ГЛАВА 3

Утро наступило холодное, без заморозка, но с сырым туманом, который пролез под рогожу, схватил меня за бока и заставил дрожать. Даже несмотря на то что по бокам ко мне жалась вся компания, а Пантерий грел колени. Брюха тоже вздрагивала от холода, но глаз упорно не разжимала. А я, поняв, что, несмотря на две бессонные ночи, скорее околею, чем усну, осторожно сдвинула со своего плеча голову Ланки и, немного поднапрягшись, подтянула ногой мешок с каким-то барахлом. Может быть, даже с теплыми кофтами, который мы вчера в темноте безуспешно пытались найти.

Усадив на свое место мешок, я чуть не с воем потянулась (спина задеревенела, как у мертвячки) и замерла, поняв, что вчера мы не доехали до лагеря ведьм каких-то шагов двадцать.

Вокруг нас обступал сосняк, два невысоких пригорочка сбегали к дороге, и на обоих пестрели палатки и кибитки, выстроившиеся полукругом, словно бойцы перед атакой. Вдалеке серели крыши Малгорода, и ему, словно древнему истукану, кланялись, по шажку надвигаясь, три дюжины ведьм. Серые, одинаково закутанные молчаливые бабки ныряли в туман, разгибались, делали шажок и опять ныряли. Посреди дороги стоял, раскрыв рот, здоровенный сухопарый детина и пялился на них, явно подозревая в злой ворожбе. А стоило мне со стоном подняться – уставился на мои не к месту задранные к небу кулаки, увидел, что замечен, вжал голову в плечи и молча сиганул со всех ног прочь.

Одна из бабок подскочила ко мне и быстро, как гроссмейстерше, доложилась:

– Плохо дело, Маришка, ждут нас там, да не с дубьем – солдаты Разбойного приказа, сотня, не меньше, – выпучила она глаза.

Я удивилась:

– А что Васька-царек?

– Он и привел, ворюга, – сделала страшные глаза ведьма.

Прозвище у нее было Шишиморка, она и была как шишимора: маленькая, сухая, востроносая. И если б бабе Марте вздумалось перевести нас на армейские чины, то Шишиморка получилась бы у нее пятидесятницей. Хоть она и жила на окраине Дурнева, но отвечала как раз за всю округу Малгорода.

– Как же ты так проглядела-то, Шишиморка? – покачала я головой. Бабка потупилась:

– А леший его знает. Васек как с цепи сорвался. Поотрываю ведьмам все руки, говорит, и головы поотрубаю.

– О?! – изумилась я.

Мы с ворами всегда жили душа в душу, потому как неглупые Васьковы предшественники прекрасно понимали, отчего это к Малгороду без всякой причины сворачивают аж четыре торговых тракта. По первости, лет этак пятьсот назад, воры, а тогда просто разбойники, грабили людей, решившихся посетить Ведьмин Лог. Но то ли купцы здорово поизвели безголовых разбойников, то ли кто-то умный надоумил жадных ухорезов, но как-то сумели лихие люди сообразить, что обирать купцов гораздо выгоднее, чем грабить. И там, где были раньше разбойничьи схроны да норы, как грибы-поганки разом выстроились трактиры, гостиницы, кузни да постоялые дворы, вокруг которых тут же разрослись немалые хозяйства с полями, коровками и пасеками. Купцы осмелели, потекли рекою, и рекою же потекли денежки в карман радостных воров, силами которых и был выстроен Малгород и еще пара городков поблизости. Тем удивительнее было Васькино заявление.

Я напрягла не соображающую от недосыпу голову, пытаясь понять, как он собирается прожить без ведьм? Какой это смысл купцам будет крюк давать, если со здешнего торжища наш товар пропадет: всяческие настоечки, микстуры, ладанки, обереги и прочее узорочанье. Не успела я додумать эту мысль, как под горой, со стороны Малгорода, послышалось конское ржание. Лошадки ведьм все как одна навострили ушки, и даже Брюха проснулась, начав слепенько щуриться на туман и шумно вдыхать ноздрями – видимо, молодость ей приснилась.

Ланка с Марго тоже проснулись, причем сестрица, как всегда, сначала вскочила, потом дико вытаращила глаза. Навалившийся на нее во сне Серьга потерял опору и ухнул, приложившись лбом о край телеги. А потом и вовсе, не удержавшись, шмякнулся на землю. Мы все послушали, как он красиво матерится. Шишиморка одобрительно покивала и снова начала есть меня глазами в ожидании приказов. Я почесала нос, мысли в голове были как сырое тесто. Лана, поморгав, как сова, поинтересовалась:

– А чего это вы поклоны бьете?

– Так сон-траву собираем, душенька, – ласково улыбнулась Шишиморка, показав востренькие зубки. – Нужная вещь для молодых девок, ходовой товар.

– О! – Ланка собралась было сигануть с телеги, но я поймала ее за шиворот.

– Ты погоди сначала, слышишь, Васька-царек сюда несется. Сейчас нам претензии высказывать будет, а потом, говорят, вообще головы отрывать начнет.

Маргоша на телеге сладко зевнула:

– Чушь какая.

Зато парни, что Скорохват, что Серьга, сразу напряглись. Оно и понятно, дурневские парни с малгородскими всегда враждовали, но Васек – это тебе не парни, а разбойники, каторжане и вообще жуткие люди. С такими нормальный человек не свяжется, а обойдет десятой дорогой. Мы с Ланкой покосились на наших рекрутов: сильно ли ноги задрожали? Те сразу выгнули грудь колесом, ну а то, что личики бледные, дак это они не выспались. Глазки бегают? Это тоже понятно – подходящий кустик ищут. В общем, орлы!

Я посмотрела на Шишиморку, и та поняла мой взгляд правильно, заявив:

– Будем Васька Зюкой-покойницей пугать.

– Это хорошо, – я кивнула, – только косточку-невидимку ты прямо сейчас в рот бери, будешь у нас запасным полком, – и перегнулась, пытаясь отыскать давешнюю веточку.

Хорошая штука, одна из немногих вещиц, что осталась нам после войны с колдунами. Не знаю, какая от нее польза была колдунам-чародеям, в наших руках она только громко бабахает, но и то хлеб.

– Мне-то чего делать? – спросила, нервно теребя косу, Ланка.

– Ничего себе вопросик! – возмутилась я. – Ты ж у нас старшая? Вот и командуй!

Лану перекосило, и она капризным голосом поинтересовалась:

– Это что, мне змеиный горошек кушать?

– Ага! – обрадовали мы ее в голос.

А Маргоша поинтересовалась:

– Как я выгляжу?

– Неважнецки, – покачала я головой, – держи зеркальце, приводи себя в боевую форму.

Марго недовольно сморщилась:

– Где мои пятнадцать лет? – и, деловито вынув из-за спины саквояж, стала карандашами и кисточками наводить красоту на лице.

Во всех наших неприятностях и передрягах у нее была самая удобная роль – сидеть и по-змеиному зловеще улыбаться или визжать, если нас начнут убивать насмерть. Запасливая Шишиморка вынула из-за пазухи завязанную с обоих концов змеиную шкурку-кошелечек. И хотя горох в ней хранился как будто самый обыкновенный, сухой, огородный, Ланка, знавшая историю его происхождения, смотрела на него как пациент на рвотное, явно прикидывая: а такой ли уж Васек из себя дракон, как в народе говорят? Может, и не оторвет головы? Я ее сомнений не одобряла: нечего привередничать, когда на тебя люди смотрят. И, зная, что в конце концов она примет правильное решение, отозвала Сашко и Серьгу в сторонку, критически оглядывая в последний раз: не подведут ли, сдюжат ли?

– Ну, братцы, будет вам скоро боевое крещение. Не знаю, зачем вы за нами увязались, но сейчас узнаете, почем ведьмам кусок хлеба достается. – И, открыв ларчик с изображением страшенной морды непонятного происхождения, щедро предложила: – Выбирайте.

Парни посунулись вперед и одновременно отпрянули, лица их вытянулись, а с подозрением посмотрели на меня. Серьга обиженно спросил:

– Чего это?

– Зубы, – ухмыльнулась я, – неужто не видишь?

Ларчик и впрямь был доверху набит специальными вставными зубами. Я прищурилась оценивающе на челюсть Серьги и ловко выхватила из общей кучи набор крепких и ровных, таких, чтоб из-под губы не лезли, но при улыбке впечатление производили.

– Будешь у нас оборотнем-медведем. Хотя, конечно, в кости ты тонковат для медведя, ну да выбирать не приходится.

И, ухватив за чуб попытавшегося дезертировать Серьгу, насильно вставила ему нижний ряд. Он зарычал и в самом деле по-медвежьи, пытаясь вырваться и выдрать изо рта эту гадость. Но я на него прикрикнула и даже попыталась стукнуть его в лоб, забыв, что у меня в кулаке зажат чародейский прут. Глухо бухнуло, и глаза у Серьги разъехались в разные стороны. Он замер, а я ойкнула, потом, видя, что он не падает, осторожно заглянула ему в лицо:

– Живой?

Судя по всему, Ладейко был живой, потому что в горле у него нехорошо клокотало, а глаза налились кровью, но я списала это на недосып. Не может же быть, чтобы парень возненавидел меня за одну-единственную плюху! А вообще – оборотень получился на славу. Черные брови угрюмо лезли одна на другую, клыки выворачивали нижнюю губу, и вся челюсть угрожающе выдвинулась вперед, так что даже при нешироких для медведя плечах он все равно выглядел очень внушительно.

Сашко, видя, как я сурово обошлась с приятелем, ерепениться не стал, сам вставил длинные острые клыки в верхнюю челюсть, тут же прикусил себе язык и, скривившись, стал похож на хорька. Ну ничего, и так сойдет. Хотя я рассчитывала увидеть в нем волка.

Черный, известный на всю округу битюг царька как раз благополучно взобрался на горку и перешел с тяжелой рыси на степенный шаг. С двух сторон его прикрывали подручные на тонконогих коньках, опасливо зыркающие по сторонам. Вереница кланяющихся в сторону Малгорода бабок им сразу же не понравилась, а Васек, едва заметив нашу компанию, так и впился в меня хмурым взглядом. Я напряглась, предчувствуя неприятный разговор.

– Доброго вам утречка, Василий Селуянович, – отвесила земной поклон Шишиморка, что, впрочем, никак не вязалось с ее ехидной ухмылочкой на сморщенном личике.

Царек оглядел всех нас, хмуро переводя взгляд с одного на другого. Он был крепким статным мужиком с копной светлых волос и серыми, как промозглое утро, глазами. Впрочем, ничего отталкивающего в нем не было, ну мороз по коже, ну в желудке екает… А так – нормальный дядька.

– Где Марта? – рявкнул он вместо приветствия.

– Мы за нее, – гордо вздернула нос Ланка и стрельнула в меня глазами, дескать, этот ли сценарий. Я украдкой показала ей большой палец – так держать. Васек насупился еще больше, видимо думая невеселые думы и прикидывая, как нас половчее схватить да выпороть. Однако прежде того влез в разговор один из его сподручных, ткнув кнутом в сторону наших ребят:

– Это что за уроды?

Сашко, страдавший из-за прикушенного языка и неудобных чужих зубов во рту, шагнул вперед, явно собираясь начать безнадежную драку, но я успела схватить его за плечо и дернуть обратно, стегнув перед его лицом воздух прутом. Гулко бабахнуло, кони попытались встать на дыбы, а раздосадованный Скорохват шумно втянул слюну и оскалился.

– Упырь!!! – взвыли Васькины подручные, и, прежде чем я успела удивиться такому странному выводу, взревел, поднимая руки-лапы, Серьга, враскачку двинувшись на Разбойное посольство.

– Сдурел?! – взвыла Ланка, кидаясь ему на шею, а Марго, поняв, что сейчас из-за дурных помощников нам точно головы посносят, истерически захохотала, пытаясь скрыть напавшую вдруг на нее икоту и совсем забыв, что ее зловещий гогот у нас был сигналом для Зюки.

Я зажмурилась, в ужасе понимая, что все идет прахом, земля под ногами Васькиного битюга вздулась горбом, и царек в ужасе уставился на костлявую зеленую руку с длинными черными ногтями. Конь и всадник ошарашенно замерли, остекленело таращась на зловеще шарящую в воздухе длань, и тут Зюка вымахнула из-под земли во весь свой рост, а было в ней чуть не два метра. Огромная голова с острыми ушами, тощая длинная шея, костлявое тело прикрыто рубищем. Года три назад Зюка с подельниками грабила одиноких путников на дорогах, пока не повстречала нашу бабку. Мы держали ее до сих пор вдали от посторонних глаз как оружие крайнего устрашения.

Подручные царька взвыли, давая коням шпоры, Васьков битюг скакнул, заорав не по-лошадиному, а Серьга, увидав «покойницу», не нашел ничего умнее, как одним прыжком очутиться на коне позади главного малгородского разбойника. Сашко поступил умнее: он просто припал к дороге, как пес перед прыжком, и завыл так, что даже у меня кровь в жилах заледенела.

Не ожидавший нападения Васек взревел басом, выхватил саблю и начал ею махать, стараясь достать Серьгу. Умный конь, поняв, что сейчас ему запросто отрубят уши, не стал ждать, чем закончится эта встреча с ведьмами, и рванул домой быстрей тонконогих рысаков, так что даже обогнал их на спуске. Слава Пречистой Деве, что Серьга сообразил не мчаться у разбойника за спиной до самого Малгорода, а сиганул прямо на полном скаку прочь. Ударился о землю и зарычал от боли, заставив битюга наподдать, а телохранителей порскнуть с дороги в ужасе. Только и услышали мы, как один ухорез кричал другому:

– Беги, Мишка, порвет, брось коня!

Серьга, потерявшийся от боли, рычал и слепо пер, потирая ногу, прямо на сверзившегося в канаву Мишку. Я орала как могла:

– Беги!!!

Ланка визжала:

– Серьга, не смей!!!

Маргоша, запугивая Мишку, специально добавляла:

– Не смей его жрать!!! – и хохотала, как настоящая ведьма.

Но все это было бессмысленно, потому что мы сами себя не слышали из-за воя Сашко, которого как собаку пыталась успокоить глупо улыбающаяся Зюка. Он скалил на нее свои накладные клыки и в руки не давался, прыгая вокруг на четвереньках до тех пор, пока умная Шишиморка, проворно стянув с ноги вязаный чулок, не почерпнула в него с дороги песка с камешками и не огрела его этой колбасой по затылку.

– Все! – радостно объявила я, глядя на распластавшегося в пыли Скорохвата. – Нам конец!

А вокруг меня стояли бабки с охапками сон-травы и благостно улыбались. Под горой запел горн, и я поняла, что Васек возвращается, но уже с сотней Разбойного приказа за плечами. С тоской посмотрела на Зюку, на раскрасневшуюся Маргошу и решила сорвать злость на Ланке.

– Ну, чего ты глаза выпучила, командирша?

– Я горошек змеиный проглотила, – задыхаясь, пожаловалась сестрица.

Я застонала, хватаясь за голову и представляя, как мы сейчас будем улепетывать на Брюхе от кавалерийской сотни егерского полка, который был придан Разбойному приказу специально для борьбы с ведьмами, очевидно в силу нашей жуткой «дремучести».

– Надо же, какая неприятность получилась, – позевывая, вылез из-под мешков, позабытый нами в суматохе Пантерий.

Мы вцепились в него с трех сторон – я, Ланка и Маргоша, – визжа и требуя, чтобы он нас немедленно спас. Черт забился в наших руках, тараща глаза, и вдруг исчез с хлопком и смрадным запахом.

– В общем, я думаю, тикать вам надо, – ласковым голоском проворковала Шишиморка. – Если умеючи, можно и на Брюхе, – пожала плечами она. Мы тут же выразили большое желание слушать. – Только вы звериков своих заберите, уж больно набедокурили, – покосилась Шишиморка на обморочно мягкого Сашко и Серьгу, который к этому времени, хромая и матерясь, наконец-то доковылял до телеги.

– И Зюкочку нашу возьмите, уж больно она приметна, – влезла еще одна бабка, Пантелеиха, если не ошибаюсь.

– Куда бежать-то, бабулечки? Везде ж найдут! – взмолилась я, чувствуя, что от ужаса скорой расправы против воли начинаю дергать ногами. Все-таки мы с Ланкой уже большенькие, батогами по попке явно не отделаемся, а на каторгу ой как не хочется!

– Мы лешего попросим, он вам тропиночку и откроет, – обрадовала нас Шишиморка. Мы с Ланкой так и окаменели, а Марго скрипучим, как древесный сучок, голосом поинтересовалась:

– Ты белены объелась, старая? Какие лешие, нет же их в нашем лесу!

– И чертей нет, – влез непонятно откуда появившийся Пантерий, – и ведьмы – выдумка, и Пречистую Деву я уже лет десять как не встречал! – Явно расстроенный, он плюхнулся напротив меня, просительно заглядывая в глаза: – Что за край у нас такой нищий, Маришка, чего ни возьмешь – ничего нету?

– Может, вы потом наговоритесь? – отмерла и взвизгнула Ланка.

– А я вот думаю… – начал Серьга, но Ланка взвизгнула еще пронзительней и громче:

– Я, между прочим, гороху змеиного только что налопалась! Так что теперь мысли читаю и вижу тебя насквозь!

Серьга вспыхнул бордово, а мы с Маргошей как по команде начали насвистывать и разглядывать облачка. Бабки, пошептавшись, показали мне направление, куда нужно бежать. Я обнаружила на знакомом взгорке незнакомую тропинку, словно сосенки специально расступились, заговорщицки предлагая сигануть под их сень.

Быстро прыгнув на место возницы, я дернула поводьями и… не получила никакого результата. Свинская лошадь спала, флегматично выкатив нижнюю губу, вздрагивала и всхрапывала во сне, несмотря на весь визг и ор, творящийся вокруг, и наплевав даже на красавца-битюга, который тут гарцевал перед ней недавно, всхрапывал, вставал на дыбы и вообще всячески играл мышцами, пытаясь соблазнить нашу старушку.

Видя такое дело, Ланка со свистом втянула носом воздух, Маргоша начала тонко, но с чувством поскуливать, Серьга – недоуменно вертеть головой, прислушиваясь к топоту под горой и к моим отчаянным понуканиям, и только очнувшийся Сашко, обнаруживший себя лежащим на коленях у не снявшей с себя грим Зюки, был бледным-бледным, как настоящий кровосос.

Из-за горы вымахнула егерская сотня, то есть сначала я увидела копья, а остальное представить мне не составило труда – мохнатые шапки, бородатые рожи. Я бросила проклятые вожжи, приготовившись достойно встретить удар судьбы, но у Ланки на этот счет было другое мнение. Выхватив у меня из рук прут, она взревела:

– А чтоб тебе, Брюха!!! – и со злодейским лицом осторожненько провела им по Брюхиным копытам.

Телега вздрогнула так, словно по ней шарахнул молотом сумасшедший волот, кобыла выкатила глаза, издав какой-то несвойственный ей девичий визг, и вдруг ломанулась, не разбирая дороги, задрав хвост и щедро орошая нас всякой дрянью, дождем хлынувшей из-под копыт. Мы с Маргошей ухватили вожжи, пытаясь хоть как-то развернуть безумную кобылу в сторону тропинки, но с тем же успехом я могла бодаться с дурневским племенным быком Гришкой.

Дура-лошадь сиганула прямо под горку, навстречу егерям. Стоптала какого-то франта в красной епанче, а потом рванула, как через сухостой, прямо сквозь эту хваленую егерскую сотню. Маргоша выла, ревел, растопырившись на телеге, Серьга, пытавшийся через наши спины дотянуться до вожжей. Пантерий тоже выл, вцепившись всеми когтями в тюки, выгнув спину и подняв хвост трубой, и при этом, то ли от страха, то ли от волнения, постоянно менял личину. Зюка безмятежно улыбалась, наглаживая своего полумертвого «вампира». И только мы с Ланкой хохотали как сумасшедшие, проклиная нашу бабку, которая всегда говорила, что лучше хохотать, чем плакать, выработав у нас привычку смеяться, когда страшно. Ланка корчилась у меня на коленях, визжа:

– Мы ж в грязи как кикиморы!

А я просто задыхалась, вторя ей:

– Нам еще и нападение пришьют!!!

– Ха-ха-ха!!! – складывалась пополам сестрица. – Настоящие гроссмейстерши!

– Архиведьмы! – кивала я ей. – Мозгов целый пуд!

– На двоих? – мелко тряслась Ланка.

– А главное, – чувствуя, что от смеха не могу даже вздохнуть, визжала я, – и тропинка есть, и лошадь разогналась!

Тут вся сотня как-то неожиданно кончилась и перед нами предстал изумленный до невозможности Васек, причем выражение морды что у него, что у его коня было одинаковое, будто они сами себе не верили. Черный битюг еще как-то ржанул, пытаясь привлечь внимание Брюхи, и тут же был повержен нашей красавицей. Телегу швырнуло вверх, мы на мгновение испытали щемящее чувство полета.

– Будешь знать, как ведьм обижать! – успела потрясти перстом Ланка и тут же озадаченно замолчала, поскольку Васек, зацепившийся плащом за крюк для ведра, слетел со своего битюга и теперь, вопя, волокся рядом, разбрызгивая задом мягонькую весеннюю грязь и лужи, оставшиеся после разлива реки Шалуньи. Мы с сестрой переглянулись, и она, ухватив прут, начала орать на царька, как давеча на парней:

– Ить, ить отсюда!!! – не зная, каким макаром от него избавиться, потому что царек явно от нас отставать не собирался, только выл и бороздил пальцами глину.

Я оглянулась – нет ли за нами погони? И с удивлением обнаружила, что мало того что егерей расшвыряло, так еще и какой-то детина глумился над ними, бегая вдоль дороги и охаживая тех, кто пытался шевелиться, дрекольем.

– А это не Митяй ли? – с удивлением прищурилась я на удаляющуюся фигуру, но тут мы влетели в Малгород, из всех подворотен к нам кинулись собаки, и стало не до рассуждений, так громко завыл, отгавкиваясь от своры, Васек.

Малгородские псы разом признали в нем вожака и припустили за нами всей сворой.

Пропетляв по окраинам, мы каким-то невероятным чудом проскочили мимо всех застав и рогаток и влетели на всем скаку в рощу. Правда, узнала я ее не сразу, поскольку, помнится, лежала она на окраине разбойничьего городка. Стало быть, расстарался леший, которого нам обещала Шишиморка.

Стоило нам пересечь границу, как не выдержавшая издевательств телега с грохотом развалилась, пустив обломки колес во все четыре стороны. Передок обломился, и с ним наша Брюха улетела куда-то в зеленый березняк, волоча на себе оглобли и намотавшиеся на эти оглобли остатки нашего скарба. Я с удивлением заметила черную бабы-Мартову душегрею, свой атласный, малинового цвета, сарафан и непонятно чьи порты.

Та часть телеги, которая оказалась под нами, какое-то время еще летела по зеленой траве, словно сани с горы, но в конце концов врезалась в деревянного истукана, осыпав его с ног до головы щедрыми дарами в виде наших ларей и мешков. Самый главный ларь от удара высоко подлетел в воздух, раскрылся, показав всем свое бесчестное пустое нутро, и прихлопнул собой истукана. Жамкнул его жадной пастью, словно кошка зазевавшуюся мышь.

– Ничего себе приехали! – недовольно промычала Маргоша, лежащая пузом на свертках, которые разъезжались из-под ее рук и ног. Мы с Ланкой еще пофыркивали, как остывающая манная каша, но уже начинали понимать, что измазаны от макушки до пят, тут тебе и грязь, и свежая зелень в кашу. Мы таращились друг на друга, и каждая втайне надеялась, что всяко-разно выглядит лучше того, что видит. Я-то точно на это надеялась, глядя на то, как Ланка, пытаясь оттереть лицо, лишь размазывала по нему мерзкие полосы с зеленым отливом. Но читающая мысли сестрица не оставила мне надежды, буркнув:

– И не надейся, жутище, – и, грозно обернувшись назад, рыкнула на Марго: – А кому-то я сейчас язык узлом завяжу.

Серьга, уляпанный не меньше нашего, кивнул головой, показывая, что он тоже будет участвовать в расправе. Маргоша с Пантерием переглянулись и надули щеки, чтобы не загоготать в голос. И при этом так пыжились, что и без всякого змеиного гороха было понятно, что думают они про нас всякие гадости.

Кряхтя и стеная, я попыталась подняться, запуталась в баулах, рухнула, снова попыталась залезть наверх, и тут, утробно рыча, откуда-то из травы вздыбилось глинистое чудище, в котором я с трудом признала лютого малгородского вора – Ваську-царька, как-то запоздало припомнив, что действительно что-то такое к нам по дороге прицепилось. Он разевал рот и грозно тряс кулаками, видимо чем-то нам угрожая, во всяком случае, эти чихающие звуки с «ать» в конце сильно походили на мертворожденные матюги. Честное слово, я бы даже испугалась, если б он не пытался направиться к нам, шагая раскорякой, словно все еще воображал себя на коне.

– Че это он? – заинтересовалась Ланка, поспешно оттирая лицо бабкиным праздничным платком с павлинами (был у нее такой на особый случай).

Я подумала: а чем это я хуже? И, ухватившись за еще неизгвазданный край, тоже принялась от души плевать в лазоревых птичек и оттирать милое личико, по дороге объясняя:

– Это он нам грозится.

– Кому? Нам?! – не поверила услышанному Ланка, а я закивала.

– Ага, ага. Всяких гнусностей нам пообещал за глаза. Притащил, понимаешь, сотню егерей. Они нам там, поди, уж всех бабок поарестовали.

– Да не может быть! – хлопнула себя по коленям сестра. А я, бросив под ноги платок, уперла руки в бока и предложила:

– А давай-ка, сестренка, намнем ему то, что Малгородская дорога не намяла!

Ланка на миг замерла, а потом переспросила с любопытством:

– Уши оттоптать, что ли?

– Можно и уши, – щедро согласилась я. – Ему все равно серег не носить.

И тут Васек как раз проплевался и взревел басом:

– …..! …..!!! … вашу, пигалицы!!!

У меня аж сердце захолонуло от его напутствий. Васек же, решительно отбросив плащ, цапнул себя за бок и зарычал, не обнаружив сабельки. Мы с Ланкой противно захихикали и, видимо, перегнули палку, потому что та игривая богиня, что по собственному почину валила нам полные руки удачи сегодня, наверное, вышла по делам, поскольку царек, не обнаружив сабли, проворно выхватил из-за голенища нож и двинулся на нас с самыми серьезными намерениями. Мы с визгом порскнули в разные стороны, и перед Васьком остался один Серьга, ошалело таращившийся на разбойника.

Я, как кобылка в загоне, обежала круг по поляне и где-то шагах в десяти от царька столкнулась лоб в лоб со своей шебутной сестрицей. Сначала мы в ужасе отпрыгнули друг от друга, потом посмотрели на спину царька, который кабаном пер на Ладейко, и, хотя против Серьги Васек казался мелковатым, мы отчего-то сразу решили, что разбойник задушит его сейчас как щенка, а потом кинется гоняться за нами по всей роще.

– А может, и не кинется, – вытаращилась на меня сестра, – нам бабка зачем их с собой дала? Чтобы разбойников в сторону отводить. Вот и пусть уводит!

– Беги, беги!!! – закричала я стоящему столбом Серьге, но тот словно оглох от страха и недобрых предчувствий, и видящая всех насквозь Ланка уверенно заявила:

– Не, не побежит!

А я, как назло, где-то потеряла во всем этом кавардаке наш бабахающий прутик. С надеждой глянула на Ланкины руки и удивленно обнаружила, что в левой та сжимает какую-то костяную рогатулечку, с полмизинчика размером. Но не успела я открыть рот, как сестра отмахнулась:

– А, это Шишиморка кость-невидимку сунула, на всякий случай.

– Ну дак что ж ты молчишь, дурища! – возмутилась я, и, не найдя вокруг никакого подходящего булыжника, быстро стянула сапог и запустила его в голову царька. – Все, утомил ты нас! – сказала я крутанувшемуся вокруг себя разбойнику.

– Ага, – поддакнула сестрица, – сейчас мы тебя будем бить. В воспитательных целях.

Я показала знаками Ланке, давай, мол, бери в рот кость, но та как сумасшедшая затрясла головой: дескать, не буду совать в рот всякую дрянь, добытую изуверским способом из кошки, – видать, ей и змеиного горошка было достаточно. К счастью, все наши споры прекратил сам царек, скакнув по-лешачьи прямо к нам через всю полянку. Ланка, не раздумывая, цапнула в зубы кость и пропала с глаз долой. А я, постаравшись взвыть как можно страшнее, кинулась на Васька, выставив вперед руки, так что до него долетела уже серой взъерошенной кошкой, которую он, к своему удивлению, не успел поймать на нож. Потому что рука не шла вверх, словно на ней повисла гиря.

Вцепившись в Васьковы скользкие от грязи вихры, я выпустила когти и, как мы и обещали с сестрой, в первую очередь стала драть ему уши. Царек заухал по-совиному, но это оттого, видимо, что Ланка начала охаживать его со всех сторон. Два раза разбойник умудрялся ловить меня за шкирку, бросая оземь, но я упорно вскакивала ему на плечи, а конец всему безобразию положил Серьга, снявший с пояса кошель и им, как кистенем, приложивший разбойника в темя.

Васек сразу утратил боевой пыл, но все же не упал, а лишь, вяло и плаксиво буркнув, медленно припал на одно колено. Серьге и этого хватило: живо размотав с себя кушак, он прикатил из кустов тележное колесо и споро, словно всю жизнь только этим и занимался, примотал к нему коленопреклоненного, вяло сопротивляющегося разбойника.

– А-ать… – снова начал невнятно пугать нас царек, ну уж второй раз мы этого терпеть не стали, накрыв его физиономию платком, которым вытирались. Он тут же начал свистеть ноздрей, делая вид, что задыхается. Во мне шевельнулась было жалость, но я подумала, что ничего, ему полезно. А мне вообще пора оглядеть наше бравое воинство.

Пантерий скакал по кустам, пытаясь свистом и ласковыми уговорами вернуть к нам прячущуюся за березками Брюху. Брюха дрожала ногами, но желания возвращаться не выказывала. Марго сортировала уцелевший багаж. Ладейко пыхтел, нависая грозной тучей над плененным Васьком, но абсолютно не знал, что с ним делать дальше. А Сашко и Зюка, обнаружившиеся в кустах под мешками, глядели в небо. Сашко безучастно, а Зюка – с глупою улыбкою.

– Зюкочка, ты умыться не хочешь? – осторожно поинтересовалась я у нашей штатной покойницы.

Зюка удивленно подняла те бугорки, на которых, по идее, должны были расти бровки, но бровок не было. Да и реденький белесый пушок на голове тоже трудно было назвать волосами. Зюка словно первый раз в жизни глянула на свои руки, явно позелененные травяным соком, и потерла пальчиком кожу. Кожа оказалась желтушно-серой. Зюка обиженно скривилась и как ребенок посмотрела на меня, всем своим видом показывая, что желает остаться зелененькой.

– Ну, как хочешь, – не стала я неволить дурочку, – вон иди, присмотри за дядечкой, а то Сашко икает, глядя на тебя.

«Дядечка» как раз очухался и попытался встать вместе с колесом, и самое удивительное, что у него это получилось. Вот ведь здоровый битюг! Он рычал, крутясь туда-сюда, а вокруг него петухом прыгал Серьга, не зная, что с ним делать. Хорошо хоть, что на голове Васька до сих пор был платок. Он пытался его всосать и выплюнуть, а павлинов корежило от отвращения.

Я подобрала свой потерянный в бою сапог и, тихонько ткнув им в царька, поинтересовалась:

– Ты угомонишься наконец, грозный воин?

– Да я вас!!! – взревел царек, но добросердечная Зюка приподняла край платка, чтобы заглянуть, кто там такой, и Васек подавился своими «атями», утратил весь свой гонор и попытался даже пятиться, забыв про колесо. Серьга попридержал его, собиравшегося навернуться, и царек, видимо сообразив, что находится в полной нашей власти, весь как-то сник, буркнув: – Чего вам от меня надо?

– Нет, это чего тебе от нас надо? – сразу взъярилась я. – Ты зачем сюда егерей притащил? Ты вообще о чем думал? Ты кем себя возомнил? Это что тут за военные походы карликового государства?

– А вы первые начали! – взревел Васек, при этом прилипшие ко рту павлины сделали странное судорожное движение, словно собрались разбежаться.

Заинтересованная Зюка снова приподняла край платочка, и Васька, всхлипнув, взмолился:

– Да прекратите же вы это! Оставьте мой платок в покое! Что я вам сделал? Не я ж сюда эту дружину притащил. Так воровская сходка решила, и не наша серебрянская, а столичная, после того как ваша Марта всем ворам войну объявила.

– Наша Марта?! – сипло удивилась я, потеряв голос от возмущения. И тут только обнаружила, что Ланка молчит все это время, как воды в рот набравшая. Пошарила взглядом по полянке и с подозрением поинтересовалась: – А чего это у нас старшая гроссмейстерша помалкивает?

– Да, действительно, – поддакнула Маргоша, сидящая на баулах и внимательно слушающая допрос царька, – а то как-то нехорошо, барышня, получается, может, ты сейчас рыскаешь по полянке и у людей потаенные мысли считываешь?

– Я не рыскаю, – придушенно хрюкнула у меня над ухом Ланка так внезапно, что я подпрыгнула от страха и завизжала.

– Ты что пугаешь, бестолочь? А ну проявляйся немедленно, а то я тебя отдубасю за такие дурацкие шуточки!

– Не мо-гу, – по слогам выдавила старшая гроссмейстерша Ведьминого Лога, – я кость проглотила.

– Да что ж за глотка у тебя такая!!! – взвыла я, хватаясь за голову.

Маргоша закатила глаза, а Зюка решила потрогать длинным пальцем, чего это разговаривает в воздухе, ткнула наудачу и попала прямо в Ланку. Та упала, образовался круг придавленной травы.

– Ага, теперь мы знаем, как отслеживать твои передвижения.

Васек, накрытый платком, усиленно вертел головой, пытаясь понять, чего это у нас происходит. И, сжалившийся Серьга, видя, что мы забыли о пленнике, занятые собственными делами, убрал с лица разбойника павлинов. Так что первое, что увидел Васек, была выпяченная челюсть Ладейко и толстые клыки, приподнимающие его верхнюю губу.

– Что ж теперь делать? – расстроенно спросила я.

– Может, ей слабительного дать? – внесла предложение Маргоша.

Ланка хныкала и каталась по траве, отчего казалось, что стебли сами собой ложатся на землю. Я подумала, что вот так и рождаются суеверия. А Триум, проснувшись, еще и предупредил:

– А тем, кто угодное бесам творит: непристойность всякую, чародейство и волхование, и колдовство, звездочетие и чернокнижие, чтение отреченных книг, альманахов, гадальных книг, коии верят в громовые стрелы и топорки, в усовье и в матку, в камни и кости волшебные и прочие всякие козни, кто чародейством и зельем промышляет, – того небеса не помилуют, люди же проклянут, а обиженные вопиют к Пречистой Деве. Тому будет и душе погибель, и дому разорение.

Я поморгала рассеянно: ну и к чему это было сказано?

Роща приютила наш табор. За день мы уж вовсю там обжились. Зюка развела костер и кормила нас кашей, мы, утомленные, спали, пристроившись кто где. Даже Васька на своем колесе как-то обмяк и смирился. Ладейко таскал дрова для «покойницы», однако, несмотря на все наши уверения, ближе двух шагов к ней не подходил, нервно скалясь на каждую ее улыбку. И только Сашко, безучастный, как пролитый на пол кисель, внушал нам опасения, тем более что, пока я гонялась по поляне за громогласно рыдающей, но совершенно невидимой сестрицей, Маргоша умудрилась влить в Скорохвата какую-то гадость из скляночки темного стекла. И сколько я ее ни пытала, она из вредности поджимала губы и говорила, что забыла состав.

– Маргоша, – укоряла я ее, чувствуя, как зевота раздирает рот и слипаются глаза.

– Бессовестная она, – поддакивала слегка успокоившаяся Ланка, – мало ей, вишь, проклятий, она еще и лечить людей собралась.

Я спохватилась радостно:

– Погоди, ты ж ее мысли читаешь!

– И что? – флегматично спросила сестра, укладываясь на мешки. Мешки словно ожили и заворочались, споря за место друг с другом.

– Так что она ему дала? – нетерпеливо подпрыгнула я.

– А леший его знает, – зевнула в ответ Ланка, – она этот пузырек на торжище купила, у какого-то красномордого афериста. Сказал, что от всего помогает.

И, судя по тоненькому свисту, сестра уснула.

– Ну-у, если от всего… – с надеждой посмотрела я на вроде бы дышавшего еще Сашко и вспомнила одну из любимых бабушкиных шуток: топор – лучшее средство от головы.

Спала я, несмотря на усталость, плохо. Стоило мне задремать, как мерещилась укоризненно глядящая на меня из кустов Брюха. К тому же теперь, в наступившей тишине, были здорово слышны не только крики, проклятия и треск ломаемых Пантерием кустов, но и обычные, присущие любому городу звуки, отчего сразу же вспоминалось, что никуда мы не сбежали, а сидим себе и палим костер прямо на окраине Малгорода. Однако, когда явилась Шишиморка, я с удивлением обнаружила, что уже вечер.

– Ну как вы? – сунулась сразу ко всем востроносая пятидесятница, заметила «колесованного» царька и ласково погладила его по голове: – И ты здесь, соколик? Это хорошо, это правильно.

– Ну и как наши делишки? – поинтересовалась проснувшаяся Ланка.

Бабка удивленно поводила глазами, как запечный таракан, но, тихо бормотнув «чур меня», продолжила как ни в чем не бывало, словно каждый день у нее духи лесные про дела спрашивают:

– Дела – как сажа бела. Больно много вы егерей побили. А самое главное – командира ихнего зря потоптали. Он на вас за это здорово осерчал.

– Да ну, – сразу насупилась я, – много ли мы его топтали, по Ваську-то вот точно телега проехала, дак и то вон он сидит спокойно и ни на кого зла не держит.

– Ну вы сравнили. – Бабка выкатила грудь, словно Васек был ей родный сын, за которого она испытывает гордость. – Васенька же наш, малгородский. А тот, кого вы стоптали, какой-то боярский сын. Воет сейчас в доме головы: и тут-то ему больно, и там-то ему больно…

Васек безнадежно плюнул, матюгнувшись:

– Доигрались!

– Ты-то чего переживаешь? Это ж нас ловят.

Но Шишиморка закивала головой:

– Сердце-вещун беду чует. Ищут нашего Васеньку за сговор с ведьмами, за то, что он сына боярина Мытного загубить решил.

Я посмотрела на вора, а тот как-то печально смотрел на плывущие по небу облачка, словно спрашивал: «Ну и где справедливость?» Я велела развязать его, втайне надеясь, что сейчас царек сиганет от нас со всех ног и мы избавимся от пленника, который при сильной нужде всех нас сможет в бараний рог скрутить, но заметно загрустивший ухорез словно и не заметил так давно чаемой свободы.

– Бабуля-то наша где? – осторожно поинтересовалась Ланка, и Шишиморка, снова стрельнув глазками вокруг, сделала пальчики рогаткой, так, на всякий случай.

– Вот, – начала она, оглаживая подол, – Марта, значит… В общем, велела она вам передать, что, если с ней что-нибудь случится, быть вам за нее магистершами, живите дружно, не ссорьтесь, а наши уж чем смогут – помогут вам.

– Эй! – взревели мы с Ланкой басом. – Бабуля где?!

– Так ить… Мы мятежники теперя… Мало того что Митяй Кожемяка дубьем егерей отходил, так ить еще кабанище этот, Селуян, воевода дурневской дружины… Ворвался прямо в дом головы и давай тузить боярского сына: где, мол, моя Маргошечка?

– А-а, – сразу сообразили мы, отчего боярский сын лежит пластом. – И что с ним сталось?

– Ну, как положено, – пожала плечами Шишиморка, – в цепях теперь, в темнице, кручинится и грустные песни поет.

Я покосилась на нашу специалистку по проклятиям, она мечтательно лыбилась и потирала ладошки, прям как муха на навозной куче. И глазки у ней были такие же мушиные – пустые и бессмысленные. Это меня разозлило, и я закричала возмущенно:

– Да объяснит же мне кто-нибудь, в конце концов, чего ради вся эта кутерьма?

– Бабка ваша сказала, что мало ей денег и теперь все воры будут в Ведьмин Круг дань платить, – подал голос Васька-царек.

На поляне стало так тихо, что обеспокоенная нашей внезапной пропажей высунулась из кустов Брюха. Я проворно ухватила ее за поводья, пытаясь подтянуть к себе, а Ланка пролепетала:

– Чушь какая!

– Именно в чушь люди и верят, – буркнула я, пытаясь сообразить: могла наша бабуля отмочить такое или не могла?

– И кто ж тебе, соколик, сказал энту глупость? – осторожно поинтересовалась Шишиморка.

– Фроська Подаренкова – архиведьма ваша. Приехала, понимаешь, в столицу, поотращивала, понимаешь, уважаемым людям рога на голове и сказала: «Носить их будете, пока денежку в Ведьмин Круг не пошлете». А уважаемые люди страсть как не любят таких угроз.

У меня так сердце и упало. Ланка же, наоборот, зафыркала кошкой, потом заорала, гневно топоча:

– Где эта Подаренка? Где эта жаба пучеглазая, ящерица бесхвостая, подайте мне ее сюда!!! Я ж ей все ее наглючее личико расцарапаю!!!

Лет семь тому назад явилась вдруг в Ведьмин Лог всеми забытая Жабиха – угрюмая и не любимая никем ведьма. Никаких правил Ведьминого Круга Жабиха не признавала, всех дичилась, зыркала из-под нечесаных косм сумасшедшими, горячечно блестящими глазами, не переставая бормотать что-то несвязное. Место ей было в Гнилых Урочищах, как раз между Лаквиллом, бирюками и болотниками. Там, где, по слухам, до сих пор водилось что-то древнее и жуткое.

Стоило бабке увидеть Жабиху, как она тут же вызвала из Дурнева Рогнеду с Августой, а нас попробовала спихнуть на другой край Лога, в деревеньку Кулики. Только мы с Ланкой как-то не спихнулись. Стоило провожавшей нас ведьме на секунду отвлечься, как мы нырнули ей под руки и со всех ног припустили назад, поскольку, как раз за месяц до этого, бабка пожаловала нам чины гроссмейстерские и мы очень серьезно относились к своему новому положению, искренне полагая, что должны во все лезть и везде совать свой нос.

Когда мы ворвались во двор, бабка, Рогнеда и Августа пили чай за дубовым столом, величественно прихлебывая из расписных фарфоровых блюдец. А перед ними смешно прыгала, сюсюкая и оглаживая по плечам хрупкую девчушку, не старше нас, Жабиха.

– Вот она, Фросечка, подарочек мой, – лепетала полоумная старуха, а Фросечка, вся беленькая, чистенькая, ела трех ведьм васильковыми, стеклянными, как у куклы, глазами и с такой наглостью на лице, что у меня и Ланки сразу зашевелилась ревность и зачесались кулаки. Видали мы таких тихонь: ручки-ножки как лютики, личики – хоть сейчас Пречистую Деву с них малюй, но при этом такие оторвы!

Бабка Марта недовольно стрельнула в нас глазами и поинтересовалась высокомерно у Жабихи:

– Чего ж ты от нас хочешь-то?

– Хочу ей удел свой передать, – засеменила к столу Жабиха и попробовала цапнуть своей заскорузлой клешней холеную ручку нашей бабушки. Марта руку отдернула, но, сделав губки ниточкой, сказала:

– Ладно. Запишу Урочище за Ефросиньей Подаренковой.

– А уж я ее выучу, ох как я ее выучу! – закивала головой Жабиха, и что-то не понравилось нам в радостном блеске ее глаз. Она ухватила Подаренку за бок и, с силой нажимая на затылок, заставила поклониться всем присутствующим, включая нас, что Фроське явно не понравилось, во всяком случае на меня с Ланкой она зыркнула с неприкрытой злобой. Однако безропотно ушла со своей Жабихой селиться в одном из гостевых домиков.

– Что-то будет, – хмыкнула носатая Августа, а расстроенная Рогнеда подтвердила:

– Будет, только вот знать бы что.

А бабуля, поманив нас пальчиком, взглядом велела усесться на свободные табуреты и устроила допрос:

– Ну-ка, гроссмейстерши, отвечайте, чего это такое? Если к полоумной ведьме вдруг, на ночь глядя, в дверь стучится этакий вот божий цветочек хлебца попросить?

Мы с Ланой по ту пору увлекались книжками о страшных злодеяниях, потому в голос заявили:

– Разбойники. Хозяйку выманивают, чтобы убить и ограбить.

– Ведьму?! – удивленно приподняла бровь Августа, а добросердечная Рогнеда рот открыла, удивленная нашим предположением.

Я смутилась, действительно, кто же ведьму грабить будет? Сумасшедших нету… Хотя кто их знает там, в Урочищах. А окрыленная Ланка затараторила:

– Нищие, решили на жалость давить. Калеку ненастоящего ведьме не подсунешь, болезного она еще не дай бог вылечит, а ребенка малого, дитя милое, пожалеет, еще и в дом заведет.

– Там ее и ограбят, – решила гнуть свою линию я, а бабка посмотрела на меня с досадой: все-таки одна из внучек бестолочью уродилась. В Ланке ж, наоборот, словно ключ умных мыслей забил.

– Только вот непонятно: чего она до сих пор вокруг этой…

– Жабихи, – подсказала я.

– …хвостом крутится.

– Чего ж тут думать, – решила реабилитироваться в глазах бабки я, – нищенка – это ж не профессия, а ведьма – ремесло на всю жизнь. Сколько ей еще подавать будут? Годик, другой? А потом метлой поганой гнать начнут.

– И что? – с интересом наклонила набок голову Марта, впиваясь в меня глазами.

– И все, – пожала я плечами, вспомнив, что я гроссмейстерша, а стало быть, имею право пить чай вместе со всеми, потянулась к горке из чашек, но перед этим постаралась как можно натуральнее изобразить Фроськино противное личико: – Бабушка, а вы ль одна тут живете?

– А детишки ваши где? – тут же поддержала меня Ланка.

– А не страшно ль вам одной? – прогундосила я.

– Ой, как моя бабушка Пелагея любимая на вас похожа, просто одно лицо!

И мы с сестрой, обнявшись, показушно зарыдали, переживая за безвременно усопшую выдуманную Пелагею.

– Ну не умницы ли они у меня! – умилилась баба Марта, тут же и требовательно взглянув на архиведьм: дескать, а ну умиляйтесь. Простодушная Рогнеда искренне погладила нас по головам, зато Августа кривенько улыбнулась, хмыкнув:

– Ну, может, и сгодятся в жизни на что-нибудь, кроме как по сундукам сидеть. Только ведь и у Жабихи, считай, уже есть ученица. И таланта в ней, я тебе скажу, немерено. Вот примерно как у этих двоих вместе взятых и еще чуток.

Бабка грохнула по столу кулаком, пресекая крамольный разговор, но мы уже насторожили уши. Вот на нас-то, настороживших уши, она и рявкнула:

– А ну-ка идите-ка, поиграйте с гостьей.

Мы надулись, но к гостье пошли. Ланка выкликнула ее на улицу, а я, мыча от натуги, начала изобретать способ поставить эту куклу фарфоровую на место. И злилась на Августу: надо ж такое сказать, что эта пустышка вдвое нас талантливей! Набежали дети логовских ведьм, интересуясь, что за новенькая.

Фроська, одарив всех снисходительным взглядом, объявила.

– Ефросинья Подаренкова. – При этом звучало это так, словно «Императрица Златоградская». Меня аж заколотило от желания оттаскать ее за космы. Я посмотрела на Ланку и удивилась: лыбится как ни в чем не бывало, хотя точно знаю, что ее тоже от этой Фроськи с первого взгляда корежить начало.

– А давайте в архиведьму играть, – предложила я.

– Точно, – хлопнула в ладоши Ланка, – чур я – архиведьма! – и взобралась на поленницу. Место это у нас было не самое любимое, потому как прямо у поленницы у нас была выгребная яма, где, булькая, бродили помои и куда запросто можно было сверзиться. Ну да не об этом мы сейчас думали.

– Правила простые, – объяснила я в основном Подаренке, – подходишь, целуешь архиведьме ручку и говоришь свое желание. Если ты это можешь сделать, а архиведьма нет, то занимаешь ее место. А если архиведьма это делает, то тогда ты ей одно желание должна.

И мы с Ланкой радостно уставились на Подаренку. Причем Ланка положила ногу на ногу и ручку выставила – целуй давай. Для прочих ведьминых детишек игра была не в новинку, мы ее уже давно выдумали. Оттого они сильно удивились, когда Подаренка, зло сузив глаза, зашипела змеюкой:

– Пусть вам воронье трупоедное ручки целует, а от меня этого не дождетеся. А вот вы мне ручки целовать станете и ножки целовать будете, когда я в вашем Логу магистершей сделаюсь! И вас отсюда вон выставлю, гроссмейстерши малахольные!

Ребятня уставилась на нее во все глаза, а Ланка, посмурнев, встала во весь свой невеликий росток, пригрозив:

– За такие срамные речи быть тебе бячищем-гноячищем! – и толкнула ее в грудь, а я, быстро присев, еще и ударила ее под коленки.

Так что Фроська, перелетев через меня, прямым ходом грохнулась в выгребную яму. Глубина там была порядочная, и Фроська завизжала, молотя руками. И алый ее сарафан, и рубашка, васильками вышитая, и личико фарфоровое, и хвостики белесые разом стали одного бурого цвета. А Ланка, склонившись к краю, еще и ласково поинтересовалась:

– Ну что, Фросечка, будешь нам ручки целовать? Или так и потопнешь в помоях?

– Неча ей! – взбеленилась я. – Пусть знает, как на гроссмейстерш хвост задирать.

Фроська отчаянно выметнулась, пытаясь уцепиться за край, но тот был слишком покат и скользок, чтобы ей этот фокус удался. Дети молча стояли вокруг и глядели на нас с Ланкой с суеверным ужасом. Первый раз, наверное, видели, как ведьму в гнояке топят. Я боялась, что Фроська завизжит, призывая свою бабку, но та лишь молча кидалась раз за разом на стены, пока не начала пускать носом пузыри, вот тут-то в ее наглючих глазках метнулся настоящий страх. Я перегнулась вниз, пачкая подол платья, и, цепляясь за Ланку, сунула к самому ее лицу ладошку и потребовала:

– Ну, целуй.

Фроська поцеловала, но вытащили мы ее не раньше, чем она так же облобызала Ланкину ручку.

Вечером было много Жабихиного крика, многозначительного, но довольного молчания бабули и откровенного хохота Августы под оханье Рогнеды. Спать мы с Ланкой легли довольные собой как никогда. Нам и в голову не могло прийти, что в полночь мстительная Фроська припрется с мешком сенной трухи в одной руке и с ватой в другой. Еще она волокла в зубах четвертушку мутного самогона, из которой смачно выдернула пробку, уставившись на нас лютым, ненавидящим взглядом. До сих пор не понимаю, как мы не проснулись тогда с Ланкой, ведь обе до жути боимся щекотки! Но факт остается фактом. Вымочив вату в самогоне и осторожно утыкав нам ее между пальцами, Фроська, без всякого сожаления и ни на минуту не задумавшись, запалила эти фитили.

Проснулась я от того, что мне снилось, будто черти уволокли меня в пекло и заставили бегать по угольям. Каков же был мой ужас, когда, раскрыв глаза, я увидела, что действительно молочу воздух ногами, а между пальцами у меня горит синее пламя, а рядом тот же фокус выделывает Ланка, в ужасе таращась на свои ноги. Ошалевшие со сна, мы свалились с кровати и начали, как два полоумных зайца, носиться по дому, поджигая разбросанную по полу труху и солому. Угомонились мы только выскочив на улицу, где стояло свиное корыто, полное воды, ревели и плакали и жаловались друг другу на творящийся ужас, не замечая, что сзади нас полыхает бабкин дом.

А Жабиха с Подаренкой пропали в ту же ночь, как корова языком слизнула. Даже Августа не рискнула ехать за ними в Урочище. Зато нас на следующий же день отдали Рогнеде и Августе в обучение. Пыхтящий от натуги Серьга тащил на себе млеющую Ланку с обожженными ногами, а меня пер на плече Митяй Кожемяка, уже тогда здоровый, как телок. Вот с лечения ожогов и чуткого сна мы и начали свое обучение.

Привязав недоверчиво косящуюся на меня Брюху к березке, я присела на травку, задумчиво теребя косу. Напротив скрипнули остатки телеги – это невидимая Ланка осторожно пристроилась рядом, уверенно заявив:

– Я так думаю, что Жабиха померла, иначе никуда б она не отпустила свое золотое чадушко.

– Если только чадушко ее поленом не забило, – буркнула я. А вообще, мне дела не было до Жабихи и Фроськи, гораздо больше меня заботило, что теперь делать с бабушкой. – Как-то надо нашу Марту выручать. – И, решительно поднявшись, я велела: – Все, хватит сидеть, будем нашу магистершу у Разбойного приказа отбивать.

Шишиморка тонко захихикала:

– А ее уже того, отбили, – и, видя непонимание в моих глазах, пояснила: – Я ж говорю, мятежники мы теперь. Стоило только стрельцовой дружине в Дурнево пойтить, как Рогнеда с Августой скрутили Марту, пока она вас спасать не кинулась, посадили ее на метлу, и фьють! – Она сделала движение рукой, показывая, как они улетели, и я невольно проследила за ней взглядом. Садящееся солнце больно резануло глаза, и я недоверчиво переспросила:

– Что, вот так прямо посреди бела дня?

– Ну, тяжеловато, конечно, – снова оправила подол своего платья аккуратная Шишиморка, – солнышко-то красное, оно, знамо дело, не луна, к земле давит, да как-то вот сдюжили.

– Не намного лучше, – расстроилась я, – где ж их теперь искать?

– Ну, кабы знали где, дак уж нашли бы, – отмахнулась пятидесятница. – За всех вас скопом и награду уже объявили. Давленный вами боярин такой прыткий оказался. – И она встрепенулась. – Представляешь, Маришка, сам еще в кроватке валяется, стонет весь, как гусь, телегой ушибленный, а все одно твердит: всех ведьм арестовать и в холодную сволочь. Ужо две сотни баб арестовал, не менее. Если б не стрельцы с егерями, его б мужики наши уж давно б на шерстинки порвали.

– Погоди-погоди, – не поняла я, а Ланка беспокойно завозилась, – какие стрельцы, какие бабы?

– Так ить ищут вас, говорю же, по особым приметам, – и она замолчала, хитренько стреляя глазами в парней.

Мы с Ланкой попробовали переглянуться, но я только досадливо рыкнула, лишь сейчас сообразив, как неудобно иметь прозрачную сестру. Она, видимо, тоже поняла, как это плохо, засопела, невидимая, а потом поинтересовалась:

– Какие это у нас особые приметы?

Серьга сразу навострил уши, и даже Сашко с любопытством приподнял голову. Только Васек ехидно молчал, словно знал о нас что-то такое, чего мы и сами не знали.

– Э-э, – озадаченно начала Шишиморка, – так ведь знак у вас гроссмейстерский.

А мы с Ланкой сразу подпрыгнули, зашипев, как две змеи, на старушку. Царек же, напротив, в голос заржал и начал нагло вслух по памяти цитировать запись из опознавательного листа, который однажды и нам с Ланкой попадался в руки:

– «…а на пояснице, ближе к месту схождения ягодиц, сии сестры Лапотковы имеют одинаковый знак, выполненный в цвете, в виде ветки остролистой тирлич-травы, обвитой змеею, и круговой надписи, якобы магического содержания».

– Это Фроська нас заложила!!! – взвыла в голос Ланка.

– Точно она, гадина, – поддакнула я, – ей Жабиха про знаки сказала.

Маргоша за нашими спинами выругалась, пообещав Фроське проклятие, а парни начали ржать. Я в свое время сдала Августе целый экзамен по этому предмету.

– Вот скажи мне, – щурила глаза Августа, въедливо выспрашивая, – а что будет обозначать, скажем, полынный узор, выколотый на щиколотке левой ноги?

И мы с сестрицей в один голос отвечали, что девка – дура и рисунок сама себе выколола, а настоящий знак только тама, где самой себе, без Ведьминого Круга, ни за что не сделать.

– Это что ж, – запоздало сообразила я, – они всем бабам подолы задирают?!

Парни уже вовсю скалились, и даже Шишиморка понимающе улыбалась.

– Так ить я и говорю, если б к егерям стрельцы не подоспели, ужо б на вилы подняли барчонка. А так он еще трепыхается. Засел в доме головы, три улицы отбить смог, на четвертой спекся. И щас ни туда ни сюда, ни наши его забодать, ни он наших батогами гнать. Малгородские дрейфят, а дурневский Селуян под замком. Так что решили объявить перемирие. Барчонок согласился пока подолы не задирать, говорит, будет вас искать эмпирически.

– Это как?! – переспросили мы с Ланкой, начав туго соображать от всех этих напастей.

– А топить их завтра с утра начнут. Те, кто не потонут, – ведьмы.

– И че мужики? – разом похолодели мы.

– Обсуждают, некоторые прям сейчас согласны, но есть и такие, которые упираются.

Васек загоготал, а Серьга задумался о чем-то своем, наверное, зарубочку делал на будущее.

– В общем, мне все ясно, – заявила Ланка, – надо идти и кончать этот бардак.

Шишиморка радостно закивала, но перед этим на всякий случай поплевала через левое плечо. А я осторожно спросила:

– Ты это серьезно? Вот так придешь, задерешь подол и скажешь: вот она я, заберите?

– Да, – гордо притопнула Ланка, – не пожалею жизни своей молодой за сестер Ведьминого Круга.

– А родимчик боярина не хватит, когда ты к нему на ночь глядя такая вся прозрачненькая явишься? – И, услышав, как она озадаченно замолчала, я предупредила: – Я перед ним подол задирать не стану! У меня это… – я цыкнула сквозь зубы, – скромность девичья гипертрофированная.

– А можно… – заинтересованно начал было отмерший Серьга, но расстроенная Ланка тут же на него рявкнула:

– У мамки своей попроси, она тебе все знаки и расскажет. Тоже мне, выискался еще один любитель девкам подолы задирать! – и с надеждой попросила меня: – Маришка, ну пойдем хотя бы им бока намнем, что ли?

Я кивнула головой:

– Это можно. Все равно для Брюхи нужно телегу искать.

– Я с вами, – подал голос Пантерий, и я испытала к нему чувство благодарности. Настоящий друг, хоть и черт. Васек заворочался, но Пантерий; зыркнув на него, прокурорским голосом изрек: – А вас, гражданин, попрошу остаться, – и, состроив заговорщицкую гримасу, шепнул разбойнику: – Присмотри за этой компанией, а то уж больно народ шебутной.

Васек посмотрел на бледного, так и не вынувшего клыки Сашко, на Зюку, всю изгваздавшуюся в каше, но не прекращающую вылизывать котелок, на плотоядно улыбающуюся ему Маргошу и пообещал черту присмотреть. Серьгу мы взяли с собой.