Глава 2
Иногда, мысленно возвращаясь в те дни, я пытаюсь представить себе, какие мороки насылали безумные призраки на моих спутников, принуждая таких разных людей к одному действию: перерезать связывающую нас веревку. Но этого я не узнаю никогда.
Впрочем, Мильк-то про свой морок мне рассказал еще тогда.
Да, бывали в моей жизни денечки и полегче – в каждой дюжине я их насчитаю примерно двенадцать.
Отправляясь в Проклятые Земли, я, само собой, не рассчитывал на легкую прогулку и, как мне казалось, к опасностям был готов. Только опасности мне рисовались такие, от которых можно отбиться мечом или кинжалом. Дикие звери, дикие люди… Ну пусть чудища, о каких детям на ночь страшные сказки рассказывают. Никак я не ожидал, что мне душу будут в узлы завязывать. Меня ведь те призраки, которых Эписанф готов древними богами величать, едва не заставили самого себя в пропасть скинуть. И чудо еще, что мы все вшестером это испытание выдержали. А чудо – это есть благословение богов, меня так еще Мирдгран Хромой учил. Эта мысль меня приободрила слегка, но ненадолго, скоро опять мелкая дрожь бить начала.
Остальным, по всему видать, не легче моего пришлось. Глаз был белее молока, и уголок его рта постоянно нервно подергивался. Спасибо он мне так и не сказал, а ведь это я его из морока выдернул в самый последний момент, он уже начал пилить веревку одним из метательных ножей. Хвала Скорпиону, что ножи эти, во-первых, для резания не предназначены, заточены только у острия, а во-вторых, сделаны из совсем дрянной мягкой бронзы. Ну я ему тот его пинок у стен Хроквера припомнил и должок вернул со всем своим удовольствием. Так он секунду-другую на нож свой смотрел ошалело, а потом отбросил, словно ядовитую змею. Я еще подумал тогда, дескать, вон как его морок-то зацепил…
И думал так до тех пор, пока нам Милька впятером держать не пришлось. Сила в этом щуплом пареньке откуда-то взялась прямо нечеловеческая, даже у Гиеагра жилы на шее вздувались, когда он нож у него отбирал. Сейчас, выйдя из злополучной башни, Мильк ноги передвигал словно во сне. Наверное, добрая часть его души все еще находилась во власти коварного морока.
Эписанф шел, почти не разбирая дороги, и несколько раз уже натыкался то на меня, то на Гиеагра, хотя полная луна щедро поливала своим светом горное плато, на котором мы оказались. Каждый раз после этого философ невразумительно просил прощения и обхватывал руками голову.
Гиеагр проявлял свою слабость не так явственно, лишь время от времени резко дергая могучими плечами, словно отгоняя назойливую муху.
И только по Лаите ничего нельзя было сказать. Она снова превратилась в немую фигуру под черными одеяниями и если даже бледнела или, скажем, краснела, то под непроницаемыми тряпками заметить это было невозможно. Едва мы покинули башню, она молча перевязала мне свежую рану, и руки у нее не дрожали.
Так мы шли до тех пор, пока плато не закончилось довольно крутым обрывом, уходящим вниз дальше, нежели позволял увидеть лунный свет.
Обсуждать особо было нечего – преодолевать такой спуск во тьме равносильно самоубийству. Так что мы не выбирали место ночлега – место выбрало нас, ибо вернуться назад в башню никто из нас не согласился бы за все сокровища мира. Впрочем, жаловаться особо не приходилось, ровной и сухой земли было достаточно, чтобы расположить на ночлег целую роту стражников, а не то что нашу скромную компанию. Жаль, конечно, что никто не догадался покрыть эту твердую, каменистую почву слоем густой травы, но мне лично приходилось ночевать в местечках и похуже. Тем более ветер, бушевавший по ту сторону башни, либо полностью стих, либо сюда не проникал.
После вялого и непродолжительного спора решили разбиться на пары и дежурить по половине ночи. Мне с Мильком выпало охранять сон компании первыми, Глазу с Гиеагром – вторыми. Уважая почтенный возраст Эписанфа, в караул его брать не стали, да и выглядел он, пожалуй, похуже Милька. Лаиту, само собой, за полноценного участника похода никто не считал.
Такое разделение по парам не было случайным. Хотя никто вслух не проронил ни слова, варвары не могли доверить свой ночной покой нам с Глазом. Мысль о том, что желторотому Мильку выпало присматривать за мной, меня изрядно позабавила, хотя вида я и не подал; задайся я такой целью, сегодня же отправил бы всю компанию в Тень Зодиака. Начиная с самого Милька. Но время для этого еще не пришло.
Один за другим наши спутники отходили ко сну. Лаита спящая немногим отличалась от Лаиты бодрствующей; Эписанф, поворочавшись несколько минут, вскоре жалобно постанывал во сне. Гиеагр растянулся во весь свой огромный рост на спине, подложил руку под голову и время от времени коротко и тревожно всхрапывал. Глаз спал совершенно бесшумно и в своем безмолвии живо напомнил мне недавнюю картину… Я поежился. Странно все это. Приходилось ведь мне видеть раненых, приходилось и мертвых. И в тот момент у меня даже сомнений не оставалось, что друг мой уже предстал пред ликом двенадцати Теней. А по прошествии совсем пустяшного времени он уже бодро шагал вместе с нами, а через пару дней и в беге не уступал никому из нас.
Можно, конечно, и это окрестить чудом и на том успокоиться, только я не привык к таким простым объяснениям. Бывает, и у чуда свои причины имеются, вот только не вижу я их, никак не вижу. Значит, пошире надо глаза открывать.
Неудачно повернувшись, я задел рану на руке и приглушенно зашипел. Мильк, до того либо погруженный в свои мысли, либо еще блуждающий по закоулкам недавнего морока, повернулся в мою сторону.
– Болит? – с наивным сочувствием поинтересовался он.
Я только усмехнулся:
– Сначала милая беседа с тельцами в Джибее, потом подъем в гору, теперь эта башня… Знаешь, парень, если я найду у себя что-то, что не болит, я поделюсь с тобой этой радостью.
Мильк неловко улыбнулся и снова посмотрел на свежую повязку, набухшую от крови.
– Кто это тебя так? Призраки?
Морщась, я переменил положение, чтобы не беспокоить руку.
– Гиеагр напрасно хвалит твою ученость, видно, ты не был слишком уж усердным учеником. Разве тебе не объясняли, что призраки бесплотны? Они живут в Оборотной стороне мира – между миром живых и Тенью Зодиака – и наш мир для них так же недоступен, как Оборотная сторона – для нас с тобой. Призраки ничего не могут сделать с твоим телом, но подобно тому, как колдун погружает свою душу в обиталище демонов, самые сильные призраки способны заглянуть в души смертных.
– Бурдюк! – В голосе Милька явственно звучало удивление.
– Что?
– Разве я просил тебя восполнить пробелы в моем образовании?
– Насколько я понял, именно так, – кивнул я. – Раз уж ты спросил…
– Я всего-навсего спросил, кто порезал тебе руку. Про призраков рассказывают и в наших краях, да только сказки все это.
Подумав немного, я пожал плечами.
– Честно говоря, я тоже не воспринимал их слишком серьезно. Я даже не задумывался, верю я в призраков или нет. Для меня их не существовало по той простой причине, что я никогда не имел несчастья с ними сталкиваться. И, знаешь, я бы с удовольствием обошелся без этого нового опыта.
Какое-то время длилось молчание, причем Мильк как-то странно смотрел на меня, а я никак не мог понять, чем вызван этот взгляд. Наконец он заговорил:
– Скажи, Бурдюк, тебе никогда не говорили, что с тобой трудно разговаривать?
Такой поворот в нашей беседе меня несколько озадачил.
– Как же. Глаз говорит мне об этом по три раза на день. Все потому, что я употребляю слова, слишком длинные, чтобы уместиться в его голове.
– Моя голова способна вместить слова любых размеров, – хмыкнул Мильк. – Но в ответ на простой вопрос ты говоришь о чем угодно, кроме сути. Если когда-либо палачам придется выпытывать у тебя что-нибудь, я им не завидую. Ты не выдашь тайну не из-за несокрушимой силы духа, а оттого, что не сможешь сосредоточиться на вопросе.
Пару секунд я переваривал услышанное, а потом рассмеялся – негромко, чтобы не разбудить спящих. Ехидный язык парнишки не вызывал у меня раздражения, сам не знаю почему.
– Я сам нанес себе эту рану, Мильк, – коротко ответил я.
Мильк, очевидно, ждал продолжения, но я и не думал ничего больше говорить.
– Сам? – не выдержал он. – Но зачем?
– Разве тебе не требовался всего-навсего простой ответ на простой вопрос, а? Пространные рассуждения утомляют твой рассудок. – Решив, что моя маленькая месть состоялась, я все же пояснил: – Точно затем же, зачем Гиеагр хотел врезать тебе по голове, когда ты никак не мог очухаться от морока. Я удержал его, иначе, пожалуй, в башне стало бы одним призраком больше. Сомневаюсь, что этот дуболом способен соизмерять свою силу.
– Ты порезал себя, чтобы не поддаваться мороку? – уточнил Мильк.
– Ну да. А до этого привел в чувство Глаза, с пустым взглядом пилящего свою веревку. Когда морок начал скручивать меня, я примерно понимал, что происходит. Всеми силами старался сосредоточиться на настоящем мире, но потом понял, что этих сил не хватает. Я уже не видел ни Гиеагра перед собой, ни Глаза рядом. Вот тогда меня и осенило – как молнией. Кинжалом, который уже был в моей ладони, я полоснул себя по руке. Конечно, не хотел резать так глубоко, но уж не до расчетов было. Зато помогло – будь здоров, хвала Скорпиону. Мой кинжал не чета ножику Глаза, хватило бы одного движения, чтобы рассечь веревку.
Мильк задумчиво посмотрел на меня.
– Значит, и вы с Глазом пытались резать веревку.
– Готов биться об заклад, каждого из нас призраки понуждали к этому. Но тебя они зацепили как рыбу на крючок. Стоило немалых трудов привести тебя в чувство. Расскажешь, что видел?
Поколебавшись немного, парень начал рассказывать. Говорил он сбивчиво, без своего обычного красноречия. Видно, что морок чем-то сильно задел его, хотя на меня он особого впечатления не произвел. Почти детская история про пиратов и освобождение из плена. Пришлось напомнить себе, что я все-таки видел в этой жизни намного больше этого паренька.
– Тяжело, – счел я тем не менее нужным посочувствовать. – Забавно, что ты тоже спасал отца.
Этим нехитрым приемом я спровоцировал следующий вопрос. Зачем я это сделал, известно только бессмертным богам. Меня тянуло поговорить, а на роль слушателя Мильк годился не хуже любого другого.
– Тоже? – ухватился Мильк. – И ты в своем мороке освобождал отца из плена?
– Нет, – грустно улыбнулся я. – У меня другая история. – Дождавшись жадного вопросительного взгляда, я продолжил: – Почти две дюжины лет назад моего отца обвинили в измене. Это самое страшное обвинение, какое только можно представить, и людям не дано решать, справедливо ли оно. Суд вершат боги.
– Боги? Как? – не удержался Мильк от ненужного вопроса.
– В измене обвиняют редко, не чаще одного-двух раз в дюжину лет, – продолжал я, словно не слышал вопроса. – И на площади перед главным храмом города собираются все, кто может ходить и способен видеть. Места не хватает, и люди сидят друг у друга на плечах. Но я был в первом ряду – так полагается. Ноги отца заковали в колодки, а к шее привязали веревку, намотанную на барабан. Веревка не очень толстая, и если боги видят, что человек невиновен, она порвется, когда палач станет медленно барабан вращать.
Я замолчал и молчал довольно долго, но Мильк не решался вставить хоть слово.
– Я был уверен… я верил в невиновность отца до последнего мгновения. Я все смотрел и смотрел на эту проклятую веревку, натянувшуюся как тетива лука. Я не видел ничего, кроме веревки, я почти не видел даже лица своего отца. К счастью, наверное.
Непроизвольно я поискал глазами взгляд Милька, но не нашел его – парнишка опустил голову к земле, словно чувствуя за собой какую-то вину.
– Веревка почти лопнула, – продолжил я. – Почти… Я слышал, как трещали волокна. Меня потом целый год преследовал во сне этот тихий треск, дарящий надежду, которой так и не суждено было сбыться. Мне немало лет, Мильк, я всякого насмотрелся за свою жизнь, но клянусь, худшего кошмара у меня с тех пор не было. Тишина, темнота – и только треск. Снова тишина – долго, целую вечность – и треск… Я просыпался от собственного крика.
Теперь и я вперил глаза в землю, будто бы желая понять, что же так заинтересовало там Милька. Луна спряталась за редким облаком, и я с трудом различал контуры собственной руки. Поэтому не видел, как дрожали мои пальцы.
– Иногда мне кажется, что боги сами сомневались в вине моего отца, оттого веревка уцелела едва-едва. Хотя я понимаю, что так думать – кощунство. А в моем мороке все происходило точь-в-точь как в тот день, до самой мелкой подробности, до длинного пореза на черепе палача – от небрежного бритья. Только в тот миг, когда веревка готова была затрещать, в моих руках вдруг оказался кинжал. Представляешь, Мильк, этот самый кинжал. До веревки – рукой подать. Буквально рукой подать…
Какое-то время спустя я встряхнулся и поймал себя на том, что повторяю «рукой подать» в четвертый или в пятый раз. Резким движением я сел, оставив без должного внимания стрельнувшую болью руку, и тихонько засмеялся.
– Дурацкий морок. Заметь, Мильк, нас обоих призраки окунули с головой в детство. Там проще найти в человеке слабину. Но обгадь меня Телец, хотел бы я узнать, на чем зацепили Гиеагра. Наш великий герой кажется мне человеком, начисто лишенным слабостей.
Мильк – он все еще избегал смотреть мне в глаза – принужденно засмеялся в ответ.
– Ты не прав, Бурдюк. Если бы все обстояло подобным образом, я бы сейчас нежился в своей постели – если, конечно, какая-нибудь прелестница не изменила бы моих планов. А Гиеагр… Гиеагр, пожалуй, все равно совершал бы свои подвиги, но в более обжитых местах.
– Что ты имеешь в виду? – осторожно поинтересовался я, так как разговор повернул в нужное мне русло.
– Только то, что любовь – это, безусловно, слабость для любого героя, а именно любовь повела Гиеагра в этот безумный поход.
– Ты хочешь, чтобы я принял эту дикую историю про Фаэниру за чистую монету? – усмехнулся я.
– Я ничего не хочу, – ощетинился Мильк, быстро приходя в себя. – Ты можешь верить или не верить во все, что тебе заблагорассудится. Только вся эта дикая, как ты говоришь, история происходила у меня на глазах с самого начала.
– Не кипятись, – успокаивающе сказал я. – У меня в мыслях нет объявлять тебя лжецом. Я верю, что Фаэнира погибла, и верю, что она теперь является Гиеагру… да и тебе, как я понял. Но хоть убей не пойму, за какими такими бесами ей направлять вас в Проклятые Земли.
– Сначала я тоже никак не мог взять в толк, – признался Мильк. – И только после разговора с Эписанфом все встало на свои места.
– И что же это за места? – спросил я, стараясь своим язвительным тоном подзадорить парня.
Возможно, мой план сработал, а быть может, Мильк просто не видел причины не быть со мной откровенным. Так или иначе, рассказывал он вполне охотно.
– После смерти Фаэниры Гиеагр принес щедрую жертву богам и испросил совета у оракула. Чаще всего жрецы доносят слова богов в таком туманном виде, что без помощи толкователей не обойтись… да и эта помощь порой бывает весьма сомнительной. Но в тот раз боги высказались достаточно ясно. Они повелели Гиеагру постичь каждого из детей звезд, и не надо быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться, о чем идет речь. Так мы оказались в Землях Зодиака.
Я задумчиво кивнул, скорее своим собственным мыслям, нежели собеседнику. Это пророчество многое объясняло. А ведь до того все подвиги – или безумства – Гиеагра в Землях Зодиака выглядели в моих глазах в высшей степени нелогично. Между тем Мирдгран говорил на своих занятиях, что люди практически никогда не поступают вопреки логике. И если ты логики не видишь, это вовсе не значит, что ее нет, – просто ты слишком мало знаешь.
Ох, что-то часто я стал вспоминать мудрые слова своего учителя. Видать, своей мудрости-то не хватает…
Тут мне пришлось сосредоточиться на словах Милька, чтобы не пропустить самое главное.
– Мы с Гиеагром очень скоро убедились, что поняли пророчество правильно, хотя и без того сомнений было немного. После каждого совершенного подвига Фаэнира являлась нам, причем с каждым разом все более напоминая создание из плоти, а не бестелесный призрак. Ты не можешь себе представить, с каким вожделением стремился Гиеагр завершить эту эпопею, с каким неистовством бросался он на новый подвиг…
Последний, двенадцатый, казался мне попросту невозможным. Да что я говорю, он и был невозможен, все едино, для человека или для демона… Однако герой совершил и его. Фаэнира предстала перед ним, но, увы, она все еще не принадлежит миру живых. Фаэнира указала Гиеагру путь на север, и ты глубоко заблуждаешься, Бурдюк, если думаешь, будто что-то сможет его остановить. Он либо дойдет до цели, либо сгинет на пути к ней. Но после всего, что я успел увидеть, я не уверен, что и смерть будет непреодолимым препятствием для этого героя.
Гиеагр просто пошел туда, куда ему указала его возлюбленная. Причины его не слишком заботили. Я – другое дело, я ломал себе голову над этой загадкой до тех пор, пока не узнал про тринадцатого бога и племя змееносцев. Воля богов должна быть выполнена до конца!
Умеет Мильк говорить, я невольно заслушался. Можно не сомневаться, что летопись, которую он ведет несмотря на все тяготы пути, займет достойное место в библиотеке его родного города. Если, конечно, не останется навеки в этих жутких местах. И хотя, понятное дело, посвящен сей труд описанию подвигов Гиеагра, ведь и про меня там наверняка найдется пара слов. Приятно, что бы он там про меня ни написал. Если Скорпион позволит мне остаться в живых, надо будет сохранить рукопись. Вне зависимости от того, будет ли жив ее автор.
– Скажи, Мильк, а у тебя есть мечта? – спросил неожиданно я.
– Чего? – На такой вопрос Мильк дал самый распространенный, наверное, ответ в мире.
– Мечта. Не такая, чтоб сейчас оказаться в теплой постели с красивой девушкой, а… мечта. Сокровенное желание, понимаешь?
Мильк какое-то время молча смотрел на меня, словно прикидывая, не издеваюсь ли я над ним, не ищу ли повода посмеяться. Наконец, закончив свою разведку на моем лице, пожал плечами.
– Мечта – это все равно, что подножие радуги. Мы можем сколько угодно стремиться к нему, но достичь цели нам все равно не суждено.
Я почувствовал необходимость размять ноги и встал. Мильк последние несколько минут изо всех сил боролся со сном.
– Поспи, Мильк, я покараулю, – предложил я. Без всякой задней мысли, парню немало досталось сегодня. – Перед сменой я тебя разбужу, никто ничего не узнает.
Мильк внимательно посмотрел на меня. Подозрительность, призвав себе в союзники гордость и чувство долга, боролась в нем с усталостью – и безнадежно проиграла. Смущенно улыбнувшись, он поудобней растянулся на земле. Буквально через пару минут я получил подтверждение, что мое предложение принято. Довольно громкое подтверждение.
– Демоны тебя раздери, парень, – проворчал я. – Если бы я знал, что ты так храпишь, оставил бы свое сочувствие при себе.
Глаз тормошил меня, тряся за плечо. Разумеется, за то, что болело сильнее. Мне даже не надо было размыкать веки, чтобы понять, что будит меня именно мой лучший друг. Кто же еще может быть таким мерзавцем?
Однако чтобы рассеять последние сомнения, Глаз подал свой отвратительный голос:
– Вставай, Бурдюк! Вставай, придурок, если не хочешь сдохнуть даже раньше, чем ты того заслуживаешь!
Воспитание не позволяет мне оставить без удовлетворения наполненные такой страстью воззвания. Я открыл глаза… и тут же снова зажмурился. Нет, меня напугала не физиономия моего друга, хотя это совсем не то зрелище, которое я бы рекомендовал наблюдать по утрам людям со слабыми нервами. Глаз был зол (они с Гиеагром явно не вели столь же легкую беседу, что мы с Мильком), и это отнюдь не добавляло ему привлекательности. Но я это отметил мельком.
Потому что за его невыспавшейся рожей, высоко в небе парило нечто, что должно было быть птицей… И, по всей видимости, являлось птицей – одной из тех, о которых говорил Эписанф. Но глаза отказывались в это верить, потому что им никогда не приходилось лицезреть птицу такой величины.
Само собой, высота затрудняла точное определение размера, но в том, что размах крыльев составлял не менее тридцати локтей, я мог биться об заклад. Своими очертаниями птица напоминала орла, но самый внушительный из виденных мною орлов казался бы рядом с ней жалким воробьем. Оставалось только надеяться, что эта громадина не обладала орлиной зоркостью. По крайней мере, пока она нас не заметила и продолжала свой неторопливый царственный полет в небесной выси.
Сначала я только обрадовался этому обстоятельству, затем к радости примешалось недоумение. Конечно, мы не слишком-то выделялись на фоне земли, ведь после наших приключений даже одежды Гиеагра и Милька – некогда белые – приобрели довольно равномерный оттенок грязи. Но тем не менее не увидеть шестерых человек при свете восходящего солнца мог только слепой, а уверенный полет птицы никак не наводил на мысли о слепоте.
– Не шевелитесь! – прошипел Эписанф, словно в ответ на мои сомнения. – Эти птицы не обращают внимания на неподвижные предметы. При всей своей свирепости они довольно бестолковы.
– Это ты вычитал в тех свитках? – осведомился я, стараясь даже дышать как можно незаметнее. – Было бы удивительно любезно с твоей стороны рассказать нам об этом чуточку раньше.
– Зачем возвращаться к пройденному, Бурдюк? – Эписанф пожал плечами. – Ты ведь знаешь, почему я этого не сделал. Это одна из гарантий моей безопасности.
Мне очень захотелось пошевелиться. Ровно настолько, чтобы как следует врезать по этой бестолковой ученой морде.
– Если ты помнишь, у тебя теперь есть другая гарантия – благодаря одному мерзкому колдуну. Если бы я сам не привел тебя к нему, мог бы заподозрить, что вы в сговоре.
– Тарантул мне не менее омерзителен, нежели тебе, Бурдюк. Но могу напомнить, что Глаз, к примеру, не скован никакими колдовскими узами.
Глаз, застывший надо мной в довольно неудобной позе, скривился в гримасе отвращения.
– С каким удовольствием я бы выпустил кишки этому варвару!
– Заткнитесь все! – Гиеагр вмешался в разговор громовым шепотом. – Или клянусь подземными богами, пожалеете о своей болтливости раньше, чем до вас доберутся птицы.
– Слишком многословно для предложения заткнуться, ты не находишь, герой? – усмехнулся я. – А тебе, Эписанф, могу только сказать, что однажды ты можешь опоздать с очередным предупреждением. В таком случае я убью тебя, невзирая на последствия. Считай это моей клятвой.
Гиеагр хотел было что-то сказать, но передумал. Либо решил отложить выяснение отношений до более благоприятного момента, либо тоже был не в восторге от скрытности Эписанфа.
Тем временем птица скрылась вдали, и все мы смогли немного расслабиться. Я подошел к обрыву и посмотрел вниз. Склон был весьма крут, но не выглядел таким уж непроходимым, если бы не одно обстоятельство. То и дело нам придется надолго застывать в неподвижности, а удобных мест для такой игры было до обидного мало.
Довольно далеко внизу виднелась темная полоса леса в туманной дымке. Не знаю, что за опасности поджидали нас там, но сейчас этот лес выглядел манящей и долгожданной наградой за тяжелый спуск.
Что ж, надо всегда смело двигаться вперед… если идти назад еще страшнее.
– Кто-нибудь скажет мне, чего мы ждем? – прорычал я. – Очередной птицы?
Летопись Милька
Говорят, когда богам скучно, они развлекают себя одной игрой. Берут какого-нибудь бедолагу и поочередно то окрыляют надеждой, даря самые радужные предзнаменования и даже позволяя каким-то из них сбыться, то ввергают в пучину черного отчаяния, отнимая то, что сами же дали, оставляя несчастного один на один с его жалкой ничтожной жизнью. Игра ведется на спор, выигрывает тот, кто точнее других угадает, на котором по счету переломе испытуемый или свихнется, или наложит на себя руки.
Думается мне, именно такую игру затеяли с нами бессмертные в тех проклятых горах.
Какое-то время нам везло. Птицы, привлеченные чем-то, отвернули на восток и стали стремительно удаляться. Не знаю почему, но мне казалось, что ищут они именно нас, просто по какой-то причине решили расширить круг поиска. Едва огромные крылатые силуэты отдалились, сделавшись почти неразличимыми на фоне сияющих небес и карабкающегося по ним солнца, мы решились продолжить спуск.
Какое-то время склон оставался покатым, изобилующим трещинами и выбоинами, за которые легко было цепляться. Воздавая хвалу богам, мы за короткое время преодолели несколько стадий, и с каждым шагом настроение наше становилось все радужней. Надежда, эта зыбкая опора слабых духом, размягчила наши сердца ожиданием скорого спасения. Но спасение ли замыслили для нас боги?!
Мы двигались таким порядком: первый – Гиеагр, за ним – Бурдюк, потом – Эписанф и Лаита. Замыкали цепочку мы с Глазом. Солнце поднималось все выше, становилось жарко, нагретый воздух стекал по камням потоками расплавленного серебра. В этом обморочном мареве силуэт моего друга вытягивался и изгибался, будто отражение в кривом зеркале, и я порой не мог сказать, вижу ли я самого героя, или это видение, навеянное солнцем и горными духами.
В некий миг Гиеагр вдруг отчаянно замахал руками, будто силился сохранить равновесие. До меня донесся вскрик. Молниеносным движением Бурдюк схватил его за край одежды. Рывок – и опасность для героя миновала. Оба замерли, с опаской заглядывая вниз.
Через минуту к ним присоединились Эписанф и Лаита, а еще через несколько мгновений – и мы с Глазом.
Сказать, что склон внизу был голым – значит не сказать ничего. О нет, он был не просто голым… пожалуй, я лишь чуть-чуть сгущу краски, сказав, что если бы кто-то захотел в целом свете найти самую ровную, самую идеально гладкую поверхность, то круча, по которой нам предстояло теперь спускаться, уступила бы разве что горе, сделанной из стекла! И так на протяжении стадия или двух! И совсем уж далеко внизу, как обещание приза для выживших, расплескался зеленый океан леса.
– Почти добрались, – проговорил Эписанф.
Вопреки моим опасениям, они с Лаитой выглядели не такими уж вымотанными. Я даже сказал бы, что они были бодры и полны сил – вот уж чего никак не ожидал от старика и слабой женщины после стольких испытаний.
Глаз ругнулся.
– Плохо дело, – зачерпнув пригоршню щебня, он бросил ее в пропасть. – Здесь не спуститься. Надо искать обход. Что с той стороны?
Он завертел головой, оглядывая склон.
– Все то же, – ответил Бурдюк.
– А там?..
– Дружище, – невесело хмыкнул Бурдюк, – поверь двум моим глазам, если не доверяешь своему: и там, и вон там, и даже там так же скверно, как здесь. Весь этот склон глаже, чем череп палача, если тебя вдохновит такое сравнение. Мы могли бы потратить время на поиски обхода, если б не твари, что кружат в небе. Поэтому смотри вниз, здесь наша дорога.
– Какой длины у нас веревка? – спросил Эписанф. Голос его стал вдруг хриплым.
– Та, которой мы обвязались в башне, – с четверть стадия, – ответил я. – Есть еще несколько мотков, может быть, стадий наберется.
– Мы свяжем их, – сказал философ, – привяжем к камню покрепче и сможем спуститься на стадий. Веревка прочная, Мильк ножом не смог перерезать, должна выдержать.
– Сдурел, Непосвященный, – заворчал было Глаз, но Эписанф остановил его нетерпеливым жестом:
– Есть предложение лучше – говори, нет – молчи.
– Ну спустимся мы на стадий, – не унимался Глаз, – а дальше что?
– Окажемся на стадий ближе к цели, – подал голос Гиеагр. – А дальше – посмотрим.
Не знаю, сколько времени прошло. Веревка давно закончилась, ее конец, с привязанным к нему камнем, пропал из вида. Распластавшись, прижавшись всем телом, нащупывая пальцами самые ничтожные, самые тоненькие трещинки, за которые и пауку лапками не зацепиться, мы… нет, не спускались, мы сползали вниз подобно улиткам. И как улитки отмечают свой путь блестящей слизью, мы покрывали свой потоками пота и сочащейся из ссадин кровью.
Птицы все кружили к востоку от нас, то превращаясь в едва заметные точки в раскаленной синеве, то приближаясь настолько, что тени их едва не закрывали солнце. Пока они не замечали нас. Если это не боги, предавшиеся жестокой игре, отводили им глаза, тогда, возможно, нас спасало распалившееся дневное солнце. Оно ярилось уже в полную силу, заливая все вокруг нестерпимым жаром. Быть может, именно этот ослепляющий зной прятал нас от ужасных созданий, парящих в небесах, гнал их ввысь, туда, куда не достигал раскаленный воздух, поднимающийся от земли.
Да, мы были беззащитными улитками, ползущими по стенке раскаленной печи, а внизу нас ждал лес. То немногое, что я знал о лазании по скалам, заключалось в одной-единственной фразе: «Не смотри вниз». Я и не смотрел, вернее, изо всех сил старался не смотреть, но изумрудный омут древесных крон, расплескавшийся у подножия, с какой-то непостижимой, магической силой притягивал взгляд. Он казался таким прохладным, таким безопасным, таким безмятежно-спокойным, что то и дело против своей воли я, по-ящеричьи уцепившись за какой-нибудь крошечный выступ на скале, замирал на несколько секунд и впитывал глазами буйное великолепие, раскинувшееся там, под моими ногами.
Воображение рисовало дубовый лес, который тянется от стен моего родного города и до половины дороги к реке Меландр. Могучие деревья, на ветвях которых – в детстве я свято верил в это! – держится само небо, густые тени под раскидистыми кронами, бьющие из-под корней холодные ключи, узкие тропки, что, петляя меж стволов, могут незаметно увести в такую чащобу, в такую глушь, что и не выбраться никогда…
Из ступора обычно меня выводил окрик Гиеагра:
– Эй, Мильк! Нашел где уснуть! Шевелись, вороны тебя разбери!
Я вздрагивал и, проклиная все горы на свете, продолжал спуск.
Мы растянулись по склону на добрую сотню локтей. Ниже всех спустился Глаз: из нас он оказался лучшим скалолазом. Чуть выше был Гиеагр, рядом – я, надо мной, проклиная свой объемистый живот, висел Бурдюк. Эписанф и Лаита оказались последними и с каждой минутой отставали все больше.
Шло время. Силуэты ужасных птиц по-прежнему реяли в выжженных небесах. Хищницы стали описывать круги все шире и шире, стремясь захватить как можно более широкий участок склона и, готов поклясться, впиваясь взглядом в каждый камушек, каждую тень. Лес между тем приблизился настолько, что стало возможно разглядеть отдельные стволы и даже толстые ветви. Предчувствие скорого спасения вселяло радость, окрыляло, придавало сил… и заставляло забыть об осторожности.
Не знаю, боги ли продолжали свою жестокую игру, или близость спасения сыграла злую шутку, или сама удача вдруг сочла нас недостойными ее милостей, но только везение наше оборвалось самым внезапным и кошмарным образом.
Эписанф и Лаита… Эти двое копошились там, наверху, будто мухи, вымазанные в меду. Эписанф, чьи силы подточила старость, был вынужден заботиться о своей рабыне и к тому же управляться с дурацким мешком, который болтался у него за спиной и постоянно норовил съехать куда-то вбок. Чем долее это продолжалось, тем пристальней мы смотрели вверх, моля богов, чтобы ни один из них не сорвался. Клянусь, даже у Гиеагра шевелились губы, а несдержанный Глаз перемежал славословия бессмертным с отборнейшей бранью. Не только человеколюбие заставляло нас взывать к небесам. Каждый понимал: невольный вскрик сорвавшегося, удар тела о камни – проклятые твари обнаружат нас, и тогда нам от них не уйти.
– Добрая богиня, – шептал я, нащупывая ногой очередную трещину, – если поможешь ты нам живыми добраться до этого леса, обетую в первой же деревне купить белого козленка и сжечь тебе в подношенье его печень и сердце, и весь тук, что обретется в теле его. Добрая боги…
Сверху донесся вскрик. Я вздрогнул. Что-то со свистом пронеслось мимо, я попытался проследить взглядом…
Глаз. Его ударило в плечо. Издав булькающий звук, Глаз медленно, как в страшном сне, стал заваливаться куда-то вбок. Я неотрывно смотрел на него, а он заваливался, сползал вниз, судорожно пытаясь остановить падение. Мгновение отчаянной борьбы, и вдруг он ухнул в ждавшую нас пропасть, и воздух зазвенел от его истошного вопля:
– У-у-у-у-бью-у-у-у!!!
Ниже кувыркался мешок Эписанфа. Негодная лямка развязалась опять!
Полет Глаза был короткий, но оглушительно громкий. В сорока локтях ниже того места, откуда он сорвался, скала становилась куда более пологой, пологой настолько, что на ней пышно разрослись какие-то кусты, покрытые темно-зелеными листьями. Несчастный Глаз рухнул прямо в их гущу, и дальнейший его путь можно было проследить лишь по вздрагивающим листьям, треску ломающихся веток и нечленораздельным воплям. Через секунду все стихло.
– Все бы отдал за крылья, – донесся сверху хриплый шепот Бурдюка.
– Они у нас будут, – мрачно заметил Гиеагр. – Если эти твари услышат.
И он мотнул головой в сторону крошечных черных точек, круживших над горами далеко к востоку от нас.
– Думаешь, они услышали. – В голосе Бурдюка не прозвучало сомнения.
– Не представляю. Просто хочу как можно скорей оказаться подальше отсюда.
С этой секунды наш опасный спуск превратился в совершеннейшее безумие. Мы почти бежали вниз, если вообще можно бежать по гладкой отвесной скале. Судорожно скребя пальцами голый камень, сбивая в кровь ногти в поисках малейшей трещинки, малейшей выбоинки, за которую можно было бы уцепиться, мы пядь за пядью приближались к земле.
То и дело мы обращали тревожные взгляды на восток, туда, где в небесах кружила наша погибель. И проклятые птицы будто почуяли наш страх. Точки, сначала крошечные, как маковые зернышки, стали расти. Чудовища возвращались. Пусть они были еще далеко, но у нас все равно было крайне мало шансов добраться до леса, прежде чем они набросятся на нас.
– Живей! – выдохнул Гиеагр. – Мильк, шевели мослами. Бурдюк, не отставай!
– Эписанф! – заорал над моей головой Бурдюк. – Клянусь погибелью тельцов, если ты сдохнешь, я найду тебя в Тени и сожгу! Ты слышишь, старик! Слышишь?! Шевели своими дряхлыми костями! Спускайся! Не дай этим тварям склевать тебя!
Дальнейшее смешалось в безумном вихре ужаса и боли.
Птицы приближались. Поняв, что нам не успеть спуститься, Гиеагр ухватился за рукоять меча, но тут же оставил мысль о сражении: сейчас махать клинком было бесполезней, чем блохе пытаться расправиться с воробьем, застигнувшим ее врасплох.
– Надо прыгать! – Гиеагр и Бурдюк выкрикнули это почти одновременно.
– Прыгать? – просипел я.
Мне никто не ответил – солнце вдруг померкло в небесах, и воздух взорвался от оглушительного клекота.
Прыгать! Кусты чернели внизу в десяти локтях. Да хоть в ста! – другого шанса выжить нет! Завопив от страха, я разжал пальцы.
Короткий свист ветра, удар. Я попытался сгруппироваться, как учил когда-то преподаватель гимнастики. Наверное, удачно – я как шар покатился вниз. Затрещала одежда, что-то впилось в спину, в руки, раздирая кожу. Я извернулся, пытаясь замедлить падение. Что-то ударило меня, и мир вдруг перестал вертеться.
Несколько мгновений спустя я понял, что лежу на боку, уткнувшись лицом в палые листья под ветвями раскидистого куста. Птицы! – вспыхнуло в голове. Испуганной змеей я юркнул в гущу ветвей, и зеленая пелена скрыла меня от мира и мир от меня.
Топот. Свист крыльев. Звон железа. Оглушительный вопль. Шум и треск. Снова вопль – гневный, пронзительный, переполненный ненавистью. И снова топот. Все это уложилось в крошечный отрезок времени между двумя вдохами. Топот приблизился, ветви раздались в стороны, и я увидел забрызганное кровью лицо Гиеагра.
– Вылезай! – рявкнул он. – Живо!
Не дав опомниться, могучей рукой он схватил меня за шиворот и выдернул из куста.
– Делай, как я! – прокричал герой прямо мне в ухо.
– А? Что? – Оглушенный и растерянный, я должно быть являл собой нелепейшее зрелище.
– Туда! Смотри туда! – бесцеремонная лапа Гиеагра развернула меня в нужную сторону. – Смотри!
И я увидел. В тридцати шагах. Две огромные птицы были подобны сгусткам ночного мрака, опустившегося на землю. Одна, странно завалившись на бок, билась, вздымая тучи пыли. Похоже, у нее было повреждено крыло. Другая, истошно вопя, трясла головой, будто в припадке безумия. Один ее глаз являл собой зияющую алую рану, кровь хлестала струей, орошая камни.
Наклонившись, Гиеагр подхватил с земли камень.
– Эй! – Голос героя силой мог поспорить с небесным громом. – Эй, тварь, я здесь! Лови!
Камень, пущенный могучей дланью, угодил прямо в исполинский клюв. Одноглазая птица яростно заверещала. Я окаменел от ужаса. «Свихнулся! – пронеслось в голове. – Повредился в уме!»
– А вот еще… – подхватив еще один камень, Гиеагр вновь замахнулся.
– Что ты творишь, безумец! – завопил я, повиснув у него на руке. – Хочешь нас погубить?!
– Хочу спасти этих несчастных, – сказал Гиеагр, высвобождаясь из моей хватки, – хотя они этого и не достойны.
– Кого? Каких несчастных? – не понял я.
– Бурдюка, Эписанфа и Лаиту, – ответил герой. – Они там, между птицами и скалой. Имели глупость спуститься, и теперь трясутся за каким-то валуном.
– Но почему… как?
– Мы с тобой сиганули вниз, а этот чудак Бурдюк в каком-то странном порыве наоборот, полез вверх. У него какие-то там счеты с Эписанфом. Ты как заяц удрал в кусты, и я остался один…
Он швырнул камень, должно быть в ту сторону, где, как он утверждал, прятались наши спутники. Камень ударил вторую птицу. Огромная уродливая голова чудовища дернулась, поднялась, наклонилась чуть набок. Птица воинственно щелкнула клювом.
– Знал бы ты, скольких мне стоило сил отвлечь этих тварей от наших дружков, – продолжал Гиеагр. – Но я настырный. Они ринулись на меня, я в последний миг зарылся в какой-то куст, и оттуда нанес два великолепных удара, последствия которых ты видишь перед собой. Жаль, в итоге лишился меча.
– Ты рехнулся, – прошептал я. – Ты безумен.
– Не хнычь, Мильк, – отмахнулся Гиеагр. – Ори, швыряй камни. Мы должны выманить тварей на себя, иначе увязавшимся за нами бездельникам прямая дорога в Царство теней.
– Но дальше… что дальше… – начал я, однако Гиеагр пресек вопрос, ощутимо ткнув меня кулаком под ребра.
– Дальше – мы заманим их в лес. Эти твари настолько огромны, что оказаться в чащобе для них – погибель. Они запутаются там, как куры в ежевике. И все, хватит, – прошипел он. – Бросай камни! Р-раз!
Пронзительный, полный ненависти крик стал сигналом того, что герой добился, чего хотел. Бездонно-черный глаз птицы с поврежденным крылом уставился прямо на нас.
– У-У-У-А-Р-Р-Р! – прокричала она и оглушительно щелкнула клювом.
– ОИ-ОИ-ОИ!!! – подхватила одноглазая.
– Пора, – прошептал Гиеагр.
– Что?
– Как только они бросятся на нас, бежим к лесу.
– А они бросятся? – спросил я, отчаянно надеясь, что ничего такого не произойдет.
– Не сомневаюсь, – ответил Гиеагр.
Как будто в подтверждение его слов, одноглазая птица, расправив крылья, скакнула к нам. Она попыталась взлететь, но слепота сыграла с ней дурную шутку: не продержавшись в воздухе и секунды, птица дернулась, беспорядочно забила крыльями и рухнула на землю, едва не перевернувшись на спину. Из изуродованной глазницы с новой силой хлынула кровь.
– Клянусь, когда-нибудь я закажу памятник своей правой руке, – хохотнул Гиеагр. – Ах, жаль меч застрял в черепе этой твари.
Герой явно был не прочь еще похвастать своей удалью, но тут вступила в бой вторая птица. Огласив воздух пронзительным воплем, она бросилась на нас. Тварь бежала очень быстро, чуть боком, по-вороньи подпрыгивая и угрожающе щелкала клювом.
– К лесу! – заорал Гиеагр, увлекая меня за собой. – Живо, живо, живо!!!
И мы бросились к лесу.
Буквально через несколько секунд я осознал, что до деревьев, таких близких, что можно разглядеть узор коры на стволах, далеко, как до края света. Сама земля восстала против нас. Кусты, камни, коряги, вымоины как будто обрели цель – сбить нас с ног, дать ужасным тварям догнать нас.
Птицы преследовали по пятам, стремительно сокращая расстояние. Пусть они страдали от ран, пусть земля была не их стихией, огромные твари неизбежно должны были нас догнать.
И это случилось. На самом краю леса, когда я уже миновал первый ряд деревьев, над моей макушкой раздался оглушительный щелчок, а потом что-то с неимоверной силой потащило меня вверх! Мир закружился в зеленом вихре, затрещали ветки, на тело обрушился град хлестких ударов. Птица подбросила меня раз, другой – будто собиралась закинуть на небо. Когда в третий раз я оказался чуть не вровень с верхушками деревьев, одежда моя не выдержала, раздался короткий треск… Должно быть, я полетел как камень, выпущенный из катапульты.
Меня спас огромный дуб, приняв в свои раскидистые ветви. Впрочем, он же и пленил меня. Лохмотья, в которые превратилась моя одежда, зацепились за все, за что только было возможно… Меня как будто подвесили за них – так торговец куклами подвешивает свой товар на крючках, пропуская острия под кукольными одежками. Отчаянные попытки высвободиться оказались бесплодны и лишь вымотали меня, лишив сил. Я застрял, был почти обездвижен и вряд ли способен без посторонней помощи спуститься на землю.
Внизу же творилось что-то немыслимое. Упустив меня, птицы все свое внимание сосредоточили на Гиеагре.
Герой был великолепен. Вооружившись огромной суковатой палкой, он то вплотную подскакивал к чудовищам, дразня и яря их, то бросался прочь, уворачиваясь от смертоносных клювов, оглушительно щелкавших перед самым его лицом. Крошечная букашка, ополчившаяся на исполинов, он вел с ними коварную и рискованную игру. С каждым шагом, с каждым отскоком он заманивал их все глубже в лесную чащу, в непролазные дебри, туда, где деревья и кусты вставали сплошной стеной.
Какое-то время я еще различал тени, мечущиеся внизу, потом слышал шум битвы, быстро удаляющийся, а потом не стало и звука. Несколько минут я вслушивался в тишину, пытаясь уловить хоть малейшие отголоски сражения, но все безуспешно. Лес онемел.
Странная это была немота. Мертвая. Казалось, все вокруг погрузилось в небытие. Ни шороха. Ни дуновения. Лучи пылающего в небесах солнца, пробивавшиеся сквозь листву, были подобны колоннам, поддерживающим своды давно покинутого храма. Ни насекомых, резвящихся в столбах живительного света, ни даже обычной летом пляски мириад пылинок, что так радует взоры в погожий день. Ничего. Ни шороха. Ни дуновения.
Еще минута, и я понял, что эта неподвижность может свести с ума. В месте, подобном этому, нужно делать хоть что-то, что угодно, лишь бы не поддаваться царящему вокруг мертвенному покою. И я вновь вступил в схватку с ветвями дуба, пытаясь обрести свободу. Сражение получилось отчаянным, но коротким: очень скоро я вновь убедился, что мне не извернуться и не дотянуться ни до одной толстой ветки, за которую можно было бы ухватиться, чтобы, подтянувшись, попытаться разорвать лохмотья, удерживающие меня. Хуже того, я понял, что, если пробарахтаюсь еще хоть сколько-нибудь, моя несчастная туника не выдержит и окончательно расползется, и я с изрядной высоты рухну прямо на твердую каменистую землю.
Оставалось только одно: звать на помощь. Набрав в грудь побольше воздуха, я приложил руки ко рту и совсем уж собрался заорать что есть мочи, как вдруг слуха моего коснулся знакомый голос:
– Говорю тебе, Бурдюк, там такой треск стоял, что не иначе бык с коровой миловались.
– На дереве? Глаз, ты все-таки здорово приложился башкой.
– Это у тебя все соображение в брюхо ушло. Вон там, на той ветке что-то трепыхалось… Ага! Вон! Вон, висит!
Когда прозвучали эти слова, я наконец увидел говоривших. Все четверо наших попутчиков были в сборе. И кряжистый Глаз, и Бурдюк, изрядно осунувшийся за время нашего путешествия, и неизменный Эписанф, похожий на вяленого ученого угря, и непроницаемо-таинственная Лаита.
– Ба! Да это Мильк! – воскликнул Бурдюк. – Эй, приятель, а куда подевался наш великий герой? Где Гиеагр?