Часть 1

Всё началось за пять дней до Ночи Полёта. Именно тогда, шестнадцатого августа, я вдруг почувствовал всем своим драконьим естеством: что-то сдвинулось в этом мире, стоящем на десяти заповедях, семи грехах и наивных поисках смысла жизни. Сдвинулось на чуть-чуть, совсем на немного, но сдвинулось.

Кольнуло меня ранним утром, в ту минуту, когда с нечеловеческим усердием втирал в подбородок лосьон после бритья. Поначалу особого значения не придал, отмахнулся, мало ли. Но тут вдруг сердце взвыло так, будто кто-то схватил его когтистой лапой и со всей дури сдавил. Я охнул, скривился и — что за дела? — осторожно понюхал ладони. Никакого чернокнижия не нашёл (пахло правильно — сырым мхом и лимоном), тогда глянул в зеркало, глянул и сразу напрягся: по запотевшей глади бежала рябь.

Если бы серебристые волны расходились от центра к краю, тревожиться бы не имело смысла. Ну да, случился очередной всплеск Мировой Тоски, размазанной по всем пластам и лоскутам Пределов — что с того? Противно, больно, но не смертельно. Однако волны бежали от края к центру, что означало не «понемногу на всех», а «персонально и по полной программе».

Быстро протерев полотенцем взволнованную амальгаму, я нырнул Взглядом в её глубину и обнаружил на самом дне омута смутную, похожую на медузу, тень. Никаких сомнений не осталось — кто-то замыслил вспороть мне брюхо. Нужно было срочно определиться, кто именно, и, прежде чем я успел об этом подумать, с губ само собой слетело заклинание:

Через секунду-другую мне открылась суть магической весточки из Запредельного, а как только открылась, я облегчённо вздохнул. Оказалось, ничего особенного. Обычные дела. По мою душу зарядили очередного Охотника.

«Что ж, — сдержанно, как и подобает дракону, подумал я, — не в первый раз. Только за последнюю сотню лет в девятый. Пусть дерзает».

И впервые за долгие годы, выходя из дома, нахлобучил — бережённого Сила бережёт — Шляпу Птицелова. Плавали — знаем: всякий Охотник пускает впереди себя ворона-шпиона, потому без заговорённой шляпы из фетра, трижды вываренного лунной ночью в крутом отваре из листьев дуба и семян полыни, теперь ни шага. Ни-ни. И ещё: у любого из них обязательно на подхвате пять или семь крыс-следопытов. Вспомнив злобных отвратных зверушек, я мысленно обратился к колдуну Лао Шаню: «Жди меня, чертяка старый, явлюсь сегодня за набойками».

И дальше утро в тот день не заладилось.

Стоило мне выйти из подъезда, зарядил дождь, болид завёлся только с третьего тычка, а на съезде с Нового моста — одно к одному — попал в пробку: опять какая-то резвая милашка оцарапала, подрезая маршрутку, крыло своей навороченной трёхлетки. Цена вопроса — грош ломанный, но полгорода встало. И ни туда. И ни сюда. Фа-фа, фа-фа, сплошное фа-фа — а что толку?

Чем больше живу на белом свете, тем больше убеждаюсь, что люди из любого пустяка способны устроить Армагеддон. И чем пустяшнее пустяк, тем армагеддоннее Армагеддон.

Уяснив, что трафик сдох окончательно, я сбавил на семь единиц громкость магнитолы и позвонил в офис. Лера, моя славная помощница («помощница» — принципиально, никаких «секретарш»), была уже на боевом посту.

— Доброе утро, шеф, — как всегда бодро откликнулась она.

Я чмокнул в трубку и предупредил:

— Задерживаюсь.

— Ага. Только…

— Что?

— У нас клиент.

— Это радует. Предложи ему кофе, я вот-вот.

— Сделаю, шеф.

— Умница. Целую. Конец связи.

«Целую» — это я так. Никогда не целовал и никогда не буду этого делать. Знаю, что неровно дышит, что запала на меня с первого дня, но…

Вот именно — «но».

Я всё же, как никак, дракон. Рождённый летать, но вынужденный мыкаться среди людей дракон-драконище. А даже простаку известно: любая женщина, которую вспашет наш брат, становится ведьмой. Оно мне надо? А главное — оно ей надо? Не знаю. Быть может, она и не была бы против, но тогда (как минимум) я должен предупредить её. Должен рассказать о том, кто я такой, и чем всё это для неё в итоге может обернуться. Иначе как? Иначе подло. Но первое правило дракона гласит: «Непосвящённый не должен знать, кто ты есть на самом деле». Поэтому это даже не тема.

К офису я подрулил без пяти десять.

Мой офис — моя гордость: фэн-шуйный дворик в старой части Города, отдельный вход под древним вязом, высокое крыльцо, цветочные вазоны и медная табличка с надписью «Сыскное бюро „Золотой дракон“», а внутри — интерьер, добросовестно слизанный из ленты «Агентство „Лунный свет“». Одним словом — лепота. Двумя — нецензурно, потому как сумма, которую я выложил за эти без малого сорок шесть квадратных метров, выходит далеко за грань Добра и Зла. Но тут уж ничего не попишешь — центр города. Пафос и удобство требуют вложений.

Взявшись за отполированную ручку входной двери, я вдруг подумал: «А не Охотник ли это пожаловал ко мне под видом клиента?» Но тут же отогнал от себя эту мысль — нет, не может быть. Слишком рано. Пусть даже и выследил (что вряд ли), затаится, и будет дожидаться в засаде ночи трансформации. Он, конечно, убийца наёмный (это обязательно, обычай — деспот меж людей), но всё-таки Охотник на драконов, а не дешёвый киллер из ближнего зарубежья. Ему нужен дракон в облике бравого крылатого чудища, а не в облике потёртого частного детектива в защитных очках а-ля Джон Леннон. Так что — отбой тревоги. Всё случится не здесь и не сейчас.

Потенциальный клиент терпеливо дожидался меня в приёмной. Оказался стильно постриженным брюнетом чуть за тридцать с внешностью боксёра полутяжёлого веса. Увидев его, я так и подумал: «Боксёр». Поначалу. Но затем проблеск интеллекта во взгляде, деловой костюм в полоску и удачно, в тон рубашке, подобранный галстук навели меня на мысль, что, скорее всего, этот модный паренёк с тяжёлым подбородком не имеет никакого отношения к кровавым видам спорта, а просто регулярно и не напрасно посещает тренажёрный зал.

Эта моя мысль тут же нашла косвенное подтверждение — на визитке, которую он мне зачем-то протянул, значилось:

Стало ясно — жизнь человеку удалась. Во всяком случае, элитная качалка ему была точно по карману.

Отправив по ходу пьесы воздушный поцелуй Лере (она, исполняя на клавиатуре сложные гаммы, успевала не только подслушивать, но и подглядывать), я поторопился пригласить господина вице-президента в свой кабинет.

Держался Леонид Петрович несколько заторможено, а опустившись в указанное кресло, и вовсе застыл в неудобной позе замерзающего посреди степи ямщика. Я же — не в пример ему — вольготно откинулся на спинку и по дурной привычке, которую приобрёл за время, когда с 1901-го по 1908-ой служил помощником следственного пристава Сыскного управления при губернском обер-полицеймейстере, вытянул ноги меж тумб дубового стола. После чего насадил шляпу на колпак настольной лампы и, привычным движением поправив на переносице очки, спросил о том, о чём обязан был спросить:

— Леонид Петрович, скажите, вы в курсе, что я берусь не за всякие дела?

За какие берусь, уточнять, разумеется, не стал.

Ответил он не сразу. Словно пытаясь прочистить горло (на самом деле преодолевая непонятное смущение), покашлял в кулак, только после этого сказал:

— Да-да, конечно. Мне говорили о вашей специализации. Поэтому… — Он ещё раз кашлянул. — Поэтому, собственно, и пришёл именно к вам.

— Прекрасно. А кто, если не секрет, подсказал?

Мне никогда не приходило в голову заниматься саморекламой. Зачем? Мир людей полнится слухами, и моя клиентура размножается сама. Делением. Иногда — почкованием. Я не вмешиваюсь. Но во избежание недоразумений держу процесс под контролем.

Он долго вспоминал имя, не вспомнил и полез за органайзером. Движения его при этом были суетливы, а руки так подрагивали, что стало очевидно — парень издёрган и чего-то боится. Такая вот несуразица: смотрится брутально, кулаки — кувалды, весь из себя такой хозяин жизни, но, тем не менее, чего-то здорово боится.

— Ерошкин, — нашёл он наконец запись. — Ерошкин Михаил Леонидович.

Я кивнул — да, было дело. Приходил ко мне где-то с полгода назад господин Ерошкин М. Л., арт-директор ночного клуба «Шпроты», широко известного в узких кругах любителей сибирского драм-н-бейса. Просил найти источник сглаза, по наивности полагая, что именно в этом причина резкого ухудшения здоровья-самочувствия. На поверку оказалось, ничего подобного.

Там другое.

Высыхал на корню из-за недетской проблемы с второсортной нежитью: присосалась к нему под видом засидевшейся в девках аспирантки лярва вульгарная, пыталась со свету сжить, почти уже сжила.

Таким вот был настоящий диагноз у массовика-затейника.

Угомонил я ту лярву оборзевшую, между прочим, с трудом. С превеликим трудом. Но конкретно. Презрел гендерные заморочки и, применив боевую магию самого грубого пошиба, закатал стерву в асфальт в точке схождения линий Силы. А именно — на углу Горького и 5-ой Армии. Постанывает теперь там в ночь полнолуния, пугает запоздавших прохожих. Жалобно так постанывает. Но мне её паскудницу не жаль. Ни капли. Ни капелюшечки. Потому как считаю: лярвы ни чем не лучше обычных вампиров. Пусть не кровь из людей тянут, а энергию сексуальной природы — какая разница? Всё одно на выходе хладный труп.

Нет, ничем лярвы не лучше кровососов. Даже, пожалуй, дряннее будут. С обычными вампирами, иной раз бывает, и сговориться выходит, а лярвы, те, нормальных слов и слышать не хотят. Лярвы — они и есть лярвы. И самое подлое, что эти гнуснейшие из порождений Запредельного своим жертвам вечную любовь сулят, на что, собственно, их доверчивых и ловят. Люди же на любовь, как мотыли на свет, — сломя голову. Ловить их на обещание любви — последнее дело. Вот почему лично для меня, изрядно пожившего, но не уставшего жить дракона, хорошая лярва — это лярва, закатанная в асфальт. Ей-ей.

— Итак, Леонид Петрович, — продолжил я тормошить клиента, — чем могу быть полезен?

Господин Домбровский замялся, не зная, с чего начать.

— Начните с начала, — участливо посоветовал я. — С самого начала.

Он посмотрел на меня с признательностью, кивнул и приступил:

— Вы, Егор… Простите, как ваше отчество?

— Владимирович по батюшке.

— Вы, Егор Владимирович, что-нибудь слышали о… О так называемом «проклятие фараонов»?

Я от удивления дёрнул головой — ничего себе «с начала»! И подумал: «Что-то уж больно с низкого старта парнишка рванул». Но вслух сказал:

— Конечно, слышал.

— И верите?

— Во что именно?

— Ну, в то, что все, кто участвовал в исследовании гробницы Тутанхамона, были за это в последствии наказаны?

Вот такой вопросик он задал мне одеревеневшим голосом. Пойди ответь называется.

Нет, я не верил.

Разумеется, не верил. Я знал. Наверняка. Верить, не верить — удел людей, а я не человек, я дракон. Поэтому знаю и знаю точно (мне-то да не знать), что ту славную гробницу в Долине Царей охранял поющий демон по имени Аспер Чёрный. Или — что смысла не меняет — Чёрный Аспер. Вменяемый такой демон-хранитель. И мало того, что вменяемый, так ещё и по-своему честный. Обставил всё загодя предупредительными и запретительными знаками, печати всюду понатыкал, табличку подкинул глиняную, где глубью по глади: «Вилы смерти пронзят того, кто нарушит покой фараона». Как говорится, кто не спрятался, я, созревших лет перебродивший дух, не виноват.

А то, что Говард Картер её, табличку эту, от других участников экспедиции заныкал, так с него и спрос.

Впрочем, там же ещё среди прочих драгоценных цацек и особая нагрудная бляха лежала для находчивых. На тыльной её стороне дотошный демон честно отписал: «Здесь тот, кто зовом пустыни обращает в бегство осквернителей могил. Здесь тот, кто стоит на страже гробницы Тутанхамона». Читай, не хочу. Какие ещё такие дополнительные предупреждения нужны? На мой непредвзятый взгляд, достаточно и этих.

Доктор Картер, между прочим, в отличие от всех остальных, сразу всё прекрасно понял, высочайшую степень угрозы осознал, и, немного в магии кумекая (хотя, может, и не кумекая, а по чужой подсказке), тут же соловья себе хитрого завёл. Таскал повсюду в клетке, дабы тот своим беспрерывным пением зов Чёрного Аспера заглушал. Помогало. До поры до времени. До тридцать девятого, если ничего не путаю, года. А когда в тот грустный год счавкала волшебного соловушку змея Гимель, специально вызванная Чёрным Аспером из Запредельного, тогда и присутствию Говарда Картера в физическом плане бытия конец пришёл. Прохрипел доктор напоследок, как до этого и все его помощники: «Я слышу зов, он влечёт меня», да и отлетел себе благополучно куда положено. В Запредельное. В обнимку с озверевшим от неприкаянности духом.

Такие дела.

Но не стал я господину Домбровскому объяснять, как оно там всё на самом деле было. Расскажи я про это, пришлось бы рассказать, откуда знаю. О том, что не человек. О том, что дракон. О том, что в силу этого маг от природы и маг неслабый. Что имею доступ к сакральным знаниям и владею информацией о мистических происшествиях прошлого, настоящего и даже — немного, совсем чуть-чуть — будущего. У господина Домбровского, того гляди, от всех этих дел и шок мировоззренческий мог бы приключиться. Я этого допустить не имел права, да и опять же — правило первое никто не отменял. Поэтому не стал лезть в дебри, сказал просто:

— Конечно, верю.

У него будто тяжесть с плеч упала.

— Слава-те-господи, хоть кто-то, — облегчённо выдохнул он и, нервно пощёлкав браслетом почти настоящих швейцарских часов, наконец-то, перешёл к сути того, зачем явился. Стал делиться наболевшим: — В общем, Егор Владимирович, тут у меня такое дело. Каждый год я с друзьями… Нас четверо. Я, Паша Тарасов, Лёшка Пущин и Эдька Нигматулин. С Пашкой со школы дружу. А с Лёшкой и Эдькой в одной группе в политехе… Ну, не важно. Так вот. Каждое лето мы берём… брали отпуск и отправлялись…

— В Египет, — предположи я.

— Почему в Египет? — не понял он. Потом сообразил: — А-а! Нет-нет, не в Египет. Мы с парнями рафтингом занимаемся… Занимались.

Теперь уже я не понял:

— Простите, чем?

— Рафтингом. Ну это… Это когда по рекам горным сплавляются. Экстрим-спуск на рафте. На специальном таком надувном судне.

Легко представив у него на голове защитный шлем, а в руках весло, я кивнул:

— Вот теперь понял.

— Так вот, — продолжил он. — За последние шесть лет где мы только не побывали. Начали с Шуи. Потом Сунна была, Чирка-Кемь, дважды Охта. Это всё в Карелии. В прошлом году в Адыгею смотались, реку Белую прошли по участку Хаджохской теснины. А в этом сезоне решили какой-нибудь местный маршрут одолеть. Выбрали Хара-Шуган. Есть тут у нас на севере такая горная речка.

— Знаю. В Доваларии.

— Во-во.

— Глушь, — констатировал я.

Господин Домбровский спорить не стал, но заметил:

— Как раз в этом и кайф. Природа там нехоженая, не затоптанная. И маршрут душевный — через раз участки четвёртой-пятой категории сложности. Сплошные сливы, валы и «бочки». Реальный маршрут. Один Вражий порог чего стоит. Тот ещё порожек. Там, знаете, такой проход между скалами в полтора весла, не больше, при выходе из каньона резкий поворот на девяносто, тут же перепад и сразу камни. Мы там чуть, ё-моё, не кувыркнулись.

При воспоминаниях о дыбом встающей на перекатах реке Хара-Шуган господин Домбровский заметно приосанился. А я глядел на эту разительную перемену в его облике и размышлял. Собственно о том, что всё-таки люди не очень нормальные на голову существа. Больные они на голову. Особенно вот эти вот из них — экстремалы. Эти, вообще, на всю голову больны. Всё им на месте не сидится, всё их куда-то несёт: то с башни телевизионной вниз головой сигануть, то голым задом по камням скатиться, то на какую-нибудь гору дурацкую взобраться и проорать с неё что-нибудь непотребное. Сигают, скатываются, взбираются. И гибнут, гибнут, гибнут. Глупо гибнут. Пачками.

И какого, спрашивается, дьявола? Чего ради? Говорят, что испытывают себя. Характер, дескать, проверяют. Бред. Чего его проверять? Если ты крут, то ты и без всякого экстрима знаешь, что крут. Просто знаешь это про себя и всё. Лежишь на диване и знаешь. И не надо тебе никого в своей крутизне убеждать. Ни себя, ни тем более других. Зачем тебе это, если ты крут? Незачем. А если ты рохля по жизни, то толку в гору лезть? Не поможет. Пустое. Крутыми не становятся, крутыми рождаются. Чтобы там кто-то себе ни думал и как бы себя при этом ни обманывал.

И если откинуть замусоленную словесную шелуху, то все их подвиги есть фанаберия плюс неизжитая романтика, оплаченная горькими слезами.

Слёзы это обязательно, ибо вытяжные фалы имеют печальное свойство перехлёстываться, кораллы цепляться за трусы, а лавины сходить. Кто скажет, что нет? Да. Без всякого сомнения. Рано или поздно.

Правда, заикнись при них об этом, сходу врежут (они всегда так отвечают): «Так лучше чем от водки или простуд». Это разумеется. Это конечно. Это верно. Но от чего умер тот, кто это так талантливо спел? И кто помнит тех, кто на это повёлся? Вот именно — кто? Отцы да матери. Гораздо реже вспоминают вдовы. Да и то недобрым словом.

А тем временем Домбровский расписывал:

— Попотели мы, конечно, здорово, но до низовья добрались без проблем. Благополучно добрались. Это уже седьмое число было. Выбрались на берег в районе Червянского плато и поднялись вдоль Шумного лога на ту точку, откуда нас «вертушка» в то же день должна была снять. У нас это дело было схвачено-проплачено. Эдькин тесть в филиале «Сибирь Авиа» заместителем директора, поэтому само собой: аренда вне очереди, скидки, всё такое… Короче, всё без проблем и всё под контролем. Во-о-от… Ну, значит, на точку вышли по графику, седьмого к полудню. Стали ждать. А тут вдруг в одночасье ветруган поднялся, небо тучами затянуло, и резко гроза рубанула. Засандалило так, что к бабушке не ходи, без неё ясно — борта нам нынче не видать. Делать нечего, развернули палатку, худо-бедно быт наладили и стали греться. Водовкой. У нас же с собой, естественно, было. Неприкосновенный запас, по три «бомбы» на брата.

Господин Домбровский в этом месте своего увлекательного отчёта прервался и глянул на меня. Я постарался всем своим видом показать, что слушаю его внимательнейшим образом и на ерунду не заморачиваюсь. Тогда он вновь нервно подёргал браслет часов, перевёл взгляд сначала на бронзовую пепельницу — раззявившего рот пеликана, потом на книжный шкаф и вернулся к рассказу:

— Во-о-от… Значит, лило всю ночь. И потом восьмого весь день. Только девятого отпустило. С утра ещё туман был, ни туда, ни сюда, но к обеду совсем распогодилось. Ожидали, что борт прибудет с минуту на минуту, но нифига подобного. Отсос Иваныч. Потом оказалось, метеорологи небо над Городом «закрыли». Тут, в городе, с погодой хрен знает что в это время творилось. Мы, конечно, ни сном, ни духом, но психовать не стали. Продолжали ждать. Тупо. Да и куда нам было деться с подводной лодки? Во-о-от. Ну а когда прискучило, стали по тайге от нечего делать рыскать. Вот тут-то Пашка как раз и наткнулся…

Господин Домбровский в очередной раз замер и теперь уставился невидящим взглядом на кондиционер.