11
Добравшись до машины, я поставил диск Стинга с песнями из лабиринта и стал под сентиментальные мелодии бог знает какого века фильтровать полученные из разных источников сведения.
Картина складывалась следующая.
У дьволопоклонника со стажем Евгения Антонова есть боевая подруга Антонина (в том, что вороватая клиентка Альбины является подругой Демона, я не сомневался). Это раз. Сладкая парочка хочет завести ребёнка. Это два. Поскольку здоровья им Бог не дал, решили за помощью обратиться к Хозяину, то бишь — к Князю Тишину, а проще говоря — к той тёмной силе из Запредельного, что в народе зовётся Сатаной. Это три. Обратиться к Сатане, конечно, не просто (эсэмэской не вызовешь — факт), но возможно. Способов несколько, один из них — чёрная месса. Её и выбрали. И это четыре.
А дальше так.
Чтобы провести обряд чёрной мессы и получить всякие колдовские бонусы, в своём распоряжении, как известно, нужно иметь следующее: переклинившие мозги, надлежащие артефакты (ритуальную чашу, жертвенный нож, окровавленный церковный крест), а помимо — верное заклинание. Ну и новорождённого пацанёнка ещё нужно где-то найти для заклания.
С мозгами у них всё в порядке (в том смысле, что мозги у них давно уже набок съехали), артефакты собрали, заклятие у ведьмы своровали, осталось ещё ребёнка где-то утянуть.
«Впрочем, — соображал я, — вполне возможно, что уже утянули. А если это так, то жди в эту полночь беды».
В том, что они торопятся совершить своё тёмное дело, я был уверен — два трупа на них. Два трупа — это не шутка. С мозгами у ребят, конечно, не всё в порядке, но не совсем же дураки, должны понимать, что их уже ищут. Если даже не брать в расчёт (вряд ли труп уже обнаружен) убийство на улице Бабушкина, расстрелянного священника вполне достаточно. Это, как говорит упырь Воронцов, «общественно-резонансное преступление». Любому ясно: менты землю роют.
«Торопятся они, торопятся, — прикидывал я, барабаня пальцами по рулю в такт музыки. — Ещё как торопятся, просто дико торопятся. А раз они торопятся, значит, и мне медлить нельзя».
Теперь я был в курсе, кого искать. Понимал, что искать нужно срочно. Одного не знал — где искать.
Можно было бы, конечно, к тому же Воронцову обратиться, он бы организовал запрос, пробил бы по милицейским базам адрес ранее судимого Евгения Батьковича Антонова, но на это — с учётом чиновничьей волокиты — день, а то и все два уйдёт. Это меня не устраивало, ибо время — я это чуял копчиком — уже на часы пошло, а не на сутки.
К Архипычу я тоже обратиться не мог. Призвать в этом деле на помощь молотобойцев, автоматически означало подставить Альбину. Но я ведь ей слово дал. Поэтому: нет, нет и ещё раз нет.
Оставалось действовать в одиночку.
И я начал.
Вырубил музыку и позвонил своей неустрашимой помощнице.
— Да, — сонно пробормотала Лера.
— Разбудил?
— Да.
— Извини.
— Да.
— Помнишь, ты говорила, что кольцо тебе в пупок вставляли в каком-то крутом тату-салоне?
— Да.
— Что за салон?
— Да.
— Что — «да»? Я спрашиваю, что это был за салон?
Лера долго сопела в трубку, не понимая спросонья, чего я от неё хочу. Наконец очухалась.
— Вообще-то, пирсинг мне сам Доктор Пеппер делал, — сказала она не без гордости. — Лично. А зачем это вам, шеф?
— Хочу кольцо в нос вставить.
— Шутите?
— Отчасти. А кто он, этот самый Пеппер?
— Художник, приколист, друг Дюши.
— А кто такой Дюша?
Лера съязвила:
— Вы, шеф, как туполобый ламер, впервые попавший в Сеть. Бестолково кликаете по всем подряд ссылкам. Так нельзя.
— Это ты меня, своего шефа и работодателя, критикуешь, что ли? — изумился я.
— Типа да.
— Хана твоей квартальной премии. Та-та та-та! — штука баксов уходит в фонд развития.
— Ой! — вырвалось у Леры.
— Вот тебе и «ой», — рыкнул я. Но уже через секунду сжалился: — Даю возможность исправиться.
Тут Лера окончательно проснулась:
— Что, что, шеф? Что нужно сделать?
— Вопрос: как найти салон доктора твоего тела? На ответ у тебя три секунды. Время пошло. Ра-а-аз, ды-ва…
— Где наша визовая служба находится, знаете? — успела она.
— Знаю. На Франка Каменецкого. Напротив завода Куйбышева.
— Ага-ага, шеф, напротив. Так вот там во дворе двухэтажка. Как зайдёте, сразу вывеску увидите «Тату-студия Доктора Пеппера».
— Ясно. А как этого твоего доктора зовут?
— Доктор Пеппер его и зовут, можно просто — Док. Откликается.
— Спасибо тебе большое, подруга моя, за ценную информацию, — поблагодарил я.
— Не надо благодарностей, шеф, — чётко, как бравый ефрейтор на строевом смотре, произнесла Лера. — Помогать вам — это моя работа.
— Опять ёрничаешь?
— Как можно, шеф!
— Тогда живи, — разрешил я.
И только тогда она заискивающим голосом поинтересовалась:
— А что там с моей премией?
— Будет тебе премия, Лера, — пообещал я. — Будет. И премия тебе будет, и отпуск тебе будет, и полный пряников социальный пакет.
— А когда?
— Если верить Гарику Сукачёву, а оснований ему не верить, у меня лично нет, всё это будет тогда, когда закончится последняя война.
— А она, шеф, закончится?
— Все войны когда-нибудь заканчиваются.
— Хочется, чтобы побыстрее, — вздохнула Лера.
— Сам этого желаю всеми фибрами и жабрами, — признался я. Выдержал многозначительную паузу, сказал: — Жди, Лера, новостей.
И, сложив аппарат, дал по газам.
Было уже семь вечера, а я хотел застать Доктора Пеперра на рабочем месте, поэтому гнал, как угорелый.
И, слава Силе, успел.
Отрекомендованной мне мастер тату сидел в процедурном кабинете на подоконнике, болтал ногами и вёл деловые переговоры по телефону.
Это был субтильный молодой человек с оттопыренными ушами и улыбкой до этих самых великолепных ушей. Выглядел он стильно: трёхдневная щетина, рванные джинсы с «сединой» на коленках, майка невнятного цвета с надписью «Такі, як ми, взагалі нікому не треба» и копеечные кеды с концептуально не завязанными шнурками. Но особенно мне понравилась его причёска — сразу и не понять: то ли он отдал за неё две сотни баксов, то ли просто неделю не расчёсывался. Короче, тот ещё тип.
Когда я вошёл, он кивнул на кресло, подозрительно похожее на кресло гинеколога, и показал мимикой: подожди, приятель, сейчас закончу, и потолкуем.
Пока он обговаривал со своим собеседником цену на партию неведомых мне клип-кордов, я листал альбом с образцами. Там было на что посмотреть, в очень реалистичной манере были изображены: мужественные архангелы, сексуальные ангелы, соблазнительные наяды, сирены и амазонки, а ещё саламандры, ягуары, хищные птицы, драконы всевозможных видов, стальные монстры, античные воины, средневековые рыцари, насекомые какие-то фантастические, заморские цветы и прочее, прочее, прочее.
— Ну, как тебе? — закончив разговор, спросил у меня Доктор. — Нравится?
— Красиво, — ответил я, легко и без напряга приняв его «тыканье». — Мне очень нравится.
Услышав столь незамысловатую оценку своим работам, он спрыгнул с подоконника, фамильярно хлопнул меня по плечу и расхохотался в голос.
Смеялся он долго, от души. Пришлось унять:
— Ты чего это, дружище, так зашёлся?
— Хорошо, чувак, сказал, — вытирая слёзы, ответил Доктор. — Красиво — и писец. Красиво — и отцепись. И не цепляйся. Уважаю, когда так. А то знаешь, иные пыжатся, что-нибудь этакое загнуть. Чтобы, типа, умно вышло. Знатоков, мать его, из себя корчат. Искусствоведов. — Он поморщился и потряс головой. — Бр-р-р, не люблю искусствоведов.
— Я тоже их не люблю, — признался я. — Особенно тех, что трутся при галереях.
Правда, не люблю. Уж больно ужимками своими они похожи на тех, чьё ремесло заключается в наглой разводке ближнего своего: на привокзальных таксистов, лохотронщиков, политтехнологов, певцов под «фанеру» и строителей финансовых пирамид. На устах у них мёд, в глазах — жесть, на уме — желание впарить и нагреть.
Как таких любить?
Особенно меня бесит их высокомерное отношение к ясной бинарной оппозиции «красиво — не красиво». К этой паре немудрёных понятий, с помощью которой проявляет свои художественные предпочтения всякий нормальный человек.
Лично я так думаю: понятия эти хоть и немудреные, но отнюдь не примитивные. Ведь человек эту естественную систему эстетических координат взращивает в своей душе не год, не два, а с самого детства. Взращивает и лелеет. И усердно питает её сокровенность мимолётными впечатлениями. Какой только ерундовины, какого только пустяшного пустячка в том удобрении нет. Много там чего. Всё-всё, что однажды ненароком торкнуло. Поэтому когда человек тихо и без придыхания говорит «красиво», это не значит, что у него в душе ничего не происходит. Возможно, у него там в это время буря бушует. Даже очень возможно.
А знатоки искусства на зарплате корчат из себя фиг знает кого и над нормальными людьми потешаются. Если и не пальцем тычут, то многозначительно переглядываются, да в сторонку хихикают. А у самих-то взамен что предъявить? Что? Пустота одна. Пусть и обёрнутая в блестящие фантики, но пустота. Зато в простоте слова не скажут. Нарисует шут гороховый какой-нибудь там чёрный квадрат, а эти уже всякую ересь несут. Рады стараться. Типа: «Если исходить из того, что всеобщей категорией, обозначающей какое угодно содержание картины, есть категория Бытия, то чёрный квадрат можно истолковать как символ Ничто или Инобытия. Автор через отрицание исторического Бытия идёт к Ничто, и от него к Инобытию нового мира, в котором уже нет раздражающей органики».
Зачем пурги-то столько? Нет, чтоб по-честному сказать, вот, мол, граждане покупатели, предлагается вам пятно. И ничего в нём, в этом пятне хорошего нет, помимо того, что стоит оно тысячу тонн американских денег.
Хотя бы так.
На самом деле не пятно, конечно, стоит тысячу тонн американских денег, а его пафосное истолкование.
Но всё же.
Только нет, не хотят по-честному. Да и зачем это им? Мальчик-то, который мог сказать, что король голый, вырос, написал бестселлер «Моими устами», разбогател, обуржуазился и стал вести кулинарное шоу на телевидении. И некому теперь сказать, что чёрное квадратное пятно это всего лишь чёрное квадратное пятно. Лишь пятно. Всё остальное — трещинки на холсте, в которую проваливаются смыслы.
— Полагаю, тату хочешь, — отсмеявшись, сказал Доктор.
И не успел я возразить, как его уже понесло:
— Раз хочешь, значит зафигачу. Нет проблем. Всё на высшем уровне сделаю. — Он ещё раз похлопал меня по плечу. — Ты, чувак в правильное место пришёл. Машинка у меня не какая-то там чухня тайваньская, а «Кельтские псы». Все расходные — Европа. Качество гарантирую. — Тут он показал на стену, где к белому кафелю был присобачен диплом международного учебного центра медицинской косметологии и эстетической терапии. — Видишь? Фирма веников не вяжет.
— Вижу, — кивнул я. — Только, Док, я не хочу тату.
— Чего так? — опешил он, но тут же нашёлся: — А-а, я понял. Образцы не подходят. Так мы этот вопрос в миг решим. Штуку накинешь, получишь эксклюзив. Тебя как, вообще-то, зовут?
— Егор.
— Слушай, Егор, у меня тут тема одна назрела, давно хотел какому-нибудь серьёзному челу предложить. Там, значит, так…
— Ты меня не понял, Док, — остановил я его порыв. — Мне не нужна обычная наколка.
— А что тебе нужно?
— Я хочу шрам в виде листа клевера.
— Рельефный шрам?
— Да, рельефный шрам.
После этих моих слов Доктор Пеппер сразу поскучнел лицом.
— Извини, чувак, но скарификаций не занимаюсь. Ни клеймением, ни каттингом.
— Чем-чем ты не занимаешься?
— Клеймением и вырезанием не занимаюсь. Понимаешь, чувак, не люблю я живого человека паяльником жечь, и скальпелем чикать не люблю. Не люблю и не занимаюсь.
— А кто у нас этим занимается? — полюбопытствовал я. — Имею в виду, на профессиональной основе.
— Кто-кто… — Доктор вновь запрыгнул на подоконник, посмотрел на меня оценивающе и стал вспоминать. — Лёха Махач занимался, но он надысь во Владик укатил и, кажется, с концами. Кеша Зотов ещё. Неплохой в общем-то мастер, но того… Совсем плохой стал, шыряется через час, руки ходуном ходят. Сразу отпадает. Кто ещё?.. Даже не знаю… Разве только Жека Демон остаётся, но к нему я, честно говоря, идти не советую.
Чтобы не спугнуть удачу, я осторожно-осторожно, стараясь не выдать себя голосом, уточнил:
— А не тот ли это Жека Демон, который Антонов?
— Ну да, фамилия у Демона действительно Антонов. Что, знаешь такого?
— Я отца этого юноши со сложной судьбой знавал, — соврал я. — Когда-то давно работали вместе.
— Бывает, — понимающе кивнул Доктор. — Только всё равно не советую.
— Почему? Криворукий?
— Нет, мастер он что надо, но… Псих он.
— Псих?
— Ага, псих. Натуральный псих. Я когда открылся, он одно время у меня работал, через неделю пришлось выгнать к таким-то пням. Нафиг-нафиг таких работничков.
— А что натворил?
— Клиента чуть не ухайдокал. Тому что-то не понравилось, слово за слово, и Демон его так уделал, что скорую пришлось вызывать. Еле отмазались. Так что — не советую.
— И всё же — как его найти?
— Такой нетерпёж?
— Ага, сильно хочется.
— Понимаю. Тогда что ж, тогда валяй. Работает Демон на дому. Это на Декабрьских Событий. Где магазин «Орбита» был, помнишь?
— Конечно.
— Вот в этом самом доме. Номер квартиры не знаю, но помню, что второй подъезд от дороги, третий этаж, дверь направо.
— Второй, третий, направо, — повторил я вслед за Доктором и прижал руку к груди: — Спасибо.
— Было бы за что, — отмахнулся он моей благодарности. — А может, передумаешь? Я тебе такую бульбеню забульбеню, что все обзавидуются. А? Как? Да? Нет?
— Я подумаю. Обязательно.
— Подумай, чувак, подумай.
На пороге я обернулся:
— Слышь, Док, а если ты мне татуировку сделаешь, а она мне потом разонравится, свести можно?
— Можно, если осторожно. Но лично я предпочитаю на старую новую наложить.
— Как это?
— Анджелину Джоли знаешь?
— Знаю, конечно. Как не знать.
— Наглядный пример. Когда она за Билли Боба Торнтона замуж выскочила, сделала на руке надпись «Billy Bob», а после развода поверх старой новую татуировку наложила цифры долготы и широты Камбоджи и Эфиопии.
— Чего так затейливо?
— Там родились её приёмные дети, — объяснил Доктор.
— Во как, — покачал я головой. — Ясно. Ну а совсем-совсем убрать можно?
— Можно. У Джонни Деппа, например, одно время была татуировка «Winona Forever».
— В честь Вайноны Райдер?
— Ну да. А когда расстались, Джонни стёр в слове Winona последние две буквы.
— Получилось «Wino Forever»? — прикинул я.
Доктор кивнул:
— Точно.
— «Пьяница Навсегда»? Или «Вечный Пьяница»?
— Да хоть так, хоть так, а лучше всего — «Беспробудный»
— Круто.
— Ага, весело.
— А каким образом это дело сводят?
— Кто как. Разные способы есть. Я, к примеру, шлифую под местной анестезией. Кто-то кремами сводит, кто-то — лазером. Ну а кто-то делает пересадку кожи, но это уже чистая хирургия, это уже в клинике.
— А я вот слышал, заморозкой сводят.
— Есть такое дело, криохирургией называется.
— Ты применяешь?
— Нет. У меня аппарата нет.
— Дорогой?
— Не в этом дело. Просто необходимости в нём до сих пор не было. Вот если бы скарификацией занимался, завёл бы, наверное, что-нибудь продвинутое, дабы неудачные келоиды сводить. А так — зачем?
— Ясно, — кивнул я. — Ну спасибо за консультацию
— Да не за что. — Он спрыгнул с подоконника, подошёл и протянул руку. — Давай, чувак, бывай. А насчёт эксклюзива ты подумай.
— Обязательно, Док, подумаю, — пообещал я, пожимая его узкую холодную ладонь.
Когда я уже был в конце коридора, Доктор выглянул из кабинета и громко сказал, снимая с себя всякую ответственность:
— По поводу Демона сам, чувак, смотри. Я тебя предупредил.
В ответ я лишь махнул, дескать, не ребёнок — уже всё понял, повторять не надо.
