1

Людям свойственно ошибаться. Как единолично, так и всем скопом. Людям свойственно стремление докапываться до скрытого и при этом не замечать очевидного. Возможно, вся эта история так и не стала бы достоянием общественности или приобрела бы со временем совсем другой окрас, если бы не прыткий корреспондент газеты «Московские слухи» Петр Передельский. Но таково назначение этой профессии: найти потаенное и обрушить его на головы ничего не подозревающих граждан.

Никакого продуманного плана у корреспондента сроду не водилось, и действовал он сумбурно и бессистемно, полагаясь лишь на подсказки окружающей среды. И, следует признать, среда не скупилась, преподнося ему немало сюрпризов. Взять хотя бы вчерашнее посещение Ленинки: заглянув в курилку в поисках знакомых, Передельский был поражен сходством стоявшего там мужика с Менделеевым. Словно с портрета сошел в школьном кабинете химии, подумал Передельский, не затрудняясь во внерабочее время сочинением свежих, нештампованных сравнений. И поскольку этот случай был не единственным – Передельскому и раньше доводилось в разных московских учреждениях встречать людей, похожих на известные исторические персонажи, – он наметил себе обязательно развить эту тему в какое-нибудь мистическое эссе.

Страх и смерть во все времена считались самым ходовым товаром на информационном рынке. На этой ниве и решил прославиться столичный журналист. И теперь профессиональные амбиции волокли его за шкирку на поиски мрачного эксклюзива в древние подмосковные каменоломни. В одной из них он, не без оснований, рассчитывал отыскать уникальный артефакт – тайный архив Вукола Ундольского, библиографа и библиофила, служившего в XIX веке в архиве Министерства юстиции и библиотекарем в Обществе истории и древностей российских. Упоминание об этом артефакте и схему с указанием места его схрона Передельский случайно обнаружил в бумагах князя Оболенского – близкого друга Вукола.

Не стоит думать, что Передельский был человеком не робкого десятка. Он конечно же боялся. Боялся безбашенного датого молодняка вечернего Подмосковья, боялся, что в каменоломнях он может встретиться если не с привидениями, то с бомжами и не успеть, так обидно не успеть увидеть свое имя в золотой десятке столичных профи. Сколько раз ему приходилось уносить ноги и спасать дорогую казенную технику! Но на сей раз корреспондент, помимо редакционной аппаратуры, был вооружен кайлом. Кайло придавало ему уверенности. Он отхлебывал из термоса обжигающий грог, изготовленный собственноручно, и чувствовал себя Индианой Джонсом в поисках Святого Грааля.

На берегу реки Рожайки, вода которой из-за ледяных ключей холодна в любое время года, в окрестностях деревни Редькино еще со времен Екатерины существовали три каменоломни. У Передельского имелась копия весьма подробной схемы, начертанной рукою Вукола. Правда, с тех пор местность могла претерпеть значительные изменения как в растительности, так и в строениях, но Петя верил в свою звезду и вдохновенно рысил по местам, известным своей «магической силой», в ожидании сенсационных находок и разоблачений. Первым объектом его расследований несколько лет назад намечалась Болотная площадь, где во времена Иоанна Грозного публично казнили колдуна по имени Элизий Бомелий. Приличные люди совершенно справедливо считали колдуна негодяем, чем, очевидно, и полюбился он царю-душегубу, снискав доступ к монаршему трону. Стоустая молва носила, что именно он склонил мрачного мизантропа – Иоанна Грозного к опричнине. Попав в окружение царя, Бомелий вошел во вкус придворной жизни: плел замысловатые интриги, оговаривал и отравлял бояр и участвовал в казнях, пока сам не попался на переписке с врагами. Вскоре Передельскому стало понятно, что эту грядку уже окучили до него. Но он не привык пасовать перед трудностями и вознамерился было заняться Царицыном, которому приписывали темное прошлое и подозрительное настоящее. До правления императрицы Екатерины это место именовалось Черной Грязью, и было заселено мигрантами из Румынии, или, как тогда ее называли, Валахии. Если верить легенде, попавшейся недавно Передельскому на глаза, то двухсотлетнее запустение Царицына было связано именно с происками одного валашского колдуна. Дело в том, что первоначально Екатерина поручила обустраивать парк архитектору Василию Баженову. Однако когда в будущем парке появились первые постройки, императрица повелела зодчему уничтожить свое творение. От обиды Баженов якобы обратился к валаху, на которого ему люди указали, и тот взялся сотворить в Царицыне «место пусто». Как известно, Большой дворец, выстроенный спустя некоторое время конкурентом Баженова, Матвеем Казаковым, постигла печальная участь: он сгинул в весьма подозрительном пожаре. В народе мгновенно пронесся слух, что проклятие валаха сработало. С тех пор, до самого строительства нового комплекса, место это считалось нечистым. Народишку там пропало немерено. И если бы не внезапное возрождение Царицына в виде попсового туристического объекта, Передельский обязательно замутил бы на эту тему что-нибудь драматическое.

Но с заброшенной каменоломней все должно было сложиться как надо. Со вчерашнего дня, с того момента, как пронырливому спецкору удалось сфотографировать в Ленинке схему Вукола Ундольского и наложить ее потом на фотографию местности со спутника, услужливо выданную ГУГЛом, сомнений у него не осталось. И теперь все внутри у него клокотало от нетерпения. Нужная точка была помечена на карте, а на месте требовалось отмотать тысячу локтей веревки от входа и найти в недрах древней каменоломни тайную метку в виде звезды. Но бывают находки, чреватые разрушением привычного мира.

После вонючей электрички, набитой хмурыми подмосковными обывателями, Передельский шел, утопая по колено в снегу, и глубоко дышал полной грудью, сличая местность с изученными накануне материалами. В далеком прошлом здесь находилось село Колычево, получившее в конце XVIII века ненадолго статус города и название Никитск. Административная фортуна этих мест менялась: статус то жаловали, то отбирали вновь, но назначение по-прежнему отображалось в символах: на гербе Никитска изображены были в желтом поле три белых камня. Никитские пещеры до конца не были исследованы спелеологами, но не по причине их непроходимости, а вследствие отсутствия средств и интереса.

Передельский по жизни страдал деревнефобией. С тех самых пор, как, испив мятного квасу в Тамбовской губернии, услышал от гостеприимных хозяев:

– Квас хороший, с гнидами!

Это потом уже ему объяснили, что «гниды» – это ржаная мука в квасе. Чем руководствовались селяне при поименовании продукта, осталось для Передельского загадкой.

А взять, к примеру, то же Колычево. На кол, что ли, сажали? Какую жуть, какое ругательство ни набери в поисковике, обязательно окажется названием русской деревни. Было дело – натерпелся страху в командировке на Вятщине: Корюгино, Злобинцы, Тупицыны, Конец, Бессолки, Кобели, Дряхловщина, Клочкино, Мочалище, Холуй, Бутырки, Дыряне, Воронье, Косые, Блохи, Рубцы – вот такая история с географией. Это ж сколько сказок сами собой складываются сразу в голове! И все – страшные.

После той командировки, покупая на Даниловском рынке соленые грузди и рыжики, собранные в дремучих Кировских лесах, Передельский, обливаясь слезами, закусывал ими рюмку водки, опрокинутую под раздумья о тяжелой и безрадостной доле селян, из поколения в поколение живущих в таких местах, которые и на конверте-то писать неловко. И, разомлев от водки, жалел русского селянина, который отчего-то пьет, как не в себя, и скоро совсем сойдет на нет. Придут в деревни крепкие фермеры, наймут упругих китайцев.

Доковыляв в кромешной тьме по сугробам до обозначенного на схеме места, Передельский воткнул у входа в каменоломню прихваченный из дома колышек от старой палатки, привязал к нему конец отмеренной загодя веревки и, кинув клубок за пазуху, шагнул в темный каменный зев. Припасенный фонарик, висевший на груди, освещал летучих мышей, битое стекло, пластиковые бутылки, мусор и испражнения. Журналист крепко сжимал в руках кайло, перехваченное в положение «товсь!». Чем глубже он продвигался, тем громче и беспокойней верещали и хлопали крыльями летучие мыши. Но чуйка подсказывала Передельскому, что главный враг в таких местах – человек. Когда веревка размоталась полностью, корреспондент «Московских слухов» стал сантиметр за сантиметром изучать стену подземелья по левую руку, как было указано в схеме. На глаза попадались только матерные слова и вполне современные граффити, из чего следовало, что каменный заповедник временами обитаем. Наконец он смог различить глубоко высеченную звезду на поверхности одной из плит этого загаженного лапидария. Звезда приходилась аккурат на левую глазницу черепа, вписанного креативным граффитчиком в поясной девичий портрет. Передельскому стало до дрожи в коленях неприятно, что сексапильные девичьи стати венчал омерзительный и неуместный череп. И вообще вся эта композиция с древней звездой в современной черной глазнице вызвала в нем горячее желание покончить с ней разом. Плиту, согласно инструкции, следовало разбить, и Передельский, сфотографировав прежде в нескольких ракурсах объект целиком и звезду в режиме макросъемки, ринулся лупить кайлом что было сил. С третьего удара каменная плита с мерзким граффити разлетелась в мелкие брызги, как будто кайло попало в точку напряжения, и явила нишу, в которой журналист увидел глиняную емкость с залитой сургучом крышкой. Под сводами каменоломни пронесся чей-то горестный вздох, в темные недра метнулась неясная тень и растворилась во мраке. В тот же миг журналист чуть не оглох от высокочастотного мышиного писка. Передельский не верил своим глазам. Но, как говаривал его прадед, красный командир, вспоминая порубленных шашкой врагов, глаза боятся, а руки делают. Руки корреспондента лихорадочно делали снимок за снимком, затем схватили кувшин и запихнули его за пазуху.

Нахлобучив капюшон и прижимая к животу найденный артефакт, Передельский бросился к выходу сквозь ультразвуковое плотное мышиное месиво.

Дома Передельский погрузился в изучение архива. С трудом продирался он сквозь «яти» и архаичный канцелярский слог ветхих рукописных страниц, и каждая строка повергала его в шок, объясняя ему то, что давно казалось нелогичным и нескладным. А теперь вдруг обрело смысл, мотив, повод, причину и скрытую пружину сегодняшнего развития событий и положения дел. И такая вдруг ясность снизошла на Передельского, и такой ужас обуял его от этой леденящей ясности, что стало понятно: он попал. И как бы ни закончилась история с архивом, ему лично – молодому и почти красивому, хорошему человеку и блистательному, но неоцененному профессионалу, живым из этой истории не выбраться. Единственное, что могло его спасти, – это как можно более скорый эфир на рейтинговом канале и деньги, чтобы после эфира унести ноги быстро-быстро и далеко-далеко.

Несмотря на поздний час, Передельский решил сделать пару судьбоносных звонков, а потом поужинать и лечь наконец спать, чтобы этот странный день поскорее закончился.

Ровно в полночь с субботы на воскресенье на прикроватной тумбочке председателя правления Фонда «За выживание и развитие человечества» вздрогнул и пополз увесистый, как булыжник, Vertu Pure Silver Constellation, колотя по ее матовой поверхности гладким брюхом. Святослав Рувимович неловко нашарил литое вибрирующее тельце и ткнул пальцем в клавишу. В трубке затрепыхался взвинченный голос:

– Господин Фофудьин, это Передельский, только не отключайтесь, вы себе этого никогда не простите, я отвечаю! Скажите, я когда-нибудь беспокоил вас по пустякам?

– Передельский, ты сдурел? – возмущенно прошипел Святослав Рувимович, чувствуя, что супруга проснулась, а значит, придется пойти на кухню и прикурить сигарету. – Ты на часы смотрел?

– Да какие часы, Святослав Рувимыч! Не тот случай, уж вы мне поверьте! Это НЕЧТО! Вы поняли?! Меня реально грохнут, если вдруг…

– Про «денег» – даже не начинай, – тут же отрезал многоопытный Фофудьин, нашаривая тапочки и прикрывая трубку рукой. – Извини, дорогая, эти идиоты, ты не представляешь…

– Это вы не представляете! – без тени смущения заорал в трубку расслышавший ремарку председателя Передельский. – Это новая принцесса Диана! Или убийство Кеннеди, если не хуже! Такое да хоть сам Рейтер оторвет, без малейшей попытки опустить, я отвечаю! Деньги мне нужны на обеспечение сохранности артефакта и личной безопасности!

– Не ори, а? – страдальчески морщась, попросил Святослав Рувимович, включая освещение над барной стойкой. – Какое мне дело до сенсаций? Я же не масс-медиа. А денег в Фонде мало. Я тут думаю даже от клининга в бекофисе отказываться со следующей недели…

– Фофудьин, слушайте сюда: бекофис свой можете клининговать хоть собственноручно. А у меня – реальное расследование, связанное с угрозой выживанию человечества. А Фонд, насколько я понимаю, и существует для финансирования таких проектов! – отчеканил явно пошедший ва-банк собеседник Святослава Рувимовича, державший, очевидно, председателя за наемного менеджера.

Дурачок, подумал Фофудьин. И ведь приставучий какой! Где он только мой телефон раздобыл? Но тут же вспомнил, что телефон Фонда вместе с другими координатами выставлен на всеобщее обозрение на сайте. Надо будет снять переадресацию, решил он.

– Я предлагаю вам бомбу века, отвечаю! Я раскапывал эту бомбу шесть гребаных лет, там чуток, здесь дешечку… А теперь я нашел самый центр, самое яблочко! Вы не хотите спросить меня, о чем я вообще? – гневно вопрошал наглый журналист.

– Ну и о чем ты, Передельский? – Устало стряхнув пепел, Святослав Рувимович отошел к барной стойке за стаканом, чтобы плеснуть туда на полпальца «Чиваса».

– Я нашел неизвестный архив Вукола Ундольского с отпечатком перстня со звездой на титульной странице! Об истинных хозяевах Москвы. А может, и всего мира! – все так же зловеще отчеканил журналюга, и у Святослава Рувимовича, собравшегося было хохотнуть над этими смешными конспирологическими словами, вдруг отчего-то перехватило сердце, занемела рука, и выскользнувший стакан глухо ударился толстым донцем об мягкий кедровый паркет. В голове стал отдаваться пульс, ноги ослабли; а поток слов из трубки, зажатой в холодной мокрой ладони, на мгновение превратился в бессвязное кваканье.

Повисла пауза. Святослав Рувимович с сухим горлом и обильно вспотевшим лбом слушал, как нервно сопит в трубку теплый и живой Передельский. Его внимание почему-то сконцентрировалось на факте, что журналист сейчас именно живой и именно теплый. А еще Святославу Рувимовичу стало как-то очень понятно, не головой, а всей кожей, что вокруг сейчас ночь, и одинокий ветер над пустыми проспектами, и тьма, тьма, тьма кругом, а там, во тьме… Святослав Рувимович попытался отогнать от себя эту полумысль-полуощущение. Он вдруг почувствовал смертельную тоску от наличия на другом конце провода этого чертова идиота Передельского, как-то сумевшего подтащить теплую и надежную кухню Святослава Рувимовича к невидимому краю, за которым четко ощущалась пристально вглядывающаяся в каждое движение Тьма.

– Заткнись… – просипел он в трубку, – заткнись и никуда с этим не суйся!

И Фофудьин отключил телефон.

Но журналиста распирало. Архив жег руки. Держать язык за зубами было выше его сил. Да и деньги требовалось срочно выдушить из кого-нибудь, ну просто кровь из носу.

Чертыхнувшись, Передельский набрал заветный номер начальника отдела расследований медиа-холдинга «Финансы Больших Кучек». «Большими Кучками» Москва оборачивалась к тем, кто придерживался традиционной, ортодоксальной теории ее возникновения на земле боярина Кучки и знать не знал ни о каком Мосохе. Передельский все же решил не светить пока находку, на которую так странно отреагировал первый собеседник, а завлечь редактора актуальной и перспективной, как ему казалось, темой.

– Кто? – грозно спросил редактор.

– Свои, Фрол Семеныч, свои! Это я, Петя Передельский, корреспондент «Московских слухов».

– Чтоб ты скис, Петя Передельский! Тебе что, рабочего дня мало? – разозлился редактор.

– Так не бывает же вас днем… эта… на рабочем месте… – попытался оправдаться Петя, стоя в трусах на своей кухне и наблюдая за секундной стрелкой часов. На плите варилось в кофейной джезве яйцо.

Простое и привычное занятие постепенно примиряло журналиста с новой действительностью, так потрясшей его накануне. К нему понемногу возвращалась обычная здоровая наглость.

– Конечно, где тебе знать мое рабочее место? – гневался редактор, почесывая шерстистую грудь.

– Не скажите, Фрол Семеныч, в «Трех пескарях» я тоже вас искал, – выказывая осведомленность, вдохновенно врал настырный Передельский.

– Короче! – потребовал окончательно проснувшийся редактор.

– Э… так это, денег мне надо. Грант на журналистское расследование. Срочно!

– Много? – Было слышно, как редактор зевнул.

– Много, Фрол Семеныч. Расследование связано с риском для жизни. Вы даже представить себе не можете фигурантов расследования… – Передельский подхватил с плиты бурлящую джезву и сунул ее под струю холодной воды. Теперь можно было сосредоточиться на разговоре целиком и полностью.

– Так риск – для жизни фигурантов? – сострил редактор.

– Для моей, Фрол Семеныч, для моей жизни! – пафосно заверил Передельский. – Велите выдать завтра первый транш. Заявление с обоснованием я в вашей бухгалтерии оставлю.

– И во сколько ж ты оценил свою жизнь, Петя? И что расследовать собираешься?

– Мировую финансовую систему, Фрол Семеныч. – Передельский ловко увернулся от озвучивания суммы. На слух она выглядела совсем неприлично. И даже скандально.

– Всю? – тоненько залился смехом редактор.

– Всю! – выдохнул корреспондент. – Я ее, заразу, уже шесть лет наблюдаю и анализирую. Пришло время предъявить общественности злоупотребления.

– Боюсь, такое расследование мне не по карману. Ты уж прости, Петя Переделкин… или как там тебя?.. – давился смехом редактор. – А смету расходов ты составил?

– Конечно!

– Интересно… интересно будет взглянуть… – Редактор утер набежавшую слезу. – Ну, все, я уже сплю, Переделкин. Пока, пока…

– Я архив Ундольского нарыл! – не выдержал и крикнул вдогонку Передельский, но Фрол Семеныч его уже не слышал.

Со словами: «Где они таких придурков берут?» – начальник отдела расследований медиа-холдинга «Финансы Больших Кучек» подмял поудобней подушку, улыбнулся незримому Пете и подумал о том, что завтра ему будет чем партнеров по покеру развлечь.

А корреспондент, дунув предварительно в рюмку, на тот случай, если она запылилась, плеснул туда водки, нарезал тонкой стружкой извлеченное из морозилки сало, помыл от плесени и нарубил кружочками последний соленый огурчик, красную луковку – кольцами, разложил нарезанное мозаикой по лаптю бородинского и под все это дело стал есть ложечкой яйцо, виртуозно сваренное всмятку. С тех пор как он вылетел из родительского гнезда, мама всегда умоляла его хоть раз в день есть горячее.