаю… Зато я спокойна за поручение с собаками. В нашей семье не бывает тихих детей.

– А на правах Карловича, – нагло прищурился Саня в ответ, шалея от своего безобразного поведения, – я могу попросить вас принять моего друга Олега вместе с его дедом и бабкой? Им ведь не на что в поезде жить.

Лена всплеснула руками. Фредерика рассмеялась, на сей раз нормально, без истерики. Встала, поставила рисунок на стол, отогнув ножку на задней стороне его рамки. И глубоко, отчетливо кивнула:

– Значит, Фредди обещал нам странное… Что ж, будем надеяться на чудо, скорое и серьезное. Потому что завтра доложат Вдове – и станет весьма трудно исправить дело даже посредством чудес.