Зима наступила вместе с июнем, соответствующим декабрю Северного полушария. Первыми признаками её были беспрестанные ливни и ветры. Жильцы Гранитного дворца могли теперь воочию убедиться в преимуществах помещения, не боящегося непогоды. Камин оказался явно негодным убежищем, не способным защитить от суровой зимы, не говоря уже о том, что высокие зимние приливы грозили ему затоплением.

В предвидении этой возможности Сайрус Смит принял ряд мер для сохранения кузницы и печей, установленных в Камине.

Июнь ушёл на разные домашние работы, которые, однако, нисколько не мешали охоте, так что кладовые Гранитного дворца всё время ломились от запасов. Пенкроф собирался в первую же свободную минуту заняться изготовлением западней, от которых он ожидал чудес. Между делом он изготовил несколько верёвочных силков, и не проходило дня, чтобы кроличий садок не давал дани в виде одного или нескольких грызунов.

Наб почти всё своё время тратил на соление или копчение мяса, приготовляя, таким образом, великолепные консервы.

Вопрос об одежде подвергся очень серьёзному обсуждению. У колонистов не было другого платья, кроме того, какое было на них в момент крушения воздушного шара. Эта одежда была тёплой и прочной, так же как и бельё, и колонисты заботились о содержании её в безукоризненной чистоте. Но всё же рано или поздно, а нужно будет сменять её. Кроме того, одежда эта не могла защитить их от холода, если зима на острове окажется суровой.

Здесь не могла помочь даже изобретательность Сайруса Смита. Он должен был сначала заняться удовлетворением насущнейших потребностей колонии в жилище, в тепле, в пище и не мог разрешить проблемы одежды до наступления холодов. Нужно было, таким образом, постараться как-нибудь перенести морозы, не слишком ропща на судьбу, Когда же настанет весна, можно будет организовать охоту на муфлонов — горных баранов, водящихся на горе Франклина, — а, добыв шерсть, инженер уж сумеет найти способ превратить её в тёплую одежду. Как? Он об этом подумает после, когда придёт время.

— Что же, — сказал Пенкроф, — зиму как-нибудь протянем, поджаривая себе пятки у камина. Топлива у нас сколько угодно, и нет никакого смысла экономить его.

— Кстати, — сказал Гедеон Спилет, — остров Линкольна лежит под невысоким градусом широты, поэтому нет причин бояться чересчур суровой зимы. Не говорили ли вы, Сайрус, что наша тридцать пятая параллель соответствует примерно положению Испании или Италии в другом полушарии?

— Да, но не следует забывать, что и в Испании бывают очень холодные зимы. Снега и льда там сколько угодно, и, может быть, такие же испытания ожидают нас и на острове Линкольна. Однако это всё-таки остров, и поэтому я надеюсь, что здесь зима будет более умеренной.

— Почему, мистер Смит? — спросил Герберт.

— Потому, мой мальчик, что море можно считать гигантским резервуаром, накапливающим летнее тепло. С наступлением зимы оно постепенно возвращает это тепло, и благодаря этому в приморских землях температура меньше колеблется за год — летом там не так жарко, а зимой не так холодно.

— Поживём — увидим! — сказал Пенкроф. — Не пугайте меня сегодня холодами, которых ещё может и не быть. А вот что бесспорно — это то, что дни становятся короткими, а ночи длинными. По-моему, самое время подумать об освещении!

— Ничего не может быть проще, — ответил Сайрус Смит.

— Да, думать просто, — смеясь, сказал моряк.

— Нет, сделать просто!

— Когда же мы приступим к делу?

— Завтра же организуем охоту на тюленей.

— Чтобы сделать светильни?

— Фи, конечно, нет! Мы сделаем свечи!

Действительно, инженер думал об изготовлении свечей. В этой мысли не было ничего невыполнимого: у колонистов были известь и серная кислота, а тюлени могли дать любое нужное количество жира.

Этот разговор происходил 4 июня. На следующее утро, 5 июня, колонисты отправились на островок. Погода была неважная. Выжидая отлива, чтобы перейти вброд пролив, колонисты решили, как только это окажется возможным, построить лодку. Это упростило бы сообщение с островом, да и сделало бы возможной поездку вверх по течению реки Благодарности, отложенную до первых весенних дней.

На песке лежало множество тюленей, и колонисты без труда убили с полдюжины. Наб и Пенкроф освежевали их, и колонисты отнесли в Гранитный дворец около трёхсот фунтов жира, целиком предназначенного для изготовления свечей. Кроме того, они принесли шкуры убитых тюленей, из которых можно было изготовить прочную обувь.

Производство свечей оказалось чрезвычайно простым, и хотя изготовленные свечи были весьма неказисты на вид, но цели своей служили отлично. Если бы в распоряжении Сайруса Смита была только одна серная кислота, он должен был бы сначала нагреть тюлений жир вместе с серной кислотой и, отфильтровав получившийся глицерин, отделить кипячением из образовавшихся новых соединений олеин, маргарин и стеарин. Но так как у него была известь, он избрал более быстрый и простой способ. Он обработал жир известью и получившееся известковое (кальцинированное) мыло подверг действию серной кислоты, которая связала кальций и освободила жирные кислоты — олеиновую, маргариновую и стеариновую. Из этих кислот первую — жидкую — инженер удалил прессовкой, что же касается двух других, то они и были нужны для производства свечей. Эта работа отняла не больше двадцати четырёх часов.

Свечи были сформованы вручную, но от фабричных их отличало только то, что они не были отбелены и отполированы. Кроме того, фитили их, изготовленные из растительных волокон, сгорая, оставляли нагар, в отличие от фабричных, пропитанных борной кислотой фитилей, которые сгорают без остатка вместе с корпусом свечи. Но инженер сделал пару отличных щипцов для удаления нагара, и обитатели Гранитного дворца не имели оснований жаловаться на недостаточность освещения во время долгих зимних вечеров.

В течение июня у колонистов было немало работ по внутреннему оборудованию их нового жилища. Пришлось усовершенствовать ряд старых инструментов и изготовить много новых. В числе прочих инструментов колонисты сделали пару ножниц. Это позволило им наконец подстричь волосы и бороды.

Изготовление ручной пилы было нелёгким делом, но ценой величайших усилий колонисты добились своего и получили пилу, которая способна была резать дерево поперёк волокон. При помощи этой пилы они соорудили столы, стулья, шкафы и рамы кроватей. Кухня была оборудована полками, на которых Наб аккуратно расставил кухонную посуду. Кухня имела теперь очень нарядный вид, и Наб расхаживал по ней так же торжественно, как если бы это была химическая лаборатория.

Но вскоре столярам пришлось стать плотниками. Новый сток, образованный взрывом гранитной стены, преградил кратчайшую дорогу в северную часть острова, и колонистам, чтобы не переходить через поток, приходилось делать порядочный крюк, идя в обход истоков Красного ручья. Проще, конечно, было перекинуть на плоскогорье Дальнего вида и на берегу океана мостики длиной в двадцать — двадцать пять футов, тем более, что для этого достаточно было повалить поперёк потока несколько стволов деревьев, предварительно очистив их от веток.

Когда мостики были перекинуты, Наб и Пенкроф отправились на устричную отмель. Они тащили за собой грубо сделанную тележку, заменившую неудобную для переноски тяжестей старую плетёную корзину, и привезли обратно несколько тысяч устриц.

Устрицы быстро акклиматизировались на побережье, подле устья реки Благодарности, среди скал, образовавших естественные садки. Моллюски эти были ценным добавлением к столу, и колонисты почти ежедневно лакомились ими.

Как видим, остров Линкольна удовлетворял почти все нужды колонистов, хотя они успели ознакомиться только с очень незначительной частью его.

Можно было предполагать, что более широкое обследование острова, особенно отдалённых уголков его лесистой части, тянувшейся между рекой Благодарности и мысом Рептилии, даст колонистам новые ценные продукты.

Только одного не хватало обитателям острова. Азотистые продукты, то есть мясо, были у них в изобилии, так же как и зелень. Перебродившие корни драцены давали им кисловатый напиток, по вкусу несколько напоминавший пиво. Они добыли даже сахар, но не из свёклы или сахарного тростника, а просто собирая сок клёна, дерева, растущего в умеренной зоне и обильно представленного на острове. Они пили вкусный чай Освего из листьев, собранных Гербертом. Наконец, у них было сколько угодно соли, единственного из минералов, применяемого людьми в пищу. Но хлеба у них не было.

Возможно, что в лесах южной, неисследованной части острова можно было найти какие-нибудь растения, заменяющие хлеб, — хлебное дерево или саго, — но до сих пор колонисты не нашли их и обходились без хлеба.

Однажды — в этот день шёл проливной дождь — колонисты сидели все в большом зале Гранитного дворца.

Герберт неожиданно воскликнул:

— Глядите, мистер Смит, хлебное зерно!

И юноша показал своим товарищам зёрнышко, единственное зёрнышко, провалившееся сквозь дырку в кармане в подкладку его куртки. Герберт в Ричмонде любил сам кормить голубей, и зерно это случайно застряло у него в кармане.

— Хлебное зерно? — живо переспросил Смит.

— Да, мистер Смит, но одно-единственное…

— Вот так находка, Герберт! — улыбаясь, сказал моряк. — Что мы можем сделать из одного зёрна?

— Мы испечём хлеб! — ответил Сайрус Смит.

— Хлеб, печенье, торты, пирожные, — подхватил Пенкроф. — Боюсь только, как бы мы не растолстели от мучной пищи!

Герберт, не придавший никакого значения своей находке, хотел уже выбросить зёрнышко, но Сайрус Смит взял его, осмотрел и, убедившись, что оно было в хорошем состоянии, поднял глаза на моряка.

— Пенкроф, — сказал он спокойно, — знаете ли вы, сколько колосьев может дать одно зерно?

— Полагаю, что один колос, — ответил моряк, удивлённый вопросом.

— Десять, Пенкроф! А знаете ли вы, сколько зёрен может дать колос?

— Право, не знаю.

— В среднем по восемьдесят. Следовательно, посадив это зёрнышко, мы при первом же сборе урожая снимем восемьсот зёрен, которые при втором сборе дадут шестьсот сорок тысяч зёрен, при третьем — пятьсот двенадцать миллионов, а при четвёртом — свыше четырёхсот миллиардов зёрен, если, конечно, ни одно зёрнышко не погибнет. Вот!

Товарищи слушали Сайруса Смита не прерывая. Они были ошеломлены названными им цифрами. И, однако, эти цифры были правильные.

— Так-то, друзья мои, — продолжал инженер, — такова прогрессия плодородия почвы. А что значит эта прогрессия хлебного зёрна рядом с прогрессией макового, приносящего тридцать две тысячи зёрен при первом же урожае, или табачного, дающего триста шестьдесят тысяч? Если бы не тысячи причин, действующих губительно на эти растения, в несколько лет весь земной шар был бы заполнен ими. А теперь, Пенкроф, отвечайте, знаете ли вы, сколько четвериков хлеба составят четыреста миллиардов зёрен?

— Нет, — ответил моряк, — но зато я твёрдо знаю, что я осёл…

— Так знайте же, Пенкроф, что, если считать по сто тридцать тысяч зёрен на четверик, это составит свыше трёх миллионов четвериков.

— Трёх миллионов! — вскрикнул Пенкроф.

— Да, трёх миллионов.

— В четыре года?

— В четыре года, — подтвердил Сайрус Смит, — а может быть, даже и в два, если под этой широтой можно собирать по два урожая в год.

На это заявление Пенкроф ответил громогласным «ура».

— Отсюда следует, Герберт, — закончил инженер, — что ты сделал исключительно важную для нас находку. Помните, друзья, что в том положении, в котором мы очутились, всё, буквально всё может сослужить нам службу. Очень прошу вас — никогда не забывайте этого.

— Обещаю вам, мистер Смит, что мы не забудем, — ответил за всех Пенкроф. — И если я когда-нибудь найду зерно табака, дающее триста шестьдесят тысяч зёрен, уверяю вас, я не выброшу его на ветер! А теперь знаете, что нам остаётся сделать?

— Посадить это зерно, — ответил Герберт.

— Правильно, — сказал Гедеон Спилет, — и беречь его как зеницу ока, ибо в нём заключаются все наши надежды на будущие урожаи.

— Если только оно взойдёт, — добавил моряк.

— Оно взойдёт, — уверенно сказал инженер.

Это происходило 20 июня — как раз подходящее время для посева единственного и драгоценнейшего зёрнышка. Сначала думали посадить его в глиняный горшок, но по зрелом размышлении решено было довериться природе и высадить его прямо в землю. В тот же день произвели «сев», и не приходится говорить, что все меры предосторожности были приняты, чтобы результат его был удачным.

Погода несколько прояснилась, и колонисты воспользовались этим, чтобы взобраться на «крышу» Гранитного дворца. Там, на плоскогорье, они выбрали местечко, защищенное со всех сторон от ветров, на которое полуденное солнце изливало всю силу своих лучей. Они очистили от насекомых и червяков площадку, вскопали её, устлали ровным слоем удобренной извести и слегка увлажнённой земли и высадили туда бесценное зёрнышко. Затем место это огородили палисадником.

Казалось, что колонисты закладывают первый камень здания. Пенкроф вспомнил день, когда он пытался и не осмеливался зажечь единственную на острове спичку. Но сегодня дело было ещё важней. Действительно, тем или иным способом, днём раньше или днём позже, но колонисты добыли бы себе огонь. Другое дело это зерно — никакие усилия не вернут его им, если, по несчастью, оно погибнет.