14
Поутру, едва продрав глаза, я проверил, не случилось ли чудо — не прибыло ли мне за ночь Силы. Но электрочайник, воду в котором я попытался вскипятить, не втыкая вилку в сеть, сказал мне коротко и чётко: «Отвали, слабак». Силы во мне было от силы ноль целых ноль десятых и одна сотая. А может, и того меньше.
В который уже раз убедившись, что чудес на свете не бывает, я приказал себе: «Будь реалистом», и провёл инвентаризацию заряженных амулетов.
Первым делом вспомнил о боевом браслете с зарядом в 105 кроулей (это если по системе исчисления Чёрного Совета, по шкале же Ливси, принятой Белым Советом, — что-то около 3,23 балла). Штуковина знатная. Знатная-то знатная, но только лежит в офисном тайнике. Делать по дороге крюк не хотелось, поэтому полез на полку за банкой с надписью «ПЕРЕЦ». Открыл, запустил пальцы в пряную труху и выудил со дна два медных кольца с зарядом в 25 кроулей каждое и одну дембельскую заколку для галстука в виде истребителя с зарядом, заряженную до 66 кроулей. Улов, прямо скажем, был невелик. Но мало лучше, чем ничего.
Прочихавшись, я сгрёб все найденные консервы Силы и, простив себе завтрак, отправился утрясать все свои неотложные дела. И не свои, разумеется, тоже.
Из выданной господином Домбровским «наколки» следовало, что загородный дом Эдуарда Николаевича Нигматулина находится в посёлке «Лесной». Туда я в первую очередь лыжи и навострил.
По пути заехал на заправку, где меня попытались непринуждённо нагреть на полтора литра. Мелочь, конечно, но неприятно. Остаток пути предавался размышлениям о том, что людям нужна новая религия. Какой-нибудь новый энергичный бог-смотрящий со свежей моделью морали. Старая совсем обветшала. Цепи запретов пали, ничего святого не осталось, человек напрочь забыл, что помимо говорящего куска плоти, он ещё суть и бессмертная душа.
Не доезжая километров трёх до городка ракетчиков, я свернул на улицу «Губернаторскую» и, с интересом разглядывая образцы буйной фантазии местных архитекторов, катил вверх до самого леса.
Коттедж хозяина мелкооптовой фирмы «Прометей», поставляющей на рынок Города разнообразное электрооборудование, оказался не самым крутым в местной округе. Но и щитовым садовым домиком он, разумеется, не был. Нормальная добротная домина с гаражом, бассейном и обязательной чашей спутниковой антенны между двух потешных башенок. «Символ полной чаши», — подумал я про эту изготовленную ловкими китайцами «тарелку» и выполз из машины.
Стучать в калитку не стал (не в Средние века живём), позвонил господину Нигматулину на сотовый. Как современный дракон современному человеку.
Эдуард Николаевич оказался лысоватым крепышом ниже среднего роста с тяжёлым — что называется, «свинцовым» — взглядом близко посаженных глаз-бусинок. В дом он меня приглашать не стал, повёл по гравиевой дорожке в беседку. Место выглядело душевно (берёзки, прудик, красные караси), но разговор у нас не сложился. Казалось, что господин Нигматулин согласился на встречу со мной, лишь для «галочки». Ради того только исключительно, чтобы друга своего Лёню Домбровского не обидеть. Это был манёвр из разряда «чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не плакало». Поэтому я сумел задать только несколько вопросов.
— Вас, Эдуард Николаевич, по ночам кошмары не терзают? — делая вид, что рассматриваю устройство мангала, спросил я для затравки.
— Нет, — ответил он. Твёрдо так ответил. Будто гвоздь в доску вогнал.
— Я это к тому спрашиваю, что господина Домбровского, к примеру, терзают. С того самого дня, как вы древнюю могилу… потревожили.
Вообще-то я хотел сказать «осквернили».
— Я не он, — хладнокровно ответил Нигматулин. — Голова, блин нафиг, крепкая. Потусторонние бредни меня мало интересуют.
«То, что они тебя не интересуют — это факультатив, — подумал я. — Главное, чтобы ты их не интересовал». А затем решил не ходить вокруг да около и сразу спросил о главном:
— Скажите, Эдуард Николаевич, вы что-нибудь из той могилы брали?
— Нет.
— Точно?
— Точнее не бывает.
Врать он не умел, но врал и при этом не краснел. Я не стал его разоблачать (мне бы это ничего не дало), а задал следующий вопрос:
— Вы не брали, а другие?
— Не следил, — выкрутился он.
Тогда я пошёл в обход.
— А что вы, Эдуард Николаевич, насчёт всего этого думаете?
— Насчёт чего?
— Насчёт того, что ваши друзья мрут как мухи осенние, — жёстко пояснил я. Мне не понравилась его попытка прикинуться пыльным вещмешком.
Он смерил меня взглядом, после чего пожал плечами:
— Ничего я об этом не думаю. А чего тут, блин нафиг, думать? Мало, что ли, людей умирает вокруг? Нет, жаль, конечно, парней, друзья всё-таки, но, как говорится, все там будем. Раньше или позже. Хочется, конечно, позже, но, блин нафиг, разве это от нас зависит?
Ирония судьбы заключалась в том, что говорил он это за две минуты до собственной смерти.
Я об этом ещё не знал (Силы во мне такой не было, чтобы в будущее хотя бы на шажок заглянуть), но что-то такое предчувствовал. Вернее даже не предчувствовал (слово «предчувствовал» тут не подходит), а просто мне стало зябко и казалось, что кто-то за нами наблюдает через оптику снайперской винтовки. Я даже начал шарить взглядом по окнам коттеджа, не торчит ли ворошиловский стрелок за какой-нибудь из шторок?
Господин Нигматулин тем временем встал, пробормотал нечто невразумительное про волю Аллаха и стал всем своим озабоченным видом показывать, что разговор закончен. Ловить было нечего. Я попросил не провожать и потянулся на выход.
Уже взявшись за ручки калитки, обернулся и крикнул открывающему гараж вруну:
— А всё-таки вы кое-что спёрли из могилы, Эдуард Николаевич.
Он ощетинился, как разбуженный ёж, и, перейдя на «ты», спросил:
— Уверен?
— Уверен, — ответил я. — Позарились.
— Допустим. И что теперь? Заявишь?
— Никогда.
— А чего тогда хочешь?
— Правды. Только вижу, нет правды на земле.
— Выше с ней тоже, блин нафиг, проблемы.
— Это точно. Только знаете что, уважаемый Эдуард Николаевич.
— Что?
— Я за вашу жизнь теперь и двух копеек не дам.
Его аж всего передёрнуло от этих моих финальных слов. Видимо, я ткнул в больную точку. Сыпанул соль на рану. Задел, короче говоря, я его за живое.
Наслаждаться произведённым эффектом не стал. Не садист. Сказал и тут же вышел.
Крик раздался, за секунду до того, как я собрался завести движок.
Я не знаю, чего в этом душераздирающем вопле было больше — страха или удивления, но у меня по всему телу встали дыбом волосы. И это не фигура речи. Исключительно физиология.
Выхватывая на бегу пушку, я ворвался во двор и увидел то, что увидел: лежащего ничком на площадке возле гаража Нигматулина трепал огромных размеров волк.
Зверь на самом деле был крупный. В холке, пожалуй, выше откормленной кавказской овчарки. Грудь широкая. Лапы мощные. Клыки — штыри, которыми рельсу к шпалам приколачивают.
И такое вот чудище вцепилось мёртвой хваткой несчастному в горло. Выжить у того не было никаких шансов. И хотя он сжимал в руках невесть откуда взявшийся нож и даже пытался ткнуть волчаре лезвием в бок, но это больше походило на агонию. Собственно, это и была агония.
Я начал стрелять прямо от калитки. Точно видел, что три первые пули вошли зверю в бок. Но отреагировал он только на четвёртую. На ту, что попала ему в голову.
Нет, он не повалился набок. Не взвыл от боли. Ничего такого. Он просто прекратил рвать горло жертвы (там голова уже практически отделилась от тела) и с холодным недоумением глянул на меня. Потом принял в грудь пятую пулю, увернулся, ловко отскочив в сторону, от шестой и седьмой, а когда я полез за новой обоймой, сам перешёл в наступление.
Он не бежал. Приближался шагом. Замер метрах в трёх и, зловеще виляя хвостом, медленно и плавно наклонил голову влево, а затем — со столь же изуверской пластичностью — вправо. Казалось, он хотел повнимательней рассмотреть своими горящими глазами, что это за чудило такой шмаляеет в него всякой ерундой. А когда рассмотрел, стал поджимать задние лапы, готовясь к прыжку. Всё это он делал безмолвно — ни рыка, ни лязга зубов, ни утробного рычания. Жутковатое зрелище.
«Попадись ты мне в Ночь Полёта, разорвал бы я тебя, зверь, как бобик грушу для клизмы», — подумал я, не отводя глаз от его жёлтых глаз.
К той секунде уже понял, что пули мне не помогут. Что здесь они не катят. Пусть серебряные они, пусть заговорённые — но не катят. Нужно было пробовать что-то другое.
И я попробовал.
Отшвырнув в клумбу безотказный, но в данной ситуации бесполезный кольт, провернул медное кольцо на левом безымянном, после чего, наложив друг на друга ладони с растопыренными пальцами, сотворил Решётку Зигмунда.
Зверь пробил это магическое препятствие сходу. Легко пробил. С такой лёгкостью ребёнок пробивает каблучком корку льда на луже после первого ночного заморозка. Тем не менее, когда волк пролетел сквозь дыру, я, провернув кольцо теперь уже на правом безымянном, поднял от земли до неба точно такую же решётку.
На этот раз сработало.
Волк на излёте движения ткнулся в препятствие перемазанной в крови мордой и рухнул наземь.
— Схлопотал! — обрадовано воскликнул я и показал ему средний палец.
А волк ничего — вскочил, тряхнул головой, как боксёр после нокаута, отошёл чуть назад и повторил прыжок.
Я не стал горячиться. Дождался мгновения, когда он разорвёт грудью сияющие прутья, и только тогда, что есть сил сжимая в ладони заколку для галстука, на одном дыхании проорал:
Моя мысль иного толка
Остановит злыдня-волка.
Клин кругом, куда не кинь.
Заклинаю зверя: сгинь!
Его морда была от меня уже на расстоянии вытянутой руки, когда, разорвав ткань Пределов, посреди двора возник круговорот Волчьей Ямы.
Зависший в воздухе зверь сопротивлялся яростно, он, пытаясь вырваться, изо всех своих недюжинных сил перебирал лапами, но с затягивающей бездной ему было не совладать.
Миг.
Другой.
И Запредельное всосало его без остатка.
Я сперва разыскал среди георгинов пистолет, сунул в кобуру, только потом подошёл к трупу.
Первая мысль, которая пришла в голову: «Хорошо, что не завтракал». А вторая была такой «Славно он умер. Как воин. С оружием в руках».
Как только я подумал об оружии, сразу посмотрел на правую руку покойного. А ножа-то в ней как раз и не оказалось. Я не поверил собственным глазам, закрыл их, открыл — нет ножа. Пропал куда-то. Приличный такой тесак с широким лезвием. То ли десантный, то ли охотничий. Я не мог ошибиться — был нож. Был, а теперь не стало. Раскрытая ладонь мертвеца была пуста. Но, правда, не совсем — в ней что-то блестело. Что-то мелкое и круглое, похожее на чешуйку крупной рыбы. Уже догадавшись, что это такое, я присел на корточки. И убедиться в очевидном. Это действительно была монета. Советская. Двухкопеечная. Лежала решкой вверх.
Почему-то мне в тот миг подумалось о том, что когда кто-то получает в подарок нечто колющее или режущее, он должен обязательно сунуть дарителю монету. Таков обычай.
Подумал, выкинул из головы и направился к машине.
Рассиживаться было некогда — мёртвому уже не поможешь, нужно живых спасать. В первую очередь Леру. Домбровского — во вторую. Он, конечно, клиент и всё такое, но всё же — его после Леры. Он-то сам во всём виноват: полез, куда не звали, соврал, когда правду требовалась сказать. Кругом виноват. А вот девушка, которой я сдуру всучил краденный амулет, может стать невинной жертвой. И это было бы несправедливо.
Я, конечно, надеялся на то колечко-оберег, которое Лера приняла от меня на Восьмое марта, да в пупок пристроила, но всё равно переживал.
По дороге в город пытался понять, кем именно был канувший в Запредельное волк. Уж точно не натуральным волком. Натуральный бы сдох после первых же выстрелов. Как, впрочем, и Наказанный — человек, навсегда превращённый в волка. Классическим вервольфом этот зверь тоже не мог быть. Ведь что такое классический верфольф? Это существо Пределов с обликом волка и сознанием человека. Да, с каждым очередным превращением сознание человека всё больше вытесняется звериным, но, тем не менее, этот озверевший человек, остаётся посюсторонним существом и магия, под воздействием которой он находится, запросто разрушается серебряными пулями. Мои пули были из серебра. Волку вреда они не причинили. Вывод — это был не вервольф.
И тогда уже — не гексенвольф.
Как известно, разница между вервольфами и гексенвольфами заключается в том, что последние находятся под воздействием силы особых колдовских талисманов: кольца или амулета, но чаще всего пояса из шкуры волка, который крепкой цепью удерживает вызванного заклятием духа звериной злобы. Это отвратительное создание из тёмных глубин Запредельного обвивается вокруг души человека и своей энергией держит её в неволе. Но такой отвратительный симбиоз духа и человека разрушается заговорёнными пулями. В данном случае этого не произошло. Значит, не гексенвольф.
Оставалось грешить на преданного проклятию демона в образе волка. Вот кто действительно силён, вот для кого заколдованные пули не страшны. Правда, и тут есть один непонятный нюанс. Наказанный демон охотится на людские души после заката и до третьих петухов. С первыми лучами уходит туда, откуда вырвался. А тот, который перегрыз горло Нигматулину, шустрил при свете солнца. Это как понять? Сходу — трудно. Нужно думать.
Проезжая мимо музыкального театра, я глянул на часы. Было уже пять минут одиннадцатого, и я позвонил в офис. К телефону моя распрекрасная помощница не подошла. Мне это не понравилось, но паниковать раньше времени не стал, решив что до сих пор ещё работает в музее по моему заданию. Успокаивая себя этим, набрал номер её сотового. Но и тут меня ожидала неудача — Лера не отозвалась. Тогда я позвонил Домбровскому. Красивый женский голос ответил, что телефон абонента отключен. «На похоронах абонент», — сообразил я и сунул трубу в карман.
В общем, прибыл я в офис, находясь в полном неведении о состоянии здоровья своих подопечных, и около получаса метался по кабинету, как разъярённый лев по клетке. Потом взял себя в руки и занялся кольцом Альбины. Окурил его коркой апельсиновой и прочитал ему тот добрый стишок поэта Хмельницкого, который когда-то давно читал Альбининому племяннику Мишке:
А ещё зверей
Пробивает дрожь
Оттого,
Что мы с ними
Поладили!
Вон Черепаха…
Говорят,
Это Ёж,
Которого часто
Гладили.
Таким вот образом сделал я кольцо своим. Ушло у меня на это пять минуть. Всего лишь пять минут. И я снова задёргался. Снова заметался. И до тех пор метался, пока в форточку не влетела граната. Обычная такая граната. Ф-1. В простонародье — «лимонка».
Был бы мой кабинет кабинетом какого-нибудь адвоката, стоматолога или финансового аналитика, случился бы конкретной тарарах. Но мой кабинет — это кабинет с приличным уровнем магической защиты. Никогда не ленюсь и после всякой Ночи Полёта добросовестно накладываю на стены кабинета новый слой Силы. Двенадцать лет подряд — слой за слоем. Если бы Сила была бы штукатуркой, то стены стали бы толще, пожалуй, уже раза в два. Короче говоря, уровень защита моего кабинета оказался достаточным, чтобы влетевшая граната не разорвалась. Она и не взорвалась. Так и зависла в двух метрах от пола.
Представив, как лихо бы наехали на неё кинокамерой братья Шоу и как красиво бы закружили вокруг неё с той же самой камерой братья Вачовски, я выдернул пистолет из кобуры и с криком «Какая падла!» побежал на выход.
Но во дворе уже никого не застал. Успел увидеть лишь «запаску» чёрного «лэндкрузера», нырнувшего в арку между домами напротив. Стрелять не решился. Во-первых, — не пойман, не вор. Во-вторых, детвора по двору шастала косяками. Заденет невзначай какого-нибудь короеда шальная пуля, горя потом не оберёшься. Спрятал пистолет от греха подальше, обозвал неведомых врагов козлами и взялся за поиски скобы с чекой. Скобу сразу обнаружил, а чеку искал-искал, да так и не нашёл. Решил: «Чёрт с ней, из канцелярской скрепки сооружу».
Вернувшись в кабинет, стал ладить скобу на место. Помучился, но присобачил. И только тогда сообразил, что зря старался. Дошло, что взрыватель-то уже сработал, и только лишь ступлю с гранатой за порог кабинета, рванёт к такой-то матери. Как только я это понял, с моих губ сорвалось всё то же сакраментальное:
— Козлы! — И следом: — Поубиваю!
Разрулить ситуацию можно было двумя способами.
Первый такой: дождаться Ночи Полёта и уже потом, став полноценным магом, обратить гранату в прах. Но в таком случае она будет висеть в кабинете ещё несколько дней. Я-то ладно, переживу. А если кто другой войдёт? Например, Лера. Что тогда? Как объяснить? А — не дай Сила! — заденет? К тому же я не знал, насколько хватит предохранительной Силы кабинета. В общем, этот способ не подходил.
Ещё один был таким: используя Силу боевого браслета, наложить на гранату заклинание Остановись Мгновение (я называю его Паузой Гёте) и тем самым заморозить процесс. А потом уже взорвать где-нибудь на пустыре.
Боевой браслет был последним заряженным артефактом, и, честно говоря, меня жаба давила его расходовать, но ничего другого не оставалось.
И я это сделал.
Только сунул обезвреженную лимонку в карман, позвонила Лера.
— Шеф, это я, — совершенно убитым голосом произнесла она, после чего жалобно всхлипнула.
Я никогда не слышал, что бы она ревела, поэтому вскрикнул:
— Лера, что случилась?!
В ответ она разрыдалась в голос. Тогда я подпустил в голос успокаивающие интонации и спросил:
— Где ты, девочка моя?
— И… и… и… — раздавалось из трубки какое-то время, но потом Лера сумела взять себя в руки и в промежутках между всхлипами сообщила: — В… в… в… Торговом. У… у… у… банкомата.
— Жди там и с места не сходи, — приказал я, бросил трубку на аппарат и выбежал из офиса.
Она выполнила приказ — я нашёл на первом этаже Торгового Комплекса недалеко от эскалатора. Зарёванную и потухшую. Это была не Лера, это была какая-то тряпичная кукла. Я взял её за руку и потащил на выход.
— Рассказывай, — приказал я, затолкав девушку в машину.
— Кулон, — тихо сказала она.
— Что «кулон»?
— Украли.
— Кто?
— Цыганка.
— Какая ещё, чёрт возьми, цыганка?
— Гадалка.
Я минуты три пытал девушку, прежде чем сумел выяснить, что же на самом деле случилось.
А случилась, как оказалось, банальнейшая вещь.
Возвращаясь из музея, Лера решила зайти на Центральный рынок. Плюшек свежих, видите ли, ей захотелось ко второму завтраку. Взять решила там, где обычно берёт — как войдёшь, так сразу направо. Только не дошла она на этот раз до хлебобулочных рядов. По дороге, в районе трамвайной остановки, привязалась к ней цыганка. «Сроду не цеплялась, а тут вдруг как репейник какой». Ну, а дальше по известной программе: вопрос-ответ, предложение погадать и провал в памяти. Очнулась Лера через час на лавке возле главного входа в Торговый Комплекс. Без денег. Без серёжек. Без древнего кулона. И — что самое обидное — без обещанной информации о суженом.
Упрекать Леру я не стал. В таких случаях не слова нужны, но решительные и быстрые действия. Оставив девушку в машине, немедленно отправился восстанавливать бесстыже порушенный статус-кво.
Найти цыганку особого труда не составило, та даже и не думала прятаться. Чего ей прятаться? Свободный человек в свободной стране. Как ни в чём ни бывало вязалась к прохожим, шурша пёстрыми юбками, на пяточке между автостоянкой и трамвайной остановкой.
Приняв вид лоха педального, я двинул цыганке навстречу. Шёл неторопливо, с нарочитой беспечностью пялился по сторонам и глуповато лыбился.
Гадалка клюнула.
— Ай, молодой красивый, дай погадаю, — затрещала она, ухватившись за рукав. — Всю правду скажу-расскажу, ничего не утаю.
Я остановился, широко улыбнулся и спросил:
— Умеешь, что ли?
— Ай, как не уметь, дорогой. Дай денежку, скажу, что было, что будет, как дело повернётся.
Я сунул ей сотку. Цыганка спрятала банкноту в складках многочисленных юбок и попросила:
— Дай руку, яхонтовый.
— Золотой, — поправил я, но руку протянул.
Взглянув на мою ладонь, гадалка вскрикнула от страха и даже попятилась. Ещё бы. Линии моей судьбы шли из ниоткуда и терялись в бездне.
Я сжал смуглую руку у запястья, с силой потянул к себе и, когда лицо перепуганной женщины оказалось возле моего, тихо сказал на языке вольного народа:
— На дар, румны.
Она удивлённо вскинула брови, но совету ничего не бояться вняла. А чуть успокоившись, сама поинтересовалась подрагивающим голосом, чего бес от неё хочет:
— Со ту камэс, бэнг?
— Сумнакай, ченя дрэ кана, ловэ, — перечислил я.
— Какое золото, какие серьги, какие деньги?! — заохала она, перейдя с цыганского на русский.
И я тоже перешёл:
— Ты полтора часа назад гадала девушке. Светлой такой. Было? Не было?
Видимо, моё шипение внушало ужас, поскольку уже в следующую секунду гадалка во всём созналась и незамедлительно вернула добычу. Всё вернула. Даже брошенный в траву газона спичечный коробок и тот нашла.
— Лера, когда на улице цыганка у тебя что-нибудь спрашивает, беги от неё, — поучал я, заводя двигатель. — А не можешь бежать, отвечай на каком-нибудь иноземном.
— На каком именно? — уточнила девушка.
— Какой лучше знаешь?
— Английский.
— Вот на нём и отвечай.
— А что отвечать?
Похоже, моя помощница ещё не совсем вышла из состояния гипноза, и дружбу со своей головой восстановила не до конца. Но я и не думал потешаться, объяснил, как доктор пациенту — неторопливо и внятно:
— Отвечать, Лера, можно, что угодно. Что в голову придёт, то и выдавай на-гора.
— Я, шеф, экспромтом не могу. Я блондинка. Мне нужно заранее текст подготовить.
— Ну и подготовь.
— А например?
— Не знаю… — Я посмотрел на магнитолу, которая в ту минуту передавала на стереоколонки песню группы «Орлы», и предложил: — Ну, например, зазывай в следующий раз приставшую цыганку в отель «Калифорния».
— Вот это вот? Welcome to the Hotel «California»? Да?
— Именно. Such a lovely place, such a lovely face. Она тебе такая: «Ай, красавица, дай погадаю», а ты ей по-английски: «Тюрьма по тебе плачет, тётя».
— Какая тюрьма? — не поняла Лера.
Я сначала аккуратно повернул, разогнав сигналом лезущих под колёса смельчаков, с Декабрьских Событий на Карла Маркса и только потом растолковал:
— «Отелем „Калифорния“» называют Лос-Анджелесскую городскую тюрьму.
— Да вы что?!
— Точно.
— Не знала.
— Теперь знаешь. Ладно, всё об этом. Расскажи лучше, что тебе в музее сказали?
— Ага, сейчас.
«Сейчас» растянулась на целую минуту.
Лера вытащила помаду, поправила, заглядывая в зеркальце заднего вида, линию губ, закинула помаду в сумочку, ещё раз осмотрела себя в зеркале и только после всех этих манипуляций стала, наконец, докладывать:
— Меня, шеф, там к одному дядечке послали, он у них что-то вроде научного консультанта. Так вот он сказал, что этот кулон — нагрудный знак старшего кхама рода.
— Старшего? — не поверил я.
— Ну, да, старшего, — подтвердила Лера. — Главный шаман-кхам, сидя в этой, лодке путешествует по Реке забвения в миры духов. Либо по течению в Нижний Мир спускается, либо против течения поднимается до Верхнего. Смотря какие духи в него вселяются.
«Они разрыли могилу последнего шамана!» — мысленно ахнул я.
В глубине души догадывался, что парни потревожил могилу колдуна высокого уровня, но гнал от себя эту страшную мысль. Надеялся на лучшее. Теперь же догадка нашла своё подтверждение, и отрицать очевидное стало невозможно. Но мало того, что они ограбили могилу самого сильного шамана рода, оказывается, они ограбили могилу последнего шамана рода (это очевидно — некому было знак старшинства передать, раз унёс с собой в могилу). Хуже этого представить ничего было нельзя. С моих губ сорвалось:
— Не слышно птиц. Бессмертник не цветет. В сухой реке пустой челнок плывет.
— Что, говорите? — не расслышала Лера.
— Ничего, — мотнул я головой, стряхивая оцепенение. — Что ещё интересного поведал тебе консультант?
— Да много всякого разного. Дядечка разговорчивым оказался.
«Этот дядечка так раздухарился, оттого, что ты вся такая аппетитная, — подумал я. — Приди я со своей небритой рожей, был бы слив информации в режиме „по чайной ложке в час“».
Лера тем временем вытащила из сумочки блокнот и, заглядывая в записи, сказала:
— Лично меня вот что заинтересовало. Оказывается, довалары считают, что шаманы-кхамы, в отличие от обычных людей, обладают четырьмя душами. Первая душа — могильная — представляет собой тень. Она так и называется душа-тень. На языке доваларов «камс ич». При жизни она редко покидает тело, а после смерти следует за хозяином в могилу. Но когда хочет, уходит. А потом вновь возвращается. Когда тело истлевает, могильная душа превращается в змею и спускается в Нижний Мир.
— В змею, говоришь, превращается?
— Ага, в змею.
— Понятно, — кивнул я и спросил: — А вторая душа?
— Вторая — это душа-призрак, — ответила Лера, сверившись с записями. — На языке доваларов «хорманг илти ич», что означает «душа, плывущая вниз по течению реки». Она практически ничем не отличается от души-тени, а временами как бы сливается с ней. Вместилищем души-призрака, как и родственной ей души-тени, является кровь. Душа-призрак чаще всего принимает облик птицы. Считается, что она меньше связанна с телом, чем душа-тень, и во время сна способна улетать. Она может покинуть тело за несколько часов до сметри и существовать отдельно. А после смерти кхама его душа-призрак некоторое время путешествует по дорогим ей местам, а затем улетает в Верхний Мир.
— А третья душа кхама, надо полагать, превращается в волка? — предположил я.
Лера удивилась:
— Откуда знаете, шеф?
— Догадался.
— Правильно догадались. Третья душа кхама действительно имеет вид волка. Она живёт отдельно от своего хозяина. В глухой тайге. К шаману приходит лишь во время сна, поэтому довалары и называют её «олгорд астм шоно» — «волк, прибегающий во сне». Что с ней происходит после смерти шамана, не известно. Говорят, что она продолжает жить в этом мире и охраняет могилу хозяина.
— А что там у нас с четвёртой душой? — спросил я, надеясь узнать, с чем же именно мне предстоит встретиться в недалёком будущем.
Но Лера огорчила меня.
— Что касается четвёртой души, то её содержание и функции не вполне ясны, — сказала девушка. — Считается, что четвёртая душа это чародейская сущность шамана. Случается, что даже после смерти шамана она стучит в бубен, призывая остальные три души придти к ней для совместного действа. Вот такая вот телега.
— Забавная телега, — сказал я и задумался над тем, почему духи-мстители пропустили один день. Убили одного, потом второго, потом день пропустили и только на следующий день убили третьего.
Пораскинув мозгами, я пришёл к выводу, что по каким-то запредельным правилам, в третий день очередь умереть была не Эдуарда Нигматулина, а Домбровского или Зои Крыловой. Но первого я защитил оберегом, а у второй отнял вещицу из могилы и спрятал в Лабиринт. Поэтому всё обошлось. Видимо, так.
— Шеф, что с плюшками? — прервала мои размышления Лера.
— С какими плюшками? — не понял я.
— Плюшки-то я ведь так и не купила.
— И что?
— С чем кофе будете пить?
Это серьёзно. Война войной, а к кофе должны быть поданы плюханы. Я кивнул — понял тебя, детка, и стал выискивать глазами место, где можно встать. Всё было забито. Тогда я повернул на Сухэ-Батора и припарковал тачку напротив адвокатской конторы.
Лера рвалась в бой, но я на неё цыкнул:
— Охраняй машину, сам управлюсь.
Вообще-то собирался отовариться там, где и обычно, — в супермаркете «Гастроном номер раз»: нормальный выбор, приличный сервис, дисконтные скидки. От добра искать не в привычках дракона.
Но до магазина я не дошёл.
Только повернул за угол и сразу — стоять, не двигаться! — встал как вкопанный. Почувствовал неладное. Думаю, что именно такое чувство испытывает опытный боец спецназа в миллиметрах от растяжки.
Огляделся и увидел.
На подрезанной ветке старого тополя, что растёт неподалёку от входа в магазин, сидел ворон. Не просто какой-то там ворон, а гордый ворон старых дней, ворон по имени Никогда, ворон Охотника. Выследил-таки меня, гад лупоглазый. Впрочем, задачу я ему сам облегчил — с вечера разгуливаю без Шляпы Птицелова.
Надо было уходить. Причём, уходить хитро. Так уходить, чтобы ворон не увязался.
Перебрав все варианты, решил воспользоваться увёрткой Расходящихся Копий. Силы на сотворение такого приёма у меня, конечно, не было, но всякий маг имеет право раз в году взять Её из Десятинного Котла. А для чего же ещё мы на пике своей магической мощи скидываем в него часть Сила, как не для того, чтобы черпнуть в минуту крайней опасности? Именно для этого. Случай был как раз тот — почва и судьбы дышали через раз. Поэтому, памятуя о шестом правиле дракона: «Лучший способ победить Охотника — избежать встречи с ним», я пробормотал заклинание:
Погубленным — время, спасённому — час.
Пусть Сила прибудет во Взгляде.
Тени мои, к вам мой приказ:
Вон из зеркальной глади.
В следующую секунду я почувствовал, что где-то рядом несколько тонких линий Силы сплелись в тугой пульсирующий узел. А потом меня накрыло мощной энергетической волной. Ощутив прилив, я кинул Взгляд в зеркало заднего вида стоящей рядом «тойоты». Отразившись, Взгляд попал на солнечные очки водителя. Оттуда — в лужу. Из лужи — на витрину.
Всё.
Дело было сделано.
Я и четыре моих зеркальных клона, как гопники по свистку милиционера, рванули в разные стороны.
Крылатый шпион, следящий за мной одним глазом, вышел из своего полусонного состояния, удивлённо гаркнул, взмыл и заметался. Он не знал, за кем из нас пятерых лететь. Его проблемы.
Не знаю, куда побежали мои копии, которым суждено было сгинуть на закате, но сам я, перебравшись на другую сторону улицы, ворвался в почтовое отделение N11. Пересёк зал и, пройдя под возмущённые крики бдительных тёток служебными коридорами, выбрался через чёрный вход на Богдана Хмельницкого. На этом не успокоился. Пробежал два квартала, вынырнул на перекрёстке Маркса-Урицкого и направился к Центральному Телеграфу. И уже оттуда вернулся дворами-подворотнями к машине.
То, что я увидел на месте, меня ошарашило: двери тачки нараспашку, а Леры внутри нет. И рядом с машиной нет. И нигде нет.
Безрезультатно пошарив взглядом по округе, я вытащил из фиксатора трубку и позвонил на её номер. Телефон заверещал из сумочки, оставленной на заднем сиденье.
«А счастье было так возможно», — подумал я и грязно выругался.
