Глава 7
КОЕ-ЧТО ПРОЯСНЯЕТСЯ

Средневековый разум не только не уступает современному, но в чем-то даже превосходит. Так подумал Джон, когда на следующее утро Изабелла подступила к нему с просьбами продолжить уроки. Впрочем, стоит ли так уж удивляться? Чудо для детей тринадцатого века — понятие естественное. Можно даже сказать нормальное, настолько хорошо укладывающееся в систему понятий о жизни, что даже молодому Рэдхэнду, при всей нетрадиционности его воспитания, оставалось только позавидовать той невозмутимости, с какой Изабелла приняла историю его появления в этом мире. Доля разумных сомнений, удивление, восторг перед величием деяний Всевышнего, и потом — ни капли недоверия. Внешне в их отношениях мало что изменилось, разве что восхищение в карих глазах девушки светилось отчетливей.

На самом деле Изабелла была несколько встревожена рассказом великого воина сэра Джона. Она успела крепко привязаться к этому странному человеку и теперь, когда судьба его вот-вот должна была проясниться, забеспокоилась: не потребует ли воля Провидения скорого расставания? Изабелле не хотелось оставаться в одиночестве. Жизненное перепутье, на котором она оказалась, бросив Длинного Лука и Зеленую Вольницу, виделось ей как мрачная туча, окутывающая мир как туман, наполненный невидимым присутствием потусторонних существ. Присутствие рядом Джона, такого же потерянного и одинокого, как она сама, сильно поддерживало Изабеллу. К тому же уверенность, с какой молодой граф шел сквозь невзгоды, давала надежду, что и ее судьба устроится рядом с таким решительным человеком. Но что будет дальше?

О том, что Джон нравится ей как мужчина, она не думала. Да и странно было бы думать, как ей казалось. Разве к герою, ведомому самою Судьбой, применимы такие простые и приземленные мысли?

Однако своих волнений она старалась не показывать и, когда они с Джоном вышли во двор и стали разминаться, с удовольствием отдалась радости свежего утра и предвкушению интересной и сложной науки боя.

Вокруг суетились рабочие, катили тележки с песком, таскали камни к подъемным блокам. Несколько плотников наращивали леса под стеной очередной пристройки. Замок рос на глазах.

Со скрипом открылись тяжелые ворота, впуская подряд два обоза. Один пришел с каменоломен, другой — из деревень, десяток повозок были нагружены мешками с провиантом, связками кож и разнокалиберными бочонками. Кроме того, с этим обозом прибыли плотники (понаблюдав, Джон понял, что сэр Томас весьма разумно назначил посменную работу: когда вновьприбывшие включились в дело, прежние плотники, получив расчет, расселись у телег, ожидая возвращения) и две дюжины бравых молодцов в простых рубахах, с чистыми юношескими лицами, которые крутили нечесаными головами с совершенно детским восторгом.

Это, как понял Джон, были новобранцы, принятые в дружину графа. Парни, вскормленные самой землей; такие если и бывают в городе, то только наездами, продавая лавочникам мясо и овощи, либо сдавая закупщику зерно и шерсть — то есть с ученическим прилежанием наблюдая, как это делают их многомудрые отцы. Хотя… эти и города отродясь не видали, и в замке графа, в отличие от артельщиков, тоже были впервые. Судя по всему, сэр Томас сумел завоевать расположение людей в округе: служить к нему шли с удовольствием.

Встречать обоз вышел граф собственной персоной. Быстро оглядев двор, зацепился взглядом за Джона (в буквальном смысле этого слова — его потомок физически ощутил энергию угрюмых глаз) и занялся своими делами.

— Итак, начнем, — переключил внимание Джон. — Сперва повторим кое-что.

Сначала он немного стеснялся многочисленных взоров, но быстро пообвык и перестал их замечать. Изабелла не растеряла уже усвоенного, особенно хорошо у нее получалась подсечка. Добивала она без удовольствия, но умело. Ну и конечно, ее излюбленным был бросок через бедро — его девушка могла отрабатывать хоть весь день напролет.

Джон показал ей прямой удар ногой в челюсть. Изабелла пришла в восторг. С ее врожденным чувством равновесия и глазомером она мигом усвоила технику приема и, кажется, уже подумывала о том, чтобы на денек вернуться в Зеленую Вольницу.

— Это искусство как танец, — сказала раскрасневшаяся Изабелла во время короткого перерыва около часа спустя.

— Оно сложнее танца, — отозвался Джон. — Науку рукопашного боя изучают и совершенствуют годами, а то и десятилетиями, посвящая этому жизнь. Но тебе не обязательно углубляться в тонкости. Здесь, в этом мире, у тебя не будет такого противника, как я, так что тебе хватит и нескольких приемов — лишь бы ты выучила их по-настоящему хорошо. Главное — учись предугадывать удары…

Еще договаривая, он выбросил сжатую в кулак руку в направлении ее лица. Изабелла тонко пискнула, но перехватила руку, пригнулась и бросила Джона через бедро. Надо сказать, хорошо бросила, на сей раз молодой граф не поддавался ни в малейшей степени.

— Недурно, — сказал Джон, вставая. — А теперь вообрази, что вот эта жердь — еще один твой противник. Проделай со мной то же самое и тут же врежь ему ногой.

Изабелла настолько увлеклась, что в какой-то момент едва не зашибла подошедшего к ним дворецкого, но в последний момент удержала ногу, и пятка ее замерла сантиметрах в десяти от лица. Дворецкий даже бровью не повел, и Джон подумал, что знаменитое английское хладнокровие, видимо, берет свое начало именно с этого человека.

— М-милорд желает видеть вас после обеда, — произнес дворецкий. — В прежней зале. Не забудьте. Обоих.

— Будем рады засвидетельствовать почтение, — кивнул Джон.

Изабелла, не приученная к церемонным словесам, просто поклонилась.

Дворецкий удалился с высоко поднятой головой, ровной спиной и на негнущихся ногах.

— Сэр Джон, у нас еще есть время, поучи меня владеть мечом.

— Все-то тебе подавай, — усмехнулся Джон.

— А хотя бы и все, — весело откликнулась она. — Ты принес столько удивительных умений… Ах, как бы я хотела узнать действительно все о твоем мире!

— Зачем? — пожал плечами Джон. — Ведь его еще нет, он в недостижимом будущем. Он совсем другой. И там очень много вещей, которые тебе бы совсем не понравились.

Об «удивительных умениях» он промолчал, зная, что похвала не заслужена. Всего-то умений — щелкать зажигалкой, курить да махать кулаками, больше он, кажется, еще ничего не продемонстрировал. Умение повязывать галстук не в счет, тем более повязывать уже все равно было нечего.

— Так ты меня научишь?

— Хорошо. Неси сюда мой меч.

Ожидая Изабеллу, он постоял, оглядываясь и ненавязчиво присматриваясь к окружающему. Обоз уже был разгружен, получившие расчет рабочие готовились отправиться домой. Новобранцы стояли навытяжку неподалеку от кузницы, перед ними прохаживался, что-то втолковывая, давешний седобородый командир спасательного отряда, — видимо, новички были в его компетенции.

Несколько офицеров, немолодые уже и явно повидавшие жизнь, суровые мужи, стояли поблизости, наблюдая за занятиями Джона и Изабеллы. На лицах их отчетливо читался плохо скрываемый интерес, однако близко они не подходили. Взоры их время от времени обращались к донжону, из чего Джон заключил, что разговаривать с пришельцами запретил сам сэр Томас.

Запретил так запретил. Не желая доставлять кому-либо неприятности, Джон сделал вид, что не замечает офицеров.

Для начала он заставил Изабеллу рассказать и показать все, что она уже знает и умеет сама. Как он и предполагал (и как говорили ему в свое время учителя), средневековое искусство фехтования было наукой нехитрой. Используемые приемы зависели от типа меча, и по большому счету все строилось на идее сильного удара и отражении ответного — безо всяких изысков, сила на силу. Принимай вражеский клинок поближе к рукояти, руби той частью, что поближе к острию, не стой на месте — вот, в сущности, и все основные правила. Победителем оказывался тот, что был выносливей и страшнее вращал глазами. Изабелла свое преимущество видела в умении быстро перемещаться с места на место — и не без оснований, человек в тяжелом доспехе долго против нее не выстоял бы.

Девушка неплохо держала удары, инстинктивно чувствуя, что в простой полоске закаленной стали кроется нечто большее, чем кажется на первый взгляд.

— Не надо так судорожно вцепляться в рукоять, — поучал Джон. — Больше доверяй себе, у тебя хорошая пластика. Не сковывай собственных движений. Ладно, а теперь ударь меня как-нибудь.

Он стоял спокойно, держа в руках обломанный черенок лопаты, который заменял ему меч. Изабелла взмахнула оружием и направила его в шею Джону. Тот, не отбивая удара, отступил назад и сказал:

— Слишком долгий замах.

Последовала новая попытка.

— Вот опять, я зевнуть успеваю, видишь? — В доказательство он и впрямь зевнул. — О, уже лучше…

На четвертый раз Изабелла сама поняла, что от нее требуется короткое, непредсказуемое движение. И она попыталась уколоть Джона, но тот, уже не трогаясь с места, только шевельнул кистью руки — и черенок, столкнувшись со сталью под безопасным для него углом, отвел ее в сторону. Джон же шагнул навстречу, они с девушкой вдруг оказались стоящими вплотную друг к другу, и тут черенок метнулся от меча вверх, к горлу Изабеллы.

— Заметила? Я не двигал плечами и локтями, я почти ничего не сделал, просто направил силу твоего удара туда, куда мне было нужно.

— Это как с кулаками?

— В десятку! Умница.

— Но ведь рука и меч — это разные вещи.

— Немножко разные, но… совсем чуть-чуть. Меч — это продолжение тебя, — сказал Джон и запнулся, обнаружив, что готов бессознательно повторять чужие слова. — Знаешь, в моем мире это все уже давно кануло в прошлое, никто не способен понять то чувство, которое испытываешь, держа в руке добрый клинок. Призрак приучил меня к старине, и я ему за это благодарен. Когда я впервые взял в руки меч, это было… как волшебство. Вот только я сам не знаю, насколько верны мои чувства. Имею ли я вообще право чему-то учить? Но он тогда сказал мне: «Джон, никогда не пытайся оправдываться тем, что ты-де живешь в таком-то времени. Человеческий дух всегда один и тот же. И во все эпохи ангелы и черти одинаково бьются за наши души. И все равно что в твоей руке — каменный топор, меч или автоматический пистолет, настоящим оружием остаешься ты сам. Просто знай, Джон, что меч — это самое благородное оружие, изобретенное человечеством. Не смерть от меча, нет, смерть всегда одинаково отвратительна, но сама борьба с мечом в руках. Меч не дает осечки. Он не позволяет тебе увильнуть от лица врага. Здесь все решает твое собственное мастерство. То, как ты владеешь мечом, — это то, как ты живешь…» Это не совсем точные слова, но суть та же. Ты понимаешь? — Он взглянул на Изабеллу с надеждой и опасением одновременно.

Для него почему-то было важно, поймет ли она его. Почему? Он не знал.

Джон увидел, что она слушает его внимательно, и как-то сразу понял, что девушка слышит не только то, что он говорит, но и то, что кроется в его душе, — невысказанное, подавленное сомнение человека, не знающего, зачем он живет так, как живет, и подозревающего, что любое другое бытие способно поставить его перед тем же вопросом.

— Кажется, да, — тихо сказала она.

— Конечно, — улыбнулся Джон. — Ты у меня умница, все поймешь. Давай проделаем это еще раз. Действуй по наитию, не забывай, что силу удара всегда можно использовать в своих целях. И перестань думать о мече как о постороннем предмете. Это твое жало, твое слово, твой взгляд!

В глазах девушки полыхнули огоньки азарта, и она отдалась вольному творчеству — порхала вокруг Джона словно стрекоза, передавая клинку не столько напряжение мышц, сколько свою волю. А Джон, сам в душе поражаясь и радуясь открывшемуся у него учительскому таланту, искусно втягивал ее в танец, провоцировал на все более сложные движения. И отмечал, что его ученица, малоопытная, решительно не сведущая в технике боя, интуитивно угадывает многие аксиомы фехтования. Правда, аксиомы ускользали, Изабелла забывала их, как только ситуация менялась, но на смену приходили новые.

У нее определенно был талант.

Впрочем, как сравнивать, размышлял Джон, не останавливая урок. Средневековый человек не просто физически крепче моего современника, он целесообразнее, его физическая культура носит практический характер. Здесь актуальны десятки, сотни навыков, бесполезных в моем мире. Здесь, например, каждый человек легко управляется с лошадью, а ведь это целый комплекс движений, потерянный в двадцать первом веке, замещенный приседанием, или, скорее, плюханьем на сиденье автомобиля и вялым шевелением рук и ног — да и те скоро отменит бортовой компьютер. В то время как всадник в седле совершает миллионы микродвижений всех мышц, водитель только тычет пальцами в радиолу, морщась от музыки, которая ему не по душе. Сесть на коня или спрыгнуть с коня, влезть на дерево или спуститься на землю, подпрыгнуть, слазить в погреб или на чердак по лестнице — постоянно присутствует движение вверх-вниз, по вертикали. Даже в мыслях, в воображении, в представлениях о мироустройстве: небеса — земля — ад. А у нас вертикаль — это колесо обозрения в луна-парке, а кроме него самолет и лифт; умозрительно — понятия о космосе и магме, на которые нам начхать. Мы, такие умные, живем в пришибленной урбанистической горизонтали, а эти дикари — в трехмерном пространстве, которое все время нужно преодолевать физически и умственно.

Наконец, очевидные труд и закалка. В этих людях естественным образом заложено то, чего мы если и добиваемся, так только упорными тренировками. Но ни спорт, ни мода на красивое, развитое тело не ставят таких жестких требований, как сама жизнь. Так нужно ли удивляться тому, что для Изабеллы подобная наука близка и понятна?

И все-таки он удивлялся, догадываясь, что имеет, дело действительно с врожденным талантом. К тому же призрак прав: человек по сути своей не меняется, и средневековый индивид — это тоже сформировавшаяся личность, с трудом принимающая все новое. Изабелла же новизну впитывала, как изможденный зноем путник — воду прохладного ручья.

Солнце поднялось уже высоко, когда Джон объявил второй перерыв. Тело сладко ныло — но не от усталости, а от наслаждения, так что останавливаться даже не хотелось, но девушке явно нужна была передышка.

Вот тут один из офицеров и нарушил запрет. Краем глаза Джон замечал, что за ними с Изабеллой по-прежнему наблюдают, уходят по своим делам, но потом возвращаются и присматриваются к учебному поединку. Сейчас к ним присоединился «повелитель новобранцев», он о чем-то говорил с двоими другими офицерами, и вот, воспользовавшись моментом, они приблизились к гостям замка. Один из них подошел вплотную, поприсматривался, словно прикидывая, с какого боку откусить от пирога, чтобы не было видно со стороны, а потом заговорил:

— Интересно это у вас получается, сэр. Будто и вправду игра какая, не то пляска. Только ведь несерьезно это. То есть я хочу сказать, когда один на один, оно, может, и сработает, но в бою…

Этот человек был головы на полторы выше Джона, никогда не жаловавшегося на маленький рост, и ровно вдвое шире в плечах. Густой, насыщенный бас гудел, как церковный колокол. Джон без особого труда представил себе этого гиганта в бою, и ему стало неуютно, хотя никакой враждебности от него не чувствовалось. Не зная, к чему клонит великан, молодой граф промолчал.

Тут подошел и второй — среднего роста, крепко сбитый, с пепельными усами — и поддержал товарища:

— Гарри прав. Он не самый ловкий на словах, но на деле обставит дюжину болтунов, и думать умеет метко. Чего стоят эти изыски в настоящем бою, когда вокруг толпятся друзья и враги, а удары сыплются ровно град?

— Ты что, голову под шапку забыл надеть или глаза не промыл? — возмутилась Изабелла. — С таким искусством, как у сэра Джона, можно в одиночку разгонять армии!

Здоровяк Гарри усмехнулся, но не столько словам, сколько дерзости девушки, а усатый ее проигнорировал.

— Как ты поступаешь в битве? — продолжал он. — Выплясываешь с клинком или дерешься как все?

Знать бы точно, чего ему надо, этому усатому прилипале? Ясно одно — от ответа уйти не удастся. А значит, надо будет сказать, что в настоящих битвах не участвовал ни разу в жизни, потому что, начни Джон врать, эти люди сразу же его раскусят. А говорить правду после того, как все утро ублажал зрительские взоры, тоже было как-то неловко — ему отнюдь не хотелось, чтобы его лишний раз называли юродивым. Наконец, после того, как этой ночью из-за него гибли люди…

Пока он искал подходящий ответ, Изабелла взяла переговоры на себя:

— Да ты еще и невежлив, как я посмотрю, мало того что заврался. А ведь заврался — смеешься над тем, что вчера видел собственными глазами! Когда мы прорубались через толпы чудовищ, сэр Джон крушил их десятками, разил без пощады, и ни одна поганая адская тварь не смогла коснуться его даже кончиком когтя, порождения тьмы пали перед ним, он вымостил ими дорогу к воротам замка, а копыта его благородного коня заровняли эту дорогу, по которой он шел, словно славный король Артур по трупам исинеев, будто светлый герой, пронзивший толщу веков и воссиявший на поле битвы нашей скорбной эры!

Запас воздуха в ее легких исчерпался, но Изабелла мигом его пополнила и, воздав хвалу еще некоторым доблестям сэра Джона, принялась честить усатого за слепоту и недоверие, причем таким высоким слогом, что нельзя было не заинтересоваться. И трудно было понять, действительно ли Изабелла такая восторженная дурочка или перед ними просто талантливая актриса, которой нравится играть и огорошивать игрой самоуверенных мужчин. То есть Джон-то видел, что верно второе: его разгоряченная уроком ученица, чувствуя, что ничего ей не грозит, откровенно развлекалась. Но игра ее была очень убедительной.

«А ведь Длинный Лук должен еще благодарить меня за избавление от суженой, — подумал Джон. — Туго соображающему человеку рядом с такой бойкой зазнобушкой делать нечего…»

Усатый поневоле принужден был обратить внимание на пылкое выступление, что касается Гарри, так тот вообще заслушался. И все-таки усатого оказалось трудно сбить с толку.

— Вчера было другое дело, — отыскав лазейку в частоколе речи, вставил он. — Не отрицаю, наш гость был хорош. Но что, если этому мечу придется выйти из ножен, чтобы встретиться с себе подобными?

— На всей земле и во все эпохи не найти меча, подобного этому! — Изабелла гордо вскинула голову, точно в том была ее заслуга.

— А и правда хорош, — прогудел Гарри. — Никогда такого не видел.

— Хорош, — согласился усатый. — Можно взглянуть поближе?

Джон, который уже ощущал себя более чем неуютно из-за того, что не произнес ни слова (более-менее приличный ответ он уже придумал: мол, для каждого боя существуют разные приемы и стили, — да только успел потерять надежду этот ответ высказать вслух), смиренно кивнул головой, и Изабелла протянула меч офицеру. Лицо усатого осветилось, когда он взялся за рукоять. Однако, как только он попытался сделать пробный взмах, чтобы проверить балансировку клинка, меч непонятным образом выскользнул из его пальцев и вонзился в землю у ног Джона. Усатый в испуге отшатнулся, недоуменно взирая на свою руку.

Гарри уважительно приподнял бровь и сказал:

— Зачарованный. По-моему, это и так все доказывает.

И, поклонившись Джону, Изабелле и мечу, он ушел, зовя товарища:

— Айда, у нас еще дел полно.

Тот тоже склонил голову, но так и не поднял ее — поплелся за Гарри с ошеломленным лицом, избегая взглядов других наблюдавших за маленьким приключением.

Изабелла выглядела не менее удивленной. Вынув меч из земли, она взмахнула им несколько раз, и лицо ее озарилось счастливой улыбкой.

— А меня он принимает! Как странно…

— Может быть, они ошиблись? — засомневался Джон. — Бывает же, вдруг у человека ни с того ни с сего дрогнет рука…

— Рука никогда и ни у кого ни с того ни с сего не дрожит, — наставительно произнесла Изабелла, предвосхищая одну из великолепных фраз любимой матерью Ванюши-Джонни книги, — И вообще, как можно оскорблять такой клинок подозрениями в том, что он обычный? — перешла она на драматический шепот, наклоняясь к Джону, а меч, напротив, держа на вытянутой руке — не иначе чтобы благородное оружие не слышало таких несуразностей. Да он сплошное волшебство, разве не видно? Он сам отказался лежать в руке этого хама.

— Верю, — вполне искренне согласился Джон. — Просто я ничего не понимаю.

— Я тоже. Так что, продолжим урок?

Джон поневоле улыбнулся:

— Да, тебя нельзя выбить из колеи. Хорошо, пока не зовут к обеду, я покажу тебе кое-что. Начнем с простого. Никогда не затрачивай на противника больше усилий, чем он того заслуживает. Если видишь, что он держит меч как палку, просто обезоружь его…

Еще через час донесся звон от расположенных здесь же, во дворе, кухонь. Работа прервалась, люди потянулись на запахи. Слуга пригласил Джона и Изабеллу в их комнаты, где уже поджидали нехитрые, но сытные блюда. Джон был доволен собой — полдня физических упражнений ничуть не утомили его. Изабелла пребывала в задумчивости, но выглядела спокойной. Событие с мечом подействовало на нее куда сильнее, чем на самого владельца оружия. У Джона даже промелькнула мысль, что ему стоит поглубже пропитаться духом средневековья, чтобы адекватно реагировать на происходящее.

Отобедав, они направились в донжон. Хотя замок был еще далек от своего облика в начале двадцать первого века, ибо над ним предстояло еще потрудиться строителям, времени и деятельным потомкам, одержимым жаждой преобразований, в этой части его Джон хорошо ориентировался.

На пороге прежней залы их ждал дворецкий, но повел не в дверь, а через боковую лестницу в комнату на верхнем этаже, откуда открывался вид на все четыре стороны света. Выше этой комнаты располагалась только смотровая площадка, на которой постоянно нес дежурство стражник.

Это был рабочий кабинет графа, и вид его поражал воображение: практически все пространство помещения занимала одна из самых причудливых лабораторий, когда-либо созданных человеческим гением.

Стол у восточного окна был заставлен искусно выполненными астрономическими приборами, которым, даже на беглый взгляд, не было места в этой эпохе, начиная с простых гномона и квадранта и заканчивая двумя мудреными армиллярными сферами. Другой, у западного окна, являл собой «физико-механическое отделение», здесь были кроме узнаваемых приспособлений и какие-то совершенно дикие конструкции, — очевидно, модели машин разной степени сложности и завершенности. Джон припомнил, что на месте строительных работ видел множество простых, но эффективных механизмов, и вдруг сообразил, что далеко не все они характерны для Англии тринадцатого века. Стол у северного окна скрывался под грудой темных фолиантов с обложками, расшитыми и даже опечатанными замками, каких-то рукописей, схем, таблиц, из которых по крайней мере одна была заполнена каббалистическими знаками, — тут, понял гость из будущего, его предок занимался магией. Под южным окном примостился личный уголок графа с книжными полками и узкой оттоманкой, а от центра комнаты расходились ответвления смешанной лаборатории с явным преобладанием алхимии: горелки, колбы, реторты, градуированные стеклянные сосуды, несколько песочных разнокалиберных часов, чашки, плошки и прочая доступная в этом веке утварь доминировали над инструментами иных научных направлений, но Джон приметил и пару заспиртованных лягушек, и белую мышь в проволочном лабиринте, и как бы даже негальваническую батарею.

У Джона захватило дух. Призрак, оказывается, о многом умолчал, хотя, казалось, всегда охотно рассказывал о своей жизни. Не подлежало сомнению, что он относился к той ветви сынов человеческих, которая дарила миру всеохватных гениев. Остаться в веках имени сэра Томаса помешали, должно быть, случайность либо политические соображения, а возможно, приверженность к алхимии и магии, которую точно не стоило рекламировать долгое время, тогда как для последующих поколений ученых-рационалистов таковая склонность служила поводом только для расклейки ярлыков лженауки. А может быть, все это, вместе взятое. Ну и среда, конечно, — кому нужна будет астролябия в годы Столетней войны?

Многие сваленные в системе творческого бардака предметы несли на себе тонкий слой пыли — видно было, что в последнее время владельцу замка не до опытов.

Самого графа Джон уже поневоле ожидал увидеть в усеянном стилизованными изображениями звезд темно-синем халате и островерхом колпаке, но сэр Томас вышел из-за ширмы, наполовину скрывающей личную часть комнаты, во вчерашнем наряде.

— День добрый вам, друзья мои, — сказал он и обратился к Изабелле, лицо которой уже принимало то выражение, с каким она произносила «мерзкий чернокнижник». — Не бойся, дитя мое, это место не предназначено для погубления души, и сам я хоть и далеко не самый добрый, но все же христианин, в чем могу поклясться всем, чем пожелаешь.

— Перекреститесь, — изумительно сочетая в голосе робость и настойчивость, попросила Изабелла, и сэр Томас, не сдерживая улыбчивых искорок в глазах, медленно и отчетливо исполнил ее просьбу, произнося для вящей убедительности начальные слова «Символа веры». Изабелла расслабилась и даже приготовилась слушать.

— Садитесь, — предложил сэр Томас. — Боюсь, разговор наш может затянуться, ибо сказано должно быть многое. Тебе, мой далекий отпрыск, надлежит слушать с особым вниманием, но, думаю, и ты, дитя, не останешься безучастной, ибо судьба благоволит тебе, и этой ночью ты сыграла немалую роль в победе.

Надеюсь, все последние события, начиная от вашей встречи в лесу и заканчивая сегодняшним происшествием с мечом, убедили вас, что в Промысле Божием нет места слепому случаю.

Начну с ночной битвы. Против нас была использована сила Закатного Ока, выпустившая на землю чудовищ, каких давно уже не должно было оставаться ни под солнцем, ни под луной. Заклинания Ока Заката столь древни, что даже легенды ничего не помнят о них, и сам я узнал об этой магии лишь благодаря некоторым особым обстоятельствам, речь о которых еще впереди. Конечно, я не владею магией, просто могу отчасти защитить замок от ее грозной силы, тем более что заклинание было направлено только на людей, чьи судьбы связаны с Рэдхэндхоллом. Но за пределы стен моя защита уже не простирается. Несмотря на все мои старания, люди, вышедшие вам навстречу, были обречены заплутать на зачарованных тропах междумирья и погибнуть от клыков чудовищ. По счастью, ты, Изабелла, оказалась там и сумела собрать моих воинов, ибо магия Закатного Ока тебя не коснулась — как видишь, я отнюдь не случайно сказал о твоей роли в победе.

Однако выигранный бой — это еще только первый шаг к выигранной войне. Колдовская атака встревожила меня. Как ни нелепо это звучит, поблизости есть кто-то владеющий магией давно забытых веков, и этот кто-то готов разбудить страшные силы, лишь бы уничтожить Рэдхэндхолл. И я полагаю, что мой таинственный враг осведомлен о тайнах нашей земли, как видно, намного лучше меня, ибо тайны эти уходят корнями в ту же эпоху, в которой родилась и едва не погубившая нас магия.

Земли, на границе которых я возвожу Рэдхэндхолл, суть земли чудесные. В далекой языческой древности, когда наша благословенная страна еще не знала света истинной веры, там селились друиды, целые кланы воинственных шаманов, державших в страхе все острова. Там черпали они свое сумрачное могущество, которому последующие поколения друидов явились только невзрачной тенью. Однако, не имея веры истинной, они отжили свое и канули в небытие. Но надобно знать вам, что они были далеко не первыми насельниками этих земель.

О былом теперь только самые старые легенды и предания сохранили какую-то смутную память. Были времена, когда люди вообще не были главным народом Божьего мира, тогда царили те, чьих далеких и слабых потомков мы теперь именуем фэйри. Когда-то они были чем-то большим, нежели Благий и Неблагий Дворы, о которых могут рассказать нынешние старики в кругу молодежи, жаждущей чудесных историй. Но даже их царствие не создало тайны земли, а только строилось на ней.

Ибо в этих лесах и холмах, в горе, что мы именуем Драконовой, таится источник Первозданной Силы в чистом ее виде — Силы предначальной, еще не знавшей разделения на Свет и Тьму, сущей уже в утро Первого дня Творения. Силы, которую равно черпали Ангелы Божий и Люцифер, еще не замысливший коварства, среди них. Потому Первозданная Сила не ведает добра и зла, и все зависит от того, в чьи руки она попадает…

Предки нынешних фэйри умели пользоваться Силой, потому их царствие на земле было долгим и славным. При них была вложена Сила в сокровища, укрытые потом в Драконовой горе, где и пребывают они доныне. Затем волею Господней настало время людей, и Древние ушли, уступив место нашей истории с ее смутами и пришествием истинной веры и Нового Завета. Даже легенды забыли правду о былом и балуют нас теперь только искаженными отголосками действительных событий прошлого. Но тайна жива, и в сердце Драконовой горы по сей день хранится сказочный клад — средоточие Первозданной Силы, питающей окрестные земли. Мощь ее столь велика, что я не рискнул возводить замок подле горы, и мой таинственный враг, я уверен, кроется тоже на границе влияния Силы. Думаю, он подозревает, что я осведомлен о секрете горы. И, боюсь, готов на любой шаг, только бы не позволить мне завладеть Первозданной Силой. Сам бы я этого не возжелал, слава богу, разум еще служит мне… но и позволить врагу сделать это я тоже не имею права.

Сэр Томас надолго замолчал, и Джон заговорил:

— Так вот почему вы так не хотели… будете не хотеть… не хотите, чтобы замок был продан? Но… отчего было не сказать мне всего этого еще несколько дней, а лучше — несколько лет назад? Ну почему в будущем вы не сказали мне всего?!

— А вот для этого есть особые причины, но и о них мы поговорим чуть-чуть попозже, — сказал сэр Томас, выходя из-за ширмы.

Изабелла невольно пискнула и вцепилась пальцами в плечо покрывшегося испариной Джона. Перед изумленными молодыми людьми стояли… два сэра Томаса! Похожие друг на друга как близнецы, но в чем-то и разнящиеся, а главное — тот из них, что появился вторым, был не вполне воплощен. Сквозь него едва заметно просвечивали стена и часть окна.