Если человек всю свою жизнь проводит в поиске подвигов – от скуки ли, от гордыни, или от того и другого вместе, судьба обычно идет ему навстречу. Кто ищет, тот всегда найдет. Вот так и Гиеагр. А уж соперники ему доставались – иной позавидует. Я даже могу считать себя польщенным, что и сам угодил в их число. Правда, до поединка дело так и не дошло. Иначе, наверное, я не узнал бы, как началась эта история для Гиеагра с Мильком.

Но знакомство с этими Непосвященными мне еще предстояло. Как и с Лаитой – но несколько раньше.

Эписанф был растерян и суетлив. Он решительно не мог понять наших эмоций. Лаита – это всего лишь Лаита…

Когда мы не пожелали удовлетвориться таким исчерпывающим объяснением, он все-таки соблаговолил выдавить из себя, что Лаитой зовут рабыню, взятую им с собой в этот долгий и трудный путь. Как это зачем? Очень удобно… Не приходится самому ухаживать за лошадью, стирать одежду, готовить… Лаита, оказывается, великолепно готовит.

– К тринадцатому богу Лаиту, – непреклонно сказал Глаз.

Эписанф кротко заметил, что в сущности примерно туда мы и собираемся – ведь Зеркало богов скрыто в храме Змееносца. Глаз рассвирепел, и мне пришлось его успокаивать. Когда же мне это удалось, я уведомил Эписанфа, что в принципе согласен с Глазом: даже трое слишком много для подобной кампании, а уж четверо – явный перебор. Эписанф (еще более кротко) попросил ни в коей мере не считать Лаиту за члена команды. Ибо с таким же успехом, сказал он, можно включить в нашу группу и лошадь.

– Лошадь не умеет говорить, – мрачно заметил я.

На что Эписанф совершенно непонятно рассмеялся. Будучи несколько не в духе, я довольно раздраженно попросил его разъяснить причину сего неуместного веселья. Варвар с удовольствием разъяснил. Оказывается, он совсем не уверен, что Лаита умеет говорить – за те три года, что она находится у него в услужении, он ни разу не слышал ее голоса. Она расторопна и исполнительна – и при этом не более болтлива, чем кухонная утварь.

Не любящий менять своих убеждений Глаз сказал, что это тем более подозрительно. Я поначалу намеревался его поддержать – хотя бы из солидарности – но вдруг со всей отчетливостью понял, что делать мне это лень. И вообще я слишком долго стою на ногах…

Я сел на землю, прислонившись спиной к пыльным камням стены. Усталость навалилась внезапно, причем такая, что не хотелось совершенно ничего. Разве что спать – всю ночь ведь проговорили. И пожевать чего-нибудь можно было бы. Но спорить точно неохота.

Вот ведь штука какая получается… Как просто и прозрачно рисовалось мне ближайшее будущее, когда я в первый раз увидел Эписанфа. Темный угол, аккуратный удар по затылку, и каждый идет своей дорогой – Эписанф своей, мы с его вещичками своей. Потом Непосвященный сказал пару слов – и все изменилось. Я иду к городской стене с твердым намерением избавить этот мир от слишком много знающего варвара. А что теперь? Теперь мы вместе с варваром собираемся в Проклятые Земли… Скажи мне кто-нибудь об этом еще вчера…

Самое неприятное, что я вовсе не уверен, что хочу отправляться в этот поход. И твердо знаю, что не смогу не отправиться. Это совсем разные вещи. Если бы я мог выбирать, я бы лучше совсем не встречался с Эписанфом, не слушал бы его истории и не подвергался бы соблазну, справиться с которым выше моих сил.

Солнце опять взошло неудачно – на востоке. Вскарабкалось на вершины деревьев и назойливо светило прямо в глаза. Можно было бы сказать, что это я сел неудачно, но думать так мне неохота и позу менять лениво, поэтому я просто прикрыл веки. Так думается даже лучше, а подумать надо. Слишком быстро все как-то, галопом…

Не послать ли все к бесам? Если я откажусь от этой затеи, вне всяких сомнений буду жалеть об этом всю оставшуюся жизнь. Но в том-то и дело, что эта самая жизнь у меня будет. Не обязательно длинная – не знаю, сколько Скорпион еще сможет терпеть меня на земле, – но будет. Вор редко заканчивает свой земной путь в собственной постели, куда больше шансов принять пропуск в Тень Зодиака из рук равнодушного палача или ретивого стражника. Однако до сих пор мне везло, и я не видел особых причин, чтобы это везение мне изменило в ближайшее время. Еще в детстве слышал я рассказы про разбойника со странным именем Капюшон, а ведь по слухам он со своей бандой и по сей день наводит шорох в лесах Земли стрельцов. У меня, конечно, профиль немного другой, не тот я человек, чтобы одни деревья вокруг себя видеть. И мне бывало приходилось звездным небом укрываться, мох под ребра подкладывая, но чтобы каждую ночь так – нет, простите. Порядочному вору от ближайшей харчевни надолго отлучаться не дело. Хотя в этих самых харчевнях мы под облавы частенько и попадаем. Нет, не дожить тебе до седых волос, Бурдюк-вор…

Тут я понял, что еще немного и начну себя жалеть. А этого я себе не позволял уже полторы дюжины лет. Запретил в тот самый день, когда вор во мне еще не родился, но сын богатого купца уже умер. Был я тогда просто-напросто никем, и от осознания этого тревожного факта проникся к собственной персоне щемящей жалостью. Паскудное я тогда из себя представлял зрелище, ведь не дитя малое, пушок на лице уже пробиваться начал… По счастью, видел меня в этом постыдном состоянии всего один человек… он был первым, кого я убил. Не в тот день, конечно, позже. Но сам на себя я со стороны сумел взглянуть, и злость вытеснила из души слабость. С тех самых пор, как только начинает мне казаться, что злая Судьба отмеряла мне хорошее и плохое на неверных весах, вспомню я того юнца, сопли со слезами по роже размазывающего, – и снова злость, и на душе становится легче.

Судьба… Почему, интересно, на этот раз Судьба именно меня выбрала, чтобы Зеркало богов искать? Нет, как в эту колею Глаз или тем более варвар вписываются – тоже непонятно, но это не мое дело. Над их долей пусть они и размышляют. А вот я почему? Когда Судьба жребий бросает, не верю я, будто она глаза завязывает. Отворачивается – наверное, но нет-нет, да и подглядит ненароком. И рука дрогнет, и кости, значит, не совсем случайно лягут.

Выходит, и на меня они неспроста указали. Есть в этом какой-то смысл, вот только какой – в толк не возьму. Не пойму, чем я это заслужил. Или правильней будет сказать, в чем я провинился? Да, вор, так воров вон сколько. Не самый я среди них жестокий, но и не самый добродетельный. Тот же Капюшон, говорят, бедного человека нипочем не обидит, а я и у нищего пахаря кусок хлеба отниму, если сам голоден буду. Не самый я удачливый, однако и совсем пропащим меня не назовешь. Такие времена, как сейчас, когда последний дзанг тратить приходится, у нас с Глазом бывают нечасто.

Еще, если жрецам верить, у Судьбы кающиеся грешники на особом счету. Только это не ко мне. Я свой путь выбрал пусть и от безысходности, только о том не жалею. Если меня спросить, то есть дорожки и похуже воровской. Темной, кривой, опасной, но честной по-своему. Вот, например…

Привести подходящий пример мне помешал пинок под зад. Самый настоящий и, честное слово, очень чувствительный. От неожиданности я даже потерял равновесие, но уже через секунду открыл глаза и вскочил на ноги. Еще через секунду я определил виновника (это было несложно), подскочил к нему и схватил обеими руками за горло.

– Успокойся, Бурдюк, – прохрипел Глаз, хватаясь за мои руки. Я не без удовольствия заметил, что лицо у него налилось кровью. – Ты просто задремал, и я решил тебя разбудить.

– Если вдруг по недосмотру богов я умру раньше тебя, Глаз, – прорычал я, – разрешаю тебе разбудить меня так же. Я обязательно проснусь и сверну тебе шею.

Впрочем, настоящей злости на друга я не испытывал. Если не обращать внимания на саднящий копчик, все было очень своевременно. Пинок под зад – замечательное средство от чрезмерного мудрствования. Он напоминает о том, что на жизнь надо смотреть проще. Возможно, свиток нашего существования на земле и написан еще до нашего рождения, но разматывается он медленно, вместе с каждым прожитым днем. И ни одному смертному не дано заглянуть в ту его часть, которая описывает грядущее.

Мне выпал шанс – и я им воспользуюсь. И либо посмотрюсь в Зеркало богов, либо сдохну, пытаясь это сделать. Все просто, а вечная жизнь доступна только богам.

Ах да, Глаз пытается что-то сказать, но уже не может… Я разжал пальцы и с вновь обретенным благодушием наблюдал, как приятель с натужным сипением втягивает воздух. Эписанф стоял чуть поодаль, задумчиво наблюдая за происходящим. Принимать активное участие в спектакле он благоразумно не стал.

– Ладно, хватит трепаться, пошли к твоей повозке, Эписанф, – с радостным возбуждением гаркнул я. – Глаз свирепо сверлил меня взглядом. – Хватит дуться, дружище. – Я похлопал его по плечу. – Давай смотреть на вещи трезво, ты ведь первым меня пнул.

– В следующий раз я пну тебя по голове, – пообещал Глаз.

Я не обиделся – разве можно обижаться на друзей, даже если боги дали им вместо мозгов опилки? В конце концов, мой миролюбивый вид возымел свое действие, и Глаз успокоился. Настолько, что не высказывал больше кровожадных чаяний, а только недовольно пробурчал, что никакая Лаита нам не нужна и ее нужно в самом мягком варианте отправить домой.

– Глаз, – вздохнул я, – ты жрать хочешь?

– Ага, – немедленно откликнулся он.

Это было нечестно с моей стороны. Жрать Глаз хотел всегда – если с момента последней трапезы прошло хотя бы полчаса. А с момента нашего скромного перекуса у Суслика минуло гораздо больше времени.

– Так пошли пожрем, а потом решим. – Я пожал плечами. – В твоей повозке найдется что-нибудь съестное, Эписанф?

Эписанф уверил нас, что не просто найдется. Если положиться на его слова, он вез с собой целую продуктовую лавку, а Лаита была богиней среди поварих. У Глаза моментально потекли слюнки, и больше он не спорил. Да и у меня слова варвара вызвали призывное урчание в животе.

Чтобы не мозолить глаза добропорядочным жителям Хроквера, мы решили идти с внешней стороны городской стены. Как я уже упоминал, перебраться через нее никакого труда не составляло. Имелся в нашем решении и еще один плюс – какая-никакая тень. Безжалостное летнее солнце лениво заползало по небосводу все выше и выше, набираясь по пути жару и щедро поливая этим жаром все вокруг.

Шли молча. Пожалуй, все, что было у нас сказать друг другу на данный момент, мы уже сказали. Эписанф вышагивал во главе процессии, приняв на себя роль проводника. Хотя на первых порах эту миссию вполне успешно могла выполнить и городская стена – мы отошли от нее, когда до западных ворот оставалось не больше дюжины дюжин шагов.

Миновав неширокую пустошь, Эписанф уверенно повел нас в негустую кипарисовую рощу. И почти сразу же я почувствовал, что мы совсем недалеки от цели. Дразнящий пряный аромат жареного мяса был лучше всяких указателей. Мне даже любопытно стало, смог ли Эписанф заранее точно определить время своего возвращения, или его рабыня настолько хороша, что почувствовала, когда хозяин соизволит вернуться к временному очагу.

Впрочем, очень скоро посторонние мысли вылетели у меня из головы. Четырехколесная повозка, крытая матерчатым тентом, показалась из-за деревьев, но не она привлекла мое внимание. Неподалеку от повозки размеренно жевала траву привязанная к дереву гнедая кобыла, довольно низкорослая, но крепкая и жилистая. Она окинула нас оценивающим взглядом, словно прикидывая, насколько увеличится вес повозки и не стоит ли ей требовать доплаты. Немного в стороне дымился недавно потушенный костер. Однако и лошадь, и кострище составляли лишь фон чудесной картины.

Хотя нет, то была не картина. Это была поэма, сложенная великим мастером, это была музыка, виртуозно исполненная на самых лучших инструментах. Слова не в силах передать всего великолепия, самые красочные эпитеты будут тусклыми и блеклыми… Хм, пожалуй, я проголодался даже сильнее, чем предполагал.

Прямо на траве перед повозкой был расстелен отрез плотной ткани, на котором и располагалось то, что привлекло мое внимание. И не только мое, могу в этом поклясться.

В центре на большом круглом блюде величественной горкой грудились еще дымящиеся свиные ребрышки, явно зажаренные на углях. Не знаю, сумел ли Эписанф сохранить свежее мясо с самой своей Андронии, или его рабыня кроме очевидных кулинарных талантов была еще и славной охотницей, да это и не слишком меня волновало. Главное, мясо выглядело убийственно аппетитно – щедрые куски сочной мякоти на тонких косточках, покрытые золотистой корочкой. Рядом стоял объемистый кувшин, с капельками влаги на округлых боках. Похоже, вино – или что бы там ни было – укрывали от лучей солнца в ближайшем ручье. Ощущая затылком горячее дыхание светила, я невольно сглотнул, глядя на этот очевидно холодный кувшин.

Это была, так сказать, основа, но это было еще не все. Были еще крохотные, может, не только что испеченные, но выглядевшие очень свежими лепешки, натертые чесноком, тонкие обжаренные кружочки кабачков, кроваво-красные перцы, стрелы зеленого лука со слезой, грозди винограда и ломтики маленькой круглой дыни… Если Эписанф привык так завтракать каждое утро, убей меня не пойму, почему он такой тощий.

– Я сказал Лаите, что собираюсь совместить завтрак с обедом, – ответил варвар на мой мысленный вопрос.

Можно ли представить себе занятие более глупое, чем созерцание голодными глазами манящих яств, когда никто не мешает тебе их попробовать?

Я был голоден, мне не мешал никто, и поумнел я быстро, заняв место поближе к блюду с ребрышками. Может быть, и следовало дождаться приглашения хозяина, но, рассудил я, уже вонзив зубы в горячее мясо, так как мы теперь одна команда, я вполне могу не считать себя гостем за эти столом.

Либо Глазу пришла в голову та же мысль, либо он просто отдался на волю инстинктам, но к трапезе он приступил едва ли не быстрее меня. Варвар, впрочем, тоже не заставил себя долго ждать.

Освободив от мяса пару косточек и уничтожив три или четыре лепешки, я вспомнил, что и жажда мучит меня не в меньшей степени, нежели голод. На какой-то миг опередив жадно тянущуюся руку Глаза, я схватил кувшин и сделал большой глоток.

Это было белое вино, братцы! И что это было за вино!.. Густое, терпкое, в меру сладкое, но без приторности, оно дарило прохладу телу и согревало душу. Нечасто мне доводилось отведать такого вина, а уж если сравнивать с тем пойлом, что я имел неосторожность один раз попробовать в харчевне Суслика… Для более-менее правомерного сравнения это вино следовало наполовину разбавить водой, а потом дать ему скиснуть, и все равно оно пилось бы приятней.

Я сделал еще глоток. Волшебно. После такого благородного нектара не возникнет желания орать похабные песни или бить морду соседу. Хочется слушать флейты или сочинять стихи. У меня недурно получалось в свое время, скупой на похвалу Мирдгран пару раз даже ставил меня в пример остальным ученикам…

Грустные мысли я прогнал на сей раз без труда. Ведь кувшин еще почти полон, мясо приготовлено очень умело, с какими-то незнакомыми мне, но изысканными специями, теплые лепешки исчезают во рту сами собой. А ведь есть еще кабачки, и перцы, и фрукты…

Кувшин переходил из рук в руки почти без остановок, пока не стал совсем легким. От груды ребрышек остались несколько самых постных кусочков, лепешки были съедены все. Лениво крутя в руке ломоть дыни, я лег на спину, подставив лицо высоко поднявшемуся солнцу. Один недостаток у такого с позволения сказать завтрака все же имелся – после него я был совершенно не способен к активным действиям любого рода. Если бы сейчас вооруженные стражники вдруг повыскакивали на поляну со всех сторон, обвиняя меня в самых страшных преступлениях, я был бы не в состоянии даже попытаться бежать или защищаться. Я бы только попросил отнести меня к плахе на руках, так как перспектива идти пешком пугала меня сильнее любой казни.

Что я – даже обычно ненасытный Глаз смотрел на остатки еды осоловевшим взглядом. Для его простого внутреннего устройства была невыносима сама мысль о том, чтобы оставить что-либо несъеденным. Он мучительно боролся с собой, и проиграл эту битву, и лег на спину рядом со мной. Казалось, еще немного, и он замурлычет как домашний кот, мода на которых докатилась в последние годы и до Земли скорпионов.

Эписанф вина пил заметно меньше нас, однако в поглощении пищи, что удивительно, почти не уступал. «Ничего, мы его откормим», – подумал я, щурясь на солнце. А что же он раньше-то?.. Или Лаита готовит ему только в походе, а в доме у него другая кухарка? В таком случае он просто остолоп…

– Знаешь, Эписанф, как только разбогатею, я, наверное, куплю у тебя Лаиту, – полусонным голосом проговорил Глаз, и я понял, что вопрос об отправке рабыни домой больше не стоит.

Варвар, очевидно, тоже это понял, потому что расплылся в улыбке и сказал только:

– Она ведь не знает ни слова на вашем языке, Глаз.

Глаз фыркнул:

– Что с того? Я возьму ее не для разговоров. Хотя… я даже готов выучить пару слов на ее языке.

– Какие же? – улыбнулся я, примерно догадываясь об ответе.

– В первую очередь – «ребрышки» и «лепешки».

– Боюсь, дружище, в таком случае ты скоро обгонишь меня по части веса, – засмеялся я.

Глаз лениво покосился на меня, хотел было придумать в ответ какую-нибудь колкость, но, как видно, думалось ему с трудом. И я его понимал.

– Послушай, Эписанф, – сказал Глаз после парочки оглушительных зевков. – Покажи-ка товар лицом. Должен же я видеть, что покупаю.

Действительно, Лаиту мы пока еще не видели. Это не сильно меня огорчало, результаты ее работы интересовали меня гораздо сильнее того, как она выглядит. Но теперь, когда я был сыт и умиротворен, мне, признаюсь, тоже стало любопытно. Может, я с Глазом еще поторгуюсь…

Эписанф недовольно нахмурился, я так думаю, заводить разговор о продаже рабыни всерьез он не намеревался, надеясь, что блажь быстро вылетит из головы Глаза. Сразу видно, что он плохо знал моего друга.

Варвар выкрикнул пару слов на незнакомом мне языке в сторону повозки.

Прошло всего несколько секунд, и из повозки совершенно бесшумно выбралась… ну, наверное, Лаита, ибо кто еще это мог быть. Вот только насчет «товар лицом» у Глаза накладочка вышла. Так как тонкое создание невысокого роста было с ног до головы закутано в непроницаемые черные тряпки. Когда я говорю «с ног до головы», я именно это и имею в виду, без каких-либо преувеличений. Что это за покрой одежды, я не знаю, но скрыты были даже лицо и волосы. Женщина начала проворно складывать посуду в большую корзину, и все, что мы могли видеть, это тонкие белые руки, то и дело высвобождающиеся из плена кошмарных одеяний.

– Что это, Эписанф? – потрясенно спросил я.

– Это? Лаита, – пожал варвар плечами.

Что ж, если хочешь получить глупый ответ, задай глупый вопрос… Пришлось внести некоторую корректировку.

– Я имею в виду, что на ней надето?

Если он опять даст мне точный и бессмысленный ответ, я, пожалуй, преодолею свою лень и двину ему в зубы. Наверное, варвар интуитивно почуял опасность, по крайней мере, ответ его был развернутым. Быть может, даже чересчур…

– Понимаешь, Бурдюк, мы – очень демократичный народ. Рабам мы разрешаем многое, если это не мешает им выполнять свою работу должным образом. Даже на их религиозные предрассудки, бывает, глядим сквозь пальцы. Что взять с раба… Так вот, на родине Лаиты – а она родом из диких южных стран – женщины одеваются именно так, и я не счел необходимым чинить какие-то препятствия.

– Ну ты даешь, Эписанф! – не то восхитился, не то возмутился Глаз, помотав головой. – Ты хочешь сказать, что вообще не знаешь, как выглядит твоя собственная рабыня?

По непонятной мне причине варвар заметно занервничал. По его вытянутому лошадиному лицу пробежала недовольная гримаса.

– Какая мне разница, как она выглядит, Глаз? – довольно агрессивно выпалил он. – Она прекрасно готовит и безупречно поддерживает порядок в доме. Я ее покупал именно для этих целей, можешь ты понять?

– Ну не знаю. – Глаз коротко хохотнул. – Может, под этой кучей тряпья вовсе не женщина…

Я чуть внимательней пригляделся к Лаите, спиной ко мне убиравшей объедки со стола. Для этого ей пришлось наклониться.

– Не, Глаз, – я помотал головой, – женщина.

Глаз проследил за моим взглядом, и его губы тронула злая усмешка.

– Я все-таки намерен убедиться в этом поточнее, – сказал он и начал подниматься с земли.

– Не стоит, Глаз, – сказал я.

То есть я сначала это сказал, а уже потом удивился своим словам. Слегка покопавшись в себе, я обнаружил, что вполне естественные намерения Глаза для меня действительно неприятны. Я удивился еще раз. Глаз тоже.

– Почему? – Он застыл в довольно-таки неудобной позе, его ноги уже готовы были выпрямиться, а корпус нависал над землей.

Почему… Если бы я знал почему.

– Нам долго путешествовать вместе. – Я пожал плечами как можно небрежнее. – Обидится и, глядишь, подсыплет тебе чего-нибудь в вино.

– С чего это ей на меня обижаться? – изумился Глаз.

Я снова пожал плечами:

– Слышал я кое-что об этих южанах, – соврал я. – Дикие люди…

Глаз еще какое-то время повисел неподвижно, и я обнаружил, что буквально все мои мышцы сведены напряжением. Расслабился я, только когда Глаз, помотав головой, рухнул обратно на землю.

– Потом посмотрим… – процедил он сквозь зубы.

Лаита все это время вела себя так, как будто разговор ее совершенно не касался, – быстро и споро продолжала свою уборку. Впрочем, мне тут же пришлось мысленно обругать себя за тупость – Эписанф же говорил, что она ни слова не знает на нашем языке.

Я бросил взгляд на варвара и заметил на его лице выражение, которое я не смог понять. В любом случае, это было что угодно, но не равнодушие. Да Овну под хвост этого Эписанфа, мне бы с собой разобраться…

Между тем с уборкой было покончено, посуда сложена в корзину, полотнище – аккуратно свернуто, объедки без жалости оставлены на земле. Видно, и впрямь с продовольствием у Эписанфа все в полном порядке. «То есть у нас все в порядке», – с удовольствием поправил я себя.

Лаита выпрямилась во весь свой небольшой рост и повернулась к хозяину. Ткань, закрывающая лицо, была тонкой, просвечивающей на солнце и, очевидно, скрывая лицо от постороннего взгляда, не мешала видеть ей самой.

– Посуду помоешь позже, – решил Эписанф. – Мы отправляемся немедленно.

Похоже, Лаите действительно не было нужды что-либо говорить, по крайней мере, они вполне научились обходиться без ее доли в диалоге. Услышав слова хозяина, она, не медля ни секунды и не задавая лишних вопросов, погрузила все в повозку и сама исчезла под тентом.

Я бы еще, наверное, повалялся на травке, но, рассудив здраво, пришел к выводу, что и в повозке можно устроиться не хуже. Глаз мое мнение разделял, так что после совсем непродолжительных переговоров мы решили, что первым будет править лошадью Эписанф.

Он не возражал, возможно, понимая, что возражать бессмысленно. В Хроквер мы въезжать не собирались, благо, до северных ворот города легко можно было добраться вдоль стены – местность там равнинная. Дальше дорога вела на северо-восток, и эту дорогу не смог бы не заметить даже самый тупой из варваров, а к этой категории я Эписанфа не относил. Если я правильно оценил навскидку возможности нашей кобылки, к Скваманде мы должны подъехать после заката солнца.

Под тентом царила прохлада. Повозка была, возможно, тесновата на троих человек, но Лаиту смело можно было не считать. Она сидела в уголке, поджав под себя ноги и держа спину прямо. По ней было видно, что в этой не самой удобной позе она, если надо, просидит и сутки, и двое.

Отпихнув нагло развалившегося Глаза, я поудобней устроился на дощатом днище повозки, не глядя подложив под голову какое-то тряпье. Ткань тента была плотной, темной и почти не пропускала свет.

Лошадка нехотя взяла с места, и мы двинулись под протяжный скрип колес. Раз-другой свистнул кнут, темп увеличился, правда, самую малость. Мне кажется, даже используй Эписанф вместо кнута раскаленную кочергу, кобыла не соизволила бы заметно прибавить шагу. Такой ее воспитали, и переучивать теперь поздно. Лошади – они как люди…

Прикрыв глаза, я собрался спокойно подумать о предстоящем походе. Но подкравшийся сон не пожелал считаться с моими планами.

– Говоришь, до Арзакены день пути? – проговорил Гиеагр, когда мы свалили на повозку то немногое, что удалось наскрести в разгромленной деревне.

– Так сказал тот старикашка, да пошлют ему боги бессмертие и неизлечимую зубную боль, – ответил я.

Гиеагр провел пальцами по подбородку.

– Если он не соврал, слухи о наших здешних похождениях достигнут столицы одновременно с нами. Или даже раньше нас.

Он произнес это буднично, просто констатируя факт, но от его слов мне сделалось не по себе. По-хорошему, после того, что мы натворили, нам следовало бы убраться с этих земель подобру-поздорову, и чем скорей, тем лучше. Прямо сейчас развернуть оглобли и рвануть обратно через границу, сквозь призывно распахнутые ворота…

– Будет забавно взглянуть на их рожи, когда мы объявимся под стенами города, – беззаботно продолжал Гиеагр. Славный воин и мысли не допускал, что можно отступить.

– Не обольщайся, – сказал я. – Мы успеем увидеть только летящие в нас стрелы.

– Послушай, Мильк, ведь в душе ты не трус, я знаю! – фыркнул Гиеагр.

– И никогда им не был, – подтвердил я.

– Тогда к чему все эти стенания перед каждой потасовкой?

Я пожал плечами:

– Терпеть не могу, когда кто-то из моих близких подвергается опасности. А я очень близок самому себе.

Гиеагр разразился оглушительным хохотом:

– Заботливый юноша, ничего не скажешь! Но не беспокойся, мне ты тоже близок, и я приложу все усилия к тому, чтобы тебя не слишком попортили, случись драка. Обещаю, твоим родным будет что похоронить, когда закончится наше путешествие.

Вот такой он шутник, наш великий герой Гиеагр.

– Но почему мы обязательно должны ехать в Арзакену? – вопросил я. – Почему не выбрать другой путь? Ведь оракул…

– Опять ты со своим оракулом! – вспыхнул Гиеагр. – А ну повтори пророчество еще раз!..

Здесь я снова должен сделать небольшое отступление, вернувшись в тот злосчастный день, когда мы прогневили Хала, бога реки.

Я думал, оба они мертвы – Гиеагр и Фаэнира. Не знаю, сколько прошло с той минуты, когда Хал, свершив отмщение, удалился в свое обиталище. Я потерял счет времени, я чувствовал себя камнем, что лежит себе неподвижно при дороге, не замечая, как вечность за вечностью пролетают над ним…

Меня выдернул из забытья крик Гиеагра: яростный, протяжный, тоскливый – он взвился над землей подобно реву похоронной трубы. Этот крик вернул мне способность видеть и ощущать, и тотчас глазам моим открылась душераздирающая картина: Гиеагр сидел на земле, раскачиваясь из стороны в сторону, прижимая к груди обугленное лицо несчастной Фаэниры.

Едва обретя возможность двигаться, я поспешил в город и позвал на помощь. О том, что произошло, никому не сказал ни слова, наплел что-то, уж и не помню что – таково было мое состояние.

Прошло много времени, прежде чем Гиеагр пришел в себя. Когда я говорю «Пришел в себя», то имею в виду «Вновь обрел способность мыслить и связно изъясняться». Не знаю, бессмертный ли Хал вложил в душу героя эту палящую страсть, сам ли Гиеагр разжег ее в своем сердце, а может, и не было никакой страсти, а только лишь досада за упущенную добычу раскаленным гвоздем засела в его мозгу, но смерть Фаэниры стала ужасно мучить героя. Он не находил себе места, причитал и плакал как женщина, и я всерьез опасался, что он наложит на себя руки. Врачи лишь разводили руками и выразительно вертели пальцами у своих лекарских лбов. Наконец, месяца два спустя, кто-то надоумил Гиеагра отправиться в Лаулос, город, славный храмом и оракулом бога Поффа.

Не стану подробно описывать наше путешествие и то, как мы приносили жертвы и вопрошали оракула. Пророчество было коротким, темным и путаным, мы никогда б не поняли его, кабы не толкователи, чьи лавки облепили храм, как облепляют муравьи оставленный без присмотра кувшин с медом. В первой же лавке за четыре медяка нам обстоятельно и подробно растолковали значение странных слов. Не скажу, чтобы толкование показалось мне яснее пророчества, но Гиеагр ухватился за него, как речной рак за тухлое мясо.

Не знаю, что увлекло меня. Слава Гиеагра, его убежденность в успехе? Возможность удрать из-под отцовской опеки? Жажда приключений? Или тень надежды, что когда прекрасная Фаэнира вернется к нам, то быть может…

О нет, здесь я умолкаю. Копаться в собственных мотивах – значит жалеть себя, а это недостойно настоящего мужчины.

А толкователь-то оказался прав. Кто бы мог подумать…

– Повтори пророчество, – велел Гиеагр.

– Не прежде, чем постигнешь сына каждой звезды, – оттарабанил я.

Пророчество запечатлелось в памяти, будто оттиск печатки на воске. Уж сколько мы рядили и о нем, и о толковании, сколько ссорились, сколько денег истратили на все новых и новых гадателей и мудрецов, но вывести что-то новое так и не удавалось. Все сводилось к совету того, первого толкователя, который за свои четыре медяка предрек нам долгие и опасные скитания в стране восточных варваров, где в каждой земле мы будем совершать по великому подвигу, и с каждым подвигом все ближе будет день, когда Фаэнира явится нам живая и невредимая.

Да, таково было предсказание: «Не прежде, чем постигнешь сына каждой звезды». И мы «постигали», но до сих пор дело обстояло так, что с «сынами звезд» нам исключительно везло. Восточные варвары предельно щепетильны, когда дело касается их тотемов. Попробуйте в Земле скорпионов раздавить эту восьминогую гадину, и с вас сдерут шкуру, медленно, полоску за полоской, посыпая раны солью и перцем. Но зарубите монстра из чужого пантеона – и ваши дела пойдут в гору, быть может, в вас даже признают человека. А еще можно просто сделать что-нибудь полезное, никого не убивая и не калеча. Так Гиеагр и совершал свои подвиги: строил храм в Земле скорпионов, гонялся по Земле близнецов за шайкой инфернальных девиц, у подданных Водолея расчищал священную реку от обломков скал, запрудивших ее во время землетрясения…

Гиеагру все удавалось, и постепенно он приобрел громкую славу любимчика богов, неуязвимого героя, перед которым не выстоит ни один смертный.

И вот мы прибыли в землю последней звезды и начали с того, что осквернили священный источник и вырезали целую деревню.

– Это последнее испытание, – сказал Гиеагр, угадав мои мысли. – Оно должно быть трудным, иначе мы не сможем искупить свою вину перед Халом.

– Другие тоже не были легкими, – заметил я.

– Значит, это испытание будет самым трудным, – проговорил он. – Знать бы еще, в чем оно будет заключаться…

Мы не спеша ехали по дороге, я – в повозке, Гиеагр – рядом, на коне. Злосчастная деревня осталась далеко позади, затерявшись среди таких одинаковых и таких неприютных гор. Следом за нами все так же тянулась толпа зевак. Оглядываясь на них, я дивился тому неуемному любопытству, что толкало этих совершенно разных людей, заставляя тащиться за двумя несчастными, гонимыми судьбой от одной смертельной опасности к другой.

Интересно, что им было нужно от нас? Ну одни, возможно, надеялись, что рано или поздно нам перережут глотки, и тогда они смогут поживиться нашей несметной добычей. Еще кто-то, вполне допускаю, грелся в лучах нашей славы, искренне полагая, что если протопать парасанг-другой по следам героя, то и сам в конце концов станешь героем. Всех же остальных, я думаю, гнала за нами обыкновенная скука, та самая скука, что становится злейшим врагом счастливчиков, от которых отступили такие враги, как голод, холод и болезни.

– Будет самым трудным, – повторил Гиеагр. – Знать бы еще, в чем оно будет заключаться…

– Уцелевшие варвары доберутся до Арзакены раньше нас и выведут против нас огромное войско, – предположил я.

– Ты знаешь, это мысль, – промолвил герой после короткого молчания. – Если варвары доберутся до города и расскажут обо всем, да еще, как водится, приврут… Как пить дать, в Арзакене перетрусят и пошлют против нас целую армию!

– Ты как будто рад этому, – проворчал я. – Если все будет так, как ты говоришь, уже сейчас можно заказывать дрова для нашего погребального костра, конечно, если от нас останется хоть что-то, что можно сжечь. Ты великий герой, Гиеагр, но против войска и тебе не выстоять. И с прекрасной Фаэнирой ты сможешь увидеться лишь по ту сторону, в царстве теней, где ничто не доставляет радости.

– Зато сколько славы я обрету среди смертных! – вскричал он. – Неужели тебя не греет мысль о том, что тысячи лет спустя люди будут глядеть на твой погребальный курган и говорить: «Здесь лежит великий герой, счастливец, любимец богов, сподвижник самого Гиеагра»! Слава согревает душу, Мильк!

– Мою душу согревает солнце, – сказал я, – а еще – хорошая еда и красивые девчонки. И слава, конечно, тоже согревает, но ровно до тех пор, пока я живой. Твоя же слава уже давно живет собственной жизнью. Если поставить тебя с нею рядом, то ты будешь мышью у ног слона. Куда уж больше?

– Не бурчи. – Он раздраженно взмахнул рукой. – Если тебе уже достаточно славы, подумай о том, что, куда бы мы ни направились по этой стране, нас повсюду будет ждать вооруженная орда варваров. Наши преступления против их святынь слишком велики, чтобы нам их спустили с рук. Если к тому же мы разгневали их богов…

– Если мы разгневали еще и их богов, можем вскрыть себе вены прямо здесь, не дожидаясь, пока нас прикончат, – пробормотал я.

– До чего ж ты кислый тип! – озлился Гиеагр. – Их боги малохольные. Зато наши злы на нас по-настоящему, во всяком случае, Хал, и я думаю, он задаст взбучку любому местному богу, который вздумает обрушиться на нас прежде, чем Хал доведет свою месть до конца.

– Да ты не только воин, ты мудрец! – Я бросил на героя восхищенный взгляд. – Только ты способен усмотреть хоть что-то хорошее в мести богов.

– Просто я не нытик, как некоторые, – уколол Гиеагр. – А еще я не намерен сворачивать с дороги, когда до конца пути остался всего один шаг. Даже если это шаг в пропасть.

И все же мысль о том, что отныне в Земле стрельцов мы вне закона и выставленное у ворот Арзакены войско – если и плод моей фантазии, то не столь уж неправдоподобный, крепко засела в голове Гиеагра. После полудня, когда мы добрались до небольшого ущелья, по дну которого весело бежала речка, он велел остановиться и распрячь мулов.

Вскоре в ущелье втянулась толпа сопровождавших нас варваров. Они нечасто подбирались к нам ближе чем на три-четыре полета стрелы, но сейчас им приходилось выбирать между иссушающим зноем на дороге и благодатной прохладой у берега реки, и они выбрали прохладу, пусть даже ее приходилось делить с тем, кого они в одно и то же время боялись, презирали и кем восхищались. Гиеагр, за время путешествия научившийся игнорировать зевак, на этот раз тоже пошел против своего обыкновения. Приблизившись к варварам, которые возбужденно загалдели, едва он оказался с ними рядом, герой высыпал из кошеля горсть серебряных дзангов и поднял над головой.

– Мне нужен человек, хорошо знающий эти места, к тому же достаточно быстроногий! – гаркнул Гиеагр. – Есть среди вас такие?

Толпа зашевелилась, от блеска серебра у многих потекли слюнки. Я глазом не успел моргнуть, как вперед выскочил тощий мосластый тип в драных штанах. Рубахи на нем не было, ее заменял длинный замасленный кушак, крестом перехвативший костлявый торс. На лбу его синела татуировка – чаши весов.

– Я знаю эти места. Что тебе нужно, варвар? – сказал человек.

Я ушам своим не поверил: в голосе этого прощелыги сквозило поистине царское высокомерие! За столько времени я так и не могу привыкнуть к безмерной гордыне восточных оборванцев!

Гиеагр объяснил, что ему нужно. Варвар вызвал из толпы еще троих – приятелей или родичей – и вся компания скорым шагом двинулась вниз по дороге. Покинув ущелье, они скрылись из виду.

Разведчики вернулись на следующий день, когда вечерело, вынырнули из хмурых теней, сгущавшихся в ущелье. К тому времени наши добровольные провожатые по большей части расползлись кто куда, как расползается змеиный клубок. Остались только самые стойкие да те, кому некуда и незачем было идти.

Посыльные сгрудились перед героем. От недавнего гонора не осталось и следа: они запыхались, на лицах читалось чрезвычайное возбуждение, а глаза круглились от всего увиденного и услышанного. Тот самый дылда в кушаке накрест, размахивая руками, будто дерево на ветру, торопясь и глотая слова, затараторил:

– Из Арзакены гарнизон… восемь сотен луков… из Даркайярова лагеря тысяча… из Лайяза, говорят, тысячи три ждут… Одни кричат: перекрыть ущелье, захлопнуть ворота в Горле, тебя в Арзакену не пускать. Другие кричат: он же не бог, прийти и ударить, даже такому, как он, с дюжиной не совладать, а нас – тысячи… Но первых больше, дальше Горла никто не пойдет…

Выслушав варваров, Гиеагр отвел меня в сторонку. Глаза его пылали мрачным весельем.

– Видишь, какие мы с тобой важные птицы. Почти пять тысяч варваров против двух таких славных шалопаев. На кого ставишь?

– Ставлю на то, что при любом раскладе теням в загробном мире придется потесниться, – ответил я.

– Наконец-то я слышу от тебя разумные речи! – воскликнул Гиеагр. – Пусть и с запозданием, но ты начинаешь правильно воспринимать жизнь. Осталось придумать, как спасти твою шкуру, чтоб ты подольше мог радовать меня мудрыми мыслями.

Снова обратившись к разведчикам, он принялся расспрашивать о местности, лежащей впереди, ущельях и реках, об Арзакене, ее расположении, укреплениях, о ее гарнизоне. Он велел мне достать папирус и нарисовать с их слов карту. Глядя на него, я невольно восхищался: герой идет в одиночку против целой армии и рассуждает об этом так, будто за его спиной стоит огромное войско.

– Места здесь скверные, – сказал напоследок дылда. – Что ни пещера, то обиталище колдунов или еще каких нечестивцев, а чуть дальше к столице промышляет шайка проклятых разбойников во главе с неким Капюшоном.

По его словам выходило, что проходящий по ущелью некогда оживленный Ржаной тракт уже много лет как пришел в запустенье, и только отчаянный смельчак пустится по нему в путь к Арзакене. Кабы не Гиеагр, вряд ли сюда пришли бы все эти люди, которые следуют за ним.

Услышав такие слова, мой друг принялся вызнавать подробности о колдунах и особенно – о разбойниках: давно ли их видели и можно ли с ними как-нибудь снестись, и все такое прочее. Тут в моем животе заурчало, и я отправился к повозке, чтобы перекусить. За моей спиной снова зазвенело серебро – должно быть, Гиеагр приискал для варваров еще работенку.

– Мы можем покинуть Землю стрельцов и вернуться сюда, когда все успокоится, через несколько месяцев, тайно, – сказал я, когда мы остались одни.

– Мне больше нравилось, когда ты рассуждал о тенях в загробном мире, – буркнул Гиеагр. – А то, что ты вякнул сейчас, – недостойно храброго мужа.

– То, что я вякнул сейчас, – единственный способ добиться цели в создавшейся ситуации, – ответил я. – Но, конечно, если ты вознамерился превратиться в утыканную стрелами мишень и тебе наплевать на Фаэниру…

– Ты слишком легко сдаешься, – фыркнул он, – в этом твоя беда. Ты доходишь до конца пути, и когда остается всего лишь руку протянуть, чтобы получить заслуженную награду, ты вдруг разворачиваешься и бежишь прочь.

– Зато ты очертя голову кинешься в любую потасовку, – парировал я, – полезешь драться с самими богами!

Гиеагр выпятил грудь:

– Да. Только так и стоит поступать. Только так добудешь славу!..

– Славу! – Я скривил губы. – Потеху для потомков, которые через тысячу лет придут помочиться на твой курган.

– Смейся, смейся, – проговорил он. – Только не забудь, что коптишь до сих пор это небо исключительно благодаря моей славе. И за то, что гарнизон Арзакены вместе с остальными вояками стрельцов топчется сейчас у городских стен вместо того, чтобы прийти сюда и нашпиговать нас медью, также вознеси хвалу ей, моей славе. Если бы, как ты говоришь, я не был рядом с ней, как мышонок рядом со слоном, давно уж трава росла бы из наших черепов.

– Отлично! – воскликнул я. Меня бесило в тот миг, что этот напыщенный петух не так уж и не прав. – Мы живы только благодаря твоей славе. И что теперь? Чем твоя слава поможет нам в этот раз? Ты собираешься выйти перед пятитысячным войском и гаркнуть так, что все пять тысяч разом наложат в штаны? Или, может быть, слава, отделившись от тебя, встанет за твоей спиной огнедышащим драконом, который спалит наших врагов? А может призовешь на подмогу Хала, раз уж, по твоим словам, он будет оберегать нас, пока не свершит месть?..

– Хватит! – оборвал он меня. – Коли ты не видишь очевидных вещей, я ткну тебя носом. Если бы ты внимательно слушал, то услышал бы, как этот, с весами на лбу, говорил, что варвары не пойдут сюда, а будут ждать в ущелье, по дну которого проходит единственная дорога, ведущая отсюда в Арзакену. Если возвращаться к нашему спору, то что, кроме моей славы смогло остановить их?

– Просто чудесно! – Я постарался вложить в это восклицание весь сарказм, отпущенный мне богами. – Единственная дорога перекрыта вражеским отрядом. Точить меч? Идем на штурм?

– Уф-ф-ф. – Гиеагр устало провел ладонью по лицу. – Как могло случиться, что у столь выдающегося мужа, как Интинор родился столь скудоумный сын? Разуй глаза, Мильк! – Он ткнул пальцем в мой собственный рисунок. Смотри сюда и сюда. Видишь?..

Я тупо уставился на карту. Вверху – долина и жирный полукруг – стена Арзакены. Чуть ниже, слева и справа – острые треугольники гор (по словам разведчиков в этом месте почти нет предгорий, огромные пики рвутся к небу чуть ли не у самых городских предместий). Между горами – узкое длинное ущелье в три парасанга длиной, по дну его течет река, питающая водой Арзакену; слева и справа в главное ущелье вливаются ущелья поменьше, и по ним тоже текут ручьи и речушки, берущие начало высоко в горах, у ледников. Если верить разведчикам, по весне все они вздуваются, превращаясь в беснующиеся смертоносные потоки.

– Сейчас не весна, но воды в этих речках еще предостаточно, – сказал Гиеагр. – Если все пройдет, как я задумал, в Арзакене и пикнуть не успеют.