Глава 10
Эрик

На улицах Истинного Рима, что на Истинной Земле, царило праздничное оживление. Близилась Пасха и Великое Воскресенье — государственный праздник Дома Теллуса, твердыни вселенского христианства. Правда, главным праздником всё же было Рождество, но отмечалось оно не столь пышно и почти всегда было омрачено скандалами. Каждый раз находилась группа экстремистов, которые всеми правдами и неправдами пробирались в Истинный Израиль и, нарядившись волхвами, устраивали провокационные шествия по улицам Вифлеема, где четыре с половиной тысячи лет назад по времени Основного Потока в семье Марии и Иосифа родился Иисус, названный впоследствии Христом. Эти шествия оскорбляли чувства детей Израиля и нередко заканчивались крепкой потасовкой.

Другое дело, Пасха. В эти дни никто не рвался в Истинный Иерусалим, который не имел ни малейшего отношения к христианскому празднику; все паломники направляли свои стопы в другой Иерусалим — на Истинной Земле. Именно сюда явился Иисус после своего изгнания с Земли Обетованной, здесь он проповедовал своё учение, здесь он позволил простым смертным распять себя на кресте и добровольно принял смерть (так говорят), а затем воскрес (так утверждают), после чего вознёсся (во что многие верят) и ниспослал своим ученикам Святой Дух в виде Дара и Причастия. Впрочем, скептики убеждены, что на самом деле Иисус не умирал, он инсценировал свою смерть, и, следовательно, не воскресал и не возносился, а Святой Дух, по их мнению, сплошной блеф — дескать, все ученики Иисуса были скрытыми колдунами, мутантами или полукровками, которым он даровал Причастие. Хотя — можно возразить — сам факт, что в мире простых смертных нашлось сразу двенадцать колдунов, не связанных между собой родством, уже чудо. И разве не чудо, что все апостолы, едва лишь приняв Причастие, в полной мере овладели силами и фактически не нуждались в дальнейшем обучении?… Доводы и контрдоводы, возражения и опровержения чередовались до бесконечности, и каждое отрицание чуда, как правило, оборачивалось подтверждением другого чуда.

А чудес в то время творилось на Истинной Земле предостаточно. В частности, когда ученики Иисуса, следуя его наставлению нести Слово Божье по всему миру, попали в Рим, император Нерон, яростный противник христианства, вознамерился покончить с возмутителями спокойствия, отдав их на растерзание львам. Натура утончённая и извращённая, эстет, поэт и жестокий тиран, любитель кровавых зрелищ, он устроил грандиозное шоу, которое в конечном итоге обратилось против него. Когда на арену переполненного цирка Колизея были выпущены голодные хищники, случилось невероятное — дикие львы, аки смирные агнцы, покорно улеглись у ног своих предполагаемых жертв. Взбешённый Нерон велел выпустить ещё львов — но и те разделили участь своих предшественников. А затем с неба ударила молния и с необыкновенной избирательностью превратила в груду пепла кровожадного императора и его не менее кровожадную жену, не причинив ни малейшего вреда их окружению. После этого, прямо на месте событий, в Колизее, состоялось первое массовое крещение, а в течение следующих нескольких дней в новую веру обратился весь Рим, благодаря чему стал столицей вселенского христианства, оставив за Иерусалимом статус главной святыни.

Происшедшее со львами и Нероном можно было бы квалифицировать как дешёвый трюк последователей Иисуса, если бы не одно «но». В цирке Колизея присутствовало свыше сорока колдунов, просто любопытных зевак, и все они дружно утверждали, что никто из кандидатов в мученики не предпринимал никаких действий, не пытался манипулировать силами, и вообще не наблюдалось никакого магического вмешательства — львы стали покорными как бы сами по себе, а молния, метко поразившая Нерона с женой, была вызвана естественными причинами, только и того, что ударила в нужное время и в нужное место. Правда, свидетельства очевидцев нельзя было назвать полностью объективными, поскольку они, все как один, тут же приняли христианство. Хотя, с другой стороны, не чудо ли, что более сорока членов разных Домов и разных возрастов, объединённые только лишь любопытством, столь дружно уверовали в божественность Иисуса? Мало того — они безоговорочно признали верховенство апостолов во главе с Симоном-Петром!

Да и сам факт появления Дома Теллуса иначе, как чудом, назвать нельзя. Он был единственным за всю историю Домов, который образовался на пустом месте, путём массовой иммиграции колдунов и ведьм, принявших христианство. Пётр, первый епископ Римский, претенциозно назвал новорожденный Дом Домом Господним, а мир — Истинной Землёй, мотивируя своё решение тем, что этот мир ближе всех остальных к Богу, и не зря Иисус выбрал именно его, чтобы принять здесь смерть во искупление грехов человеческих. С Петром был солидарен и его извечный оппонент, соперник в любви к Учителю, Иоанн: «Истинно говорю вам: это есть Истинная Земля, это есть Дом Господень». Членам других Домов такая терминология пришлась не по душе; их главы сговорились между собой и дали новому Дому, «выскочке» по их выражению, нейтральное название — Дом Теллуса, а мир решили именовать Землёй Иисуса. Постепенно сложился исторический компромисс — Дом Теллуса на Истинной Земле, — который был окончательно узаконен свыше трёх тысяч лет назад при подписании Договора о взаимопризнании культов.

В настоящий момент насчитывалось уже четыре христианских Дома (три в Экваторе и один в Срединных мирах) и все они входили в пятёрку самых либеральных Домов — христианство, пережив бурный период агрессивной нетерпимости и убедившись в своей силе, стало наиболее толерантной из существующих религий. (Пятым был Дом Сумерек, но он не в счёт. Как таковой религии там нет и никогда не было — Сумеречные просто почитают своих выдающихся предков, которых наделяют божественными чертами. И коль скоро на то пошло, живой и вполне земной дед Янус для них больший авторитет, чем все боги вместе взятые.)

Я прибыл в Истинный Рим по поручению отца и Амадиса, чтобы от их имени поздравить светского и духовного владык дружественного Дома — императора и вселенского архиепископа — с праздником. С шестнадцати лет я регулярно исполнял такие поручения, это было одной из моих немногочисленных обязанностей как первого принца Света, и, к слову сказать, обязанностью приятной. Мне нравилось, когда меня принимали со всеми королевскими почестями, это льстило моему тщеславию.

А вот кузен Кевин, мой коллега по должности кронпринца, видимо, был не столь тщеславен. Он с завидным постоянством уклонялся от своих обязанностей и делал исключение лишь для праздника Зимнего Солнцестояния в Царстве Света — то ли из уважения к родне по отцовской линии, то ли из-за священного жаркого, приготовленного из мяса жертвенного быка. А если без шуток, то Кевин из кожи вон лезет, так старается поддерживать хорошие отношения с моим отцом. Не знаю, в чём тут дело, но иной раз у меня создаётся впечатление, что в присутствии моего отца Кевин ведёт себя, как полный раскаяния нашкодивший мальчишка… Впрочем, возможно, мне только так кажется. А вот одно не подлежит сомнению: мой дражайший кузен намерен и дальше эксплуатировать Солнечные рудники. Теперь-то я догадываюсь, что он делает с таким невероятным количеством Солнечных Камней. Он просто безумец! Опасный маньяк…

Эта Пасха не была исключением — как обычно, Кевина заменял его брат Шон. И как обычно, делегацию из Срединных миров сопровождала Дейдра, поскольку Шон не был адептом Источника и в ближайшее время не собирался им становиться. Лет пять назад дядя Артур с согласия и одобрения Хозяйки предложил ему пройти посвящение, но он отказался. В новейшей истории Источника это второй случай добровольного отказа от принятия Исконной Силы, порождающей сами Формирующие. Первой была Пенелопа, которая откровенно заявила, что её пугает ответственность, и вообще, ей ни к чему такое могущество. Шон ничем не аргументировал свой отказ, он просто ответил «нет» и извинился перед отцом, что не оправдал его надежд.

Лично мне кажется, что Шон решил не рисковать. Он был доволен своей жизнью, доволен собой и не хотел ничего менять. Шон обладал уникальным даром жить в мире со всем миром, у него не было ни одного врага или недоброжелателя, и, на мой взгляд, он единственный из детей Артура и Даны, кого можно без всяких оговорок назвать нормальным. Остальные же, мягко говоря, со странностями. Особенно Кевин.

Главным увлечением Шона была сравнительная история. Он занимался анализом разных исторических линий, изучал так называемые поворотные точки и каналы воздействия одних миров на другие. Недавно Шон предложил оригинальную теорию инверсного резонансного эффекта, который как бы предвосхищает события глобального масштаба. Другие историки раскритиковали его теорию в пух и прах, а аргументы в её пользу назвали притянутыми за уши. Следует признать, что они действительно были слабенькими и допускали двоякое толкование, однако я располагал таким убедительным доказательством правоты Шона, опровергнуть которое или как-то иначе истолковать не представлялось возможным. Экспериментируя с лучевым пистолетом, я установил, что уже при ускорении времени с коэффициентом 1,15 он начинает давать сбои — то и дело «промахивается», пытаясь «ухватить» Формирующие, а наиболее стабильно работает в мирах, где время течёт чуть медленнее Основного Потока, к примеру, на той же Земле Юрия Великого. Таким образом, когда родился мой прапрадед, король Артур, в мире Бельфора шёл семнадцатый век, в самом крайнем случае, был конец пятнадцатого… и тем не менее там жил свой король Артур! Жил и правил бриттами в пятом столетии от Рождества Христова. На следующий день после освобождения Бельфор заявил, что понял, почему имя Пендрагон и словосочетание «красный дракон» показались ему знакомыми. Покопавшись в своём покетбуке, он предъявил мне один древний (в его представлении) роман о рыцарях Круглого Стола. Довольно подробные исторические комментарии к нему не оставляли места для сомнений — действительно, один из резонансных двойников короля Артура Пендрагона появился на свет раньше своего прообраза. Однако я не спешил радовать Шона. Судя по всему, не собирался этого делать и Кевин…

По своему обыкновению, Дейдра доставила брата с сопровождающими его лицами в Солнечный Град, немного поболтала с нами о том о сём и вернулась обратно (как и Кевин, она избегала пышных торжеств, делая исключение только для своих собственных свадеб). Дальнейший путь мы с Шоном и сопровождающими нас лицами проделали вместе и прибыли в Дом Теллуса раньше назначенного срока — в таких случаях лучше поторопиться, чем опоздать. Гостеприимные хозяева предложили нам отобедать и передохнуть пару часиков, но мы, я и Шон, предпочли пассивному отдыху активный и решили прогуляться по предпраздничному Риму, колыбели христианской цивилизации.

На улицах нас многие узнавали и приветствовали, но, следует отдать теллурианцам должное, никто не навязывался нам в собеседники, гиды или попутчики. Мы шли неторопливо и говорили о всяких пустяках; при этом мне не приходилось, обращаясь к Шону, задирать голову. Хотя он тоже был выше меня, но не настолько, чтобы я чувствовал себя рядом с ним недомерком. Шон больше походил на свою мать, чем на отца: у него были курчавые рыжие волосы и зелёные глаза, а его лицо было красиво не суровой, жёсткой красотой дяди Артура, а мягкой и кроткой — от тёти Даны. Таким же был и его характер — я бы назвал его золотым. Будь у Дейдры такой характер… Впрочем, тогда бы она была идеальной — а ведь недаром говорят, что идеальная женщина хуже фурии. Пожалуй, беда Дейдры как раз в том, что она чересчур хороша. Мужчины бегут не от неё как таковой, а скорее от собственных недостатков, которые становятся слишком явными в её присутствии. Для многих это невыносимо. Даже не для многих, а для подавляющего большинства мужчин.

— Твоя сестрёнка расцвела, — сказал я Шону. — Она всегда дивно выглядит, но сейчас просто сияет от счастья.

— Точно так же она сияла, когда была с тобой, — заметил Шон. — Жаль, что у вас ничего не получилось. Боюсь, с Мелом у неё не всерьёз и не надолго.

— Можно подумать, что со мной было иначе.

— Можно подумать, — повторил Шон с утвердительной интонацией. — Тебе никто не говорил, мой дорогой Ромео, что ты разбил её сердце? Если бы с тобой у неё не было ничего серьёзного, она бы так не переживала из-за вашего разрыва. Даже Кевин сказал…

Он умолк, так и не закончив своей мысли, а я презрительно фыркнул:

— Даже Кевин, подумать только! Тоже мне авторитет!

Шон внимательно посмотрел на меня.

— Вот уж не пойму, — проговорил он в задумчивости. — Чем тебе так насолил Кевин? Что ты имеешь против него?

— Да ничего не имею, — ответил я, небрежно пожав плечами. — Просто он ненормальный.

— Ну и что? Даже если он ненормальный, тебе-то какое дело? Его одержимость замужними блондинками, это его личное горе. Я не думаю, что ты принимаешь близко к сердцу беды несчастных обманутых мужей. Здесь что-то другое — но что? Почему бы тебе не обратиться за помощью к своему отцу?

Я энергично и слишком торопливо замотал головой. Обращаться к отцу я не собирался, боясь, как бы он не выудил из моего подсознания нечто такое, чего я упорно не хотел знать. Изредка, задумываясь над своим отношением к Кевину, я приходил к выводу, что здесь действительно что-то нечисто. Антипатию к нему я испытывал, сколько себя помню, и не имел ни малейшего желания выяснять её истинную причину. Поэтому я поспешил вернуть наш разговор в прежнее русло:

— Так что же сказал Кевин?

— Ты не поверишь, — ухмыльнулся Шон.

— А вдруг? Пусть я не жалую его, но это ещё не значит, что считаю его способным говорить обо мне одни только гадости.

— Что ж, ладно. Кевин говорил, что вы с Дейдрой идеально подходите друг другу, из вас получилась бы отличная пара, если бы не три «но»…

— Целых три?

— Да. Во-первых, разница в возрасте.

— Как и в случае с Мелом, — заметил я.

— Да, — согласился Шон. — Во-вторых, близкое родство по обеим линиям.

— Опять же, как и в случае с Мелом.

— Да. И в-третьих, ты любишь другую.

Я вздохнул:

— Что верно, то верно.

Мы немного помолчали, продолжая свой путь вдоль набережной Тибра. Справа от нас проплывали катера и лодки, слева по мостовой проносились автомобили и всадники на лошадях. На машинах разъезжали главным образом простые смертные, а колдуны предпочитали лошадей.

— Как у тебя с Радкой? — спросил Шон.

Я снова вздохнул. За неполные две недели, минувшие с тех пор, как Радка ушла из Даж-Дома и стала жить со мной в Сумерках Дианы, Володарь совершенно осатанел. Его последняя выходка возмутила даже Зорана (о Ладиславе и говорить не приходится): своим распоряжением старик обязал всех членов Дома употреблять перед именем Радки слово «блудница».

— С Радкой всё хорошо, но вот её родня, особенно Володарь… он совсем из ума выжил! Знаешь, Шон, порой я думаю, что было бы неплохо, если бы продолжительность жизни колдунов была ограничена годами этак пятьюстами, и только для самых достойных, вроде деда Януса, делались исключения.

— И кто бы делал эти исключения? — скептически произнёс Шон. — Ты наивен, Эрик! Кто бы ни делал эти исключения, маразматик Володарь, можно не сомневаться, попал бы в число избранных, потому что он глава Дома. И вообще, коль скоро на то пошло, среднестатистический колдун по своим нравственным качествам и умственным способностям уступает среднестатистическому простому смертному, а те из нас, кто, как говорится, на уровне, имеют свои причуды — безобидные и не очень. Но что прикажешь делать — помещать всех ненормальных и умственно неполноценных в психушки? Это бессмысленно. По большому счёту, каждый Дом отчасти и есть дурдом. Дебилы, которые к пятидесяти годам не могут запомнить таблицу умножения; садисты, которые провоцируют войны между простыми смертными, а потом наслаждаются созерцанием кровавых побоищ; маньяки-убийцы, вроде Джека-Потрошителя, и так далее. На этом фоне выглядят совершенно невинно всякие там кровосмесительные связи братьев с родными сёстрами, тёток со своими… — Тут Шон осёкся и покраснел.

Последняя его недосказанная фраза относилась к Артуру и Диане. Как и Кевин, он резко отрицательно относился к этой связи, но по совершенно другим причинам. Если Кевин, души не чаявший в матери, люто ненавидел Диану, разрушительницу семейного очага, то Шон, который тоже любил свою мать, вместе с тем любил и Диану. Он боготворил землю, по которой она ходила, он был влюблён в неё без памяти… и без малейшей надежды на взаимность. Непреодолимым препятствием была не разница в их возрасте (как я уже говорил, Диана во многом оставалась подростком) и не близкое родство (даже если отвлечься от того, что Диана получила новое тело с совсем другим набором хромосом, она была сестрой нашей бабушки по отцовской линии — а это приравнивалось к чисто двоюродному родству). Весь трагизм (и одновременно комизм) положения Шона заключался в том, что на его пути к сердцу любимой женщины стоял его же родной отец, стоял несокрушимой скалой — ибо для Дианы на всём белом свете не существовало другого мужчины, кроме Артура.

Однако Шон не уподобился Кевину и не стал охотиться на рыжеволосых и зеленоглазых любовниц отцов семейств. Он не избегал ни общества Дианы, ни разговоров о ней, причём всегда был предельно корректен и старался не допускать выпадов в адрес её отношений с отцом, а когда это случалось (как вот сейчас), он чувствовал себя неловко, считая такое поведение недостойным мужчины.

Впрочем, нельзя сказать, что Шон смирился с поражением. Он выжидал — и не прячась где-то в засаде, а открыто. Он довольствовался дружбой Дианы и не требовал от неё чего-то большего, но тем не менее не позволял ей обманываться насчёт своих истинных чувств. Иногда он полушутя, полусерьёзно говорил Диане: «Вот когда ты возьмёшься за ум, и мы наконец поженимся…» Спокойная непоколебимость Шона охлаждала пыл Артура и Дианы гораздо сильнее, чем все неистовые злобствования его старшего братца.

— Кстати, как поживает Диана? — спросил я. В случае с Шоном это было лучшее продолжение разговора. Любые попытки с моей стороны сделать вид, будто ничего не произошло, лишь усугубили бы его неловкость.

— Нормально, — с лёгкой улыбкой ответил он. — Сейчас она больше увлечена новым компьютером Бренды, чем отцом. Почаще бы Кевин делал такие подарки.

— Так это подарок Кевина?! — воскликнул я.

Шон быстро взглянул на меня, озадаченный моей бурной реакцией.

— Ну да. А ты не знал?

— Понятия не имел. Думаю, Диана решила лишний раз не напоминать мне про Кевина. Во время нашего последнего разговора она в основном охала да ахала от восторга.

— Надо признать, машина первоклассная, — заметил Шон. — Особенно мне понравился голографический монитор. Но Бренда и Диана говорят, что видеосистема — фигня по сравнению с процессорным блоком. Там столько всего наворочено, что они до сих пор не могут разобраться, как эта штука работает.

«Ещё бы!» — подумал я, а вслух сказал:

— Небось, они часто грызутся.

Шон утвердительно кивнул:

— Постоянно. До хрипоты спорят о каких-то виртуальных режимах, суперскалярных потоках, сегментах смещения… Если я их слушаю больше десяти минут, у меня начинается заворот мозгов. Кроме того, Диана недовольна распределением машинного времени, жалуется на дискриминацию со стороны Бренды… — Тут он не выдержал и ухмыльнулся. — Ей достаются, главным образом, ночные часы.

Вслед за ним улыбнулся и я, а потом мы дружно рассмеялись. Всё-таки Шон исключительный человек. Я бы сказал — исключительно мужественный. Иногда я пытаюсь представить себя на его месте, но ничего у меня не получается. Не хватает то ли воображения, то ли смелости, а может, и того и другого. Мне даже страшно подумать, что было бы со мной, если бы мой отец спал с женщиной, которую я люблю. Наверно, я сошёл бы с ума. Наверняка. Чтобы терпеть это, оставаясь в здравом рассудке, нужно обладать не только железной волей и мужеством, но и неисчерпаемым жизнелюбием…

— Шон, — произнёс я, вдоволь насмеявшись. — Скажи, только честно. Случайно не Кевин подкинул тебе идею насчёт инверсного резонанса?

Улыбка мигом сбежала с его лица, и оно помрачнело.

— А что? — настороженно осведомился Шон. — Кевин приписывает себе эту заслугу?

Я отрицательно покачал головой:

— Что ты, нет. Ничего подобного я от него не слышал. Просто решил блеснуть догадливостью, но теперь вижу, что промахнулся.

— Не совсем так, — возразил Шон. — В некотором смысле твоя догадка верна… но только в некотором смысле. Однажды Кевин, как бы между прочим, спросил у меня: возможно ли такое, чтобы резонансный двойник нашего прапрадеда родился более двух с половиной тысяч лет назад по времени Основного Потока? Тогда я поднял его на смех и назвал это глупостью, но позже задумался: а такая ли это глупость? Вот так и родилась моя теория. Кевин дал лишь первый толчок, не более.

— Понятно, — сказал я.

— Впрочем, — после короткой паузы задумчиво продолжал Шон. — Я не исключаю того, что Кевин знает гораздо больше, чем говорит. А вдруг в том мире, который он так тщательно скрывает от нас, был король Артур, который родился на тысячу лет раньше нашего предка? Учитывая уровень развития тамошней науки, это вполне вероятно.

Если Шон только подозревал, то я знал, что так оно и есть на самом деле. Теперь я был уверен в этом на все сто процентов…

Момент истины настал полтора цикла назад, когда в Сумерки Дианы заявился Зоран. Возможно, его подослал Володарь, но скорее всего, он нанёс этот визит по собственной инициативе, под влиянием сиюминутного порыва — слишком уж глупым было его поведение. Он не придумал ничего лучшего, как остановиться перед домом и выкрикивать в мой адрес угрозы вперемежку с оскорблениями.

Было раннее утро. Хотя в Сумеречных мирах нет естественной смены дня и ночи, условное деление на сутки существует, и нежданный визит Зорана пришёлся на предпоследний час примы, когда мы ещё сладко спали. К счастью, я проснулся первым и быстро закрыл окно, чтобы визги снаружи не разбудили Радку — характер у неё довольно ровный и мягкий, но если она не выспится, то весь день чувствует себя не в своей тарелке, раздражается по пустякам и даже может укусить.

Я оделся на скорую руку, взял свою Грейндал, спустился на первый этаж и вышел из дома. Увидев меня со шпагой, Зоран заметно умерил свой пыл: похоже, на него нахлынули неприятные воспоминания о нашем предыдущем поединке. А когда я вразвалку направился к нему, небрежно размахивая клинком и приговаривая на ходу (специально для Бельфора по-французски): «En guarde, mon cher! En guarde!», Зоран наложил в штаны и скрылся в Туннеле.

Единственный свидетель этой сцены, Морис де Бельфор, сидел на крыльце дома, пил кофе и тихо посмеивался. Я подошёл к нему и сел рядом.

— Привет, Морис. Опять не спится?

— Никак не могу привыкнуть к этому вечному закату, — ответил он, указывая на огромное красное солнце, висевшее над самым горизонтом. — Или к бесконечному рассвету. Но мне здесь нравится. Тишина, спокойствие, умиротворённость — одним словом, идиллия… Если, конечно, не считать концерта, устроенного этим кадром.

— Он идиот, — сказал я.

— Ясное дело. У него это на лбу написано. Судя по выражению лица, взгляду и словарному запасу, его коэффициент умственного развития не превышает восьмидесяти.

— Если быть точным, семьдесят семь.

— Круто! Я пытался уговорить его, чтобы он подождал час-полтора, предлагал ему выпить кофе или что-нибудь покрепче, но он ни в какую… Кстати, ты будешь кофе?

— Не откажусь, — кивнул я. — И покрепче.

— Тогда я сейчас. — Морис поднялся и вошёл в дом, чтобы приготовить мне кофе.

Мы с ним на удивление быстро сдружились, почти сразу перешли на ты и стали называть друг друга просто по имени. Мы оба легко сходились с людьми, к тому же у нас оказалось много общего. Сыновья влиятельных папаш (как ещё говорят, «золотые мальчики»), несколько легкомысленные, по натуре своей разгильдяи с интеллектуальным уклоном, образованные, начитанные, даже эрудированные, ярко выраженные сангвиники и экстраверты. Также нас объединяло страстное желание доказать всему миру, что мы чего-то стоим и без влиятельных папаш.

К моим способностям Морис отнёсся спокойно, гораздо спокойнее, чем я ожидал. Его утешала цена, которую мы платим за своё могущество: я слегка преувеличил, повествуя ему о том, каким нагрузкам мы подвергаем нервную систему и как плохо это сказывается на психике, но в целом мои слова соответствовали действительности. Главным образом Морис завидовал отпущенному нам неограниченному сроку жизни и нашей вечной молодости, однако в свои тридцать лет он ещё мало задумывался о старости, тем более что собирался дожить как минимум до ста, а то и до ста пятидесяти. Однажды он мне сказал:

— Быть может, я ошибаюсь, Эрик, но, по-моему, у вас повсюду царит жуткий консерватизм. Вами правят древние старики, они не дают возможности молодым проявить себя, подавляют их инициативу, противятся любым переменам. А когда происходит смена поколений, место одного старика занимает другой — такой же ретроград, как и его предшественник. Ваше сообщество существует уже невесть сколько тысячелетий, но оно фактически не развивается. В определённом смысле, ваш дар бессмертия сродни проклятию.

Что я мог возразить ему? В его словах была сермяжная правда жизни. Нашей жизни — жизни колдунов…

Морис поселился в Сумерках Дианы сразу после своего освобождения. Я рассудил, что ему опасно оставаться на Земле Юрия Великого, даже под покровительством Ладислава. Сам Ладислав не возражал — в его глазах Морис был прежде всего источником угрозы для его любимого мира, и он не питал к нему особого расположения. А Сумерки Дианы оказались идеальным местом для содержания нашего подопечного — Морис всегда был у меня под рукой и постоянно общался только со мной и Радкой. Если поначалу я побаивался, как бы он не ляпнул чего-нибудь лишнего в присутствии редких и немногочисленных гостей, то вскоре я убедился, что все мои опасения напрасны. Вняв моему предупреждению, Морис крепко держал рот на замке. Даже Радка не заподозрила ничего неладного и искренне считала его одним из приятелей Ладислава, который что-то натворил в своём родном мире и теперь вынужден скрываться. А Дионис, навещавший нас чаще других, как-то спросил у меня:

— Послушай, Эрик, этот твой Бельфор случайно не помолодевший после пластической операции Борман?

— Что за чушь! — фыркнул я. — Почему ты так решил?

— Да уж больно он потайной…

Морис вернулся с чашкой горячего кофе и аппетитным на вид сандвичем. Я поблагодарил его за заботу, быстро съел сандвич, потом закурил сигарету и принялся за кофе. Несколько глотков крепкого напитка прогнали остатки сна. Хоть я и не выспался всласть, но чувствовал себя бодро, а раздражение, вызванное Зораном, уже прошло.

Морис сел рядом и тоже закурил.

— Интересно, среди вас много таких остолопов?

Я догадался, что он имеет в виду Зорана, и честно ответил:

— Больше, чем нужно. Хоть пруд пруди.

— Тогда дело действительно дрянь, — хмуро произнёс Морис. — Космическая мощь в руках у дебилов. Если такие обнаружат мой мир, быть беде. Да и этот Дионис… Он совсем другой, он умный, очень умный — и тем более опасный. Он относится ко мне, как к низшему существу, для него я круглый ноль, он и за человека-то меня не считает.

Я мотнул головой:

— Тут ты ошибаешься, Морис. Дионис совсем не такой. Это у него… ну, вроде комплекса вины. Когда-то давно, задолго до моего рождения, он любил одну простую смертную. На его глазах она состарилась и умерла, а он… В общем, это банальная история. Дионис далеко не единственный, кто стыдится своего долголетия, он не первый и не последний, у кого время отнимает друзей и любимых. Его высокомерие — лишь маска, под которой он прячет стыд и жалость.

— Я не нуждаюсь ни в чьей жалости, — резко заметил Морис. — Жалость унизительна.

— Именно поэтому Дионис скрывает её. Он считает, что лучше оскорбить человека своим высокомерием, чем унизить его жалостью.

— Гм. Это звучит как «лучше сразу убить, чтоб долго не мучился». По мне, невелика разница — комплекс вины или превосходства. Если бы Дионис знал о существовании моего мира, я не смог бы спокойно спать… Кстати, а почему я тебе доверяю? Почему верю в твою искренность?

— Просто у тебя нет выбора, — сказал я. — Да и логика говорит в мою пользу. Если бы мы с Ладиславом хотели уничтожить твой мир, то раззвонили бы о нём повсюду. Тогда бы на его поиски бросились тысячи людей, более опытных и сведущих в этом деле, чем мы.

— Что верно, то верно, — согласился Морис. — И всё же я боюсь, что ничего у тебя не выйдет.

— Выйдет, можешь не беспокоиться. Нужно только время. В самом крайнем случае я обращусь к Диане — она в два счёта найдёт твою родину. Конечно, это будет рискованный ход, но не так чтобы очень. Хотя ручаться за кого-нибудь дело неблагодарное, я всё же не могу представить Диану в роли разрушительницы целого мира.

— Нет, Эрик, речь не об этом. Я боюсь, что у тебя не получится заставить моих соотечественников сидеть тихо и не рыпаться. Люди существа упрямые, внешняя угроза лишь подстегнёт их к активным действиям. Допустим, меня ты убедил… и то не совсем. Порой мне кажется, что лучший способ защиты — нападение. Силе нужно противопоставить силу, а не покорность и смирение. Лишь тогда противник станет уважать тебя и считаться с тобой. Ещё древние римляне говорили: хочешь мира, готовься к войне. — Он хмыкнул. — И между прочим. Как ты думаешь, почему Ладислав ни разу не появлялся здесь?

— Ну, это уже песнь из другой оперы. Ладислав брат Радки, и его неправильно поймут, если он будет встречаться со мной.

— Разве за ним следят?

— Конечно, нет.

— Вот то-то же. Соблюдая осторожность, Ладислав мог бы регулярно навещать тебя и сестру, однако не делает этого. Почему, спрашивается? Я полагаю, что он не хочет вводить меня в искушение. Он опасается, что если вы окажетесь вместе, а я буду рядом, то попытаюсь убить вас обоих.

Я фыркнул:

— Глупости!

— Не такие уж это и глупости, — возразил Морис. — Пока только вам двоим известно о существовании моего мира. Я знаю это, а вы знаете, что я знаю. Поэтому Ладислав осторожничает. Да и ты, образно говоря, избегаешь поворачиваться ко мне спиной. Например, когда ложишься спать, обязательно запираешь дверь.

— Ты что, проверял? — спросил я, слегка покраснев.

— Нет, просто догадался. Разве я не прав?

— Ты прав, — вынужден был признать я. — Но запираю дверь по другой причине.

Морис упрямо покачал головой:

— Ты запираешь дверь по двум причинам, просто в одной из них не отдаёшь себе отчёта. Ты не хочешь признаться, даже перед самим собой, что боишься простого смертного.

— М-да, — сказал я. — Ты в самом деле способен на это?

— Вряд ли. Я никогда никого не убивал и даже не дрался по-настоящему. Кроме того, как я уже говорил, со мной ты всегда начеку, у тебя отменная реакция, и мне нечего надеяться застать тебя врасплох.

— А если бы такая возможность представилась? — предположил я. — Ты бы воспользовался ею?

— Не знаю. Может, и воспользовался бы. Хотя… — Он умолк.

— Тем самым ты подписал бы себе смертный приговор, — заметил я. — Независимо от того, удалось бы тебе или нет, ты всё равно не избежал бы возмездия.

— Я это понимаю. Потому и говорю: «может». Сомневаюсь, что я способен на самопожертвование. Я всегда был эгоистом, прежде всего думал о себе и только потом — об остальном человечестве.

— Гм, это ещё ничего не значит. Каждый нормальный человек в первую очередь заботится о себе, о своих родных и близких. И жертвуют собой ради конкретных людей, а не всего человечества в целом. Те же, кто ставит превыше всего так называемые общественные интересы, зачастую оказываются опасными фанатиками — опасными для того самого человечества, о благе которого они якобы пекутся. — Я ухмыльнулся. — Так или иначе, я уберегу тебя от искушения. Сегодня же после сиесты, когда буду в Солнечном Граде, оставлю у себя в комнате запечатанное письмо, где вкратце изложу всё, что знаю о твоём мире. В случае, если я погибну или пропаду без вести, мои бумаги станут разбирать, найдут письмо и вскроют его. Так что от моей смерти ни тебе, ни твоим соотечественникам не будет никакой пользы — один лишь вред. Старый как мир трюк.

Мне показалось, что Морис облегчённо вздохнул.

— Это будет разумно с твоей стороны. Но теперь ты должен быть осторожным, ведь ты можешь погибнуть и не по моей вине… Будь я проклят! — в сердцах выругался он. — Из-за моей глупой выходки под угрозой оказались сотни миллиардов людей, целое человечество. А ведь Сорвиголова Макартур предупреждал об опасности — но я не верил ему. И другие не верили, считали это бреднями параноика.

— О чём он предупреждал? — поинтересовался я.

— О вас, — пояснил Морис. — То есть, не о вас конкретно, а об агрессивных «братьях по разуму» из иных миров. А однажды он разошёлся не на шутку. Как-то раз на вечеринке, где присутствовал и я, он здорово напился и под конец даже начал буянить. Вообще, насколько я знаю, Макартур редко пьёт и знает меру в выпивке, но тут устроители перестарались. Специально для него они пригласили одну роскошную блондинку, топ-модель, которая на поверку оказалась сущей недотрогой… Ума не приложу, почему многие считают таких девочек легкодоступными, чуть ли не проститутками?

— Наверное, по их мнению, если девушка выставляет себя напоказ, то ей ничего не стоит и отдаться первому встречному, — предположил я. — Ну, так что было дальше?

— Макартур из тех, кто любит лёгкие победы над женщинами, а если встречает достойный отпор, то быстро идёт на попятную. Однако эта блондинка сильно понравилась ему, и он решил её споить. В результате сам напился в стельку, после чего уселся на свой любимый конёк и стал вещать о параллельных мирах. «Вы думаете, там обитают какие-нибудь чудовища или зелёные человечки с антеннами на лбу и локаторами вместо ушей? Ничего подобного! Там такие же люди, как мы, но они опаснее любых чудовищ и зелёных человечков. Они спят и видят, как бы уничтожить всех нас, нашу цивилизацию…» — ну, и всё прочее в том же духе. Из этого Макартур делал вывод, что Галактике нужно срочно объединиться и вооружиться до зубов, чтобы успешно противостоять угрозе извне. Теперь я вижу, что он был прав.

Морис уже не впервые упоминал о Сорвиголове Макартуре, и каждый раз где-то на задворках моего сознания мелькала дичайшая мысль, что он говорит о хорошо знакомом мне человеке. На сей раз эта мысль задержалась немного дольше, чем прежде, и я, даже не знаю зачем, попросил:

— Расскажи мне об этом Макартуре. Что он за фрукт?

— Неплохой парень, хотя со странностями. Сорвиголовой его прозвали за чуть ли не маниакальную склонность к неоправданному риску. А так он учёный, доктор физических наук, и… — Вдруг Морис замолчал и внимательно присмотрелся ко мне, как будто видел впервые. — Чёрт возьми! — наконец промолвил он поражённо. — А я всё ломаю голову: кого ты мне напоминаешь?…

По моей спине, казалось, пробежал целый муравейник.

— И кого же? — спросил я.

— Нельзя сказать, что вы очень похожи, — словно не услышав моего вопроса, продолжал Морис. — Но что-то общее у вас есть. И во внешности — хотя он высокий шатен, и в манерах, и в речи… Этот чёртов ирландский акцент!

Он вскочил и буквально пулей влетел в дом. Вконец растерянный и, одновременно, обуреваемый самыми дурными предчувствиями, я последовал за ним.

Мориса я нашёл в холле. Он стоял перед двумя висевшими на стене портретами — Дианы (в её прежнем облике голубоглазой шатенки) и Артура. В первый же день своего пребывания здесь, Морис обратил внимание на портреты и долго разглядывал их, но тогда ничего не сказал. А сейчас спросил:

— Кто этот рыцарь?

— Мой дядя Артур, король Логриса, император Авалонский.

Морис подпрыгнул и изумлённо уставился на меня:

— Как ты сказал?!

— Мой дядя Ар…

— Нет! — перебил меня он. — Не то. Ты сказал: «Авалон»?

— Да. Это родина нашего предка, великого короля Артура. Авалон упоминается во многих легендах, в некоторых мирах даже существуют его подобия, но Истинный Авалон находится на Земле Артура…

— Земля Артура?! — опять воскликнул Морис.

— А что? — спросил я.

Морис вновь повернулся к портрету.

— Похож, — пробормотал он. — Несомненно, похож… И слишком много совпадений: Мак-Артур с Земли Артура, его любимый гоночный челнок называется «Красный дракон», а тут ещё корпорация «Авалон», как чёртик из табакерки… Послушай, у твоего дяди Артура нет сына по имени Кевин?

«О Митра!» — подумал я и коротко ответил:

— Есть.

— Как он выглядит?

— Высокий, метр девяносто, русые волосы, карие глаза… А так ничего примечательного.

— Всё сходится. У тебя есть его фотография?

Я фыркнул:

— Вот ещё не хватало! Разумеется, нет. Хотя… У Дианы есть семейный альбом. Надеюсь, она не взяла его с собой. Пошли.

Мы быстро поднялись на второй этаж. Спешили так, точно в доме начался пожар.

«Нет, это невозможно! — пульсировало в моей голове. — Этого просто быть не может. Такое совпадение выходит за рамки всех мыслимых вероятностей…»

У двери кабинета Дианы меня посетила интересная мысль, и я спросил у Мориса:

— А эта блондинка, топ-модель, о которой ты рассказывал, она, случайно, не была замужем?

— Точно, была. У Макартура насчёт этого имеется пунктик. Он охоч только до блондинок, непременно голубоглазых и непременно замужних.

— Боюсь, это он, — сказал я. — Другого такого психа в природе не существует.

Альбом Дианы оказался на месте. Я взял его, полистал, нашёл нужную фотографию и показал Морису:

— Это он?

Тот ни секунды не колебался:

— Он, точно он. В этом нет никаких сомнений. Сорвиголова Макартур собственной персоной. — Вдруг Морис рассмеялся. — Знаешь что, Эрик. Похоже, твой кузен Кевин на нашей стороне! То есть, я хотел сказать, на стороне моего мира. Не так, как ты, лишь частично, а целиком. По-вашему, он предатель.

— Он сумасшедший, — хмуро промолвил я. — Опасный сукин сын…