Глава 1

Никогда не забуду, как начиналась та мрачная история.

Стоял сентябрь, шёл нудный моросящий дождь, я сидел в офисе и, выводя мимо нот битловское «Вчера», чистил кольт. Вообще-то, острой необходимости драить пушку не было, месяца четыре как не стрелял, но, зная свою натуру-дуру, понимал: брошу наяривать ершиком по каналу ствола сорок пятого калибра, тут же полезу в заветный шкафчик. Осенняя мерзость за окном, тоска на сердце, вынужденное безделье — всё это и по отдельности подвигает сделать глоток-другой, а вкупе — тем более. Вот и занимал себя, чтоб не сорваться. Так бы, пожалуй, и проковырялся до обеда, однако в двенадцать сорок восемь, оборвав мои страдания на спорной сентенции «Любовь слишком лёгкая игра, чтобы играть в неё», раздался стук в дверь.

— Заваливай, — разрешил я.

Дверь приоткрылась и в проёме появилась моя незаменимая помощница Лера.

— Шеф, — доложила она торжественным голосом, — у нас посетитель.

— Угу, — сказал я. — Вводи.

Сказал с нарочитым спокойствием, но в душе возликовал. Было отчего. Три месяца кряду бизнес шёл не шатко не валко, а последние две недели и вовсе стоял полный штиль. Причём две недели — это если считать работёнку, которую в конце августа подкинул клиент с брутальной фамилией Курощупов. Положа руку на сердце, считать не стоит. На полноценное расследование то дело никак не тянуло. Так, ерунда. Никакой интриги. Всё в итоге свелось к силовой акции с применением грубой боевой магии.

Примчался В. П. Курощупов ко мне утром тридцатого августа в крайне расстроенных чувствах. Это мягко говоря. А говоря шершавым языком плаката — примчался на измене. По кабинету, помню, мечется, руками машет, выкрикивает от переизбытка эмоций что-то невразумительное и глазами вращает, а в глазах: «Всё пропало, мне трындец!» Я его как мог успокоил, в кресло затолкал, стал выпытывать, в чём, собственно, проблема. Оказалось, на деньги господин ресторатор попал, на весьма и весьма серьёзные деньги. На огромную кучу лавандосов. А суть в следующем. Задумав открыть очередную точку общепита (кафешантан, пиццерию или пельменную — точно не знаю, в столь интимные подробности не вдавался), взял Валерьян Петрович жирный кредит в одном известном банке и, не без «отката» поучаствовав в объявленном городскими властями тендере, выкупил дом-развалюху на углу Киевской и Дзержинского. И всё бы ничего, да только когда дело дошло до ремонта, началась, как выразился сам потерпевший, мистика-шмистика. Некая загадочная сила стала крушить по ночам всё то, что строители и дизайнеры успевали сделать за день. Что ни ночь, то разор. И главное — никаких следов, никаких отпечатков, ничего такого. Что, кто — не понять.

Господин ресторатор, будучи мужчиной не робкого десятка, мужчиной, прошедшим суровое горнило девяностых, в конце концов просто настоящим мужчиной, попытался, разумеется, дать отпор махровому беспределу, который никак не вписывался в первоначальный бизнес-план. Чего только ни опробовал. И охранников лицензированных нанимал, и доблестную милицию науськивал, и братков подтягивал, и лично не погнушался постоять с берданкой в ночном дозоре. Только всё мимо. Ни ему самому, ни одному из наряженных караульщиков не удалось застукать таинственного злыдня с поличным. Тут уж до господина Курощупова дошло наконец, что дело нечисто. И хотя был он по жизни упёртым безбожником, незамедлительно обратился за поддержкой в ближайший православный храм. Дело-то стоит, а проценты капают — при таких раскладах не захочешь, уверуешь.

Долгополые бюрократию разводить не стали, в тот же день отрядили самого бывалого. Тот, как это у них принято, святой водой углы дома окропил, кадилом помахал, словеса непонятные густым баритоном пропел, печати там-сям понатыкал — сделал для восстановления благолепия всё, что должен был сделать. По всем правилам сделал и с душой. Однако втуне. Ночью вновь приключился трамтарарам.

Не получив подмоги от Отца Небесного, стал господин Курощупов подумывать о перепродаже треклятого дома к такой-то матери. Тогда-то и нарисовались доброхоты из числа посвящённых, которым хватило ума направить бедолагу в специализирующиеся на потусторонних замесах сыскное агентство. В агентство «Золотой дракон». То бишь — ко мне. Ну, а я что? Я вписался. Да, проехал по указанному адресу, окинул Взглядом место преступления, сообразил по характерным признакам, что балует ни кто иной как демон разрушения крым-рым и, вынув изо рта зубочистку, вписался.

Вообще-то, типовые классификаторы (к примеру, «Герметический бестиарий» Эйсельмаера) относят крым-рымов к тем мрачным порождениям Запредельного, о которых простому человеку даже думать опасно, не то чтобы встречаться. Кто бы спорил. Простому человеку — да, опасно, а вот мне — не очень. Я ведь не простой человек. Во-первых, я маг, и маг, говоря без лишней скромности, не из последних. А во-вторых (и добавлю — в главных), я не человек. Я слава Силе дракон. Пусть и вынужденный по воле обстоятельств скрываться под блёклой личиной человека, но всё же дракон. Самый настоящий. Что ни на есть. Ну а кому как ни дракону-магу тягаться с лиходеем, отправленным, а в данном конкретном случае — призванным, учинять безобразия? Кто, как говорится, ежели не мы? Мы. Никто другой — только мы. По заказу и за ранее согласованную сторонами плату.

Короче говоря, содрал я с господина Курощупова за всё про всё полтинник, чем сразу вызвал доверие, поскольку взял на порядок больше батюшки, и, восславив Великого Неизвестного, приступил. На фук я крым-рыма взять, понятное дело, не мог (в честном бою демон-разрушитель мага моего уровня бьёт по любому), оттого пошёл на хитрость. И не просто на хитрость, а на хитрую хитрость. Затаился с вечера в нехорошем доме, дождался полуночного часа, а когда крым-рым во всём своём великолепном безобразии нарисовался (неслабое, признаться, зрелище), слямзил ту штуковину, которой в Пределах обладает любое, пусть даже и потусторонней выделки, существо. Имею в виду тень. Её-то, такую незамысловатую и столь для бытования в Пределах необходимую, самым нахальным образом и умыкнул у демона-раззявы. Таким вот образом: прошептал, не мудрствуя излишне, заклинание прикрытия, подкрался на цыпочках тихонько, хвать её, в мешок и ходу.

Кража этой уродливой, отнюдь не лёгкой, здорово похожей при изъятии на пятно застывшего гудрона, пакости являлась частью моего коварного плана. План был до гениальности прост, состоял всего из трёх пунктов. Согласно первому мне как раз и предстояло обнести демона вот так вот грубо, согласно второму — заманить чудище в ближайшую точку схождения линий Силы, согласно третьему — устроить ослабевшему злыдню необратимый и окончательный кердык. Как задумал, так и вышло. Грозный, но по-детски наивный крым-рым сходу купился на мою уловку. Забыл, зачем был призван временным господином в Пределы, оставил доверенный пост, и, желая вернуть родное, пустился в погоню. Что мне ушлому, собственно, и — да, да, да — было нужно.

Мотал я демона по вымершим улицам что-то около часа, в результате привёл кругами к дому N 17 по улице Грязнова. Тому, кто посвящён, понятно, конечно, почему именно туда. Старый, когда-то доходный, а ныне просто жилой дом стоит как раз на месте силового стыка с посюсторонней тягой.

К слову сказать, я эту хибару о двух этажах и с легкомысленного вида балкончиком называю «Домом драконов». Неспроста. Секрет знаю. Когда с тополей, растущих у дома, опадают последние листья, среди прочих мотивов пущенного по фронтону деревянного кружева, можно, если хорошо приглядеться, увидеть драконов. Головы им плотник вырезал лошадиные, уши — поросячьи, глаза — утиные. И каждому вместо жала воткнул в зубастую пасть по вьющемуся барвинку. В результате забавные вышли у шутника летающие тати. И на вид — добродушные. Я тоже на вид добродушный, на самом деле — шалишь!

Завернув во двор, сразу метнулся к стоящему в глубине сараю, матерясь на все лады, вскарабкался по загодя приготовленной стремянке на латаную-перелатаную крышу, отдышался, отплевался, закурил и стал поджидать супостата. Скучать пришлось недолго — рассвирепевший демон приковылял в ограду минуты через полторы, я даже цигарку не успел до фильтра добить. Как я и надеялся, выкормыш Запредельного не сразу понял, что угодил в западню, а когда сообразил, было уже поздно. И до того был при всей своей мощи неповоротливым увальнем (все они, крым-рымы, жутко неуклюжи), у истончённой же границы Пределов и Запредельного пуще прежнего стал тормозить. Каждый шаг давался ему с таким трудом, будто не по лужам асфальтовым шагал, а по топкой болотной жиже. Через три-четыре шага и вовсе замер, ни дать, ни взять — танк с опустевшими топливными баками. Стоит, с места сойти не может, только пятью (в шестой хам-молот) когтистыми лапами воздух вокруг себя месит, дотянуться до меня пытается. И нездешне, инфернально при этом подвизгивает. Чисто Брюнхильда в «Полёте валькирий».

Набравшись терпения, подождал я, пока высосут Пределы из лишённого теневой защиты крым-рыма часть запредельной Силы, а когда случилось, выдернул из рулона полусгнившего рубероида меч инхип, что на время выцыганил у главного опера городских Молотобойцев Серёги Белова. Выдернул и лихо покрутил над головой. Потом, не удержавшись от дешёвой театральщины, порубал огненным лучом фонарный свет на лоскуты, издал ратный клич драконов и прыгнул вниз.

Кончая демона, особой радости не испытывал. Вообще никаких эмоций не испытывал. Просто делал свою работу. Выбил из его лапы страшное оружие и — бизнес, ничего личного — вогнал в атакующем прыжке меч по самую рукоять в бугристую грудину. И уже после этого сплёл сообразное моменту заклинание сопротивления:

А потом выдернул луч и добил по-простецки:

Демон напоследок взвизгнул пронзительно, будто хряк при заклании, вывернулся наизнанку через свежую рану, вспыхнул ярко и в следующий миг обратился в облако трухи, что тут же и осыпалась на асфальт чёрными хлопьями. На том моя часть работы была исполнена. Дальше — это уже была забота местного дворника и городских Молотобойцев. Дворнику предстояло размести метлой по ветру непонятную дребедень, а Молотобойцам — найти трикстера. Так они, отважные бойцы городского Поста кондотьеров Предельного съезда сыновей седьмого сына, называют всякого посвящённого, совершившего противоправные действия. И они его, разумеется, нашли. В два счёта нашли. Хотя, чего там, честно говоря, искать-то было? Пустяк. Рутина. Тупо отработали список участников злополучного тендера, вычислили самого обиженного и уже через него добрались до Трофима Ходатаева-Якунчика, чернокнижника с паршивой репутацией из Медоварихи. Добрались и приняли. Пройдоха поначалу в отказ пошёл, но когда хорошенько прижали (Молотобойцы в этом деле бо-ольшие доки), повинился, что так и есть — это он, подлец такой мерзопакостный, вызвал крым-рыма из Запредельного. Повёлся сдуру на заманчивое число с пятью — чтоб нам так жить — нулями.

А вот отделался Ходатаев-Якунчик, на мой взгляд, легко. Чересчур легко. Можно сказать, испугом отделался. Какая-то скидка ему там вышла по Третьей оговорке Марга Ута, так что огрёб всего ничего — семь лет немоты. Ерунда, а не срок. А-та-та по попе мальчику, чтобы грязный ноготь на пальчике не грыз. Хотя с другой стороны — мне-то что? Не дело дракона посвящённых судить, пусть сами друг друга судят. И ответственность за свои неумные решения и попустительскую мягкотелость пусть тоже сами несут. Но видит Сила, наплачутся они ещё с этим Ходатаевым герб ему на щит Якунчиком. Ей-ей, наплачутся. Ну и ладно. Для меня та история уже пылью архивной стала, тут новое дело наклёвывалось.

Импозантному мужчине, которого Лера впустила в кабинет, было на вид лет шестьдесят, может, немногим больше. Шикарный кожаный плащ, часы швейцарской сборки, портфель из крокодила и выпендрёжная трость с массивным набалдашником говорили о нём, как о человеке обеспеченном, а в манере держаться сквозило нечто начальственное. Я, честно говоря, и подумал сперва, что господин этот, похожий на сенбернара-медалиста, какой-нибудь начальник. Пусть средней руки, быть может, умывальников, но, всё-таки, начальник. Вот почему сильно удивился, когда он, сняв шляпу и церемонно приложив её к груди, отрекомендовал себя следующим образом:

— Холобыстин Семён Аркадьевич, писатель.

Произнёс он эту фразу так, будто я должен, даже обязан был знать его имя. Мало того ещё и добавил:

— Тот самый.

Обнаружив, что это не произвело на меня должного впечатления, он спросил без обиняков:

— Надеюсь, читали мой последний роман «Ржавый восход»?

Из присущей мне деликатности я промолчал. Однако посетитель, не будучи глупцом наивным, а как раз напротив — тёртым калачом, понял всё и без слов. Хмыкнул изумлённо и предъявил:

— Ну а «Плоть и кровь»? «Год рыжей псины»? «Гнев отринутых богов» наконец?

Я даже бровью не повёл.

— Что, даже и не слышали? — искренне поразился он.

Покачав головой и, внешне выказывая крайнее сожаление, я развёл руками:

— Увы, но нет.

Покосившись на книжный шкаф, под завязку забитый пыльными томами, писатель счёл нужным слегка попенять мне за дремучесть:

— Удивительно, как это вы так. Мои книги много шуму в Городе понаделали. Можно сказать, прогремели.

Меня его слова ничуть не тронули. Абсолютно никак они меня не задели. Подумаешь — «шуму понаделали». Нашёл чем удивить. На моём веку немало разного отшумело-отгремело, всякую погремушку помнить никакой памяти не хватит, так что — извините.

Всерьёз опасаясь, что господин Холобыстин, тщеславие которого было явно ущемлено, кинется просвещать меня на предмет своего богатого творческого наследия, я решительно взял быка за рога. Указал плодовитому литератору на кресло и — время — деньги — осведомился делово:

— Чем обязан, Семён Аркадьевич?

Он недовольно посопел, но послушался и сел. Аккуратно пристроил к ножке кресла портфель, положил трость на колени, сверху — шляпу, рассеянно оглядел кабинет, задержав взгляд лишь на одной из многочисленных гравюр, потом придал лицу сумрачное выражение и замогильным голосом произнёс:

— Сорвана седьмая печать.

— Что-что?! — чуть не подпрыгнул я от удивления.

Сообразив, что «малость» перегнул, господин писатель поторопился успокоить:

— Про печать — это я образно. Хотя… — Он задумался, потом, будто сбрасывая ненужные сомнения, мотнул головой. — Ладно, в любом случае чёрная магия налицо. А посему, господин частный сыщик, мне срочно нужна ваша помощь.

Разговор пошёл предметный, настало время определиться.

— Семён Аркадьевич, — осторожно поинтересовался я, — судя по всему, вы в курсе, за дела какого сорта берётся наше агентство?

Он закивал что твой болванчик из Китая:

— В курсе, в курсе. Конечно, в курсе. Давеча Михаил Петрович меня на этот счёт капитально просветил. Иначе чего бы я вдруг к вам суну… хм… обратился.

— Вы сейчас упомянули некоего Михаила Петровича, — после секундного замешательства сказал я и уточнил: — Уж не Михаила ли Петровича Лымыря вы имеете в виду?

Господин литератор посмотрел на меня несколько удивлённо, дескать, что за глупый вопрос, но затем подтвердил:

— Его, разумеется. Кого же ещё? Мы, знаете ли, с ним старинные приятели. А помимо того — соседи. Совместные чаепития, преферанс по пятницам и… — Он нарисовал рукой в воздухе причудливую фигуру. — И всё такое. Он-то и посоветовал со своей напастью обратиться к вам. Сказал: «Иди, брат, к Егору Тугарину, по этим делам лучше спеца в нашем городе не сыскать».

— Так и сказал?

— Так и сказал. Ещё и адресок продиктовал.

Выходило, что отрекомендовал меня писателю никто иной как Михей Процентщик, самый сильный в нашем городе маг. Самый сильный и самый жадный. Всем известно, что Силу свою ни на добрые дела этот чародей без масти не тратит, ни на лютые, только в рост Её другим магам даёт под солидные проценты. Вот и сейчас в своём репертуаре: поскупился на Силу, и вместо того, чтобы самому придти на помощь дружку закадычному, ко мне отфутболил.

Ну что ж, подумал я, спасибо тебе, Михей-жадюга. Огромное спасибо. Я не отпихну. Всякий-каждый клиент у меня нынче на вес золота.

А вслух — не из праздного интереса, конечно, а дабы выбрать верную линию поведения — стал выспрашивать:

— Скажите, Семён Аркадьевич, вы и вправду верите в действенность магии?

— Все верят, — сходу и запросто ответил писатель.

Признаться, его скорый ответ пришёлся мне по душе, хотя и был он со всех сторон ошибочным. На самом деле в существование другого пласта реальности верят далеко не все. Многие не верят. А по правде говоря — не верит большинство. Шарахаются от всякого драного черныша, боятся заглядывать в разбитые зеркала, хохочут в голос над рассыпанной солью, но всё равно не верят. До тех пор не верят, пока однажды не окажутся — ой! ай! — у тёмной бездны на краю. Профаны.

А другие не верят, поскольку в силу происхождения или особых жизненных обстоятельств знают. Причём знают наверняка. Это посвящённые. Те из них, кто не только знает о существовании Запредельного, но в той или иной степени умеет обращаться с магической энергией, которую между собой для простоты называют Силой, — это чародеи разных генезисов, уровней и мастей: ведьмы, колдуны, ведуны, чернокнижники, обаяници, знахари, прочая разудалая бестия-братия. А ещё есть азеркины, по-русски — Иные. Для этих нелюдей, обитателей Пределов и залётных гостей из Запредельного, данная нам в ощущение и не такая уж и свободная от нашего сознания ирреальность — то же, что для рыбы вода.

Вот таково на самом деле положение вещей, если в двух словах и в самых-самых-самых общих чертах. Но не стал я поправлять господина писателя, и уж тем более не стал пускаться в подробности. Зачем? Людям от многих знаний одни только печали светят. К тому же седьмое правило драконов запрещает подталкивать непосвящённого к омуту сакральных премудростей. Я старый, солидный дракон, древние правила чту. Поэтому так.

Определившись, что пришёл ко мне клиент хоть и понятия не имеющий об истинной картине мира, но психологически более-менее подготовленный к восприятию того, что профаны называют сверхъестественным, я продолжил уже со спокойной душой:

— Ну, раз вы верите, Семён Аркадьевич, в материальность корня квадратного из минус единицы, тогда готов вас выслушать. В чём проблема? Что стряслось?

— Известно что, — с мрачным спокойствием сказал писатель. — Проклял нас кто-то.

Он собирался продолжить, однако я его сразу перебил:

— Подождите, Семён Аркадьевич. Кого это «нас»?

— Журнал наш.

— Журнал?

— Ну да, журнал. Точнее — редакцию нашего журнала. Видите ли… — Тут Холобыстин потянулся к портфелю, щёлкнул золочёными замками и извлёк на свет пухлый журнал в мышиного цвета обложке. — Видите ли, я являюсь издателем и главным редактором одного известного литературного альманаха. — Он передал журнал мне через стол. — Надеюсь, вам как интеллигентному человеку знакомо это издание?

Насчёт «интеллигентного человека» этот дядя, на поверку всё-таки оказавшийся хоть и незначительного ранга, однако начальником, дико ошибался. И не человек я, и не интеллигент. Не человек — по рождению, не интеллигент — по ментальности. Уж кем-кем, а интеллигентом себя сроду не считал. Мало того, вообще не очень понимаю, что означает этот термин, изобретённый автором романа «Василий Тёркин» Петром Боборыкиным. Мутный какой-то термин. Настолько он мутный, что каждый вкладывает в него (хотя, быть может, правильнее будет сказать — вынимает из него) свой собственный смысл. Сколько людей, столько и смыслов. А потом: я его как где услышу, сразу представляю Васисуалия Лоханкина, тырящего мясо из простывшей кастрюли. Тут же волна омерзения по всему драконьему нутру, и — брр — ничего с собой поделать не могу. Была бы моя на то воля, вымарал бы к чертям собачьим это корявое слово из всех словарей. Нафиг не нужно. Хочешь про сослуживца Ивана Ивановича сказать, что он умница и порядочный человек, ну так и скажи, не наводя тень на плетень: «Вон идёт Иван Иванович, он умница и порядочный человек». Всем сразу про Ивана Ивановича станет всё предельно ясно и никаких на его счёт левых непоняток не возникнет.

Альманах, который я, конечно же, видел впервые, назывался «Сибирские зори». Приличия ради я изобразил живой интерес, даже пролистнул несколько страниц и, не желая усугублять обиду потенциального клиента, извернулся:

— Не сказать, что регулярно читаю, но… Как я понимаю, это свежий номер?

— Да-да, — похвалился господин Холобыстин, — свежий, свежеиспечённый, Заезжал по пути в типографию и вот прихватил. Сам ещё пока не листал, но вы, если желаете, можете оставить себе.

Я сделался сама благодарность:

— Спасибо, Семён Аркадьевич. Огромное спасибо. Обязательно ознакомлюсь. С превеликим удовольствием. Потом как-нибудь.

Таким вот беспардонным, чтоб не сказать бесстыжим, враньём мне удалось слегка растопить сердце господина писателя. Он одобрительно улыбнулся и заметил благосклонно:

— Приятно слышать подобные слова. Мало кто в наше время интересуется подлинной литературой. Это раньше «толстяки» расхватывали, как горячие пирожки, а сейчас, в эпоху чистогана…

Он разочаровано махнул рукой и закатил глаза к потолку.

Понятно, что уважаемый господин Холобыстин имел виду журналы советской эпохи — «Новый мир», «Октябрь», «Неву», «Наш современник», иже с ними, но мне вдруг припомнилось, как лет сто-сто пятьдесят назад я с нетерпением ждал прибытия в Город неразрезанных номеров «Трудолюбивой пчелы», «Адской почты» и «Телескопа». Вот в ту пору меня действительно здорово волновала людская натура, её падения и взлёты. Сейчас уже нет. За век двадцатый, век, который один поэт-страдалец весьма справедливо обозвал волкодавом, всё про сынов человеческих окончательно я понял, ничего принципиально нового от них не жду, интерес мой к ним угас, глаз, излучавший любопытство, потух окончательно.

Пристроив журнал на столе между канделябром и шпагой, я откинулся на спинку кресла, вытянул ноги меж тумб дубового стола и, по-купечески сложив руки отнюдь не на купеческом своём животе, спросил-резюмировал:

— Итак, уважаемый Семён Аркадьевич, вы утверждаете, что на коллектив вашего замечательного журнала наложено проклятие?

— Да, я это утверждаю, — сказал он без тени сомнения.

— И в чём же это, позвольте узнать, проявляется?

Он выдержал длинную, почти что мхатовскую паузу, после которой заявил:

— В серии самоубийств, вот в чём это проявляется.

Выдал с придыханием и уставился, пытаясь пробиться взглядом сквозь тёмные стёкла моих очков. Хотел, видимо, оценить, как отреагирую. Я же, как это оно и подобает бывалому сыщику, воспринял его сообщение со всей серьёзностью. Но — хладнокровно. Поправил привычным движением очки на переносице и ничего не сказал. Мне пока нечего было сказать, я ждал подробностей.

Он это понял.