16
Телефон ожил в тот миг, когда я проезжал в тарахтящем лифте третий этаж.
— Тугарин? — спросил смутно знакомый мужской голос.
— Он самый, — ответил я.
— Девчонку назад получить хочешь?
— Есть такое дело.
— Терминалы за Батарейной знаешь?
— Найду.
— Подъезжай к пятой площадке.
Я успел уточнить:
— Когда?
— Сейчас, — ответил незнакомец, после чего отключился.
Гнал я к месту «стрелки», не разбирая светофоров. Гнал и орал во всё горло старую «ковбойскую» песню:
— Хорошо в степи скакать, свежим воздухом дышать, лучше прерий места в мире не найти!
Подрезал, сигналил, раздавал направо и налево «средние пальцы», материл лезущих под колёса пешеходов и орал:
— Мы залезем ночью в дом и красотку украдём, если парня не захочет полюбить!
Песня была в тему, поэтому, добираясь до сентенции «Но зачем такая страсть, для чего красотку красть, если можно просто так уговорить», я запускал её на новый круг.
Подъехав к железнодорожному переезду, притормозил и спросил у промышляющего сбором пустой тары старикана:
— Отец, где тут пятая площадка?
Тот приблизился и оказался никаким не стариком, а просто припухшим бродягой. Впрочем, сказать точно, сколько ему лет, я бы не взялся. Бомжи — особая раса, по их лицу возраст определить трудно.
— Это-то, мля, бутылочек пустых нет? — прежде чем ответить, спросил извиняющимся голосом санитар городских окраин.
— Чего нет, того нет, — ответил я.
— Там-то пятая, мля, — показал он рукой, шмыгнул чумазым носом и спросил: — А куревом не разживусь?
Я сунул ему пачку «верблюжатины». Он прицелился вытянуть сигарету, но, оценив тонны грязи под его обкусанными ногтями, я разрешил:
— Всё забирай.
Он, сцапав добычу, обрадовано воскликнул:
— Человек, мля!
— Это ты, дружище, не угадал, — возразил я и дал по газам.
«Пятой площадкой» оказалась окружённая бетонным забором промзона. Я уверенно направил болид в раскрытые настежь ворота и, перевалив через грузовые весы, ворвался на безлюдную площадку, заваленную огромными кучами металлолома, каждая их которых отсылала своим мрачным видом к знаменитому верещагинскому полотну. Лихо обогнув одну за другой печальные эти сопки, я сходу взлетел на укреплённую железобетонными плитами насыпь и с гагаринским «Поехали!» перелетел через ржавые рельсы магнитного крана. Выехал на подобие дороги, промчался ещё немного, подлетая на ухабах, и с разворотом — щебень из-под колёс брызгами — притормозил у трёхэтажного здания конторы. Возле крыльца стоял чёрный «лэндкрузер», к нему и пристроился.
Трёхэтажка походила на дом Павлова после последней атаки фрицев, но не пустовала. Меня ждали. Я ещё вылезал из машины, а ко мне уже подошли три неброско одетых мужчины, вооружённых помповыми дурами. В одном из них я узнал Павла — того самого бойца-борца, который приходил ко мне давеча в офис в составе придурковатой делегации. Он ничуть не изменился, только на лбу его желтела знатная гематома, а левое ухо было залеплено пластырем.
Я как его увидел, тут же понял, чей это был голос в телефоне. Его, Павла, и был.
«Извини, Охотник, что на тебя грешил, — мысленно обратился я к своему неведомому врагу. — Всё оказалось банальней».
Да, я был наивен, полагая, что ребята из «Фарта» тут не причём. Ошибся я, переоценил силу своих устрашающих фокусов. Ни черта они не испугались. Вернее так: те, что приходили, конечно, перетрухнули хорошенько (Павел, к примеру, косился на меня с подозрением и держался настороженно), но Большой Босс от своего не отступил. Не тратясь на артподготовку, кинул пехотинцев криминальной войны в новую атаку. Оно и понятно — легко быть Наполеоном, наблюдая бой со стороны.
— Не опоздал? — спросил я, обращаясь к Павлу, как к старому знакомому.
Он поиграл желваками, но ничего не ответил. Молча сунул руку мне за пазуху, вытащил из кобуры кольт и запихнул его себе сзади под ремень. После чего, показав уже своим стволом на перекошенную дверь, сказал:
— Волыну сдал, ноги вытер, заходи.
Я не успел наложить на машину охранное заклятие, поэтому сказал одному из двух стоящих на входе бойцов:
— Присмотри за тачкой. Я скоро.
— Не Эрмитаж, не стырят, — буркнул боец.
А Павел поторопил меня:
— Иди, иди.
До поры до времени я был вынужден играть по их правилам, поэтому покорно направился к зданию, от которого несло карбидом и древесной гнилью. Но, задержавшись на пороге, всё же не отказал себе в удовольствии спросить:
— А где, Паша, твой кореш Савва?
— В больничке твоими стараниями, — зло процедил Павел сквозь зубы и больно ткнул стволом мне в спину.
Он довёл меня по тёмному коридору до кабинета, вход в который охраняли ещё два статных вооружённых хлопца. В самом же кабинете за столом, каким-то чудом сохранившимся в этом разгромленном здании, сидел юрист фирмы «Фарт». Господин Ащеулов. Пётр Вениаминович. Собственной персоной.
— Вам в прошлый раз мало показалось? — спросил я с порога. — А, крысёныш?
Ащеулов ощерился, но сдержался. Провёл ладонью по зализанной чёлке и ледяным голосом произнёс:
— Мы в прошлый раз недоговорили, Егор Владимирович. Присаживайтесь.
Я оценил шутку — в кабинете был только один стул, на нём сидел сам Ащеулов.
— Спасибо, пешком постою, — сказал я. — Давай по делу.
— Ну, по делу, так по делу, — согласился он и щёлкнул замками лежащего на столе кейса. Достал бумаги, вытащил ручку и предложил: — Подписывайте, Егор Владимирович.
— Скажи сначала, что с девушкой?
— С ней всё в порядке.
— Хочу убедиться.
Ащеулов кивнул, и Павел, продолжая держать меня под прицелом, набрал номер телефона. Когда на том конце отозвались, он приказал:
— Дай трубу девчонке.
И протянул мобильник мне.
— Лера? — спросил я.
— Шеф, это вы?! — обрадовано воскликнула моя бедовая помощница.
— Нет, это Бэтман.
— Ха!
— С тобой всё в порядке?
— Более-менее.
— Хорошо, что не менее-более. Держись. Я тебя вытащу. Уже вытаскиваю.
— Ага, шеф, давайте. А то мне уже очертели эти тупые ро…
На этом связь прервалась, я вернул телефон Павлу и, обращаясь к Ащеулову, заявил:
— Сначала девчонка, только потом факсимиле.
Тот неожиданно легко согласился:
— Ради бога.
Слишком легко согласился. Подозрительно легко. Но я раньше времени взрываться не стал, озвучил свой план:
— Сажаете её в мою машину, она отъезжает к воротам, звонит, и только тогда я подписываю эти ваши чёртовы бумажки.
Ащеулов и тут пошёл навстречу:
— Нет проблем, Егор Владимирович. — И глядя мне через плечо, приказал Павлу: — Организуй.
Борец вышел, и мы с господином Ащеуловым остались наедине. Юрист старательно отводил глаза и делал вид, что просматривает экземпляры договора, а я скрашивал ожидание тем, что рассматривал паутину в углу и думал. Сначала о том, что зря вчера юриста не отделал и отпустил ненаказанным. Затем мысль сделала кульбит, и я стал прикидывать, что они дальше предпримут. Интуиция подсказывала, что живым они меня отсюда не отпустят. Прихлопнут. Получат подпись и удавят. Удавили бы и так, да, видимо, решили обезопасить себя от исков возможных наследников. Ну а как только обезопасят, так сразу в бетон закатают. Сначала меня, а потом и Леру. Свидетеля не оставят. Я бы не оставил.
Вернулся Павел минут через пять.
— Готово? — спросил у него Ащеулов.
— Готово, — ответил борец и сунул мне свой телефон.
Не прошло и двух секунд, как раздался звонок.
— Да? — отозвался я.
— Шеф, я на выезде, — сказала Лера. — Жду вас.
— Не глуши двигатель, я скоро.
— Ага, шеф.
— Через шесть минут не появлюсь, вали.
— Но…
— Вали, я сказал. Время пошло.
Вернув трубку Павлу, я обратился к юристу.
— Всё понимаю, одного не понимаю: зачем гранату в офис швырнули?
— Какую гранату? — удивился Ащеулов. Удивился искренне. Похоже, действительно ничего об этом не знал. Похлопал зенками, а когда пробило, обратился к борцу: — Что за самодеятельность, Паша?
Тот, отведя глаза, пробурчал:
— А чего он… Савва вон… На аппарате. Дышит через раз.
— Охренел! — возмутился Ащеулов. — Тюрин узнает, голову оторвёт!
Паша стал похож на кутёнка, которого тыкают в помеченный им башмак.
— Ладно, хорьки, — сказал я, приближаясь к столу. — Между собой потом разберётесь, а сейчас дело нужно закончить. Давай договор.
— Вот и отлично, — проглотив «хорьков», обрадовался Ащеулов и протянул бумаги. — Подпишите, да разойдёмся с миром. И никаких гранат. И никаких фокусов.
— Что — не понравилось фокусы? — отвергнув его ручку и вынув собственную, поинтересовался я.
— Да как-то, знаете ли, не очень, — ответил юрист, невольно передёрнув плечами. — Особенно Савве не понравилось. И Паше, как видите. В цирке фокусником подрабатываете? Или хобби такое?
— Хобби.
— Я так и подумал. Оттого-то, дорогой наш Копперфильд, для сегодняшней встречи другое место выбрал. Правда, удачное место?
— Мне всё равно, — заметил я и стал выводить подпись. Сходу не вышло. Слишком сильно нажал на перо, и оно пропахало бумагу.
— В каком смысле «всё равно»? — заволновался Ащеулов.
Небезосновательно, надо сказать, заволноваться.
— Место действия значения не имеет, — очищая перо от бумажной пульпы, сказал я. — Где бы мы с вами сейчас не сидели, рукоятка граблей, на которые вы вновь наступили, неумолимо пролетит по заданной траектории.
Ащеулов удивлённо вскинул брови.
— Что, и тут буянить надумали?
— А чего тут думать, — усмехнулся я и, пробив ручкой его ладонь насквозь, пригвоздил её к пыльной столешнице.
Дальнейшее заняло доли секунды.
Ащеулов заорал так, как орёт моя соседка тётя Зоя по кличке Контра, когда застревает в лифте, — с надрывом. Чтобы болезный не мучился, я провёл общую анестезию: дотянулся через стол кулаком до его подбородка. Юрист дёрнул головой, обмяк и сел куда-то мимо стула. Куда именно, я рассматривать не стал, мне уже было не до него: стянув с безымянного пальца кольцо Альбины, я сказал волшебное слово «Тонушо» и сунул разбуженный артефакт в рот.
Был я.
И нет меня.
Павел, ошалевший от такого резкого поворота событий, заметался.
— Что за хрень! — не мог он поверить своим глазам.
Отскочив в сторону, я прижался к стене и выудил из кармана кастет. Затем сделал шаг вперёд и приложился со всей пролетарской ненавистью бандюге по печени. А когда он начал оседать, встретил его лицо коленом. Всё. Алез капут. Экспроприировать экспроприированное он мне не мешал. Не мог. И лицо прибежавшего на крики бойца я разбивал уже рукояткой собственной «пушки».
То ли удар был таким мощным, то ли парень не ожидал такого коварства от пустоты, но охнул и сразу повалился на спину. Я, используя его живот как подкидной мостик, вырвался в коридор и врезал второму бойцу между ног. Хорошо так врезал. Пыром. Боец ойкнул и сложился. Наслаждаться его корчами я не стал, побежал на выход. А там уже нарисовался один из парней, оставленных для прикрытия. Парень оказался толковым, сразу начал палить. Сообразив, что уже перестал быть невидимкой, я отскочил в сторону, и пули-дуры пролетели мимо.
Ответил я, почти не целясь. Засадил ему не то в бок, не то в бедро. Парень взвыл, прижался к стене, пытался устоять на ногах, но потом, оставляя на панели кровавый след, сполз на пол. Меня это не смутило. Всё было справедливо. Дуэль она и есть дуэль: готов убить, будь готов умереть.
На выходе я нос к носу столкнулся с последним бойцом и, не найдя ничего лучшего, ударил его головой в грудь. Просто как Зидан какой-то. Мужик опрокинулся и напрочь забыл, как люди дышат.
Бежал я к воротам, не чуя под собой ног. Когда одолел сто метров из двухсот, способные держать оружие в руках погнались за мной на авто.
Услышав звук дизельного двигателя, я обозвал себя болваном за то, что пожалел серебра и не прострелил колёса. Пришлось набавить ходу. Чуть лёгкие не разорвались.
Спасло меня только то, что они ехали по дороге, а я нёсся джейраном напрямки. Поэтому и успел я к воротам раньше преследователей. На пять секунд, но раньше. И мне этих пяти секунд вполне хватило. Отработал на автомате: сунулся в салон, отпихнул Леру, раскрыл бардачок, нашарил гранату, подпустил врага поближе, метнул снаряд под колёса и снял заклятие.
Как говорится, кто к нам с чем придёт, того мы тем и отфигачим.
После взрыва «лэндкрузёр», этот чёрный мордатый зверь, взметнулся на задние лапы и, простояв несколько мгновений в таком нелепом положении, завалился набок.
— Что это было, шеф? — спросила Лера, когда мы вырулили с грунтовки на трассу и вклинились в поток.
Я, переведя дух и сбавив скорость, предложил спасённой самой ответить на этот вопрос:
— А ты как думаешь?
Она потёрлась щекой о моё плечо и произнесла очень короткое, но ёмкое слово. Одно. И дальше всю дорогу молчала.
Слово, которое обронила Лера, было для меня новым, поэтому я постарался его запомнить. Не потому что понравилось, а потому что так надо. Мы, драконы, всё время вслушиваемся в речь людей и, услышав что-нибудь новое, сразу берём на вооружение. Не тупо попугайничаем. Нет. Осмысленно. Ведь для того чтобы выжить, нам нужно непрерывно приспосабливаться. Мир меняется, и мы должны. Иначе — вилы. Замешкался на секунду, уже обнаружил себя, а обнаруживший себя дракон — не жилец. Труп. Набитое трухой чучело в доме Охотника. Не даром пятое правило дракона гласит: «Меняйся, меняйся и ещё раз меняйся». Вот и меняемся. Не забывая при этом, конечно, исполнять завет Высшего Неизвестного: «Изменяйся вместе с миром, но никогда не изменяй себе».
Никогда не изменять себе — это для дракона святое.
Необходимость заставляет дракона рядиться в разные одежды и объясняться на разных языках, но она не может отменить драконьей сути. Никогда не примет дракон того, что отвратно его душе. К примеру, того, что помогать другим — тратить время впустую, что падающего нужно подтолкнуть, что счастье — это два бигмага по цене одного, что после нас хоть потоп, что мир — бардак, а бабы — не те, за кого себя выдают. Нет, никогда и ни при каких обстоятельствах дракон этого и подобного не примет. Иначе, какой он, к чёрту, дракон?
Я довёз Леру до самого дома. Не поленился, вылез из машины и (обжёгшийся на молоке, дует на воду) довёл за ручку прямо до дверей квартиры. А как по-другому? Драконы всегда в ответе за тех, кого приручили. И вообще мы парни хоть куда.
Пока она ковырялась с замком, я её инструктировал:
— На улицу не соваться, к двери не подходить, в окно не выглядывать.
— Даже если пообещают горошка? — нашла она в себе силы для шутки.
— Даже.
— И надолго вы меня, шеф, в башню заточаете?
— Пока напряг не рассосётся.
— Насовсем-насовсем, выходит.
— Сказал же, пока напряг не рассосётся.
— А он рассосётся?
— Куда денется.
— А как я узнаю, что уже рассосался?
— Принц на сером волке прискачет.
Наконец она справилась с замком, вошла внутрь, быстро осмотрела себя в зеркале и, взбив непослушную чёлку, предложила:
— Может, кофейку, шеф?
— В другой раз, — отверг я заманчивое предложение.
— Почему не сейчас?
— Дела.
— Все дела, шеф, не переделаешь.
— Согласен. Но стремиться к этому надо.
— Удачи, — сказала она и захлопнула дверь.
Неожиданно резко.
— И ты мне очень нравишься, — сказал я гудящему стальному полотну, отсалютовал по-военному и двинул к лифту, размышляя на ходу о том, что если какой-нибудь залётный инопланетянин попросил бы меня объяснить что такое «женщина», я бы сказал, что это нечто неописуемое, смысл которого можно передать одной фразой — «Чего это она?!»
Когда добрался домой, было уже начало седьмого. На этот раз пришлось воспользоваться собственным ключом, поскольку Ашгарр встречать меня почему-то не вышел. Но когда я разулся и повесил кобуру и бубен на крюк, он всё-таки выглянул из своей комнаты.
— Пиццу разогревать? — спросил он.
— Спасибо, сыт, — прислушавшись к себе, отказался я от ужина.
— Может, чаю?
— А вот чаю давай.
— Молочный оолонг? — уточнил Ашгарр.
— Да, и с чабрецом, — попросил я и порулил в ванную.
— Чего такой измочаленный? — перекрикивая шум воды и пыхтение электрочайника, поинтересовался через минуту Ашгарр.
— Побегать пришлось, — крикнул я в ответ и сунул голову под холодную струю, поскольку горячую обещали включить только двадцать второго.
В подробности вдаваться не стал. Моя частная сыщицкая деятельность — это моя частная сыщицкая деятельность. Моя и только моя. Не люблю я Ашгарра и Вуанга своими проблемами грузить. Уяснил однажды и навсегда: если ты не решаешь свою проблему самостоятельно, то сам становишься чьей-то проблемой. Золотому дракону стыдно быть чьей-то проблемой. Золотой дракон должен быть решением чужих проблем. Обязан.
Пока я пил чай, Ашгарр стоял у окна и курил, выпуская дым в приоткрытую фортку. Какое-то время молчали. Говорить было особо не о чем, за сотни лет всё давным-давно переговорено.
Говорить не о чем.
Но говорить нужно.
Хотя бы для того, чтобы Ашгарр совсем не одичал, мало мне тихушника Вуанга.
— Скажи, почему люди такие? — спросил я, ковыряя ложкой в банке с мёдом.
— Какие? — не понял Ашгарр.
— Настырные. Даже упрямые.
— Разве это плохо?
— Когда бы они эту свою настырность использовали по делу, то было бы неплохо, а так — ерунда выходит. — Вспомнив хищную мордочку адвоката Ащеулова, я покачал головой. — И лезут, и лезут. И лезут, и лезут. Настырные как черти. И как черти же злые.
Ашгарр сделал долгую затяжку, потом выпустил в три приёма дым через ноздри и сказал:
— Если вспомнить Конрада Лоренца с его теорией агрессии как четвертого базового инстинкта человека, то…
— А давай не будем вспоминать Конрада Лоренца, — взмолился я.
— Давай, — легко согласился Ашгарр.
И мы вновь на какое-то время замолчали. Я отхлёбывал из кружки остывающий чай, Ашгарр по-прежнему смотрел во двор через окно.
— Сегодня мне ворон на хвост сел, — первым нарушил я тишину.
— Пристрелил? — вяло и как-то чересчур равнодушно поинтересовался Ашгарр.
— Не сумасшедший, в центре города стрелять. Ушёл дворами.
— Отличник.
Тут я заметил то, что давно должен был заметить, а если и не заметить, то прочувствовать. Что «я» моё другое не в своей тарелке. Что худо ему. Что оно на пороге депрессии.
Я распахнулся, и дурное расположение духа накрыло меня своим чёрным крылом.
— Что с тобой? — спросил я, резко повернувшись к окну.
Ашгарр вздохнул, сбил пепел с кончика сигареты в жестянку из-под монпансье и поделился:
— Фаддей проект закрыл.
— Правда, что ли? — не поверил я.
— Правда.
— Чего вдруг?
— Слышал, что Йо замуж вышла?
— Не-а.
— Сообщаю — вышла.
— Ну вышла и вышла, не век в девках сидеть. Что с того?
— Так это… Рожать собралась.
— По серьёзному серьёзу?
— А как ещё?
— Да мало ли. Может быть, рекламный ход? С них станется.
Ашгарр ещё раз вздохнул и покачал головой — нет, никаких шуток, облом конкретный.
Я подумал: «Сам себя не подбодришь, никто не подбодрит» и поторопился сказать:
— Ты это, ты того, ты давай не расстраивайся. Чего раньше времени расстраиваться? Не надо. Что-нибудь придумаем. Что-нибудь сообразим.
— А что тут придумаешь? — пожал плечами Ашгарр и горестно усмехнулся.
— Для кого-нибудь другого писать начнёшь, — поднял я идею, лежащую на поверхности.
— Это вряд ли.
— Чего так пессимистично-то, Ашгарр?
— Не пессимистично, а реалистично. Сам подумай — чтобы все концы срослись, такое раз в жизни случается.
— Не дрейф. Найдём кого-нибудь.
— Кого?
— Ну, не знаю… Найдём. Гадом буду, найдём.
Ашгарр на это ничего не сказал, и на кухне повисла долгая пауза, в течение которой каждый из нас думал о своём. Но об одном и том же. О жизни.
«Жизнь длинна, перспективы туманны, финал неясен», — думал Ашгарр.
«Жизнь длинна, полна сюрпризов и тем интересна», — думал я.
Играли мы в молчанку до тех пор, пока я не спросил (не только и не столько для того, чтобы получить информацию, сколько для того, чтобы отвлечь Ашгарра от тоскливых мыслей):
— Как думаешь, где в городе самое крутое место Силы?
Зная меня, как самого себя, Ашгарр не особо удивился резкой смене темы, чуть подумал и предположил:
— Наверное, перекрёсток Маркса и Ленина.
Я закрыл глаза, чтобы увидеть это оживлённое место во всех деталях, и когда в мозгу с фотографической точностью всплыла нужная картинка, у меня возникли сомнения.
— Помню, Архипыч на этом месте медведя-оборотня убил, но так это сколь же лет с тех пор прошло.
— Дело не в этом, — пояснил Ашгарр. — Вернее, не только в этом.
— А в чём?
— Через дорогу от памятника Ленину второй корпус нархоза стоит, а там в Отечественную военный госпиталь располагался. Помнишь?
Я кивнул — да, конечно, помню. Как такое забыть?
— Так вот, — продолжил Ашгарр. — Представляешь, столько крови, боли, мольбы и проклятий в том месте излилось? Море. Ещё лет сто Сила на этом пятачке бурлить будет. Поверь, это самое сильное место в городе.
— Верю, — согласился я.
— А тебе это, вообще-то, зачем? — вдруг озаботился Ашгарр.
Я вытащил из его пальцев окурок, добил до фильтра, отправил щелчком в форточку и с неохотой признался:
— Одному озабоченному духу родное вернуть нужно.
— Опять взялся чужую беду отводить?! — ахнул Ашгарр.
— Имеет место быть, — подтвердил я.
— Ну, ты в своём репертуаре! — Ашгарр осуждающе покачал головой. — Дух, надо понимать, неместный?
— В том всё и дело.
— А подкинуть нельзя?
— Как?
— Ну оставить где-нибудь его вещички. К примеру, на пустыре. Найдёт.
— Найдёт, конечно. Но только раньше какой-нибудь пацан найдёт. А потом напишут в газетах, что от рук маньяка пала очередная жертва. Ты этого хочешь?
— Нет.
— Вот то-то. Нет, тут даже не вопрос — надо лично. Из рук в руки. Если у него есть руки, а нет — так в зубы. Зубы-то у всех…
— И когда стыковка на орбите?
— Если он меня сам раньше не найдёт, то, думаю, завтра организовать. На рассвете.
— До первых лучей?
— Это уж как получится.
— Неужели, настолько силён, что и на свету балует?
— Настолько. Как любит говорить Чубайс, беспрецедентно.
— Не ровен час, развоплотит он тебя, — заволновался Ашгарр. — У тебя же Силы ноль.
— Ты же знаешь, я вёрткий, — сказал я как можно беззаботнее. — Просто так не дамся.
— Может, с тобой пойти?
— А толку? Ты же, как и я, пустой.
И эта была правда. Горькая, но правда. Больше Ашгарр ничего не сказал, лишь плечами пожал, дескать, поступай, как знаешь. Не мальчик.
— Если что, о Саиде позаботься, — напоследок сказал я.
Ашгарр кивнул.
— Квартплату внёс до конца года.
Ашгарр ещё раз кивнул.
На том наш разговор и закончился.
Я ополоснул свою полулитровую боевую кружку с трещиной возле дужки в виде буквы «Л» и поплёлся в конуру. Свет включать не стал, но прежде чем запрыгнуть в гамак врубил Гребенщикова.
За день набегался так, что едва голова коснулась подушки, сразу стал засыпать. Правда, ещё слышал, как Борис Борисович дрожащим голосом пропел:
Ты — животное лучше любых других,
Я лишь дождь на твоем пути.
Золотые драконы в лесах твоих,
От которых мне не уйти.
А потом уже ничего не слышал. Подумал: «Правильно, что Путин ему орден дал» и тут же уснул.
Снилась мне Лера.
Нет, никакой эротики. Ничего такого. Шёл самый обыкновенный чёрно-белый бред. И на этот раз он заключался в том, что моя отважная помощница на полном серьёзе учила меня, как проигрывать на DVD-плэйере старые виниловые пластинки. Она достаточно подробно и терпеливо объясняла: вот, шеф, пластинка, вот тут лоток, тут нажимаем, отсюда выезжает, аккуратно кладём, включаем, слушаем. Самое смешное, что огромная пластинка действительно умещалась на заточенный под маленький оптический диск лотке.
Чистой воды бред.
Трудно сказать, из каких кусочков пережитого собралась мозаика этой галиматьи, но одно точно — в реальной жизни я часто досадую, что старые виниловые диски пылятся на антресолях, а не крутятся на стареньких патефонах и радиолах. По сердцу мне эти чёрные блестящие блины. Радуют душу. А потому что живые. Иной раз достанешь из потускневшего конверта, проведёшь ладонью по шершавой глади, почувствуешь всем своим естеством каждый бугорок, каждую впадину, каждую царапину, и возрадуешься. Уж больно похоже на кожу дракона в истинном его обличии. До умопомрачения похоже.
И я так скажу: виниловые борозды — это тебе не виртуальные нули и единицы, сжатые прессом актуального музыкального формата. Это реальная вещь. Настоящая. Самая что ни наесть настоящая. Как книга. Вот говорят, никакой разницы — что книга, что файл на жёстком диске компьютера. Не верю. Файл стереть с винчестера — любому по плечу, раз плюнуть, а вот книгу в печь кинуть, тут не у каждого рука поднимется. Как говорится, почувствуйте разницу.
Старых винилов у меня полным-полно — с Фёдора Шаляпина начал собирать и на Викторе Цое закончил. Восемь огромных коробок набралось. Ашгарр время от времени порывается выбросить, но я не даю. Для меня в акте выноса на свалку вещи, которая долгие годы служила верой и правдой, присутствует элемент предательства. Буду хранить, пока не истлеют. И пусть Ашгарр всякий раз в разгар генеральной уборки называет меня барахольщиком. Переживу.
Сон я не досмотрел. В какой-то момент там, во сне, чей-то голос сказал: «Слово от бога, цифра от дьявола», я вздрогнул от ужаса и проснулся.
