Книга: Три дня без чародея
Назад: День третий
Дальше: ПОСЛЕСЛОВИЕ

Последние часы

Вечерело. Город еще волновался, гудел, взбудораженный стремительным возвращением князя и военными вестями. В святилищах неустанно совершали обряды — заупокойные и заздравные — и приносили жертвы за победу оставшихся на чужбине. Город грустил о павших и радовался удачному исходу самой важной битвы. Город воспевал хвалу князю и ученику Наума, приговаривая: вот сам Наум поправится, так вообще берега Дона Великого кисельными станут, а по стремнине молоко потечет. Почему именно по стремнине? Ну, не целиком же молоко пускать, вода тоже нужна. Зато на островах не иначе сливки будут сами собою взбиваться. Умудренные старцы, слыша это, сокрушенно качали головами: прокиснет молоко-то на жаре. Жизнелюбы помоложе все равно радовались: зато простокваши будет — хучь залейся!..
Князь повернулся от окна к Упряму, завершавшему обличительную речь:
— Свидетельствую и обвиняю!
— Свидетельствую, — подал голос орк по имени Хэк. — Человек, называемый Бурезовом, пообещал моему народу возвращение законных земель в Угорье, а взамен позвал нас в Твердь для совершения убийств и прочих преступлений, чтобы никто не мог их раскрыть с помощью магии, потому как мы — нелюдь неместная. Все, что говорил Упрям, — правда.
В торжественной обстановке суда он говорил чисто, почти не коверкая слова.
Волхвы, собранные князем, невольно загудели. Невиданное дело: чужеземная нелюдь перед ликом славянских богов свидетельство дает! Но молнии вроде не пали, гром не прогремел. Можно слушать.
Суд проходил в капище кремля, и суровые лица идолов бесстрастно взирали на собравшихся.
— Свидетельствую, — поднялся со своего места Маркус. — Бурезов втянул моего короля в коварный заговор, имевший целью потрясение Тверди. Он обещал моему народу небывалое влияние в богатом славянском княжестве, если мы пожертвуем толикой земли, пустив обратно в Вендию орков. В подтверждение своих слов он обеспечил королевству денежную поддержку Бургундии — в обмен на несколько клочков земли в Готии. Долгое время я и Гракус слепо исполняли приказы нашего короля, но теперь, когда стало ясно, что Бурезов замыслил погубить и мою страну тоже, я не могу молчать. И пусть меня за ослушание покарает мой правитель, свидетельствую: слова юноши по имени Упрям — чистая правда.
— Свидетельствую, — выступила Василиса. — С помощью предателя, боярина Непряда, Бурезов пытался сперва отвести подозрения от вендов, опорочив кузнеца Твердяту…
И так дальше, по кругу. После Василисы и Твердята-артельщик свое слово сказал, и слуга Непряда подтвердил обвинения. Самого Непряда так и не сыскали. Уже по велению князя были проведены расспросы — никто не видел главу Иноземного приказа со вчерашнего дня. По мнению Упряма, это было весьма красноречивым доказательством вины.
После того как высказались и прочие свидетели (Лас, соглядатаи Накрута, слуги и другие люди, случайно ко всей круговерти прикоснувшиеся и потому подтверждавшие те или иные слова Упряма и Василисы беспристрастно), Велислав обратился к Бурезову:
— Твое слово. Можешь ли что-нибудь сказать в свое оправдание?
Удивительно спокойный за все время судилища чародей вздохнул:
— Оправданий требуешь, княже… Значит, уже решил для себя, что я виновен?
— Суд еще не окончен, — ответил ему князь, — Но мне трудно представить, чем можно опровергнуть все эти свидетельства. Так будешь ли ты говорить?
— Конечно!
Бурезов вышел на середину помещения, стараясь держаться с горделивым достоинством и невозмутимостью. И у него это, надо признать, превосходно получалось… если закрыть глаза на смертельную усталость, которая заставляла его тяжело опираться на посох и шаркать ногами.
Глядя на чародея, Упрям вспомнил рассказ Нещура о ночных событиях в кремле. Для него все было очевидно: Бурезов измотал себя вызовом с помощью черной книги одного из самых ужасных демонов Исподнего мира. Но как это доказать?
Ладно, уже прозвучавших обвинений хватит с лихвой.
— О да, произнесенная под сводами этого святилища ложь, а вернее сказать, извращенная правда — выглядит убедительно, — начал Бурезов. — Конечно, лестно мне услышать, будто я в состоянии, отвлекаясь на подкуп единичных людей и нелюдей, повелевать народами… Даже соглашусь — ничего невероятного здесь не прозвучало. Однако поясните, — возможно, я прослушал, — но что же указывает собственно на меня? Или, можно спросить, кто на меня указывает? Упрям? О нем уже было сказано, что своему учителю он верит слепо и может совмещать свое искреннее стремление ко всеобщему благу с выполнением тайной воли истинного предателя. Это тем более доказывается тем, что собственные догадки Упряма во многом разумны, но он, безусловно, считает меня виновным — и только эта ошибка заставляет его ошибаться дальше. Кто еще свидетельствует? Княжна Василиса? Я по-прежнему утверждаю, что она поражена ужасными чарами, хотя мне и не дозволили ее осмотреть. Но, быть может, кремлевские волхвы скажут нам сейчас, прав ли я?
Велислав кивнул головой, и верховный волхв проговорил:
— Чародей, по-видимому, прав. Даже при беглом взгляде очевидно, что на княжне лежат некие чары.
— Отец, — немедленно откликнулась Василиса. — Насчет этих чар я тебе уже сознавалась. Они, кстати, дважды спасли мне жизнь.
— В таком случае ничего страшного в них нет, — заметил князь, хотя по лицу его нельзя было сказать, будто воспоминания о рассказе дочери доставляют ему удовольствие.
Упрям поспешил отвести глаза в сторону, чувствуя, как лицо заливает краска.
— Однако есть такое явление, как двойные чары, — возразил Бурезов. — Их очень сложно накладывать, зато и очень трудно обнаружить. Одни чары отвлекают внимание окружающих, создавая вид благополучия, другие же, гораздо более глубокие, заставляют человека действовать против воли и превратно осознавать происходящее. Посмотрим, однако, дальше на обвинителей, — продолжал Бурезов. — Против меня прозвучал голос венда Маркуса. Думаю, что и все прочие его соотечественники скажут то же самое. И это немудрено. Маркус прямо сознался в продажности вендов, ибо им просто некуда деваться. Страна лежит в руинах, доказательства преступления налицо, и вдруг появляется возможность свалить всю вину на нового человека. Княжна Василиса проявила смекалку и рассудительность, не в обиду буде сказано, несвойственные ее возрасту (что и наводит меня на мысль о двойных чарах) и провела блестящее расследование, но здесь ничего неожиданного нас не ждет. Я не сомневаюсь в том, что именно Гракус содержал орков в подвале посольства, и злоключения бургундского золота целиком и полностью на его совести…
— Клемий Гракус выполнял приказы нашего короля, — не утерпел Маркус. — А он повелел нам слушаться тебя…
— Ты противоречишь себе, посол, — возразил Бурезов. — Ты только что утверждал, что получал советы и распоряжения от Клемия и от Непряда, и вот уже говоришь, будто слушался меня. Но дело, по сути, в другом: Маркус не заслуживает доверия. Про орка я вообще молчу. Василиса зачарована. Упрям верен учителю. При этом в обвинениях то и дело возникает имя боярина Непряда и якобы умерщвленного мною упыря Маруха, чьи слова, как я понимаю, подтвердить невозможно. Так где же твердые доказательства? Что остается от обвинений, если вспомнить, кто обвинители?
Упрям на миг восхитился самообладанием врага.
— Быть может, божий суд и явил бы истину, — произнес князь. — Но, если я правильно понимаю, он невозможен.
— Конечно, — кивнул Бурезов. — Я, будучи чародеем, ему не подлежу. Что же касается остальных, то даже если я в чем-то ошибаюсь, божий суд не укажет нам последней истины. Маркус только что говорил, что никогда не видел лица человека, который иногда навещал посольство. Он видел только Непряда, а имя таинственного незнакомца в плаще он знает лишь со слов Гракуса, которого допросить, увы, невозможно. Что, кстати, очень удачно для моих обвинителей. Орк жив, но тоже не может давать ответ на суде славянских богов. Василиса зачарована. Упрям верит своей правоте свято, но располагает только догадками, которые на испытании, конечно, подтвердит самым блестящим образом, но ничего не докажет. Конечно, Непряд мог бы опровергнуть обвинения против меня — на божьем суде ему пришлось бы сказать правду. Именно поэтому я подозреваю, что боярин уже мертв. Мои враги — или, вернее будет сказать, мой враг — слишком старательно продумал поклеп.
— Я мог бы снять чары с княжны, — сказал Упрям, внутренне готовый к провалу и здесь: Бурезов в своей речи разбросал немало намеков на то, что хорошо подготовил свою защиту.
— Это тоже не привело бы нас к имени главного врага, — подтвердил его худшие опасения Бурезов. — Точно так же, как испытание божьим судом прекрасных и верных подруг княжны. Они все называют мое имя с чужих слов. Со слов Гракуса. Он чувствовал, что у него осталась последняя надежда отвести беду от своего народа и сохранить при этом преступный договор, который обеспечивал бы казне новые мешки бургундского золота. И со слов Маркуса, который, кроме Непряда, никого не видел. Ради чего же устраивать божий суд?
Князь кивнул:
— Да, здесь мы ничего не можем поделать. Остается думать, ибо этот дар богов у человека не отнять.
— И давайте подумаем вот о чем, — вдохновенно подхватил Бурезов. — На меня стараются свалить сейчас все вины и все беды, произошедшие в последнее время. Но попытайтесь, собрав все воедино, сказать: в чем же тогда должна заключаться моя цель? У древних ромеев и нынешних вязантов есть такое слово «логика», по-нашему — разумность. Где же разумность в совокупности обвинений? К чему стремлюсь я, по мнению врагов моих? К торговле запретной магией? Или к уничтожению Словени? Как связать все это? И если я, а не Наум, начал двенадцать лет назад торговать запретной магией в Дивном (хотя меня тогда тут и не было), то как должна была развиваться моя мысль? Почему, начав торговлю уже двенадцать лет назад, я так и не успокоился? Объясните мне. А заодно вспомните, что у нас есть доказательства, данные совершенно посторонним человеком. Я говорю о переданных в Ладогу показаниях Хапы Цепкого.
— Итак, — объявил князь, — как видно, все вопросы сводятся к тем загадочным событиям двенадцатилетней давности. Отчасти я могу пролить на них свет. Нынче ночью, ворвавшись в становище Хана Безземельного, оставленное почти всеми воинами, я нашел Баклу-бея в его шатре. Хан принял яд и готовился умереть, однако не отказал мне в последней беседе… Не буду излагать всего нашего разговора, но вот что он сказал, желая на пороге смерти, думаю, совершенно искренне предостеречь меня от своих ошибок. Хан Баклу поведал, что все эти двенадцать лет продвижение Огневой Орды управлялось неким загадочным Покровителем, который обеспечивал Хана Безземельного магией, а взамен требовал двигаться на запад, на запад… Последним велением этого Покровителя было вторжение в Готию, а потом — в Вендию. Хапа Цепкий, неизменно остававшийся посредником, передав этот приказ, исчез. Был захвачен в плен, но Хан Безземельный, всегда обеспечивавший безопасность посредника, сильно сомневался в возможности такой неудачи. Он полагал, что Хапа предал его. Сдался сам, получив на то приказ Покровителя. Получается, что его показания против Наума также могут быть недостоверными, не так ли, Бурезов? Стало быть, нам важно понять, кто именно подрядил Хапу Цепкого и снабжал Баклу-бея. Тогда станет ясно, кто задумал дальнейшее разорение Вендии и позор для славянских княжеств, а также поражение соборной дружины, которого удалось избежать только благодаря поистине чудесной победе этой ночью. Упрям говорит, что у нас есть подходящий свидетель.
Бурезов метнул на ученика чародея удивленный взгляд, но ни один мускул на его лице не дрогнул.
— Человек, который сегодня ни в какой корысти не может быть заподозрен, — согласился Упрям. — Строго говоря, он до сих пор и понятия не имеет, что будут значить его слова. Разрешено ли мне привести его?
Князь дал добро, и Упрям ввел в святилище нового человека, которого никто из присутствующих прежде не видел. На вид ему было за сорок, но лицо он имел моложавое. Длинные волосы и борода аккуратно расчесаны, хотя, видно, давно не подравнивались. Ступал он нетвердо, одной рукой держась за бок, где даже под рубахой виднелись очертания повязки, но глаза его светились неподдельной радостью.
Войдя, он первым делом поклонился изображениям богов, затем учтиво поздоровался со всеми.
— Кто таков? — спросил его князь.
— Буяном меня зовут, Велислав Радивоич, — представился человек.
Василиса вздрогнула, но больше никто не проявил осведомленности. Все ждали.
— Человек я вольный, безродный и бездомный — то есть по большому счету. А вообще, до недавнего времени пребывал, прошу прощения, в собачьем облике. Псом то есть был.
— Расскажи, как это случилось, — потребовал князь.
— А по милости чародея Наума это случилось, — ответил Буян. — Ну а также, конечно, по собственному несовершенству. Как дело-то было? Ватажничал я, ну и попался десять лет назад. Кара меня ждала суровая, а Наум предложил меня в собаку превратить. Поживу, мол, в шкуре честного зверя, в стороне от соблазнов человеческих, и поумнею, исправлюсь. Ну, не буду тут подробно все рассказывать… В общем, благодарен я Науму. Ничего не скажешь — изменился, сам вижу, другим человеком стал. Может, и правда лучшим… не мне судить. А сегодня вот срок мой вышел, и снова я человеком сделался.
— Чем подтвердишь свои слова? — спросил князь.
— А разве некому здесь подтвердить? — удивился Буян.
Верховный обрядник Полепа подошел к нему, присмотрелся и кивнул:
— Действительно, припоминаю этого человека. Мне предстояло судить его, и у меня Наум испросил разрешения на этот опыт. Правду говорит он, княже.
— Не понимаю, какое отношение он имеет к нашим делам, — подал голос Бурезов.
— Прямое, — сказал Упрям. — Буян, будь так добр, скажи, с кем ты ватажничал?
— Так с Хапой, — ответил тот, — Большой ватажник был — Хапа по прозвищу Цепкий.
Бурезов пошатнулся, но снова овладел собой.
— Узнаешь ли ты этого человека, Буян? — вперед князя спросил ученик чародея, указывая на Бурезова.
Не по чину ему было вести допрос, но Велислав возражать не стал.
— Как не узнать. Знатный торговец был. Мы от него в Булгарию ходили, к султану Баклу, а потом в Дикое Поле, к нему же. Много товара возили дивного.
— Навет! — каркнул Бурезов, до побеления костяшек стискивая посох.
— Обижаешь, мил человек, — степенно отозвался Буян. — Зачем неправду говоришь? Или, скажешь, не тебя я видел в корчме «Заулок»? На Иноземном подворье? В лесу зачарованном, откуда еле вырвался, да в становище навей? Не ты на меня оборотня науськивал? Что молчишь, совестно ото лжи? — Эх, жаль, я тебя не сразу признал, а как припомнил — не ведал, что задумал ты, вражина. Не то бы еще у корчмы тяпнул за… — смутившись обилием вокруг уважаемых людей, он закончил явно иначе, чем собирался: -…за ногу.
— Навет! Его подговорили! Пообещали вернуть облик человеческий — он и согласился на поклеп…
— Обижаешь! Я за свои слова перед лицом богов отвечать готов.
— Согласен ли ты, Буян, коли не встретишь веры своим словам, на божий суд? — спросил князь.
— Без сомнений, — ответил бывший волкодав, гордо поднимая голову, и вдруг во всем его облике проявилось что-то от спокойного и справедливого могущества этой благородной породы.
— Он сам сказал, что был зачарован, — попытался еще опровергнуть показания Бурезов. — Двойные чары…
Князь кивнул:
— Я предполагал, что нечто подобное может потребоваться. Никакие чары не спасут лжеца от гнева справедливых богов, но на всякий случай я загодя связался с Ладогой, и при необходимости сюда прибудет тайной тропой еще один чародей. Теперь, после победы над Баклу-беем, многие Старцы из Совета освободились для других дел. Я не знаю его имени. Совет пообещал, во избежание подлога, выбрать посланца по жребию. Вместе с волхвами он проверит, не зачарован ли человек, рекомый Буяном, и может ли он быть допущен к божьему суду. Тот же чародей проверит, через чьи руки проходили золотые монеты, представленные суду ковалем Твердятой. А мы пока еще кое-что проверим. Князь хлопнул в ладоши, на пороге святилища появились двое дружинников.
— Передайте страже мое повеление: пусть немедленно приведут сюда содержателя корчмы «Заулок» и заодно расспросят всех людей, которые были в корчме позавчера и могли видеть, кто встречался с орком.
Дружинники исчезли. Бурезов проводил их долгим взором, после чего, не говоря ни слова, отошел к стене напротив идолов и тяжело опустился на лавочку для стариков. Безумный взор его метнулся к ликам богов и погас. Здесь, в святилище, использовать магию посмел бы только самоубийца.
— Что теперь скажешь нам, Бурезов? — спросил его Велислав.
— А нужно ли теперь что-то говорить? — ответил тот вопросом на вопрос. — Лучше вы мне скажите… Насколько я знаю, такие чары, какие испытал на себе Буян, может снять лишь маг, их наложивший. Означает ли это…
— Означает! — не утерпел Упрям, у которого перед глазами плыло от пьянящего чувства победы. Сладок ее вкус… — Означает! Сегодня, за час до полудня, Наум вернулся! Он здесь, в Дивном. В башне! Он еще слаб после путешествия, но он вернулся — и тебе больше никогда не добраться до него, слышишь, ты…
— Не надо, Упрям, — тихо-тихо остановила его Василиса.
И Упрям остановился. Проглотил гнев и восторг. Не стал оплевывать поверженного врага. А просто прислонился к стене и понял, что вот-вот упадет. Может, и упал бы, не поддержи его Болеслав с одной стороны и княжна с другой. Победитель и побежденный смотрели друг на друга через святилище и не находили больше слов.
Но у князя еще был вопрос. Он подошел вплотную к Бурезову и проговорил:
— Одно ты должен сказать прямо сейчас. Я желаю знать, что же все-таки двигало тобой. Ты говорил о логике — так в чем она? К чему ты стремился?
Бурезов внимательно посмотрел ему в глаза.
— Я-то? — переспросил он. — Наума свалить хотел и спокойно наживаться на Дивнинской ярмарке.
— Где же твоя логика?
— А нет логики. Есть, говоря другим ромейским словом, гений. Мой гений… Баклу-бей был вначале для меня случайным покупателем. Честолюбивый султанчик. Я начал играть с ним и вскоре обнаружил… одну забавную вещь. Понимаешь, князь, все люди в мире чего-то хотят. Я — власти над умами. Хапа Цепкий — наживы и жизни вольной. Баклу-бей — славы. Орки — Угорье. Бургунды — Готию. Венды — хоть чего-нибудь, лишь бы подешевле. Непряд — хоть чего-нибудь, лишь бы побольше… Все ромейские царства — ослабления, а лучше всего разорения Словени. Ты, думаю, поймешь меня, князь. Это и есть настоящая власть, когда ты ничего не делаешь, а только подталкиваешь людей к мысли, что желания исполнимы. И подсказываешь им, какие желания как исполнить. Султанчик Баклу купил заговоренные мечи, которые Хапа приобрел для него в глухом местечке в верховьях Дона. Потом я подумал, что вести торг через глушь, по старинке, неудобно, и решил подложить свинью дивнинскому Надзорному. И понеслось, и понеслось… — Он горько рассмеялся. — Истинная власть… Хочешь, князь, я скажу тебе, что это такое? — внезапно подался он вперед. — Истинная власть — это кабала! Двенадцать лет кабалы в рабстве у логики, когда все крутится само по себе. Власть — это когда ты бросаешь один камешек с вершины горы и смотришь на обвал. Власть — это когда ты гонишь баранов и громко смеешься, чтобы не думать о том, что сам вынужден идти вместе с баранами по бараньей дороге. Вот что такое истинная власть… Но, согласись, внушительный замысел получился.
— Не соглашусь, — покачал головой Велислав, — Внушительная подлость получилась — это да.
— Ты слеп, князь! — пренебрежительно бросил Бурезов. — Ты не в состоянии даже помыслить о конечной цели моей, а берешься судить о нескольких шагах долгого пути.
— Подлость одинакова во всем продолжении пути, — в тон ему ответил Велислав. — Ты предал всех своих союзников и продолжал бы поступать так и дальше, пока не воцарился в Тверди.
— Слепец! — воскликнул чародей, и на сей раз в усмешке его скользнула горечь. — Что такое твоя Твердь, когда передо мной открывался весь мир? Да, я бы воцарился. Но не в твоей глуши, на границе с дикарями и варварами, а в самой Ладоге!
— Безумие, — отрезал князь. — Чародеи не стоят у власти.
— Конечно, — кивнул Бурезов. — Престол не так надежен, как кажется. Мне хватило бы уютного места у его подножия, а державу я доверил бы другому человеку. Например, Непряду. Что ты так смотришь на меня, многомудрый князь? Знаю, что хочешь сказать: совсем ополоумел Бурезов, жалкого пьянчугу в Ладогу наметил! Ха-ха… Забыл, кем правишь, княже: славяне любят чудесные превращения. Явись пьянчужка Непряд, с моей, разумеется, помощью, нежданным избавителем Словени от напастей — и примет его народ. Как не принять, коли полегли бы на полях сражений и ты, и Владислав Ладожский, и князь Поспатеньки… И почивал бы Непряд во славе, попивая меды сладкие, а я бы из-за спины его вел Словень тяжелой поступью по миру.
На лице Велислава застыло смешанное выражение ужаса и брезгливости. Он не прерывал безумца, однако Бурезов говорил, все более горячась, словно радовался впервые за долгие годы открыто высказаться:
— Ах, князь, кабы на миг вообразил ты, какую великую будущность уготовил я Словени! Всю мощь ее выявить желал… Какая еще держава сумеет править миром? Ромеи замкнулись в себе, Вязань, повторяя путь их Империи, загнивает в самодовольстве. Страны Запада мелки в своем презрении к окружающим — им надо, чтобы все были похожи на них. Страны Востока мудрее, признавая за народами право на своеобразие, но и они считают всех прочих недочеловеками, и обмануть иноверца у них почитается не грехом, а добродетелью! А скороспелые исполины вроде Огневой Орды только и годятся, чтоб всех взбаламутить и упокоиться в пыльных летописях под именем зачинателей войн! И только Словень, дивным образом сочетающая в себе все противоречия мира, способна править им! Под присмотром ока зоркого, направляемая твердой рукой…
Невольно побледневший от этой речи князь изрек, нагнувшись к Бурезову:
— Безумец! Ты называл меня слепым, а того не видел, что все твои замыслы обречены. Величие Словени в том, что не стремится она подмять под себя другие народы. И вовеки пребудет сила ее, ибо никогда не возжелают славяне покорения мира. Потому что славяне, — это правда, — способны на самые великие свершения, но лишь в том случае, если веруют! Уверовать же в твои бредни, к счастью, невозможно…
— Ты так думаешь? — недобро усмехнулся Бурезов. — У меня бы нашлись средства изменить этот недостаток славян. Взгляни на себя. Если бы не болтливость Баклу-бея, ты до сих пор верил бы в то, что я тебе подсказал. Если бы не Баклу… если бы не орк, если бы не княжна… А главное, если бы не этот мальчишка, которого я просто не брал в расчет… Scrupulosus!
Уже не споря, лишь покачав головой, Велислав сурово отчеканил:
— Ты останешься в подвале святилища, в кандалах, до тех пор, пока чародеи не доставят тебя в Ладогу для суда. Стража! Сковать этого человека.
Назад: День третий
Дальше: ПОСЛЕСЛОВИЕ