— Это до боли напоминает мне верховья Миссисипи, — задумчиво произнёс Брендон, сидевший рядом со мной на скамье у борта корабля; взгляд его был устремлён на проплывавший мимо берег. — Штат Миннесота, Земля Хиросимы.

Было утро второго дня нашего путешествия вниз по реке Боанн к далёкому Авалону. Погода была мерзкая, небо заволокло тучами, дул холодный ветер, но дождя, к счастью, не предвиделось.

Я отвлёк своё внимание от листка блокнота, куда записывал одни имена, а другие вычёркивал, и посмотрел на брата.

— Так это и есть Миссисипи. Только в этом мире такого слова никто не слышал, поскольку здесь никогда не было индейцев.

— Правда? — вяло сказал Брендон. — Я не знал.

— Дело в том, — принялся объяснять я, — что здесь аналог Берингова пролива очень широк, и азиатские племена не смогли преодолеть его. Так что Логрис до прихода европейцев оставался незаселённым.

Брендон хмыкнул:

— Ты не понял меня, Артур. Видишь ли, я с самого начала вбил себе в голову, что Логрис — это Британия, а Лохланн находится где-то в Шотландии. — Он снял со своей головы клетчатый берет с бомбоном, скептически посмотрел на него, затем снова надел. — Сработал старый стереотип: Артур, король бриттов.

— А где твои уши были… — начал я, но потом сообразил, что когда я рассказывал Бренде и Пенелопе о географии Земли Артура, уши Брендона были на Земле Хиросимы, где он обзванивал знакомых психологов, перепоручая их заботам своих пациентов. — Но как же так? Разве тебе не известно, что большинство исследователей легенд раннего артуровского цикла давно пришли к выводу, что Логрис не что иное как аналог североамериканского континента?

— Я никогда не интересовался этим вопросом, — ответил брат. — Может, потому что в своё время Бренда была помешана на преданиях о нашем прадеде. Мы с ней стараемся быть разными. — Он сделал паузу и с горечью добавил: — Хотя ни черта у нас не получается.

За сравнительно короткое время, прошедшее с момента нашей встречи, я уже успел убедиться, что тесная эмоциональная связь между Брендоном и Брендой тяготит их обоих, но вместе с тем они были бы глубоко несчастны, если бы эти узы, соединявшие их с момента рождения, внезапно разорвались. Боюсь, что в таком случае они просто сошли бы с ума от внутреннего одиночества — того самого одиночества, которое является нормальным состоянием для всех людей, кроме таких уникумов, как мои близняшки. Я одновременно жалел их и завидовал им.

— Стало быть, — после недолгого молчания отозвался Брендон. — Логрис, это аналог Америки?

— Северной, — уточнил я. — А здешний аналог Южной Америки называется Атлантидой и заселён преимущественно выходцами из Греции и Италии, которые считают себя единым народом — атлантами, хотя говорят на двух языках — латинском и греческом.

— Значит, они наши соплеменники по материнской линии?

— Вроде того.

— Логрис дружит с ними или воюет?

— И то, и другое. Логрис и Атлантида перманентно находятся в состоянии вооружённого перемирия. Полномасштабной войне чувствительно мешает отсутствие Панамского перешейка, так что оба континента разделены тысячей миль морского пространства. Другое дело, наши северные соседи — Готланд и Галлис…

— Вот-вот, — сказал Брендон. — Тут я снова попался. Я полагал, что Галлис и Готланд аналоги Франции и Скандинавии.

От неожиданности я закашлялся. Это уже было слишком.

— И тебя нисколько не удивило, что на севере Шотландия граничит со Скандинавией, а к юго-востоку от Скандинавии находится Франция? Что с тобой, Брендон? Мы уже неделю как живём здесь, а ты ещё не сообразил, что в твоём представлении об этом мире что-то не так.

Брат вздохнул:

— Мне было не до того, Артур.

— Да ну! — язвительно произнёс я. — Чем же ты так занят? Спишь по двенадцать часов в сутки, а всё остальное время бездельничаешь…

— Как раз этим я и занят, — невозмутимо ответил Брендон. — Я полностью поглощён бездельем. Если угодно, можешь назвать это отдыхом. Очень интенсивным отдыхом.

— Вернее, очень своеобразным.

Брендон безразлично пожал плечами:

— Как хочешь, так и называй. Ты старше меня, Артур, но ты не представляешь, каково это — прожить десять лет в постоянном напряжении. Наша мама… Я её очень люблю — но она слишком заботлива, чересчур заботлива. Она так заботилась о моём благе, что не давала мне ни минуты покоя. А моё благо трактовала однозначно — ты понимаешь как. Теперь же я позволил себе расслабиться. Я ничего не делаю, ни о чём не думаю… — Он умолк.

— Наверное, это трудно, — сказал я, — целыми днями ни о чём не думать.

Щёки Брендона слегка порозовели.

— Ну, я, конечно, думаю, — немного смущённо произнёс он. — Но о вещах приятных и отвлечённых.

На этом наш разговор увял. Брат вновь принялся созерцать проплывающий мимо берег, а я вернулся к составлению списка, окончательный вариант которого должен был содержать не менее сотни имён. Пока что их было чуть больше дюжины, да и то относительно некоторых у меня имелись сомнения.

— Значит, — спустя несколько минут отозвался Брендон. — Галлис и Готланд не Франция и Скандинавия.

Я закрыл блокнот — всё равно никакие умные мысли мне сейчас в голову не приходили — и сунул его в карман.

— Конечно, нет. Ведь это Западное полушарие. Оба здешних континента были открыты почти одновременно, двенадцать веков назад: Логрис — мореплавателями из Уэльса, Атлантида — византийцами. Первыми колонизаторами Логриса были валлийцы, позже в этот процесс вовлеклись другие британские племена, а также кельты из Галлии, скандинавы и германцы всех мастей. Во времена короля Артура в Логрисе насчитывалось свыше десятка государств, а два самых крупных из них — Готланд и собственно Логрис — вели непримиримую борьбу за сферы влияния. Враждовали между собой и сами кельты. Заслуга нашего прадеда состоит в том, что он объединил всех выходцев из Британии в единое государство, и это позволило Логрису сдержать экспансию германцев и скандинавов на юг.

— А потом свои же кельты свергли его с престола, — меланхолично заметил Брендон. — И чуть не прикончили.

— И слава богам, — сказал я. — И что свергли, и что не прикончили. Благодаря этому он попал в Экватор и основал Дом Света. В конце концов, только из-за коварства Гилломана Лейнстера мы с тобой появились на свет. А что до Логриса, то он всё равно остался могущественным государством, разве что верховную власть в нём захватили скотты.

Брендон опять снял свой берет и посмотрел на него.

— Хорошо хоть юбки вышли из моды, — глубокомысленно изрёк он.

— В Лохланне и в соседних графствах килты ещё носят.

— Здесь говорят на гэльском языке, и это выглядит естественно. Зато в Авалоне вся знать говорит по-валлийски, а щеголяет в шотландских нарядах. Забавно.

— Не более забавно, чем шотландцы, говорящие по-английски, — возразил я. — Куда больше меня забавляет одержимость нашего прадеда, который навязал Царству Света свой родной язык. Знаешь, раньше мне это казалось естественным, но теперь моё второе «я» по имени Кевин МакШон поражается этому. Ведь скотты тоже хотели заставить весь Логрис говорить по-гэльски, но их было слишком мало, и в конечном итоге они сами перешли на валлийский. А тут один человек, пусть и невероятно могучий, едва взойдя на престол, заявляет своим новым подданным, что все они должны говорить на его языке. Как ни смешно, ему это удалось.

— И хорошо, что удалось, — заметил Брендон. — Иначе нам пришлось бы писать справа налево какие-то закорючки.

Я рассмеялся:

— Однако ты сноб, братец!

Он натянуто улыбнулся мне в ответ:

— Вовсе нет. Просто сейчас у меня плохое настроение.

— Почему?

— Потому что устал бездельничать.

— Так займись чем-нибудь.

Брендон вздохнул:

— Мне ничем не хочется заниматься.

— Даже делами сердечными? — лукаво спросил я.

Следующие несколько секунд я наблюдал, как щёки брата сначала розовеют, а затем становятся пунцовыми.

— О чём ты говоришь? — Вернее, о ком, — поправил я его. — Об одной милой девушке из Авалона.

Ещё несколько секунд Брендон потратил на то, чтобы изобразить на своём лице недоумение. Тщетно.

Наконец он потупил глаза и спросил:

— Как ты догадался?

— По поведению Бренды. Последнее время она кстати и некстати расспрашивала меня о Дане. Естественно, по твоей просьбе.

— А вот и нет. Об этом я не просил. Просто она почувствовала… мой интерес и самостоятельно проявила инициативу.

— Но ты же видел Дану только раз, — заметил я. — Да и то через зачарованную лужу. Как тебя угораздило?

— Сам не пойму, — ответил Брендон. — Это, что называется, с первого взгляда. Даже не со взгляда, а… с первой мысли. Не знаю, как это случилось — то ли ты что-то напутал, настраивая зеркало, то ли она неумело с ним обращалась, — но в тот момент, когда ты принял вызов, я на секунду почувствовал её присутствие. Не просто услышал адресованные тебе мысли — контакт был гораздо глубже. Я прикоснулся к самому её существу.

— Ого! — ошарашенно произнёс я. — И ты… тебе ничего…

— Нисколько. Наоборот, мне стало очень приятно и уютно. Я словно впал в лёгкий наркотический транс. А потом увидел её, услышал её голос… и по уши втрескался.

— М-да, — только и сказал я. На память мне пришло одно пренеприятнейшее происшествие сорокалетней давности. Я много бы отдал за то, чтобы вычеркнуть из своей памяти этот прискорбный эпизод времён моей юности. Но, увы, из песни слов не выкинешь. Пока я жив, пока я помню, кто я такой, со мной будут и эти воспоминания — горькие, болезненные, мучительные…

Её звали Ребекка или просто Бекки. Она была простой смертной, к тому же еврейкой — а в моём родном Доме, в силу определённых исторических причин, весьма неприязненно относились к её народу. Однако я любил Бекки, даже собирался привести её в Солнечный Град и назвать своей женой.

Но прежде чем поступить так, я решил проверить её чувства ко мне. Тогда я был слишком молод и глуп; я пренебрёг советами старших, которые не уставали твердить нам, юным колдунам, что очень опасно заглядывать в мысли других людей, а тем более — в самую их душу, где скрывается самое сокровенное, самое интимное. Я хотел знать, что на самом деле думает обо мне Бекки, как на самом деле она ко мне относится.

И я узнал. Убедился, что она любит меня больше всего на свете, искренне и самоотверженно. Но это уже не имело ни малейшего значения — ибо в тот же момент моя любовь к ней умерла. Я сам убил её, заглянув Бекки в душу. Хотел проверить её чувства, а вместо этого проверил свои. И они не выдержали такого испытания…

С тех пор я не виделся с Ребеккой и старался не думать о ней, но полностью забыть её я не смог. То, что я совершил, пусть и невольно, было самым гадким поступком всей моей жизни, и любое напоминание о нём вызывало у меня стыд. В результате сильного комплекса вины у меня выработалось стойкое неприятие любых проявлений антисемитизма, который среди детей Света был весьма распространён. Порой я столь откровенно демонстрировал свои убеждения, что яростные борцы с мировым сионизмом, даже невзирая на моё положение принца, занесли меня в свои чёрные списки. И никто понятия не имел, что моя терпимость — дитя любви, закончившейся ненавистью, и рождена она в муках раскаяния…

Я тряхнул головой, прогоняя непрошенные воспоминания. А Брендон истолковал мой жест по-своему.

— Что, не веришь? Я понимаю, в это трудно поверить. Внутри каждого человека столько грязи, что лишь он сам может терпеть её, да и то не всегда. А для постороннего увидеть её, прикоснуться, попробовать — в лучшем случае противно. Всё это так — но должны же быть исключения. Те самые исключения, которые подтверждают общее правило; исключения, без которых это самое правило становится бессмысленным. В случае с Даной как раз было такое исключение, и вместо всего наихудшего, что в ней есть, что есть в каждом из нас, я увидел самое прекрасное. Может быть, мне помог опыт общения с Брендой. Мы научились терпеть грязь друг друга, как свою собственную; в некотором смысле, она у нас общая. И отношения между нами сродни отношению других людей к самим себе: толика презрения, изрядная доля скепсиса и безграничная самовлюблённость.

— Похоже, вы не мыслите себя друг без друга, — сказал я.

— Ещё бы, — кивнул Брендон. Затем подозрительно покосился на меня и добавил: — Но если ты намекаешь…

— Боже упаси, — поморщился я. — Ни на что не намекаю… И знаешь, брат, мне кажется, что вы с Брендой отчасти сами виноваты в том, что вас подозревают в кровосмешении. Ваши настойчивые утверждения, что между вами ничего нет, не было и быть не может, производят обратный эффект. Я-то, положим, верю вам, потому что хочу верить. Однако вынужден признать, что ваш излишний пыл настораживает. Будь я к вам объективен, то, пожалуй, припомнил бы пословицу, что дыма без огня не бывает. Или другую, ещё более меткую — на воре шапка горит.

Брендон был явно обескуражен моим ответом. Он смущённо отвёл взгляд, достал из кармана сигарету и закурил.

— Хорошо, Артур, мы с Брендой учтём твоё замечание. И кстати, о горящих шапках. Всякий раз, когда речь заходит о Дане, у тебя неуловимо меняется голос. Становится нежнее и теплее. С чего бы это?

Ценой невероятных усилий мне удалось сохранить невозмутимое выражение лица.

— Ты что, ревнуешь?

— Да, ревную, — честно сознался Брендон. — Ты, наверное, решишь, что это несерьёзно, ведь я действительно видел Дану только пару минут и обменялся с ней едва ли парой слов, но… — Он замялся. — В общем, я считаю, что ей будет очень к лицу алая с золотом туника и венец королевы Света.

Почему-то я совсем не удивился. Может быть потому, что и сам мысленно примерял к Дане корону Авалона… Я вздохнул, забрал у Брендона сигарету, в три затяжки докурил её и выбросил окурок за борт.

— Твоя ревность не по адресу, брат. Не стану скрывать: между мной и Даной всё же есть… ну, некоторая симпатия. Но мы только друзья — не более. А вот кого ты впрямь должен остерегаться, так это Моргана Фергюсона. Ради Даны он даже собирается развестись с женой. У него серьёзные намерения — как и у тебя.

Пока он обдумывал услышанное, я сунул руку за отворот камзола и извлёк оттуда небольшое круглое зеркальце. Брендон собирался встать и отойти в сторону, но я жестом велел ему оставаться на месте.

Рябь… Туман… Контакт.

Я увидел лицо Даны в обрамлении огненно-рыжих волос, которые беспорядочно разметались по подушке. Она смотрела на меня, сонно улыбаясь, и часто моргала глазами. Лично для меня нет зрелища прекраснее, чем вид нежащейся в постели девушки, и мне стоило больших усилий не залюбоваться ею в присутствии Брендона.

— Доброе утро, Дана, — сказал я. — Извини, что разбудил.

— Привет, Артур, — ответила она. — Не беспокойся, я уже давно проснулась. Вот только никак не могу заставить себя встать.

— Почему? Заболела?

— К счастью, нет. Просто мне скучно. После твоего возвращения мы с Дейдрой ни разу не ссорились по-настоящему.

— Так это же чудесно!

Дана вздохнула:

— Может быть. Но, признаться, я так привыкла к нашим ссорам, что теперь скучаю без них.

(Каково, а? Нет, женщины — это что-то с чем-то…)

— Между прочим, — сказал я. — Ты помнишь моего брата Брендона?

— Такой невысокий, белокурый, красивый? Дейдра говорила, что с тобой прибыл младший брат. Это он?

— Да. И сейчас он тоже скучает. Может, поскучаете вместе? — С этими словами я сунул в руки растерянному Брендону зеркальце. — Вдвоём как-то веселее.

Не давая им времени опомниться, я встал со скамьи и быстрым шагом направился к кормовой части корабля, где находились наши каюты. На полпути до меня донёсся сбивчивый голос Брендона:

— Здравствуйте, миледи… Э-э, а можно, я буду называть вас просто по имени?

Что ответила Дана, я уже не расслышал. Но вряд ли она стала возражать.

В просторной каюте, которую занимали наши девочки, я застал только Бренду. Одетая в розовую пижаму, сестра сидела на широкой койке, поджав под себя ноги, и возилась со своим ноутбуком.

— Привет, Артур, — сказала она, не переставая нажимать клавиши. — Как спалось?

— Спасибо, хорошо, — ответил я. — Только немного озяб ночью… — Тут я растерянно умолк, обнаружив, что в каюте жарко, как в печке. Источником тепла был невесть откуда взявшийся электрический камин, подключенный к небольшому генератору, который черпал энергию из Формирующих. — Чёрт побери! Как это мы с Брендоном не додумались?…

Бренда отложила в сторону компьютер, вытянула ноги и рассмеялась:

— Мужчины! При всей вашей изобретательности, вы ужасно непрактичный народ. И ленивый к тому же. Чего вам стоило раздобыть нагреватель и детали для генератора? Мы с Пенелопой провернули это за полчаса — а вы из-за своей лени мёрзли всю ночь. Поделом вам!

Почувствовав, что начинаю потеть под ворохом тёплой одежды, я снял с себя плащ, камзол, берет и расстегнул две верхние пуговицы рубашки.

— Это моя вина. Брендон слишком поглощён мыслями о Дане, чтобы обращать внимание на такие пустяки, как холод.

— Ага, — сказала Бренда. — Ты уже раскусил его. И что думаешь?

— У Брендона хороший вкус. Дана замечательная девушка. — Я подошёл к столу и просмотрел сделанные Пенелопой эскизы герба нашего будущего Дома. В основном это были дракончики в разнообразных позах, но среди них я узрел кое-что новенькое. — Неплохая задумка. Красный дракон с белым единорогом. То, что надо.

— Это моя идея, — сообщила Бренда. — Мне пришло в голову, что раз ты женишься на Дейдре, то было бы логично объединить ваши фамильные гербы в один. Таким образом, и драконы будут сыты, и единороги целы.

— Не думаю, что твоя идея понравилась Пенелопе, — заметил я.

Бренда утвердительно кивнула:

— Сначала она была возмущена, но затем всё-таки признала мою правоту. Хотя энтузиазмом не воспылала.

Я вздохнул, сел на мягкий стул и принялся рассматривать эскиз. Поле герба было разделено надвое двойной косой чертой; в левой верхней части был изображён вставший на дыбы дракон, а в правой нижней — изящный, с длинной гривой единорог, гордо вскинувший голову и бьющий копытом о землю. Оба мифологических животных выглядели как живые; дракон излучал силу и мужественность, единорог был само воплощение грации и женственности. То, что Бренда воспринимала как механическое совмещение двух картинок, для Пенелопы было наполнено сексуальной символикой. Неудивительно, что идея Бренды вызвала у неё протест — ведь она сразу увидела в образе дракона и единорога меня и Дейдру…

— Да, кстати, — спросил я. — Где Пенелопа?

— На камбузе. Сказала, что корабельный повар скверно готовит, и решила сегодня побаловать нас роскошным обедом.

Я усмехнулся:

— То-то я и гляжу, что на палубе непривычно пусто. Наверное, весь экипаж сейчас наблюдает за тем, как принцесса из рода Пендрагонов занимается стряпнёй.

— Да уж, точно, — согласилась Бренда. — Для них это будет незабываемое зрелище. — Она встала с койки, вступила босыми ногами в тапочки и подошла ко мне. — Артур, ты не подумай, что я давлю на тебя. Просто хочу знать, когда ты собираешься представить нас Источнику.

— В любое удобное для вас время, — ответил я. — Жду, когда вы сами проявите инициативу, поскольку тоже не хочу давить на вас. Вижу, что не все из вас готовы к этому.

— Твоя правда, — кивнула сестра. — Брендон сейчас явно не в форме. У него как раз наступила релаксация после маминых интриг. Да и мысли про Дану отнимают много времени.

— А Пенелопа?

Бренда немного помедлила с ответом.

— Надеюсь, ты меня правильно поймёшь, Артур. Твоя дочь хорошая девочка — но ещё молоденькая, почти что ребёнок. Пенелопа привыкла к спокойной, размеренной жизни, она создала свой уютный мирок, где нет места проблемам вселенского масштаба и глобальным потрясениям. Ей чужды властные амбиции, её честолюбие вполне довольствуется рамками изобразительного искусства, и она не уверена, нужно ли ей вообще такое огромное могущество. Её пугает перспектива взвалить на себя ответственность за судьбы мира.

— Мне она не говорила о своих сомнениях.

— И не скажет, так как боится разочаровать тебя. Но я бы не советовала вести её к Источнику. По крайней мере, в ближайшие годы. Пускай ещё подрастёт.

— Пожалуй, ты права, — согласился я. — А как насчёт тебя, сестричка? Готова к встрече с Источником?

— Без проблем. Когда угодно. Хоть сейчас.

— Воля твоя, — сказал я, поднимаясь со стула. — Сейчас так сейчас.

— Что мне делать? — спросила сестра.

— Ничего. — Я подступил к ней вплотную, обнял за плечи и призвал Образ Источника. — Всё очень просто.