Глава 12
Эрик
Ладислава нашли вскоре после катастрофы. Вернее, не Ладислава, а его тело. И даже не тело, а то, что от него осталось. Осталось же очень мало.
А произошло это так. Володарь каким-то образом прознал, что Ладислав поддерживает со мной отношения, и решил вызвать его «на ковёр», дабы сурово отчитать и, возможно, назначить взыскание. Однако Ладислав не отвечал — ни на первый вызов, ни на второй, через час, ни на третий, через два часа; молчал он и на следующий день. Тогда Володарь, скорее от нетерпения, чем в предчувствии неладного, велел Зорану разыскать брата. Первым делом (и это логично) тот посетил Землю Юрия Великого…
Выйдя из Туннеля, беспечный дурачок Зоран мгновенно схлопотал смертельную дозу радиоактивного облучения. К счастью, у него хватило ума, прежде чем нырнуть обратно в Туннель, установить защиту и воздействовать на себя стандартным дезактивирующим заклятием. Он вернулся в Даж-Дом в полуобморочном состоянии. Ему тут же принялись оказывать первую медицинскую помощь, а на Землю Юрия Великого в спешном порядке отправилась специальная поисковая группа.
Мир был полностью уничтожен. Такой разрушительной ядерной войны не могли припомнить даже старейшие из колдунов. Военные машины обеих сверхдержав действовали с предельной эффективностью — фактически ни одна боеголовка не пропала зря, если можно так выразиться. Казалось, главы государств специально сговорились и одновременно нажали «красные кнопки». Все стратегические ракеты покинули свои шахты; почти все атомные подводные лодки, бомбардировщики, морские крейсеры и прочие носители тактического вооружения, а также военные спутники, успели избавиться от своего смертоносного арсенала раньше, чем были атакованы противником. Уничтожению подверглись не только территории воюющих империй и их союзников, но и нейтральных государств — эти последние получили своё как с той, так и с другой стороны.
Одна из термоядерных бомб взорвалась недалеко от дома, где располагалась квартира Ладислава. Дом был не просто разрушен, а сожжён дотла; тем не менее останки Ладислава удалось обнаружить и, хотя с большим трудом, но идентифицировать. Никаких сомнений быть не могло: Ладислав погиб, причём погиб по нелепой случайности. Официальная версия гласила, что в момент начала атаки Ладислав, очевидно, спал, а убившая его бомба была из числа «первых ласточек», поэтому он не успел адекватно среагировать на ситуацию — если вообще почуял опасность. Правда, кое-кто высказывал предположение, что Ладислава убили умышленно, а потом спровоцировали ядерный удар, чтобы замести следы своего преступления. Хотя вряд ли в это верили даже те, кто распространял подобные слухи. Ладислав вёл довольно мирный образ жизни, дорогу никому не переходил, у него не было серьёзных врагов (впрочем, и несерьёзных тоже), и в ответ на вопрос, кто мог бы желать ему смерти, все только пожимали плечами или разводили руками. Да и способ спрятать концы в воду — развязать ядерную войну — представлялся не очень надёжным, не говоря о том, что это само по себе было слишком дерзким преступлением. Куда проще и вернее было бы сжечь тело во внутренностях какой-нибудь звезды. Тогда уж действительно, поди отыщи главное звено в corpus delicti — жертву убийства…
Так что в то самое время, когда в Авалоне шли последние приготовления к свадьбе Дейдры и Мела, в Даж-Доме хоронили Ладислава. Жизнь продолжалась, праздник и траур шагали рука об руку. Радка, несмотря на то, что на родине она была объявлена блудницей, не могла не проводить в последний путь брата и, как только ей стало известно о его смерти, тотчас вернулась в свой Дом. Понимая, что она пробудет там как минимум до окончания траура, я стал готовиться к визиту в Авалон — у меня было важное дело к Диане.
Но тут неожиданно со мной связался Володарь. Он попросил меня (не пригласил, а именно попросил) присутствовать на похоронах Ладислава. И хотя его просьба показалась мне подозрительной, я не мог не принять приглашения, тем более что его тон был вполне миролюбивым, начисто лишённым той злобной агрессивности, к которой я уже привык.
Не буду тратить своё и ваше время, описывая церемонию погребения. Для любителей подобных мероприятий скажу, что она прошла в полном соответствии с обычаями Даж-Дома, и Ладиславу были возданы все почести, причитавшиеся ему как принцу королевской крови. Важное для меня событие произошло позже, на поминальной тризне, когда Володарь, в присутствии нескольких тысяч человек обратился ко мне со следующими словами:
— Эрик из Света, ты был одним из немногих друзей Ладислава, поэтому я попросил тебя присутствовать здесь. Думаю, он тоже хотел бы этого. Ладислав искренне желал, чтобы мы уладили все наши разногласия. Я беру на себя смелость считать это его последней волей и в память о нём делаю первый шаг. Если я чем-то оскорбил тебя и твой Дом, то приношу свои извинения.
Что мне оставалось ответить? Только то, что я и сказал:
— Ваше величество, если я своими поступками нанёс оскорбление вам или вашему Дому, то прошу простить меня.
Вот так, ценой жизни Ладислава, главное препятствие между мной и Радкой было устранено. Зато возникло другое — стена подозрительности и сомнения…
— Мы встретимся не скоро, — сказала мне Радка на прощанье.
— Полтора месяца не такой большой срок, — сказал я в ответ. — Когда закончится траур, я буду просить твоей руки.
Она грустно покачала головой:
— Нет, Эрик. Я сама сообщу, когда будет можно. Сначала я должна простить тебя.
В груди у меня похолодело.
— За что? — дрогнувшим голосом произнёс я.
— За смерть Ладислава, — ответила Радка. — Я не слепа, Эрик, я видела, что вы что-то затевали. Не знаю, что именно, но боюсь, это погубило моего брата…
— Но…
Она была непреклонна:
— Я не хочу слышать ни объяснений, ни оправданий. Ничто не вернёт Ладислава к жизни. Лучше молчи… И уходи!
Я ушёл с тяжёлым сердцем и прибыл в Солнечный Град в подавленном состоянии. Короткая остановка в Сумерках Дианы и разговор с Морисом ничуть не улучшили моего настроения. Слова Радки явились для меня слишком сильным ударом. Я боялся, что теперь многие годы тень Ладислава будет стоять между нами, отдалять нас друг от друга, отравлять нашу совместную жизнь… если вообще Радка сможет простить меня. Понять и простить — во имя нашей любви…
Во дворце, у выхода из лифта, меня поджидал слуга в ливрее королевского камердинера.
— Милорд, — почтительно произнёс он. — Государь отец ваш велел передать, что он ожидает ваше высочество в своём кабинете.
Я был так раздражён, что чуть не выругался вслух. Проклятые условности! Из Зала Перехода отцу доложили, что я прибыл, сообщили, в каком лифте я поднимаюсь, и отец, вместо того чтобы связаться со мной и пригласить к себе, послал мне навстречу лакея. С порученьицем-с!..
Я сдержанно поблагодарил слугу и направился в королевские апартаменты, придерживая на ходу шпагу. Это вошло у меня в привычку с тех пор, как в пятнадцать лет я ухитрился наступить на конец длинного клинка и грохнулся на пол в самый разгар торжественной церемонии. Но даже после этого пренеприятнейшего происшествия я не стал носить обувь на высоких каблуках — ибо тем самым признал бы, что стыжусь своего роста, а я его не стыдился. Как и мой отец, кстати.
В королевском кабинете, кроме отца, был ещё дядя Амадис. Перед моим появлением они что-то живо обсуждали, но вряд ли государственные дела. Судя по их расслабленным позам и спокойным лицам, они просто чесали на досуге языки. Когда-то отец и Амадис были соперниками в борьбе за власть, мало того — врагами, и их противостояние едва не привело к гражданской войне. К счастью, вовремя объявился дядя Артур и примирил обе враждующие партии. Амадис уступил моему отцу корону Света, оставив за собой титул верховного жреца, и с тех самых пор в нашем Доме воцарился мир. Необходимость тесного сотрудничества постепенно сблизила отца с Амадисом, их вражда была предана забвению, и в какой-то момент они, сами того не заметив, стали чуть ли не закадычными друзьями. Как говорят в Сумерках, παντα ρει — всё течёт, всё меняется…
— Здравствуй, Эрик, — сказал отец, когда я вошёл в кабинет. — Присаживайся.
Амадис приветливо улыбнулся мне.
Я поздоровался с обоими, сел в предложенное кресло и сразу взял быка за рога. Я догадывался, почему отец пригласил меня к себе.
— Па, ты уже слышал новость?
— О твоём примирении с Володарем?
— Значит, слышал.
Отец кивнул:
— Мы с Амадисом как раз говорили об этом. И не можем прийти к единому мнению — то ли Володарь воспользовался ситуацией, чтобы пойти на попятную, не потеряв лица, то ли на него действительно так сильно подействовала смерть Ладислава. А ты как думаешь?
— Второе, я в этом уверен. Сейчас Володарю не до политических расчётов. Ладислав был любимчиком старика, и он сильно переживает его потерю.
— Вот видишь, — произнёс отец, глядя на Амадиса. — Ты проиграл. Двое против одного. Или ты продолжаешь стоять на своём?
Амадис безразлично пожал плечами:
— А какая, собственно, разница? Главное, что положен конец этому прискорбному недоразумению. Ведь у наших Домов много общего: мы чтим Митру, они — Дажа; и мы, и они празднуем солнцеворот…
Отец насмешливо фыркнул.
— Тоже мне аргумент! — не преминул он поддеть Амадиса. — Большинство первобытных религий основаны на поклонении солнцу.
Мой отец был тайным атеистом, то есть искренне верил, что никаких богов в природе не существует. Эту незамысловатую доктрину он выбрал ещё в юности, когда сильно страдал из-за слишком тесной эмоциональной связи с Брендой. Очевидно, он рассудил, что если Бог всё-таки есть, то лучше не верить в него, чем верить и проклинать. Что же касается тётушки Бренды, то у неё с Творцом были более сложные отношения, однако позже, когда бесконечность разорвала невидимую пуповину, связывавшую её с братом, она простила Господу его прегрешения. Бренда совсем не злопамятная…
Амадис, как обычно, проигнорировал выпад отца и обратился ко мне:
— Вы с Радкой объявите о помолвке сразу после окончания траура?
Я вздохнул:
— Не знаю. Может быть, выждем ещё… Как-то нехорошо получилось… неловко…
— Я понимаю тебя, сынок, — сказал отец.
«Ни черта ты не понимаешь», — подумал я, но промолчал.
— И всё же странно, — задумчиво промолвил Амадис. — Очень странно.
— Ты о чём? — спросил его отец.
— О смерти Ладислава, — ответил он. — Уж больно она нелепая. Чересчур нелепая.
— Но ещё более нелепы версии о предумышленном убийстве и заметании следов.
— Согласен, — кивнул Амадис. — Однако у меня есть своя теория.
— И какая же?
— Допустим, это Ладислав развязал войну, чтобы скрыть кое-что. А сам погиб по неосторожности, на мгновение потеряв бдительность. Такое бывает.
«Ого!» — чуть не воскликнул я. Сердце моё застучало в ускоренном темпе.
А отец скептически скривил губы:
— И что же он, по-твоему, хотел скрыть?
— Геноцид, например. Организовал уничтожение миллионов африканцев, чтобы освободить жизненное пространство для своих соплеменников-славян, а потом ужаснулся содеянному…
— И решил похоронить жертвы геноцида в братской могиле всего человечества, — закончил его мысль отец с прежним скептицизмом.
— Вот именно. Я обратил внимание, что бомбы хорошенько прошлись по Африке; фактически не оставили на ней живого места.
— Как и на всех прочих континентах, — заметил отец и вопросительно посмотрел на меня: — А ты что об этом думаешь, Эрик?
— Чушь собачья, — деликатно ответил я. — Ладислав не был способен на такое. Да и не вижу в этом смысла. Земля Юрия Великого не находится в юрисдикции какого-либо из Домов, и что бы ни сотворил там Ладислав, это его личное дело. Нет таких законов, по которым его можно было судить.
— Зато есть Звёздная Палата, — возразил Амадис. — Она судит по своим, неписаным законам.
Отец чихнул — вернее, как я сообразил позже, коротко рассмеялся.
— Ха, Звёздная Палата! И ты веришь в эти бабушкины сказки? «Если не будешь слушаться маму, придут чужие дяди и заберут тебя в Звёздную Палату…» Страшилка для детей, не больше. Я никогда в неё не верил.
— А я, представь себе, верю, — невозмутимо произнёс Амадис. — Я прожил достаточно долго и повидал достаточно много, чтобы поверить в её существование. Несколько случаев тайного возмездия ещё могут быть простым совпадением, но несколько десятков — это уже закономерность. И вообще, если бы Звёздной Палаты не было, её следовало бы создать. Отсюда я делаю вывод, что она есть.
Я невольно поёжился. Для меня, как и для отца, Звёздная Палата была только мифом — но мифом жутковатым. Все россказни о ней я считал естественной реакцией человеческого суперэго на то пьянящее чувство вседозволенности, которое появляется почти у каждого колдуна, когда он попадает в мир, где не действуют законы ни одного из Домов. Там можно делать всё, что заблагорассудится — грабить, убивать, насиловать… словом, буквально всё, что только способен изобрести самый извращённый ум. Если при этом не переходить дорогу другим колдунам и ведьмам (которые повсюду находятся под защитой своих Домов), то формально вы не нарушаете никаких законов, кроме местных (что не в счёт) и чисто нравственных. Главным тормозом в таких обстоятельствах служит собственная совесть, да ещё осознание того, что за некоторые поступки мама вас не похвалит, а друзья неправильно поймут. Но если у вас нет ни совести, ни мамы, ни высокоморальных друзей; тем более, если вы психопат и, вдобавок, не верите в Бога (сиречь, в высшую справедливость), тогда уж…
Ещё с незапамятных времён неоднократно предпринимались попытки хоть как-то ограничить этот беспредел, но всякий раз они сталкивались с упорным и хорошо организованным сопротивлением. Самым, пожалуй, демагогическим аргументом «против» было: да кто мы такие, чтобы устанавливать свои порядки во всей необъятной Вселенной?… При этом начисто (и вполне сознательно) игнорировался тот элементарный факт, что речь идёт не о навязывании своих законов всем населённым мирам, известным и неизвестным, но лишь о законах, которым должны подчиняться колдуны, находясь вне прямой юрисдикции Домов. Сопротивление исходило главным образом не от тех, кто, что называется, пошаливал на стороне (эти-то как раз предпочитали сидеть тихо и не рыпаться), а от здравомыслящих и ответственных государственных мужей, считавших своей первейшей обязанностью заботу о спокойствии и безопасности на подвластных Домам территориях. Пока сохранялся статус-кво, всякие там психопаты, извращенцы, садисты, разного рода маньяки и фанатики всех мастей творили свои тёмные и жуткие делишки в основном (хоть и не всегда) за пределами досягаемости карающей длани закона, в нейтральных мирах, до которых большинству членов колдовского сообщества не было ровно никакого дела. Как говорится, в Багдаде всё спокойно — а что творится в Бухаре, багдадцам наплевать. Логика железная, но, на мой взгляд, ущербная. Кстати сказать, дядя Артур, воспользовавшись тем, что его Дом единственный сущий у Источника, объявил себя покровителем всех Срединных миров, и никто даже пикнуть не посмел. А у нас, в Экваторе, воз и ныне там…
— Гм-м, — промычал отец после непродолжительного молчания. — Лично я полагаю, что те случаи, которые ты имеешь в виду, дело рук частных лиц, действовавших на свой страх и риск. Они не связаны между собой ничем, кроме стремления воздать преступнику по заслугам… Хотя это вопрос терминологии. Если Звёздной Палатой называть не какую-то тайную организацию, а само явление, тогда я согласен — она существует. Всегда найдутся люди, которые не могут смириться с тем, что кто-то совершает ужасающие преступления против человечности и остаётся безнаказанным.
— Ты говоришь так, будто одобряешь их, — удивлённо произнёс я. — Ты, отменивший в Царстве Света смертную казнь, одобряешь самосуд и тайную расправу?
— Нет, Эрик, я не одобряю это, но отношусь с пониманием. Я отнюдь не считаю смертную казнь неадекватной мерой наказания и отменил её вовсе не из соображений абстрактного гуманизма. Хотя… В принципе, никто не имеет права лишать человека жизни, но если это происходит, кто-то непременно должен нести ответственность — как за убийство, так и за казнь. Когда случается убийство, то всё ясно — в ответе убийца. Другое дело, найден он или нет, какова степень его вины, и виновен ли он вообще. Ответственность и виновность разные вещи. А как быть с казнью, с законной казнью? Кто за неё отвечает? — Отец сделал выжидающую паузу.
— Ну… наверное, государство, — предположил я.
— Глупости! Ответственность государства — фикция. Государство, это механизм осуществления власти конкретных людей. Государство нельзя призвать к ответу, ибо оно лишь инструмент. Тебе когда-нибудь приходило в голову считать шпагу ответственной за смерть тех, кого с её помощью убили?
— Конечно, нет.
— Вот так же и с государством. Ответственность — удел людей, это наша привилегия и одновременно наше бремя. А перекладывать ответственность на государство, значит умывать руки. За казнь осуждённого преступника должен кто-то отвечать — но кто? Обвинитель, требовавший смертной казни? Судья, вынесший смертный приговор? Палач, который исполнил приговор? Или король, чьим именем этот приговор был вынесен и приведён в исполнение? Даже если приговор справедлив и преступник заслуживает смерти, ответственность должна быть, иначе её отсутствие рано или поздно приведёт к произволу. А что уже говорить о судебных ошибках! Кого призывать к ответу — государство? Ему от этого ни холодно, ни жарко. Обвинителя, судью, короля, палача?… И кстати, насчёт палача. Он по определению не может быть нормальным человеком, такая у него работа. А государство, содержащее на службе психопата-убийцу, характеризует себя не с лучшей стороны… Впрочем, я уже говорил, что государство просто механизм и ему всё равно, кто находится у него на службе. Зато мне, как главе государства, это не безразлично.
— Но тот, кто убивает без суда, — робко возразил я, — вернее, берёт на себя функции судьи и палача…
— Также он берёт на себя и всю полноту ответственности за свой поступок, хочет того или нет. Только пойми меня правильно, Эрик, я не оправдываю самоуправства. Каждый, кто подменяет собой закон, должен отвечать по всей строгости закона. Но в жизни бывает всякое. Взять, к примеру, классический случай с Харальдом. Артур мог и не убивать его; он мог бы прикончить чудищ, а самого Харальда просто обезвредить… И что же дальше? Оставлять его на свободе — опасно, пытаться вылечить — безнадёжно, а содержать в заключении — тоже не выход, ибо узники имеют дурную привычку совершать побеги. Так что, как ни крути, оставалось одно — смерть. Либо убить Харальда на месте под предлогом самозащиты, либо передать в руки правосудия, наперёд зная, какой будет приговор — его казнят не столько за двукратное покушение на убийство, сколько из-за того, что он представляет смертельную опасность для окружающих. Артур без колебаний выбрал первое. Он не из тех, кто при малейшей возможности норовит переложить ответственность на других, а самому остаться чистеньким. И я никогда не слышал, чтобы Артур объяснял свой поступок самозащитой. Он говорит: «Я убил Харальда, потому что так было нужно. Кто считает, что я совершил ошибку, пусть первый бросит в меня камень». И всё. Камней пока никто не бросал.
Ещё бы, подумал я. Камень, брошенный в Артура, ведёт себя подобно бумерангу. Даже если ты не согласен с ним, лучше не рисковать.
— Александр был бы не против, — отозвался Амадис и тут же нахмурился. — Знать бы, где этот сукин сын пропадает…
— Наверное, собирает камни, — предположил я. — Чтобы потом бросать их в дядю Артура.
— Собирает камни, — задумчиво повторил Амадис. — Небось, уже много насобирал…
