Глава 22
Марк подмигнул славянину, не договаривая, но подразумевая. Тот понял. Не сразу, но понял.
Несколько мгновений Гаврила еще улыбался, а потом под языком стало кисло, и он почувствовал, что спина покрывается потом. Уловив это, крепко сжал волчевку у горла. Несколько томительных мгновений он ждал, что произойдет, но предосторожность с волчевкой спасла его. Марк смотрел на него, даже не стараясь помочь.
— Ты меня не пугай! — просипел Гаврила, ничего не понявшему купцу. — На всех беду накличешь…
— Куда уж больше, беда-то? — удивился купец. — Свободу потеряли…
Содрогнувшись от отвращения, Гаврила пару раз глубоко вздохнул, наполняя грудь вонью и смрадом.
— Жизнь потерять куда как горше.
Он передернул плечами.
— Я ж говорю колдовства во мне — не меряно, — сказал, наконец, Масленников. — Если я пугаюсь — потею.
Купец поморщился.
— Удивил… И что?
Чувствуя какую-то неизъяснимую словами гордость оттого, что именно в нем живет колдовство, а в купце нет его ни капли, Гаврила добавил.
— А если я запах пота почую, то зверею и начинаю вокруг себя людей убивать, не разбирая.
Нижняя губа у Марка поднялась и застыла. То ли сказать что-то хотел, то ли плюнуть. Гаврила подумал, что напугал его, но купец обрел дар речи. Кожа на лбу сморщилась, а глаза забегали по сторонам, словно он вспоминал и быстренько пристраивал одно к другому все странное, что запомнил в Гавриловом поведении. Голова закачалась вверх-вниз.
— Ну да, ну да… А что ж ты тогда… А! Понятно… И давно это у тебя?
— Нет..
— Значит, ежели тебя напугать, то… — закусив губу и прищурившись спросил купец.
— То головы лишишься, — закончил за купца Гаврила. Он не заметил этого прищура. Глаза, слезившиеся от вони сами искали место, где можно было бы перевести дыхание. — И еще чего-нибудь… Если, конечно, подальше не отбежишь и не спрячешься.
— И что, плохо?
— Словами не передать, — честно признался Гаврила. — Иногда хоть в петлю лезь…
Хоть и с горечью это было сказано, с жалостью к себе, но почувствовал в его словах Марк пренебрежение к себе. С улыбкой человека, разрешившего давно мучавшую загадку, он похлопал товарища по плечу.
— Ну ты не расстраивайся. Не один ты такой, колдунами меченный. У меня тоже кое-что есть…Только у тебя внутри, а у меня — снаружи.
Он хлопнул себя по животу, ожидая вопроса, но Гаврила на его слова внимания не обратил, а завертел головой, пытаясь найти, хотя б глоток свежего воздуха.
В дальнем конце застенка, под самым окном, где воздух должен был быть хоть самую малость получше, висел на цепях толстяк в грязной повязке на чреслах. Хотя народу вокруг бродило множество, около него никто не задерживался. Глянут косым взглядом — и дальше. Вокруг него словно бы проведена была невидимая черта, за которую не решался заступить ни один из узников.
Гаврила задержал дыхание. Одного вида окна, из которого к ним вливался свежий воздух, хватило, чтоб он почувствовал себя лучше. От запахов уже драло горло, и Гаврила дернулся к свету, но Марк остановил его.
— Там хоть отдышимся, — сказал Гаврила, но Марк на его слова внимания не обратил.
— Не слышал, что ли, что с иным лучше потерять, чем найти?
Он наклонился к соседу — маленькому человеку с печальным лицом, кивнул в сторону толстяка.
— Кто это? Почему прикован? Почему никого рядом?
Маленький человек повернулся, и печальное лицо в одно мгновение озарилось мстительной радостью.
— Патрикий… Патрикий Самовратский.
Несколько мгновений Марк молчал, ожидая, что услышит еще чего-нибудь об этом человеке, но его собеседник умолк, считая, что сказал достаточно.
Марк посмотрел на прикованного, потом на мужичка, потом снова на прикованного, и снова на мужичка. В глазах забрезжило понимание. Он присвистнул.
— Неужели тот самый?
Человечек кивнул, словно гордился, что сидит рядом с таким человеком.
— Может где, в других местах и есть такой второй, а у нас только один.
Он опять засмеялся — весело, от души.
— Был, то есть. Теперь-то все…
Купец понимающе закивал. Гаврила смотрел на это не видя, и разговор слушал, не понимая его.
— Знаешь его? — удивился он. — Тем более пойдем…
Марк кивнул и отмахнулся. Он сел около коротышки так, что Гаврила понял, что это все надолго и уселся рядом.
— За что его?
— Видно, было за что, — уверенно сказал человек. — Просто так, без вины, сюда не попадают.
— Как это не попадают? — возмутился Гаврила. — А мы?
Маленький человек посмотрел укоризненно.
— Глупость человека это и есть его вина перед Аллахом! А вы оба наверняка за глупость попали. Как и я впрочем. Тут все из-за глупости сидят…
— Это как? — удивился слегка Марк. — Как это «за глупость»?
— Да просто, — и видя, что его не понимают, объяснил. — Наверняка по глупости своей оказались в том месте, где находиться не следовало бы. А там стражники или еще кто, с ножом, что оказался подлиннее, чем у тебя…
Он подмигнул Гавриле, и тот отчего-то вспомнил злую ухмылку Митридана, а потом, совсем уж невпопад вспомнил и про замок Ко. Журавлевец поднялся.
— Я пойду…
Марк ухватился за волчевку.
— Зачем он тебе?
— Подышу… — уклонился от прямого ответа Гаврила
— Не трудись, — сказал маленький человек. — Я тут давно… Кругом одно и тоже. Что люди, что запах.
Он округлил глаза.
— А вдруг придут за ним, да тебя под горячую руку?
Купец поднялся и с силой надавил на Гавриловы плечи, заставив его сесть на место.
— А почему никого рядом нет? У него, что изо рта пахнет?
Человек тихонько засмеялся.
— Дураков нет раньше времени на плаху… На нем гнев Императора… Пил, пил, гад, нашу кровь, да захлебнулся…
Он тряхнул кулаком.
— Есть и на этого паука погибель!
— Злой ты на него, — подначил его Марк. — Видно, что он у одного тебя пол ведра крови высосал..
Гаврила опять дернулся вперед, но купец и тут его удержал.
— Имя грозное, согласен, только что ж он так на особицу… Или и тут не все равны?
— Не все! — гордо сказал мужичок. — Мы людской закон нарушили, а он — волю Императора, что выше всех законов. Он — по особому счету идет.
Марк не возразил. Сиделец, с какой стороны не смотря на это, был прав. А вот Масленников так не считал и даже и не думал. Он упрямо замотал головой и пошел к Патрикию. Марк догнал его, стал дергать за полу.
— Постой… Зачем он тебе? Он прав. Под горячую руку попадемся — плохо будет.
— А то тебе сейчас хорошо…
Гаврила расталкивал встречных руками, оставляя за собой злое ворчание. Купец нехотя плелся сзади.
— Он, похоже, знающий, вроде человек. Может и знает такой где замок Ко.
Узник висел в цепях, безразличный к окружающему миру.
Гаврила сел рядом, принюхался. Коротышка не обманул. Воздух тут на самом деле был ничуть не чище, чем в любом другом месте, но из-за света, что падал из окна, казалось, что все-таки тут было иначе.
— Смелые? — прохрипело со стены. — Или дурные?
Голос узника казался шершавым, как корабельный канат.
— Тебе-то какое дело? — спросил Марк. — Висишь — и виси себе…
— Ну, значит дураки… — рассмеялся тот. — Сколько вас уже тут рядом присаживалось… Обидел я вас что ли когда и вы поквитаться пришли?
— Подышать… — сказал за всех Гаврила. — Поговорить…
— Поговорить, — передразнил его Патрикий. — Мало вам своего горя, что ли? Хотите, чтоб я своим поделился? Или своих врагов мало?
— У тебя свое горе — у нас свое… — Хмуро сказал Гаврила. — Тут без горя не сидят. Только я не о горе…
Патрикий повернул голову, стараясь рассмотреть гостей. Несколько мгновений смотрел, потом рассмеялся.
— Горе… Не знаю я, какое твое горе, но с моим-то ему не сравниться.
— Да? — обиженно спросил Масленников. — Не сравнится, значит?
Марк жестом попытался остановить спор, примирив спорщиков.
— У всех нас тут одно горе — неволя, и враги одни — те, кто нас сюда засадил.
— Горе одно, да враги разные, — высокомерно прохрипел Патрикий. — Мой.. — он замялся, явно хотел сказать враг, но поостерегся. Разные люди тут сидели, разные… — недоброжелатель сам всемилостивейший Император, а у вас кто?
Он сплюнул, даже не став предполагать, каким мелким может быть враг у такого человека как Гаврила.
— А у нас колдун, — значительно сказал Масленников. — Такой колдун, который от твоего Императора, если что, камня на камне не оставит…
Грозное слово нырнуло в вонючую темноту и там кануло беззвучно. Патрикий не сказал ничего, только лицо скривил. То ли заболело что-то то ли просто презрение выказывал.
— А что это ты рожу кривишь? — грозно спросил Гаврила, привставая. — Думаешь, вру?
— С твоей-то мордой добрый колдун тебя к себе и на порог не пустит, а не что во враги запишет… Что ж ты колдуну такого сделал, что он тебя возненавидел? — спросил Патрикий. — Ногу ему что ли отдавил?
Гаврила вернулся на место.
— Это не я ему. Это он мне…
— А-а-а-а! — развеселился Патрикий, — значит не ты ему враг, а он тебе? Это, признай, большая разница. У меня самого таких врагов тысяча или две… Они меня знают, а я их — нет.
— Он меня тоже знает.
Глаза Патрикия стали серьезнее, хотя недоверие во взгляде не исчезло.
— И чем же тебе колдун не угодил?
— А ты вот сюда посмотри, — сказал тогда Гаврила, тыча рукой в пол. Уж очень ему хотелось уесть придворного гордеца. Тот наклонился, разглядывая грязные камни и перетертую в труху солому.
— Да тут и смотреть не на что! — сказал враг Императора, не увидев на полу ничего интересного. Марк засмеялся. Между ним и придворным расстояние на сословной лестнице было немногим меньше, чем между придворным и Гаврилой. Приятно было сознавать, что тот, кто стоит выше, все же глупее тебя и не видит очевидного.
— Раз ты ничего не видишь, то, значит, ты видишь самое главное. У него нет тени… — объяснил купец. — Колдун обманом отнял ее у него.
Гаврила хотел подбочениться, но, вспомнив, что потерял вместе с тенью, заскрипел зубами. Патрикий его понял, но не оценил.
— По сравнению с твоим горем мое — так, тьфу… — чуть-чуть гордясь своей бедой сказал он. — Считай, что и нет ничего… Ты потерял тень и свободу, а я только свободу, богатство, положение, друзей, да и жизнь, пожалуй, тоже.
Он закашлялся и выразительно посмотрел на кувшин. Гаврила пожал плечами и поднес его к губам узника… Тот с урчанием, словно изголодавшийся по сметане кот припал к обожженной глине. Вода потекла на грудь, сплетая курчавые волосы в маленькие косички.
— Хороший набор, — сказал Марк. — Я понимаю. Сам почти столько же потерял…
— Я сыграл с одним из любимцев Императора одну знатную шутку.
Марк оглянулся. Темнота, вонь, грязь…
— И что, шутка того стоила?
— Стоила. Колдун у тебя тень отнял, а я у одного прохвоста — благоволение Императора.
Патрикий откинулся к стене и блаженно закрыл глаза. Он улыбался прошлому, не желая видеть настоящее. Гаврила и Марк молчали. Патрикий тоже молчал. Свет падал на него сверху, тенями прорисовывая изможденное лицо.
— Никакая шутка не стоит свободы, — сказал, наконец, Гаврила. — Или у вас тут по-другому все?
Патрикий дернул головой и потускнел, словно луна, прикрытая облаком.
— Конечно, ты прав… — наконец отозвался он. Только что живой голос теперь наполняла тоска. — Но что остается делать, если не вспоминать, когда ты уже полгода сидишь в подземелье без надежды на милость, и почти свихнулся от огорчения?
Марку показалось, что он ослышался.
— От огорчения? Не от раскаяния?
Почти против воли Патрикий рассмеялся.
— Что ж раскаиваться? Шутка получилась уж больно славная…
Память перенесла его в прошлое, он снова ожил. Рассказать другим о своем успехе, значит заново пережить его. Лицо перекосило в злой улыбке. Гаврила понял, что сейчас что-то услышит, и пододвинулся поближе.
— Был у меня враг при Императорском дворе… Перетрий Митрофади. Все силой своей гордился, мужественностью. Бороду не брил, не мылся, не завивался. Все вопросы хотел мечом, силой решить…
Узник засмеялся, и звон цепей причудливо переплелся со злым смехом.
— Не понимал, чурбан дубовый, что чтоб при Императорском дворе удержаться мало прямоты, силы и мужества. Ум еще нужен, коварство и осмотрительность…
Враг Императора прикрыл глаза, вспоминая мгновения непонятной Гавриле радости. Лицо осветилось внутренним светом.
— Пришлось показать Императору, что неправильный это путь, что ошибся его любимчик.
Он засмеялся легко и весело, словно чудом каким-то перенесся в то самое время.
— Мои люди поймали Перетрия и три месяца мыли, выщипывали волосы, умащивали благовониями.
Он наклонился к Гавриле и по-заговорщицки прошептал:
— Оказывается, что горячая вода, мыло и благовония обладают волшебной силой менять внешность человека!
Марк сунул голову поближе и услышал.
— Император искал его по всей стране, и когда я три месяца спустя, объявил, что нашел пропажу, то он примчался в мой загородный дом, где я и держал Перетрия.
Лицо Патрикия задергалось от сдерживаемого смеха.
— Я нарядил своего врага в женскую одежду и Император при всей его проницательности не смог узнать Перетрия среди моих танцовщиц, прыгавших вокруг него и кричавших «Я Перетрий! Я Перетрий!»… Ему пришлось раздеться, чтоб показать Императору…
Не в силах удержаться он расхохотался, и в этом смехе не было ни капли злобы. Только радость. Когда он отсмеялся, Гаврила спросил:
— А потом, что было?
Узник вздохнул, обвел взглядом темницу.
— А потом было это…
