— Смерть в городе! — разорвал тишину взволнованный голос.

Риккардо де Вега — граф Кардес — отвлекся от письма поднял взгляд на нарушителя покоя.

— Что случилось, Хуан? — спросил он у юноши-конюшего. Тот с трудом переводил дыхание, сразу видно — бежал изо всех сил.

— Там, там… — конюший глубоко вздохнул, выравнивая голос, — монсеньор, в городские ворота въехала карета с королевским гербом на дверцах, в сопровождении черных гвардейцев. Старший из них просил передать вам: «Сеньор де Вега, встречайте свою смерть».

— Спасибо. Я давно ждал эту новость. — Де Вега отложил в сторону перо, его рука чуть дрожала, и замолчал. Встал из-за дубового стола, заваленного раскрытыми книгами и исписанными листами бумаги, подошел к окну. Через распахнутые настежь ставни легкий ветерок заносил в кабинет пьянящий аромат цветущих вишен. Взгляд графа устремился куда-то вдаль. Может быть, за речку Дайку, на противоположном берегу которой стоял храм Единого — место упокоения двенадцати графов Кардесов. А может быть, на Спящую Гору, окруженную великолепными дубовыми рощами. На вершине горы согласно старинным преданиям обитал Белый Ястреб — покровитель рода де Вега.

Риккардо долго стоял молча, не шевелясь, застыв на месте. Подданные давно привыкли к подобным приступам меланхолии, что часто, в последние месяцы очень часто, находили на графа.

— Где остановились гвардейцы? — поинтересовался Риккардо.

— Они едут сюда, монсеньор, — ответил конюший.

— Прекрасно, я встречу их. Можешь идти.

Конюший склонил голову в поклоне и вышел.

Граф потянулся, разминая затекшие мышцы — все утро писал, не вставая из-за стола. Усталость давала о себе знать. Подошел к зеркалу, поправил волосы, коснулся гладко выбритого подбородка, грустно улыбнулся сам себе. Провел рукой по лицу — тремя пальцами по трем тонким шрамикам, что тянулись через левую щеку. Графа словно кто-то полоснул когтями по лицу.

Этой зимой сеньор де Вега справил двадцатитрехлетие. Он был невысок, сухощав. В большом, в рост человека, зеркале в оправе из драгоценного красного дерева отражалась его фигура, облаченная в простой наряд, лишенный всяких украшений, — красные штаны и белую хлопковую рубашку. Белый и красный — фамильные цвета дома де Вега.

Их род когда-то бежал из Остии — отсюда вторая фамилия, вдобавок к первой — титулу. И неважно, что права на вегайские виноградники графом Кардесом давно потеряны, традиции в Маракойе чтят свято.

От отца, известного на весь Камоэнс полководца и заговорщика, Риккардо унаследовал густые черные волосы, волевой подбородок, гордые черты лица, умение презрительно улыбаться. Сам Риккардо отца помнил плохо — того не стало, когда сыну едва исполнилось восемь. Однако соратники покойного Энрике — его воспитатели — говорили, что он вылитый отец в молодости. То же лицо, лицо человека сильного, уверенного в себе: лидера, вождя, полководца.

Но истинную натуру Риккардо выдавали глаза. Большие карие глаза да светлая кожа — вот то немногое, что он унаследовал от матери-северянки, умершей при родах. Мягкий, чуть грустный взгляд раскрывал в нем натуру добрую, отзывчивую, чувствительную и слабую.

Граф обернулся, услышав стук каблучков за спиной. Увидел молодую темноволосую девушку в длинном, до пола, голубом платье.

— В этом наряде ты просто великолепна, Кармен! — попытался улыбнуться он. Не получилось.

— Не заговаривай мне зубы, Риккардо, — не приняла она его вымученный комплимент. — Конюший кричал: «Смерть в городе!»

— И что из этого? — устало спросил граф. — Ты не волнуйся, Кармен, сегодня я умирать не собираюсь. Так что недели две тебе еще придется терпеть мои придирки. Зато потом — свободна!

Девушка подскочила к нему, занесла руку для пощечины, но не ударила. Лишь коснулась щеки.

— Дурак. — Она провела по его лицу тонкими красивыми пальчиками.

— Дурак, взял да и сорвался на тебе… — согласился Риккардо. — Прости мне мою глупость. — Он виновато склонил голову.

По ее лицу пробежала маленькая слезинка.

— Они же тебя убьют.

— Знаю. Я ждал этого. Устал жить. — Граф чуть приобнял ее. Длинные блестящие волосы пахли черемухой.

Пальцы девушки коснулись еле заметных узеньких шрамиков на правой щеке Риккардо.

— Ты все еще ее любишь? — тихо спросила она.

Риккардо ответил не сразу.

— Не знаю, уже не знаю, — пауза, — буду честным… наверное… да.

Девушка вздохнула.

— Не поверишь, но я никогда тебя к ней не ревновала. К этой змее с ледяным сердцем, что овладела твоими мыслями. Даже тогда, когда в постели ты называл меня ее именем.

— Верю, солнышко, верю. Ведь, чтобы ревновать, нужно любить, — прошептал он ей на ушко, прижав к себе.

— А я тебя люблю, Риккардо, как брата…

— Знаю, Кармен, знаю. Ты для меня самый дорогой человек…

— После Патриции… — печально докончила она.

Он не ответил. Слышно было лишь, как усилившийся ветер треплет бумаги на столе.

— Ну ладно, солнышко, — тихо сказал наконец Риккардо, — мне нужно идти. Встречать «гостей». Прошу, не плачь. Я еще жив.

Он вышел из кабинета; шаги гулко отдавались от паркетного пола. Внутри резиденции графов Кардесов всегда царила прохлада, и этот необычайно жаркий день не был исключением.

Де Вега внезапно остановился, провел рукой по гладкой панели из благородного кедра. Грустные мысли не оставляли его.

Резиденция была замком лишь по названию. Графам не требовалась защита от собственных подданных — построили ее целиком из благородных пород дерева: дуба, сосны, кедра. Но немногие могли по достоинству оценить всю прелесть резиденции — прекрасного архитектурного ансамбля из двух малых и одного большого деревянных замков, соединенных крытыми галереями, украшенных десятком стройных башенок. Резиденция издали казалась игрушечной, но и вблизи не уставала радовать глаз.

Риккардо помнил, как много гостей приезжало в Осбен вместе с отцом. После его смерти поток этот превратился в узкий ручеек из немногочисленных далеких родственников и друзей. Кардес — самое отдаленное графство Маракойи, прозванной Далеким Краем. Глушь.

Отец был знаменитым полководцем, люди тянулись к его славе. Сын же был никому не нужен и не известен. До последнего года, до тех страшных и кровавых событий, всколыхнувших страну. После этой проклятой зимы, сделавшей его знаменитым, ручеек иссяк.

Риккардо де Вега стал государственным преступником, врагом короны, и теперь доживал свои последние дни в полном одиночестве, лишенный связи с внешним миром. Ибо немногочисленные друзья, что могли бы приехать, не страшась королевских указов, погибли, их гибель отчасти лежит и на его совести. Прочее же дворянство Камоэнса в большинстве своем проклинало имя графа Кардеса и с нетерпением ждало вестей о его смерти.

Риккардо вздохнул, в одиночестве он мог позволить себе эту слабость. Слуги чувствовали, что он избегает их, поэтому и сами старались лишний раз не беспокоить графа. Коридоры были пустынны. Никто не мешал де Вега медленно брести навстречу судьбе.

Ждать его врагам оставалось недолго. Ибо смерть уже въехала в Осбен.

Риккардо вышел из резиденции вовремя. Грозный караван как раз остановился перед воротами. Две кареты, одна с королевским гербом на дверцах, и два десятка всадников.

— Добрый день, Франческо, — с улыбкой на устах поприветствовал граф капитана своей гвардии.

— Нет, монсеньор, день сегодня невероятно поганый, — хмуро ответил ему Франческо, высокий дородный рыцарь сорока пяти лет, служивший еще под началом отца Риккардо.

После того как восстание Пяти Графов было разбито, а в Кардес вошли королевские войска, звание его стало условным: указ короля Хорхе Третьего лишал мятежного графа права держать солдат и вооружать вассалов.

— Франческо, ты не прав, посмотри на небо. Оно ведь сегодня синее-синее, без единого облачка, — не согласился Риккардо. — А вы, сеньор Феррейра, как считаете? — обратился он к королевскому офицеру, стоявшему рядом с Франческо.

— Погода великолепна, я ею восхищаюсь, но еще больше я восхищаюсь вашим мужеством. Не каждый найдет в себе силы улыбаться перед знакомством со смертью, — тихо ответил тот.

Лейтенант гвардии Антонио Блас Феррейра искренне уважал графа де Бегу. Как благородного человека, достойно несущего тяжкий груз поражения, как полководца и стратега, прославившего свое имя, как человека чести, верного однажды данному слову.

Феррейре был отдан приказ — охранять графа Кардеса, не дать ему бежать из Осбена. Но Риккардо и не пытался, к счастью для лейтенанта, потому что, захоти он скрыться, преданные вассалы меньше чем за ору вырезали бы королевских солдат. Граф честно исполнял заключенный с королем договор.

— Мужеством? Меня всю жизнь обвиняли в трусости. — Риккардо грустно улыбнулся, краешком губ. — Хватит об этом, сеньоры. Лучше поприветствуем наших гостей.

Де Вега сделал два десятка шагов к украшенной королевскими лунами карете.

— Монсеньор де Вега? — командир черных гвардейцев двинулся ему навстречу. Он единственный, кто спешился. Мундир его был лишен каких-либо знаков отличия. Дверцы карет были закрыты.

— Да. С кем имею честь говорить? — Риккардо протянул гвардейцу руку.

— Для вас это не имеет значения, — покачал головой посланник короля, но все же пожал протянутую руку.

— У вас нет письма для меня от Его Величества?

— Нет, но Его Величество просил передать вам дословно: «Граф де Вега, вы просили у меня красивую смерть. Я даю вам ее», — громко, медленно, чеканя каждое слово, произнес посланник.

— Что ж, передайте королю мою благодарность. Я ценю его милость, — ответил де Вега. — А сейчас я хочу увидеть лицо своей смерти.

Риккардо сделал шаг к карете.

— Сеньор! — воскликнул он. — Я горю от желания с вами познакомиться. Смелее, мы устроим пир в вашу честь. Будем гулять до рассвета, разопьем бочку доброго двадцатилетнего вина. Вы любите танцы? Девушки в Осбене просто прелестны! Где же ты, смерть, дай взглянуть на тебя!

Блас Феррейра глядел уже не на графа, а на плиты мостовой. Отвел взгляд. Не мог смотреть на то, как у де Веги сдают нервы.

Франческо сжал огромные кулачищи и шептал сквозь зубы богохульства. На его глазах Риккардо, которого рыцарь оберегал с младенчества, казалось, сходил с ума.

Граф замолчал. На площади воцарилась пронзительная тишина. Люди затаили дыхание, и даже город вокруг будто бы вымер. Не доносилось ни звука. Бродячий поэт, застывший у трактира в двадцати шагах от кареты, уже складывал в уме первые строки песни «Граф Риккардо и Смерть».

— Смотрите, граф. Смотрите лучше.

Дверца кареты раскрылась. На мостовую ступила сначала одна ножка, облаченная в изящную черную туфельку, потом другая.

— Узнаете меня, граф? — громко спросила молодая девушка, одетая в черное дорожное платье. На голове — черная шляпка, траурного же цвета были и длинные, до локтя, перчатки. Роскошные светло-русые волосы спадали ниже плеч, резко контрастируя с одеждой. — Здравствуй, Риккардо, — сказала она, глядя ему в глаза.

— Нет, не забыл. Хотел, мечтал об этом, но не смог, — признался он, чувствуя, что растворяется в ее больших синих глазах, сверкающих, как звезды на небе в безоблачную ночь, горящих невидимым пламенем. — Патриция… — Риккардо широко и радостно улыбнулся, впервые за долгие месяцы. — Патриция, если бы ты знала, как я рад тебя видеть!

Каменный мешок три на четыре шага. Нет, скорее колодец. На высоте двух человеческих ростов маленькое окошко, затянутое зеленой от старости решеткой. Хотя решетка здесь лишь для виду, в узкую щель бойницы не пролезет даже кошка, не то что человек.

Каменная скамья, в углу ржавое смердящее ведро. Камерам печально знаменитого Седого Замка далеко до лучших таверн и постоялых дворов Мендоры, к которым привыкло большинство из его благородных узников.

Седой Замок страшен тем, что попавший сюда вычеркивался из списка живых, его оплакивали как умершего, несмотря на то что он еще долгие-долгие годы медленно гнил в сырых подземельях. Словно бы в усмешку такое погребение заживо согласно законам считалось мягким наказанием, королевской милостью, противовесом усекновению головы, виселице или четвертованию. Много воплей, стенаний, богохульств и плача слышали эти старые стены из серого камня.

Риккардо де Вега был спокоен, ибо знал: ему эта милость не грозит. Единственного оставшегося в живых участника мятежа Пяти Графов, врага короны, государственного преступника, посягнувшего на целостность Камоэнса, бросившего вызов Хорхе Третьему, едва не сокрушившего королевскую рать, пощадить не могли.

Сквозь узкую бойницу в темницу проникли первые лучики солнца. Слабые, едва заметные, робкие, они словно бы колебались — наступило ли их время, пора разогнать ночь или еще немного подождать?

Граф прижимался к холодной, промерзшей насквозь каменной стене и не чувствовал холода, совсем не чувствовал. Он наслаждался восходом солнца, игрой солнечного зайчика, чудом пробившегося сквозь бойницу, на темном камне стены. Старался впитать в себя, запомнить, ощутить все его мгновения, ничего не пропустить. Наступало его последнее утро.

На главной площади Мендоры, перед величавым зданием парламента и собором Единого, наверняка уже соорудили помост. Хрупкие снежинки, кружась, медленно падают на деревянные столы, накрытые красным полотном. С ночи в узкую щель бойницы бьется северный ветер, словно пытаясь спасти его. Но тщетно. На столах, посыпанных белой крошкой, ждут своего часа пыточные инструменты.

Блестящая, слепящая глаза, отточенная до бритвенной остроты сталь: бесчисленные ножи, крюки для вытаскивания внутренностей, пилки, зубья, иголки. Перечислять можно еще долго. Арсеналы высоких мастеров Мендоры богаты. Риккардо представил себе все это и содрогнулся. Он боялся боли, не умел ее терпеть. Боялся своей слабости и позора, поэтому уже полгода носил с собой яд. После пленения его не обыскивали, горошина яда в скорлупе кедрового орешка все еще с ним.

В полдень, Риккардо определил это по двенадцати ударам колокола, тяжелая, массивная дубовая дверь открылась.

— Монсеньор, вас ждут, — раздался голос стражника.

Твердо, но вежливо. «Монсеньор» — сегодня им приказали быть вежливыми.

Десяток темных коридоров, освещаемых жидкими огнями факелов, — новая камера. Два ведра с водой, черная от старости деревянная лохань, кусок дешевого, вонючего мыла. Перед казнью осужденный имел право помыться. Повсеместно принятый обычай добавлял к этому обильный ужин и другие удобства, от которых узник успевал отвыкнуть, например мягкий матрас на последнюю ночь. В Седом Замке это считали излишним. Риккардо де Вега, гранд, тринадцатый граф Камоэнса, имеющий крылья, присел, чуть зачерпнул ладонями воду. К его удивлению она оказалась кристально чистой, словно бы набранной из лесного родника.

— Брадобрей придет чуть позже, — раздался голос за спиной.

Массивная дверь затворилась с противным скрипом.

Придворный чародей короля Хорхе — Гийом, прозванный Бледным, дрожал на ветру, несмотря на кожаную куртку, в ожидании пленника. Высокие стены замка не спасали от ветра во внутреннем дворе. Ему было поручено доставить знаменитого узника к королю.

Маг бросил раздраженный взгляд на карету. Белая карета — цвет символизировал честность и беспристрастность суда. На дверцах герб Камоэнса — три белые луны на синем фоне пятиугольного щита. Эмблема королевского суда.

Гийом усмехнулся.

Нелепейшее сочетание: белое на синем и снова на белом. Привычка людей придавать цветам особое значение давно уже не раздражала моложавого чародея с глазами старика — слишком многое он повидал на своем веку. Скорее смешила.

Маг мог бы ждать графа Кардеса в карете, но предпочел мерзнуть на ветру. Ему очень хотелось увидеть лицо графа в первые мгновения после того, как его выведут из камеры. Это может много сказать о человеке.

Маг не ошибся в своих ожиданиях. Де Вега шел прямо, отстраняясь от стражи. Лицо его хоть и было бледным, но взгляд по-прежнему горел. Сломать молодого графа тюрьмой не удалось.

— Здравствуй, Гийом, — удивленно поприветствовал мага де Вега. — Не поверишь, но я рад тебя видеть!

— Верю, Риккардо, не поверишь, но верю, — с печалью в голосе ответил ему маг. — Присаживайся, Хорхе ждет нас.

Их странная приязнь друг к другу зародилась в тот день, когда маг принимал капитуляцию мятежников на залитых кровью лугах под Ведьминым лесом.

За день до этого он убил всех до единого друзей графа Кардеса. Без злости и ненависти, исполняя приказ короля. Это было работой Гийома.

Но они подружились. Потому что только усталый маг в праздновавшем «злую победу» королевском стане проявил участие и понимание к черному от бессонницы графу Кардесу, последнему из пяти. Просто зашел с кувшином вина в палатку, где держали пленного, налил себе и ему и спросил:

— Почему?

Граф не ответил.

— Я хочу знать почему? — повторил маг. — Почему и зачем такой умный человек, как ты, ввязался в такую дурость, как этот бунт? Кто ты, Риккардо де Вега, граф Кардес — прозванный трусом сын великого отца? Я хочу это знать, для себя. И сын великого отца заговорил, потому что нуждался в том, чтобы выплеснуть эмоции, он внутренне почувствовал, что может доверять убийце друзей. Этому странному боевому магу, что вступился за него сегодня.

Гийом отогнал воспоминания.

— Прошу в карету, мой граф. — Он чуть поклонился и на манер слуги распахнул дверцу. Внутри никого не было. Король знал — Гийому не нужны помощники. Риккардо ему не опасен.

— Ты слишком весел, Гийом. С чего бы это? — зло поинтересовался де Вега.

— Нельзя быть хмурым, Риккардо, даже в этот день. Судьба любит веселых. Смейся всегда и над ней и над людьми, даже если зубы сводит от боли.

Граф ничего ему не ответил. Залез внутрь кареты и молча уселся посередине.

— Раздвинь занавеси на дверцах, я хочу посмотреть на город, — попросил де Вега, когда они въехали в Мендору.

— Ты увидишь только тупые злобные лица, жаждущие твоей смерти — для них это еще одно развлечение, услышишь оскорбительные крики, не стоит, поверь мне снова. Я знаю.

— Спасибо за предупреждение, но я хочу в последний раз полюбоваться Мендорой. Люди? Что они перед вечностью? Перед смертью? Я не буду их видеть и слышать.

— Не торопись умирать, Риккардо.

Маг раздернул тяжелые портьеры, по традиции в карете правосудия не было стекла, и в нее сразу же ворвался ветер, разметавший длинные, давно не стриженные кудри Риккардо и отступивший перед короткой шевелюрой мага.

Путь кареты лежал во дворец. Гийом знал: сегодня он полон людей. Тысячи дворян пришли сюда увидеть суд и услышать королевскую волю.

— Мы прибыли, — сказал маг, когда карета остановилась.

Они вышли. Де Вега был тут же взят под конвой гвардейцами. Маг кивнул лейтенанту, командовавшему эскортом. Это был его давний знакомый — Блас Феррейра.

На эскорт были устремлены сотни ненавидящих глаз. В первых рядах, обступивших коричневую дорожку, раскатанную по ступеням, много дворян из Вильены и Саттины, их легко отличить по траурным лентам на одежде, в основном женщины и старики. Рыцарство этих провинций пострадало особенно сильно.

Де Вега повинен в гибели их родственников: братьев, мужей, отцов. На берегу широкой Дайки и под Ведьминым лесом о пехоту графа Кардеса, словно о скалы, разбивались волны рыцарской конницы. Гордые кабальеро гибли от рук вчерашних вилланов. Строй и дисциплина победили доблесть.

Граф поднимался по ступеням дворца в сопровождении гвардейцев. Гийом шел чуть впереди, чувствуя ненависть и злобу, исходящую от красивых, разодетых как на праздник зевак. Для них сегодняшний день и был праздником. Хорхе — умелый политик, он сумел тонко внушить аристократам, что де Вега ответственен за все их беды. Зевакам было уже безразлично, так ли это. Толпа, пусть даже состоящая из умных людей, — все равно толпа.

Снегопад, начавшийся еще рано утром, со временем еще больше усилился; казалось, что кто-то распылил над городом мешок муки. Хлопья снега оседали на одежде и на коже графа, тая, как и время, отпущенное ему. Влага собиралась в капельки, и вот они уже катились по лицу Риккардо, словно слезы.

Де Вега медленно шел по коричневой дорожке. Его открыто оскорбляли, грозили, красочно описывали те виды пыток, что его ожидают. Такое поведение считалось недостойным, недопустимым для благородного человека, но в тот день все условности действовать перестали. Знать хотела крови. Казалось, еще чуть-чуть — и людское море сомкнется, раздавит преступника, не дожидаясь суда.

Кто-то метнул в графа камень. Нет, не камень — откуда тот мог взяться в руках придворного? Увесистую безделушку — яшмовый шар для гадания.

Метнул удачно. Тот угодил в голову Риккардо. Разбил ее в кровь и чуть оглушил графа.

Де Вега припал на одно колено, поднялся под злобный смех, посмотрел в ту сторону, откуда был сделан бросок.

— Дайте мне меч, лейтенант, — обратился он к лейтенанту гвардейцев. — Я убью скотину и верну вам оружие.

Лейтенант замер от удивления, не зная, что ответить. Разодетая в шелк и золото публика рассмеялась еще громче. Слышались выкрики:

— Каков наглец: «Дайте мне меч!»

— Нет, он просто безумец, глупец.

— Так ему и надо, мерзкому кровопийце!

Толпа гудела.

— Меч не нужен, — негромко произнес Гийом, но все услышали его слова, и смех мгновенно смолк. — Не беспокойтесь, Риккардо.

С высоты ступеней он сразу приметил «храбреца-метателя», хоть тот и попытался затеряться в толпе. Маг резко выбросил вперед руку и сжал ее. Внезапный порыв ветра прокатился по толпе, срывая шляпки. Метатель шаров схватился за горло. Маг медленно повел руку к себе, выводя его на дорожку. Одетый в красное с золотым толстяк послушно шел, лицо его было уже одного цвета с камзолом, толстые жирные пальцы бессильно царапали шею. Гийом сжал кисть сильнее, дождался, пока толстяк не свалится без сознания, и лишь тогда отпустил, не сказав ни слова.

Больше никто не осмеливался оскорблять мятежного графа.

На полпути к Королевской зале, где монарх принимал послов и вершил суд, по знаку мага гвардейцы свернули с широкого коридора в боковую залу.

Пройдя пятьдесят шагов по узким переходам, Риккардо с удивлением обнаружил, что находится в Золотых покоях — личных апартаментах короля. Его привели в небольшую комнату, обставленную просто и уютно: глубокие мягкие кресла, столик для игры, пышный ковер на полу. В одном из кресел расположился Хорхе Третий, прозванный одновременно и Справедливым, и Жестоким. Король отдыхал, потягивая алькасарский кофе. Пил он неспешно, с шумом втягивая обжигающую жидкость.

Де Вега ждал.

— Удивлен? — спросил король, отставив на стол пустую чашечку.

Хорхе недавно исполнилось тридцать два года. Это был высокий красивый мужчина с движениями опытного воина и жестким волевым взором.

— Да, Ваше Величество, — честно ответил граф, опускаясь в кресло напротив короля.

Слабое тело, измученное недельным заключением в Седом Замке, требовало отдыха. Гийом уже давно расположился в таком же кресле между королем и мятежником, словно бы образуя незримый мостик между ними.

— Ты ожидал другого: Судебная зала, в ней два десятка грандов, членов Верховного Совета, и суровый монарх, вершащий справедливый скорый суд. Длинные речи обвинителя, призывающего на сеньора де ля Вегу, графа Кардеса кару небес, обличающего твои бесчисленные пороки и прегрешения? — Хорхе Третий имел привычку обращаться к подданным на «ты». — Не так ли, признайся?

— Да, Ваше Величество, — Риккардо был по-прежнему немногословен.

— Отбрось сомнения — тебе все это еще предстоит, — обнадежил его король, он откровенно наслаждался ситуацией. — Но прежде чем этот балаган начнется, титулованные куклы уже изнывают в ожидании, я, король Камоэнса, хочу попросить тебя об одолжении.

— Меня? Попросить? — удивленно переспросил граф.

Он сидел, закинув ногу на ногу, скрестив руки на груди. Его раздражало в короле все: и уверенный голос победителя, и холодные серые глаза, и унижающее снисхождение в голосе.

— Простите, Ваше Величество, но слов глупее я не слышал. Зачем просить, когда я и так в вашей власти? Прикажите. Потребуйте. Заставьте. Не утруждайте себя просьбой.

Гийом уже хотел было вставить слово, но взглянул на короля и понял: его посредничества пока не требуется.

— Да, ты не ослышался. Именно попросить. Ибо приказать я не в силах, — спокойно, не обращая внимания на дерзкие слова графа, ответил Хорхе.

Король был всегда спокоен, сдержан, собран, сжат. Как змея перед броском. Как серый медведь-задерун с отрогов Таргальских гор. Невозмутимая сила, и горе тому, кто посмеет ей противиться.

Хорхе поймал взгляд мага и усмехнулся одними глазами.

— Ты причинил много бед государству. Ты, твои друзья и соратники. Союз Пяти Графов, правильней сказать, пяти безумцев, — продолжил король после небольшой паузы.

— Мы едва не добились главной своей цели — отделения Маракойи от Камоэнса. Если бы не твой маг, Далекий Край был бы свободен, — грубо перебил его де Вега и указал рукой в сторону Гийома.

На узком лице мага появилась грустная улыбка. Он словно бы извинялся.

— Пусть мы разбиты, — закончил Риккардо свою яростную речь, — но защитили веру отцов и своих подданных!

Гийом молчал, сейчас говорил король, но слова мятежного графа были правдой. Столичные святоши уже больше полугода и не заикались о том, чтобы привести к истинной вере заблудших овец из Маракойи. Знали — Хорхе не даст солдат, церковь он себе и так подчинил с помощью силы и денег, а недавние события заставили расчетливого политика отказаться от идеи «одно государство — одна вера».

— Знаю, — согласился Хорхе, — оставь хотя бы на время дурную привычку перебивать короля. Ты показал себя умелым полководцем, Риккардо де Вега, все убедились, что ты — плоть от плоти своего отца Энрике и не зря носишь герб с ястребом. А раньше мне говорили, что сын знаменитого кондотьера Энрике променял ястреба на гуся. Стал книжником-законником, позабыв о славе отца, о дворянской чести.

— Не тебе судить меня, король, тем более говорить о чести. Я жил так, как хотел. Мои достижения — отчасти плоды изучения старых книг. Гийом наверняка тебе это рассказывал, — с ленцой в голосе отвечал де Вега, но руки, судорожно сжимающие подлокотники, выдавали его.

Маг переводил взор с пойманного мятежника на монарха, втайне надеясь, что знаменитая выдержка в этот раз откажет Хорхе. Ведь Риккардо говорил с ним как с равным. Но ожидания придворного чародея не оправдались.

— Да, рассказывал. Мы подобрались к сути вопроса. Ты знаешь, Риккардо, мои офицеры — не дворянское ополчение, а регулярная армия, — они жаждут с тобой пообщаться. Мечтают, чтобы ты дал им уроки. Я хотел бы присвоить тебе титул констебля, граф Кардес, забыв о личных обидах, поставить во главе тех войск, что ты едва не уничтожил. Ибо войско, что ты создал, — войско нового типа, я чувствую — за ним будущее.

— Но, к сожалению, даже владыки не всегда могут исполнить свои желания, — вставил слово Гийом.

— Да, — согласился с магом король. — Те никчемные людишки, что собрались поглазеть на твой позор, — он указал рукой в сторону Судебной залы, — жаждут твоей смерти. Помиловать тебя — значит спровоцировать бунт, открытое неповиновение. А этого допустить нельзя. Ведь это еще и мой позор, Риккардо, — я не могу сберечь ценного для Камоэнса человека.

— Чего ты хочешь от меня, Хорхе Справедливый, прозванный еще и Жестоким? Слов сочувствия? Не услышишь.

— Я хочу, чтобы ты оставил нам свои знания.

— Я дал два сражения. Одно выиграл. Одно проиграл. Судят по результату. Восстание разгромлено. Что я могу дать тебе, король?

— Вы не могли выиграть, — почти ласково произнес Хорхе, так объясняют ребенку азбучные истины. — Тайные агенты, предатели вели вас к поражению. Королевская армия — моя армия плюс Гийом — к плахе. Но то, что вы так долго продержались, — твоя заслуга. Повторяю, мне нужны твои знания.

— Зачем? — устало спросил де Вега.

— Хорхе, я чувствую, что время мне вмешаться, — сказал Гийом. — Ты слышал о Королевской Смерти, Риккардо? Об отсроченном правосудии? Мы спасем тебя от публичной казни. От пыток и унижений. От боли и позора, от того, чего ты боишься больше смерти. Придет срок — умрешь легко и быстро.

— Яд и так всегда со мной. Я могу умереть здесь и сейчас. Зачем оттягивать смерть, продлевать агонию? — Де Вега зажал скорлупу с ядом между зубами, одно движение и…

— Яд? — переспросил маг, сделал еле заметное движение кистью.

Риккардо почувствовал, что не может не то что двинуться, даже вздохнуть.

— Яд, — продолжил Гийом, — забудь о нем. Мы не дадим тебе легко умереть. Выбирай — у тебя два пути. На одном — пытки… На другом — вечность.

Маг причмокнул губами, Риккардо согнулся, лицо исказила судорога, рот судорожно раскрылся, исторг из себя вместе со слюной капсулу с ядом, которую с момента плена носил под языком, боясь проглотить.

Гийом тут же вернул ему возможность двигаться, дышать, говорить. Но граф молчал, прожигая взглядом пышный ковер на полу. Хорхе вопросительно взглянул на мага:

— Зачем продлевать агонию? — спросил тот и сам ответил на вопрос: — Ради того, чтобы оставить о себя память, граф. Ведь ты об этом тайно мечтал, Риккардо? Оставить свой след в истории. Возвыситься над суетой и повседневностью. Ты напишешь книгу. Не для короля, для себя. Назовешь ее, например, трактатом «О военном искусстве». Станешь почти бессмертным. Ибо, пока ее будут читать, тебя будут помнить.

Де Вега не отвечал, закусив губу. Мучительно борясь сам с собой, сжимая в кулаки когда-то холеные, теперь же потемневшие, покрытые едва зажившими ранами руки. Король и маг терпеливо ждали его ответа. Хорхе знаком подозвал слугу. Указал пальцем на кофейную чашку. Де Вега поднял взор и заговорил, когда король поднес чашечку к жестко очерченному рту.

— Ваши аргументы нельзя оспорить, Гийом. С ними трудно спорить. У меня несколько условий. Первое — пусть маракойцев оставят в покое. Дайте нам свободу верить в то, во что хотим. Это твои подданные, Хорхе. Власть над Краем ты получил, забудь про идею силой его переосвятить.

Король рассмеялся:

— Кто сказал тебе эту чушь, граф?

— Друг.

— Значит, либо он обманул тебя, либо его специально ввели в заблуждение. Я сторонник терпимости и не намерен устраивать гражданскую войну из-за мелких различий в обрядах. Вы ведь не из-за этого восставали?

Риккардо игнорировал его вопрос.

— Я хочу вернуться домой, в Кардес, — выдвинул он второе условие.

— Под надзором гвардейцев, — согласился король и веско добавил: — Я тебе верю, но знати нужны гарантии.

— Время — вы не будете меня торопить. Тянуть не стану, сам оповещу, когда работа приблизится к завершению.

— У тебя будет достаточно времени, — заверил его Хорхе.

— Хорошо, и еще одно. — Лукавая улыбка на мгновение появилась на губах графа. — Смерть. Моя смерть. Хочу умереть быстро и красиво. В юности я видел, как сломался перед эшафотом герцог Кстильсий, ты обвинил его в попытке мятежа. Люди забыли о том, что он был великим человеком, они запомнили лишь его позор, его слабость, страх.

— Ты сам выберешь способ, — заверил его Гийом. — Захочешь — яд. Королевский посланник — Смерть — будет только формальностью, чтобы соблюсти все приличия.

— Даю слово, — как-то странно улыбнулся король. — Смерть твоя — она будет красивой.

Гвардейцы увели Риккардо из комнаты. Путь графа лежал в Королевскую залу. Суд, пусть приговор уже вынесен, должен был состояться. Слуга принес королю и волшебнику по чашке горячего ароматного кофе. У них еще было время. По обычаю король всегда чуть опаздывал.

— Я уже боялся, что он откажется, — бросил Гийом, сделав первый обжигающий глоток.

— Не отказался бы, — отрезал Хорхе. — Его отец скорее дал бы себя разрезать на части, чем заключил договор с врагом. А наш Риккардо слаб.

— Я тоже боюсь боли, — не согласился волшебник.

— Дело не в этом. Де Вега слаб. В нем нет решительности, воли. Его легко подчинить. Сломать. Нужно только надавить как следует, — спокойно объяснял король, играя печатью, которой только что утвердил свою волю на уже готовом листе приговора.

— Ты не прав, Хорхе… Ты не прав, — повторил маг, согревая горячей чашкой вечно холодные пальцы. — Я много с ним общался. Он слаб и податлив только до определенного момента. В вопросах жизни и смерти он непоколебим. Не принижай врага. Этим ты умаляешь и себя. Риккардо спас своих людей под Ведьминым лесом, обменяв свою жизнь на их прощение. Да и сколько твоих рыцарей и вассалов он тем самым уберег от смерти?

— Если бы он поступил иначе, я бы с ним и не заговорил, — хмыкнул король. — С чего это ты взялся его защищать?

— Ты же знаешь ответ. — Гийом поставил пустую чашку на столик для игры в карты. — Он мне нравится. Жаль, что придется его убить.

— Не убить, а казнить, — жестко поправил его король. — Правосудие превыше всего. Графа нельзя оставлять в живых. Для государства он сейчас опасен. Дело даже не в том, что знать жаждет его крови. Нет. Твой любезный Риккардо — натура хоть и слабая, но злопамятная и мстительная. Злопамятный трус — опасен. А если трус этот вдобавок ко всему еще и гордый да самолюбивый — то опасен вдвойне. Вспомни, как под этой забытой богом рекой он перебил рыцарское ополчение из Вильены и Саттины. Всех до единого. Пленных не брал. А ведь они лишь посмеялись однажды над его трусостью. Я же разрушил его жизнь, а ты, Гийом, убил друзей, опять же по моему приказу. Владения Кардес рано или поздно опять стали бы центром мятежа. Идея о независимости Маракойи, брошенная защищаемым тобой графом в массы, упала на плодородную почву. А я создаю единый и могучий Камоэнс. К тому же граф умен, и это делает его еще опасней.

— И все же мне его жаль, — сказал маг, когда король закончил речь. — Ведь по-настоящему умных людей в Камоэнсе мало. Как и везде.

— Да, констебль из него вышел бы замечательный, — согласился король. — То, что трус, так это не помеха — расчетливая осторожность лучше бестолковой доблести.

— Да что констебль! — отмахнулся Гийом. — Просмотри поступления налогов из графства Кардес, затребуй у шпиков информацию о доходах де Веги. Вот настоящая ценность. Я бы сделал его министром финансов.

— Но ты не король, — усмехнулся Хорхе.

— К счастью, нет, — серьезно ответил маг.

В обеденной зале царило напряженное молчание. Слышно было лишь, как звякает серебро приборов о фарфор тарелок.

Блас Феррейра подхватил губами кусочек мяса с золотой вилки и аккуратно положил ее на фарфор тарелки. Обеденная зала просто сверкала от обилия драгоценных металлов, соревнуясь пышностью убранства и роскошью с официальными королевскими приемами.

Де Вега сдержал слово, устроил для гостьи королевский прием. Распахнул кладовые, вытащил из подвала лучшие вина, доставшиеся еще от деда, выставил на столы драгоценную посуду: кубки, украшенные самоцветами, золотые блюда работы тайлайских мастеров, привезенные с далекого Востока, причудливой формы чаши и кувшины в форме зверей и птиц. Обычно граф довольствовался скромным фамильным серебром.

Но вот людей за огромным столом было всего четверо. Сам хозяин дома. Кармен — эта женщина, как успел понять гвардеец, была не просто любовницей графа, но и умело вела часть хозяйственных дел большого графства. Патриция Васкес, урожденная дель Карпио — Королевская Смерть, прелестная вдовушка, ее белокурые локоны были словно созданы под цвет траурного наряда. Милое личико с излишне строго очерченной линией губ портила жесткость, затаившаяся в уголках глаз. Взгляд ее метал молнии. Девушка пока держалась, но была похожа на тучу перед бурей — вот-вот разразится молнией. И он. Блас Феррейра. Лейтенант гвардии. Око короля Хорхе при отпущенном на время мятежнике.

Мясо оказалось немного жестковатым, но вкусным. Гвардеец отрезал ножом еще один кусок. Граф сразу же, как они прибыли в Осбен, пригласил своего конвоира и надсмотрщика за обеденный стол.

— Оставьте этикет, Блас. К Лукавому ваши «не могу», «мне неудобно», вы мой гость! А гости у нас в Кардесе обедают и ужинают за одним столом с хозяином. Насчет завтрака я вас не неволю. А сейчас прошу за стол, — сказал тогда Риккардо.

Простотой общения и доступностью он приятно отличался от большинства аристократов, привычки и манеры которых гвардеец успел отлично изучить за пять лет службы Его Величеству.

Смотря на то, как граф принимал Королевскую Смерть, Феррейра недоумевал: де Вега будто бы чествовал старого друга, а не свою будущую убийцу. Антонио, конечно, слышал что-то о странной истории, что связывала этих двух, но все же…

— Как вам жаркое, сеньор Феррейра? — вывел Бласа из раздумий голос Риккардо.

Старания его пропадали даром — праздника не получилось. Он и не мог получиться. Но молодого графа это нисколько не смущало. Он по-прежнему играл роль гостеприимного хозяина.

— Благодарю, граф, просто бесподобно.

— Еще бы, это ведь сердце медведя-задеруна, страшное чудище, скажу я вам. Мне прислали его в дар лесные охотники из племени паасинов. Сердце медведя — награда для храбреца, а я помню атаку гвардии под Ведьминым лесом, — отпускал он похвалы гвардейцу.

— А вы, граф, если судить по вашим делам, съели не одного медведя целиком, — попытался отшутиться гвардеец.

Он чувствовал себя неуютно, предпочел бы быть сейчас на поле брани, чем за богатым столом. Царившая атмосфера всеобщей напряженности угнетала его. Скованность движений, острые взгляды дам, что режут друг друга, словно ножи. Необычайная бледность хозяина дома, деланая беззаботность его речей. Молнии, которыми грозит ударить Патриция. Острые ноготки Кармен, которыми она слишком спокойно водит по тонкому стеклу высокого бокала. Феррейра поймал себя на том, что в нарушение этикета уставился на ее руки.

Все это как будто куча хвороста, подумал он, вспыхнет мгновенно, нужен только факел.

Долго ждать ему не пришлось.

— Ошибаетесь, Феррейра. Наш граф предпочитает зайцев или голубей. Не так ли, де Вега? Или со времени нашей последней встречи ваши гастрономические увлечения изменились? — хищно улыбаясь, поинтересовалась Патриция.

— Патриция, я рад, что вы совсем не изменились за то время, пока я был лишен счастья лицезреть вас, — отвечал ей Риккардо. — По-прежнему остры и колки. Эти качества меня всегда в вас привлекали.

— Любите трудности, граф? — поинтересовался Феррейра.

— Нет, — ответила за него Патриция, — граф всегда идет по пути наименьшего сопротивления.

Риккардо сделал вид, что не слышал ее слов.

— Молчите, граф, а ведь ваш долг — развлекать гостей, отвечать на их вопросы. Обычно вы были более обходительны, — ехидно произнесла урожденная дель Карпио, сделав маленький глоток вина.

— Да. Развлекать гостей — мой долг, чего желаете? Я готов выполнить все данные обязательства. Вино вы и так уже пьете, могу позвать музыкантов — но, знаю, танцевать со мной откажетесь. Девушки — они здесь и вправду прелестны — отпадают, чего вам предложить, не знаю. — Де Вега виновато развел руками.

На лице его опять была улыбка. Улыбка искусственная и натянутая. Феррейра видел: она скрывала боль. Граф не умел прятать свои чувства и разучился улыбаться. Любой бы на его месте разучился.

— Могу только умереть — наверное, это вас порадует, но прошу подождать еще какое-то время. Пока не допишу трактат для короля — буду жить.

— Ваша смерть, граф, меня не обрадует, вот если бы вы умерли год назад, но это все мечты… — усмехнулась Патриция. Горечь сквозила в ее голосе.

Риккардо де Вега — граф Кардес чувствовал, что не может оторвать взгляда от своей Смерти. От прелестного лица, изящных рук, тонкой шеи, которую он так любил целовать. От чувственных губ и больших синих глаз. От той глубины, что таилась в этой синеве, кружилась голова. Сердце сжалось — верный признак того, что старая неизлечимая болезнь вернулась.

«Как бы я хотел утонуть в ваших глазах, Патриция», — хотел он признаться, но вместо этого сказал совсем другие слова:

— Да. Это бы решило все проблемы. Но я жив, к счастью ли, к горю, не знаю. — Он не договорил фразу, не добавил: «Пока жив, моя прелестная Смерть». Но был почему-то уверен, что Патриция услышала его непроизнесенные слова.

Феррейра не обратил внимания на огонь в глазах графа, но заметил, как вздрогнула от этих слов Патриция.

— Если его смерть вас не обрадует, так почему вы здесь? — раздался голос Кармен.

— Судьба, — грустно ответила ей Королевская Смерть.

— Судьба, — эхом, едва слышно повторил де Вега.

Опять воцарилось напряженное молчание.

— Изумительный вкус, — гвардеец не любил такую тишину. — Кусочки птицы просто тают во рту. Вы не находите? — обратился он ко всем присутствующим.

— Отличный соус — Патриция вновь вмешалась в разговор, обратившись к Кармен: — Дорогая, не напишете потом рецепт для моей кухарки?

— Боюсь, сеньора, я ничем не смогу вам помочь. Кухня — дело поваров, — так же мило улыбаясь, отвечала ей Кармен, — но вы можете обратиться напрямую к нашей кухарке, уверена, вы с ней быстро найдете общий язык.

— Жаль, — притворно сокрушилась Патриция. — Просто ваш титул — «домоправительница» — вызывает некоторое смущение.

— Кармен — дочь верного соратника отца и моего учителя, благородного кабальеро Клавдия Турмеды, — вступился за Кармен Риккардо, но та не нуждалась в защите.

— Меня тоже удивил ваш титул — «Смерть». У нас недавно казнили отравительницу, что отправила на тот свет трех мужей. Стоя на эшафоте, эта ведьма тоже называла себя Смертью, — поведала всем Кармен.

Блас Феррейра, предвидя возможную ссору — Патриция собиралась сказать что-то уничтожающее, — громко спросил у графа:

— Монсеньор де Вега, я вижу на стенах портреты ваших благородных предков — не расскажете нам подробнее о них? Кто основатель вашего рода — тот черноволосый рыцарь, в дальнем от нас углу, что держит ястреба на охотничьей перчатке?

Риккардо с удовольствием сменил тему, радуясь вмешательству Феррейры.

— Нет, вас запутало то, что он первый в ряду, портреты висят не по порядку, основатель нашего рода — вот он, — де Вега указал на висящий над его головой портрет в полный рост седого мужа в кольчуге и с мечом на поясе. Над головой рыцаря в небе парил белый ястреб. — Вот основатель нашего рода — первый граф Кардес, — продолжил Риккардо. — Я назван в его честь.

— А тот черноволосый? — поинтересовался Феррейра. — На всех картинах ястребы белые и парят над головами властителей Кардеса, а этот держит алого ястреба на перчатке.

— Не алого, красного, хотя это вопрос восприятия, — поправил его де Вега и улыбнулся. — Знакомьтесь, мой прапрапрадед, и его тоже звали Риккардо.

По его знаку слуги поднесли лампы к картине, и все смогли лучше разглядеть изображение.

Прапрапрадед лукаво улыбался, держа на левой руке, облаченной в длинную, до локтя, перчатку черной кожи, алого ястреба. Все обратили внимание на то, что он очень похож на нынешнего графа Кардеса, вот только глаза другие, пронзительно голубые, наполненные силой, и взгляд иной — волевой, жесткий и чуть насмешливый. Риккардо с портрета был облачен во все черное, лишь плащ алый, как и птица на перчатке.

— Обратите внимание на одежду моего достойного родича, — де Вега указал рукой на портрет. — Всего лишь два цвета. Его так и прозвали — Черный Риккардо.

— Почему он висит в самом дальнем углу? — спросила Патриция.

— По семейным преданиям, он знался с неведомыми силами, что ведут свое происхождение явно не от Единого. Этим объясняли его нечеловеческую везучесть, гордость, дерзость и то, что все ему сходило с рук.

— То есть он был чернокнижником? Это объясняет странный выбор цветов, — вновь задала дерзкий вопрос посланница короля.

— Вы не так поняли. Чернокнижник — это тот, кто служит Лукавому. Мой же предок заключил договор с другими силами, — объяснил де Вега.

— Почему ястреб на картине алый, а не белый и сидит у вашего прадеда на охотничьей перчатке, вместо того чтобы парить в небе над головой? — заинтересовался темой Феррейра.

— Перчатка — чтобы руку не поранить. Когти у ястреба острые, больно, если сожмет их на голой руке. Очень больно, — пошутил Риккардо, и взгляд его на мгновение изменился, слово граф что-то вспомнил.

— Это и так всем известно, — перебила его Патриция. — Не отклоняйтесь от сути вопроса, граф.

Риккардо поморщился и продолжил речь:

— Ястреб — покровитель нашего рода. Независимо от цвета. Первый граф спас умирающую птицу. Подлеченный ястреб обернулся человеком. Поблагодарил за помощь и сказал, что отныне он будет помогать роду де Вега. Так гласит легенда. Мой предок, которого прозвали чародеем, был однажды замечен с красным Ястребом на черной перчатке. Отсюда и выбивающийся из общего ряда сюжет картины. Ее нарисовали после его смерти, весьма, кстати, загадочной. Я думаю, что мой тезка, очерненный людской молвой, просто заключил свой собственный договор с Ястребом на вершине Спящей Горы. И договор этот отличался от того, который был предложен основателю фамилии.

— Ясно, ваш предок продал душу в обмен на удачу, — продолжила Патриция.

— Не думаю, — отрезал де Вега. — Ястреб — покровитель рода, но лишь два графа удостаивались чести открыто общаться с ним. Одному он явился белым, другому алым. Ястреб не может быть злом.

— Если бы вас услышали архиепископы на Совете в Мендоре. Вас бы тут же объявили еретиком, и простым покаянием вы бы не отделались.

— А нас, кардесцев, как и всех жителей Маракойи, в столице за глаза называют еретиками, — улыбнулась Кармен. И Феррейра потом долго не мог оторвать взгляд от ее белоснежных зубов и чувственных, пухлых губ.

— А вы, Риккардо, тоже ждете Ястреба, которого нет? — ехидно спросила Патриция и указала на левую длань графа.

Кожаный наруч, что закрывал предплечье от кисти до локтя, выделялся под рукавом рубашки. Он появился меньше года назад, перед событиями, потрясшими весь Камоэнс, и с тех пор граф никогда его не снимал, словно что-то скрывал.

— Жду, — кивнул де Вега. — И какого именно: алого или белого? — спросила Патриция. — Каков будет выбор третьего графа по имени Риккардо?

Де Вега понял, к чему она клонит. Год назад он изменил герб. Вместо белого Ястреба на алом фоне его рыцари шли в бой под белым стягом с алым Ястребом. Белый и алый — цвета дома Кардес.

Раньше такое уже случалось. Молодой граф не придумал ничего нового, королевским герольдам не к чему было придраться. В первый и последний раз до него такой стяг поднимал черноволосый Риккардо, известный своей гордостью и везением, связанный с неведомыми силами.

— Я просто жду его, — ответил третий граф Риккардо, пропустив намек на цвета. — Говорят, что он всегда прилетает. Перед смертью.

«Тогда ждать вам осталось недолго», — хотела сказать Патриция, но промолчала, не решившись надеть маску королевского вестника. В тот момент она была к этому не готова.

Суд над де Вегой прошел легче, чем ожидал король. В рядах грандов не было единства, и они не осмелились открыто перечить ему, протестовать против озвученного решения. Хорхе мысленно поблагодарил де Вегу, в двух битвах сумевшего отправить на тот свет многих представителей знатных фамилий. Чуть уменьшив их влияние и облегчив тем самым жизнь монарху, который часто колебался — а не провести ли ему такую же кровавую чистку?

— Шах, — констатировал Гийом и снял с доски фигурку латника. Его рыцарь угрожал королю.

— Нет, здесь ты просчитался, — ехидно улыбнулся Хорхе, и рыцарь пал, сраженный подлым ударом фигурки, изображавшей алькасарского конного лучника.

— Потеря воина еще не означает проигрыш в битве, — поучительно произнес маг и спустил на кочевника мифического дракона, лучник не выдержал жаркого пламени и был убран с доски.

Игра в «Смерть Короля» была любимым развлечением Его Величества Хорхе Третьего. Он отвел для игры особую залу. Маг Гийом в очередной раз громил короля, тот предпочитал сильных соперников и всегда достойно держал поражения.

По едва заметному знаку Хорхе вышколенный слуга, умевший улавливать даже еще не высказанные пожелания, налил ему коньяка в рюмку тонкого воздушного стекла.

Хорхе позволял себе расслабиться после трудного дня.

Тут дверь в залу распахнулась. Игроки обернулись.

В дверях стояла молодая девушка, облаченная в траурный наряд. Как она смогла пробраться во внутренние королевские покои, миновав десяток стражей, — загадка. Ведь Хорхе велел никого к нему не пускать.

— Ваше Величество, — голос девушки был, на удивление, не просящим, а требующим. — Я пришла к вам за справедливостью!

— Садитесь, сеньора, ведь, как говорят наши соседи — напыщенные остийцы, в ногах правды нет. Что случилось, кто вас обидел, что вы пришли искать моей помощи? — Хорхе никогда не забывал о королевском долге, обязанность монарха — заботиться о подданных.

Гийом улыбнулся девушке, в «Смерть Короля» они доиграют в другой раз.

— Ваше Величество, как вы могли пощадить преступника… — начала она, но Хорхе ее перебил:

— А имя у вас есть, прекрасная незнакомка?

Девушка смутилась, но ненадолго.

— Патриция де Васкес, урожденная дель Карпио, — с гордостью представилась она.

— Я помню вашего отца, — сказал король. — Он благородный человек. Я рад, что у него такая красивая дочь. Продолжайте.

— Вы сегодня пощадили Риккардо де Вегу, мой король. Бунтовщика, убийцу, предателя, бесчестного человека. Почему? Неужели пролитая им кровь превратилась для вас в воду? Неужели ему сойдут с рук совершенные злодейства?

— Сеньора, — мягко произнес король, — интересы государства превыше всего…

— Интересы государства! — воскликнула Патриция. — К нечистому интересы государства!

Маг вздрогнул, он не любил шума. А голос ее был таким громким, что, наверное, слышали даже гвардейцы, стоявшие по ту сторону толстых дубовых дверей.

— Но, помнится, Риккардо де Вега когда-то добивался вашей руки. Он вас любил. Почему же вы так желаете его смерти? Почему так жестоки? — Гийом нанес девушке коварный удар.

Маг отличался отличной памятью. Одним из его невинных увлечений было собирание сплетен из великосветской жизни.

— Я жестока? — Патриция задохнулась от возмущения. — Де Вега убил моего мужа, человека, которого я любила больше жизни. Этот подлый трус казнил в Вильене мою подругу Анну! Я жестока? — Молодая вдова горько засмеялась. — Кто смоет кровь с рук графа Кардеса? Я требую справедливости, Ваше Величество! — Патриция встала с предложенного ей кресла.

Она была решительна и грозна в своих требованиях. Ее разговор с королем совсем не напоминал разрешенные этикетом просьбы подданной к монарху. Но Хорхе видел, что еще немного — и из глаз ее брызнут слезы.

— Патриция, прошу вас, успокойтесь. Вы перебили короля. Во-первых, это невежливо, во-вторых, вы не дали мне договорить. Очевидно, вы невнимательно слушали приговор. Де Вега умрет. Не сегодня, не завтра, но вскоре. Не пройдет и полгода. Это не милость — это пытка. Он будет мучительно переживать каждый день, зная, что будущего нет. А как придет срок — я пришлю к нему Королевскую Смерть. Хотите стать его Смертью, Патриция?

Гийом с интересом наблюдал за метаморфозами, происходящими с девушкой. Она сначала побледнела, потом покраснела, дернулась в движении, но тут же замерла. Лицо ее выражало полную растерянность.

— Я… нет, Ваше Величество, Смертью Риккардо, нет… не хочу.

— Не будьте так категоричны, сеньора, — настаивал король. — Вспомните, вы же только что говорили, что он разрушил вашу жизнь, убил близких. Вы это ему уже простили? Так быстро?

— Нет… я не хочу его видеть… Не смогу, он… он ведь когда-то меня любил… — тихо сопротивлялась Патриция. Она бы отступила назад под гнетом королевских аргументов, но путь преграждало кресло.

— Это слабость, сеньора. Имейте силу взглянуть в лицо врага, — давил король. — Решайте же, в конце концов, жить де Веге — причине тысяч несчастий — или умереть. Хотите справедливости, его смерти — станьте ею. Или, клянусь, я помилую графа Кардеса, прощу все грехи, и он будет радоваться жизни, оставшись безнаказанным!

— Я… я согласна, — быстро выкрикнула Патриция, — согласна, — повторила она тихо, словно испугавшись, что может передумать.

— Вот и хорошо, — улыбнулся Хорхе. — Живите пока в столице, я дам вам знать, когда придет время исполнить мою волю, восстановить справедливость, стать Смертью для Риккардо де Веги — подлого убийцы и бунтовщика.

— Хорошо, — с каким-то ожесточением сказала Патриция. — Я могу идти, Ваше Величество?

— Да, сеньора, можете идти, — кивнул король.

Когда девушка переступала через порог, король вдруг задал вопрос:

— Патриция, кто вас провел через стражу? Моя племянница Ангела, не так ли?

Патриция ничего не ответила, лишь дрогнули в скрываемой улыбке уголки губ. Но королю хватило и ее молчания.

— Спасибо, вы свободны.

— Я сразу догадался, что это дело рук Ангелы, — улыбнулся Гийом, вспомнив о чем-то приятном.

— Да, — согласился Хорхе. — Моя племянница всегда была на стороне обиженных и оскорбленных.

— Ты прав, — опять улыбнулся маг, но улыбка быстро исчезла с его лица. — Знаешь, Хорхе, а тебя не зря назвали Жестоким.

— Что с тобой, Гийом? — внешне лениво поинтересовался Хорхе.

— Ты мстителен, мой король. Так и не смог простить де Веге, что он устроил встряску твоей власти. Надавил на девушку, сделал ее его Смертью. Сейчас смотрю на тебя и понимаю: точно знаешь, как сильно граф ее любил, раньше любил по крайней мере. И теперь — она его Смерть. Теперь, надеюсь, ты не будешь отрицать обвинения в жестокости.

— Месть, мой любезный маг, — блюдо, которое следует подавать холодным и которым нельзя пренебрегать, особенно мне — правителю. Де Вега поиграл в войну, стал причиной тысяч смертей, пусть теперь помучается. Все справедливо. А насчет жестокости, — король взглянул магу в глаза, — не тебе меня в этом обвинять!

Гийом взгляда не отвел, но промолчал, ибо нечем ему было ответить.

Это была удивительная ночь. В безоблачном небе горели три белые луны. Свет ночных солнц предназначался всем живущим, но монархи Камоэнса тысячу лет назад избрали их своим символом. Отстояв право на него в десятках битв. Чуть изменив цвет. Королевские луны стали серебряными.

Легкий ветерок играл в кронах деревьев. В воздухе преобладали запахи цветущих лип, вишен и черемухи. Двое медленно шли по широкой аллее. Молчали. Никто не решался заговорить первым.

Ужин, данный в честь гостей, был в тягость приглашенным. Да и не все из них согласились вообще на нем присутствовать. Таинственный гвардеец, привезший Патрицию, вообще ночевал вне города со своим отрядом, объяснив это тем, что утром путь его лежит дальше, в Лагр. Франческо тоже отказался, причем весьма грубо. Старый рыцарь едва не сорвался на сеньора. Но де Вега нисколько не обиделся.

Время шло, за окном ночь вступила в свои права, гости стали расходиться по отведенным им комнатам. Кармен уже семь лет жила в комнате, соседствующей со спальней Риккардо, — так требовали обычаи. Феррейра сразу по приезде разместился в резиденции. Долг предписывал ему быть всегда рядом с де Вегой. Патриция хотела бы остановиться в городе, но, как назло, в Осбене проводилась ярмарка. Обе гостиницы были переполнены купцами и дворянами, что приехали не только со всего Кардеса, но и из соседних графств. В толпе гостей города мелькали также яркие лагрские кафтаны и сдвинутые набок скайские береты. Торговля процветала.

Первой распрощалась со всеми Кармен. Тут же откланялся Феррейра. Патриция встала и, пересилив себя, произнесла на прощание:

— Спокойной ночи, обед был мне неприятен, но все же благодарю за заботу.

Едва она вышла в коридор, как граф ее догнал.

— Патриция, нам нужно поговорить, — сказал Риккардо, сам не понимая, почему это делает.

Граф осознавал, что ответ будет отрицательный, готовился к очередной насмешке, ядовитой уничтожающей колкости.

— Хорошо, — невольно вырвалось у девушки, но отступать было поздно. — Здесь душно, выйдем на улицу.

Тягостное молчание давило. Патриция первой нарушила тишину:

— Что вы хотели спросить у меня, де Вега? — в этот раз голос ее не подвел, звучал холодно.

— Не знаю, забыл, — честно ответил Риккардо. — Как ты, Пат?

— И ты еще спрашиваешь? — возмутилась она. — Посмотри на меня, Риккардо. — К его удивлению, раздражение девушки внезапно исчезло. — Ты сломал мою жизнь.

— Я не хотел быть причиной твоих бед…

— Не хотел! Я не знаю, как относиться к твоим словам, де Вега. Ты либо зло смеешься надо мной, либо безмозглый дурак! И не смей называть меня Пат! — взвилась девушка.

— Не то и не другое, Пат. Я просто не могу найти нужных слов. Не знаю, что тебе сказать.

— Если так, то лучше молчи, Риккардо.

— Не могу. Почему ты здесь? — тихо спросил он.

— Подумай, вспомни. Взгляни на меня. Ты убил моего мужа, разрушил жизнь. — Лунный свет отражался от ее золотистых волос; казалось, что они светятся в темноте.

— Я не убивал твоего мужа, Пат. Я никого не убивал.

— Сам нет, но разве ты не отвечаешь за своих воинов?

— Война есть война. Он пришел с мечом. Он погиб от меча. Судьба. Васкес был по натуре воинственен, путь рыцаря — постоянный риск, игра с судьбой. Я не виноват в его смерти.

— Твои слова пусты. Ими ты можешь оправдаться в своих глазах. Но не в моих.

Они остановились. Риккардо любовался ее очами, прекрасными даже в гневе. Особенно прекрасными в гневе, наполненными внутренней силой. Горящими изнутри. Огонь всегда завораживает. Огонь ненависти — не исключение.

— Жаль. Но скажи, неужели моя вина перед тобой так велика, что ты решила лично пытать меня, мою истерзанную душу? Ведь я любил тебя, Патриция.

— Ты всегда любил только себя, обо мне даже и не подумал. О моей душе, о моем сердце, Риккардо, — тихо говорила Патриция, ей не хотелось, она не могла нарушить красоту безмолвия ночи. Сам мир вокруг мешал ей.

Она чувствовала боль в его словах, но не верила в нее.

— Ты говоришь о своей любви, разрушив мою!

— Ты не любила Васкеса, — возразил Риккардо.

— Не тебе об этом судить!

— Мне. Я знаю тебя, Пат. Ты не любила его. Как и меня, но это неважно. Просто посчитала, что он лучше, чем я. Не знаю почему…

— Он не был трусом.

— Неужели ты до сих пор веришь в те подлые сплетни? Мне думалось, я всех убедил в обратном. Сегодня, когда я вышел встречать тебя, кто-то даже восхищался моей храбростью.

— И кто же? Уверена, это твоя дешевая любовница с замашками светской львицы. Как ее, Кармен? — желчно спросила Патриция.

— Нет. Феррейра — королевский лейтенант, который якобы не дает мне сбежать. Фикция для знати, — ответил Риккардо. — А Кармен не тронь, — сказал он уже другим, жестким, не терпящим возражений голосом — Пат раньше такого за ним не замечала. — Она самый близкий мне человек. Тебе я готов простить все, кроме нее.

— Так ты меня уже прощаешь? Благодарю, о великий. И как ты только снизошел до меня? — ехидно осведомилась Пат. Она хотела пройтись насчет близости Риккардо и его подданной, но осеклась, взглянув ему в глаза.

— Не цепляйся к словам, Пат, — попросил де Вега. — Хотя это всегда было твоей манерой речи, я должен был уже привыкнуть.

В ночи раздалось пение «любовника», крохотная пичуга напоминала миру о том, что сейчас весна, время цветущих деревьев, счастливых людей, радости для души и плоти.

Двое на темной аллее прислушались к ее пению, разговор сам по себе смолк, оборвался на опасной стадии. По щеке Пат пробежала слезинка, на девушку нахлынули воспоминания. Но Риккардо этого не видел, она стояла, чуть отвернувшись, спрятав лицо от лунного света.

Граф стоял рядом с ней, его сердце разрывалось от нежности, хотелось шагнуть поближе и обнять, прижать к себе, вдохнуть аромат ее духов, поцеловать. Но он помнил о крови, что пролегла между ними, поэтому не двигался, чтобы не разрушить очарование момента.

— Пат, — прошептал он, когда соловей умолк.

— Да, — так же шепотом ответила она.

— Я сейчас подумал: а ведь могло случиться так, что мы были бы вместе и так же гуляли бы по залитым лунами аллеям. Как муж и жена… И не было бы ничего, что сейчас разделяет нас…

— Замолчи, Риккардо, замолчи, — потребовала Пат. — Не тешь себя и не мучай меня пустыми словами. Я не была бы с тобой счастлива. Хотя у тебя был шанс, но ты его упустил. Обозлился и в отместку растоптал мою жизнь. Поэтому ты умрешь. Я, Королевская Смерть, прикажу казнить тебя, когда придет время.

— Так и будет, Пат, — согласился Риккардо, — так и будет, — и бросил зло: — Да, наш король — редкостная сволочь.

— О чем ты?

— О подлой натуре Хорхе. А теперь позволь проводить тебя до дома. Знаю, я тебе сейчас противен, но не убегай, вокруг темно, и сама дорогу ты все равно не найдешь.

Перед тем как расстаться, он сказал ей:

— Давай будем вести себя так, словно ты моя гостья. Так будет легче для нас обоих. Ведь тебе придется терпеть меня некоторое время, книга еще не готова. Согласна?

— Хорошо, — услышал он скупой ответ.