После встречи с кудесницей Всемилой силы в Искаре стали прибывать не по дням, а по часам. Просто бродить по двору ему было скучно, но попытка взобраться на сторожевую вежу и оглядеться окрест закончилась неудачей. Облаченные в бронь женщины погрозили ему сверху наконечниками длинных копий. Связываться с Макошиными стражницами Искар не стал, но обиду затаил. Не гостем он был в этом городце, а пленником. С гостями так себя не ведут. Но если Макошины ведуньи думают, что Искар смирился со своей участью, то они здорово ошибаются. Искар теперь знает, что надо делать, во всяком случае догадывается. Надо найти схрон Листяны, снять наложенное колдуном заклятие и передать Слово волхвам. Вот тогда душа его матери Милицы обретет свободу и отыщет дорогу в Страну Света. Ибо ту душу удерживает в Стране Забвения заклятие Шатуна. Искар был зол на божьих ближников — именно их стараниями попала в страшное место душа его матери. Драгутин, скорее всего, знал, что так будет, но сознательно жертвовал и Милицей, и не рожденным еще Искаром, чтобы добраться до Слова и получить в руки силу, которой не обладает никто. Такие они, ближники славянских богов, — жизнь простых людей не имеет для них значения, отмахнулись и пошли дальше. Может, и не прав был Искар в своей обиде на божьих ближников, может, и воздастся ему за это, но отныне он будет жить своим умом, не слушая советов. Щек окреп уже настолько, что сумел, опираясь на Искарово плечо, выбраться во двор городца, чтобы погреть свои кости под ласковыми весенними лучами. Искар усадил его на обрубок дерева, а сам примостился рядом.

— Хорош городец, — прицокнул языком Щек, разглядывая толстые бревна. — Такой тын не всяким тараном прошибешь.

— Лучше, чем у Листяны Колдуна?

— Листянин городец разрушили божьи ближники. Крепко он был ставлен, но нашлась и на него сила.

— А ты при боготуре в холопах живешь?

— Я вольным родился, Искар. Но задолжал хабибу, которые ныне на торгу как в своем доме распоряжаются. Взял пять гривен, а отдавать пришлось пятнадцать. Дом продал, скот продал, но нужной суммы все равно не собрал, вот и подался в бега. А долг мой все растет и растет и теперь уже перевалил, наверное, за тридцать гривен.

— Тридцать гривен — это много, — покачал головой Искар. — Жизни тебе не хватит, чтобы расплатиться. Разве что подвернется под руку зарытый кем-то клад.

— Если подвернется, то в руки не дастся, — усмехнулся Щек.

— Говорят, что Листяна Колдун спрятал от завидущих глаз много золота и серебра.

— Так на то он и колдун, чтобы не оставить схрон без заклятия, — возразил Щек. — Листяна был сыном Шатуна, его боялась вся округа.

— Я тоже от Шатуна рожден, — хмуро бросил Искар, — и в Данборовой семье оставлен матерью.

И без того бледный Щек побледнел еще больше и даже попытался вскочить с места. Иного отношения к сыну оборотня Искар от него не ждал, а потому и не обиделся.

— Чего ты боишься, если все потерял в этом мире! А со мной, глядишь, до схрона Листяны доберешься.

— А заклятие? — напомнил Щек.

— Я в том же капище был зачат, что и он. Заклятие Листяны мне по силам.

Щек с ответом не спешил, что Искара не удивляло. Связаться с Шатуном означает приблизиться к нечистым духам и рисковать душой. Искар бы на его месте тоже думал долго.

— Добро, — с усилием выдохнул Щек. — Вот только сил мне надо поднабраться.

— Набирайся, — согласился Искар, — а я пока подумаю, как нам выбраться из городца.

Почти двое суток караулил Искар, не откроются ли ворота городца, выпуская кого-то в большой мир, но ворота так и не открылись, а подъемный мост ни разу не дрогнул. Конечно, запас пищи в городце был. Но и женщин здесь было немало. По расчетам Искара выходило, что женщин тех более сотни. Кроме главного терема, в котором жили ведуньи, было еще два дома. В одном помещались стражницы, в другом — служанки, среди которых были молодые и старые, а то и вовсе малые. Все женщины были при деле, а праздным среди них болтался лишь Искар.

Набравшись смелости, он однажды вечером забрел в простой дом. Была у него опаска, что верховодившие здесь старухи погонят его прочь, но никто Искара гнать не стал, а девки даже посмеивались в его сторону. Посидев и послушав бывальщину, которую рассказывала старуха с выцветшими от времени глазами, Искар пришел к выводу, что женщины здесь живут теми же печалями и теми же обычаями, что и под иными крышами, но только почему-то без мужей.

— А почему не идешь в мир? — спросил Искар, подсаживаясь к красивой девушке. — У тебя отбоя от женихов не будет.

— Время не приспело, — засмеялась красавица. — Я в этом городце живу с малых лет.

Из разговора Искар узнал, что Макошин городец не только малым, но и старым дает приют. Старые женщины попадали сюда по несчастливой случайности, из-за разорения своих семей. Кого-то не пощадили в набеге, кого-то пожгло огнем, а на чей-то дом мор обрушился великой напастью. Жизнь исправно плодит сирот и изгоев, и не каждому дано найти тихую заводь за надежными стенами. Старухам, наверное, более ничего и не надо, а вот подросшим сиротам хочется посмотреть большой мир.

— Коров в городце много, а я ни разу не видел, чтобы их выгоняли за тын.

— Так разве коров пасут по снегу? — засмеялась краснощекая деваха. — Вот днями полезет весенняя травка, и мы погоним скот на волюшку. И сами тогда погуляем вдосталь, а то по зиме в городце совсем скучно.

На словоохотливую девушку цыкнула старая ворона, и та сразу примолкла, спрятав от Искара смеющиеся глаза. Звали девушку Летицей, а более ничего словоохотливому отроку она о себе не рассказала. Потому как рассказывать было нечего, вся ее недолгая жизнь прошла за тыном Макошина городца. А Летицей ее назвали потому, что найдена она была ведуньями летом в десятке шагов от ворот в берестяном лукошке.

С этого вечера Искар зачастил под простую крышу. Вел он себя чинно, рукам воли не давал, рассказы старых женщин слушал с интересом, а потому и не было повода гнать его прочь от весело гудящего очага. Девушки в Искара постреливали глазами, но никто, кроме Летицы, заговорить с ним не осмелился.

Из старух Искара невзлюбила только одна, рослая и костлявая, в надвинутом на самые глаза черном платке. Из-под этого платка в сторону отрока все время посверкивали глаза, неожиданно яркие и злые. Звали старую женщину Горелухой, и, если верить Летице, была она из племени урсов. Сельцо Горелухи сожгли двадцать лет тому назад, а всех ее родовичей жизнь разметала по свету. Старуха с горем не смирилась и надеялась, что урсы еще возродят славу своего племени. Прочие женщины, которые в большинстве своем были из радимичских родов, над урской посмеивались. Горелуха в долгу не оставалась, отчего в доме время от времени вспыхивали свары, в которые немедленно вмешивалась Макошина ведунья, дородная и величавая, державшая бабий мир в кулаке. Звали дородную ведунью Белицей, была она не только величава, но и насмешлива. Во всяком случае, она все время пыталась подшутить над отроком, веселя и девок, и старых женок. Искар утешал себя тем, что положение Белицы в Макошином городце было не из самых завидных и власть ее дальше простого жилища не распространялась. Белица отвечала за огромное хозяйство обители, но к высшим тайнам допущена не была. Во всяком случае, зеленоглазая Ляна поглядывала на Белицу свысока и до разговоров с ней не снисходила.

— Белица из простой семьи, — сказала Ляна Искару. — Прежде никто из ее близких Макоши не служил. Ведуньей она стала волею кудесницы Всемилы, которой сумела угодить.

Пораскинув умом, Искар пришел к выводу, что сама Ляна рождена не иначе как от князя, если в столь молодые годы сумела взлететь так высоко. Отрок уже приметил, что зеленоглазая ведунья одна из самых приближенных к кудеснице Всемиле. Стоило Ляне появиться на пороге простого жилища, как тут же свары умирали сами собой, а розовеющая Белица спешила ей навстречу.

— Почему отрока привечаешь? — Белица струхнула не на шутку, краска мигом сошла с ее ица, а голос зазвучал льстиво и подобострастно:

— Так ведь не велено гнать отрока. Сидит он тихо, к девкам не пристает. Я им наистрожайший наказ дала.

— Гнать было не велено, но и привечать тоже, — надменно произнесла зеленоглазая. — Об этом помни.

После чего развернулась горделивой лебедью и, не взглянув на Искара, поплыла прочь из жилища. У Белицы не только лицо, но и шея покрылись красными пятнами. Гнева она не сдержала, но пролился он не вслед надменной Ляне, а на голову ни в чем не повинного Искара. Проходя мимо, Белица зло прошипела:

— Шатун!

Обидное это шипение слышали только двое — Летица и Горелуха. Летица на Искара глянула с удивлением, а Горелуха с любопытством. Судя по всему, старуха сообразила, что рассерженная ведунья бросила это слово в сторону Искара неспроста. Прожив долгую жизнь, Горелуха, надо полагать, слышала о Шатунах немало, но почему-то не испугалась, а даже прониклась к Искару симпатией. Во всяком случае, больше она на него не ворчала, а все норовила приветить и словом, и вкусным куском. Искар, наблюдая за Горелухой, пришел к выводу, что урсы, возможно, относятся к Шатунам иначе, чем Радимичи. Он стал с нетерпением ждать, когда старая женщина отважится на откровенный разговор. Случай представился, когда Горелуху отправили за дровами для очага, а отрок вызвался ей помочь.

В дровяном сарае пахло березовыми поленьями и гнилью. Старательные Макошины печальницы запаслись дровами чуть не на пять лет вперед, — во всяком случае, Искар не смог охватить глазами всю поленницу.

— О Листяне слышала, наверное, старая? — понизив голос до шепота, спросил Искар.

Горелуха метнула в его сторону быстрый взгляд, положила на вытянутые руки отрока два полена и произнесла нараспев:

— Не только слышала, соколик, но и своими глазами видела. Я в ту пору лишь годом старше тебя была. Его городец при мне разорили «белые волки». Одна я спаслась от того зорения. Из тех, кто знал близко Листяну, никого уже не осталось в живых.

— Говорят, что Листяна в золоте и серебре купался?

— Богаче его не было человека в округе. Но весь свой жир Листяна спрятал в схроны. К одному из них я знаю дорогу.

— Знаешь дорогу к золоту, а живешь в нищете? — засомневался Искар. — И семья твоя рассеяна по свету.

Своими словами Искар попал в больное место Горелухи, однако она не рассердилась, а только уронила слезу. Искару старуху стало жаль, и эта жалость проявилась на его лице.

— Больно глаза у тебя добрые, — покачала головой Горелуха. — С такими глазами ты не проходишь долго в Шатунах.

— На мой счет можешь не сомневаться, старая. Я зачат и рожден в медвежьем капище. Есть такое место на Поганом болоте. Если поможешь мне отсюда выбраться — я тебя отблагодарю.

— А разве тебя здесь силой держат?

— Силой не держат, но и добром не отпускают. Мне видение было, чтобы жил своим умом, не слушая советов волхвов и ведуний.

— Может, это видение нечистыми духами наслано?

— Может, и нечистыми, — усмехнулся. Искар, — но на то я и Шатун.

Искар уже целую охапку дров держал в руках, а старуха все подкладывала ему полено за поленом, окаменев лицом.

Пойти против богов в сомнительном деле — это вам не шутка, но, с другой стороны, какое богам дело до старухи, глядишь, и не заметят ее нечаянный промах.

— Хватит, — сказал отрок, — завалила по самую макушку.

Искар пошел первым, осторожно ступая обутыми в кожанцы ногами по гниловатым доскам. Охапка дров была куда как тяжела, но отрока радовало, что несет он ее без всякого труда, не чувствуя боли в затянувшейся ране.

— Завтра чуть свет мы погоним коров на пастбище, — шепнула ему в спину Горелуха. — Стражницы на вежах не углядят, где старуха, а где переодетый отрок.

— Много вас будет? — спросил, не поворачивая головы, Искар.

— Я да Кобылиха, а из девок только Летица и Улица. Если убежишь отсюда, то иди прямо к городцу Листяны. Я тебя там найду.

— И дорогу к схрону покажешь?

— Покажу, не сомневайся, — тихо отозвалась Горелуха. Щек выслушал Искара с большим вниманием. За последние дни он изрядно нагулял жира и даже в плечах раздался, хотя и выглядел еще бледноватым.

— Старушечьей одежонкой я разжился, — усмехнулся Искар, кивая головой на тряпье, заимствованное из ларя в простом жилище.

— Ладно, — кивнул головой Щек. — Кобылиху я беру на себя, а за тобой девки. Коли они поднимут крик, то будет нам от Макошиных ведуний большой взыск.

Ведуний Искар не особенно боялся, но и попадаться не хотелось. Посадят, чего доброго, под запоры, и придется взаперти всю весну куковать. Искару надо обязательно к осени вернуться домой. И хорошо бы не с пустыми руками. На Листянино золото можно будет возвести тын вокруг сельца, прикупить скот, поставить Лытарю новый дом, а то в старом уже тесно, и махнуть в хазарскую столицу. Должен каган взять Искара в свою дружину, чай не рохля Данборов сестричад и не оробеет в битве. И Осташа можно будет с собой прихватить, вдвоем веселее.

Только задремал Искар, как Щек тряхнул его за плечо — пора. День еще не разгорелся, но во дворе уже суетились женки. Кое-как Искар нацепил на себя старушечьи обноски поверх собственной одежды. Щек, готовый уже к выходу, при виде Искара не удержался от смеха:

— Вылитая Горелуха.

— Пошли, — сказал Искар. — После посмеемся.

У входа в хлев Искар едва не наступил в коровью лепешку и тихонько ругнулся сквозь зубы. Летица с Улицей уже погнали своих коров к опущенному мосту, а Горелуха с Кобылихой еще суетились в хлеву. С Горелухой у Искара проблем не было, старуха дала себя скрутить, не издав ни звука. Зато с Кобылихой вышла заминка. Искару пришлось помогать Щеку. Вредная женка извивалась всем телом, отбивалась ногами, успела даже вскрикнуть, а потом вцепилась в Искарову ладонь двумя последними уцелевшими зубами.

— Скажи, какая норовистая попалась, — покачал головой Щек. — Это сколько же с ней было мороки в годы молодые.

Кобылиха пучила в ярости глаза и мычала забитым тряпьем ртом. Щек проверил путы у нее на руках и отпихнул прочь на солому. Искар уже гнал коров из хлева, ободряюще посвистывая.

— Не свисти, — остерег Щек, — а то стражницы на вежах удивятся, с чего это старухи распелись соловьями.

Но на вежах сладко зевали. Никто даже головы не повернул в сторону старух, сноровисто выгоняющих за ворота мычащее стадо. Выскользнув вслед за коровами на волю, Искар почувствовал облегчение. Начало, что ни говори, было удачным.

За спиной захлопнулись ворота и заскрипели цепи подъемного моста. Макошин городец поспешно закрывал свой зев, не доверяя тишине и безлюдью вокруг. Осторожно живут ведуньи, храня Макошины святыни и накопленные за долгие годы богатства. На вежах было тихо, никто пока не хватился беглецов и сигнала не подавал.

На отдохнувших за зиму деревьях густо лезли листья. Искар прицокнул языком от восхищения, оглядывая хорошеющий под солнечными лучами лес. И в ответ ему зацокали веселые птахи. По зиме их совсем мало в лесу остается, а певунов среди оставшихся нет вовсе. Разве что затрещит испуганная сорока, тревожа зимнюю тишину, но сорочий крик вряд ли назовешь усладой для уха. Добрые птицы на зиму улетают в Страну Света, где веселят души людей, скучающих о прежнем Кире.

Щек уже снял старушечьи обноски, Искар последовал его примеру. Одежду они сложили аккуратно и подвесили на ближайшем дереве.

— Найдут, наверное, — сказал Щек. — Зачем добру пропадать?

— Далеко отсюда до Листянина городца? — спросил Искар.

— За два дня обернемся, но путь предстоит нелегкий. Искар огорченно присвистнул. Конечно, весенний лес услада для уха и глаза путника, но брести два дня по звериным тропам на голодный желудок — удовольствие небольшое. Был бы лук — без добычи не остались бы, но о луке можно было только мечтать.

— Придумаем что-нибудь, — обнадежил Щек. — Мир не без добрых людей.