Напротив резиденции графов Кардесов — на другом берегу Дайки — возвышалась Проклятая башня. Как она звалась изначально, никто уже и не знал. Она была донжоном Старого замка, построенного еще самим Черным Риккардо, графом-магом.

Его далекий потомок сидел в лодке, прислушиваясь к всплескам воды и скрипу уключин. Два молчаливых стражника перевозили его на другой берег. Графу не спалось, даже близость и тепло Кармен не смогли успокоить его, охладить разгоряченную душу. Он не раз вставал с постели и подходил к окну, всматриваясь в темноту. Мысли его кружились вокруг башни. Наконец он не выдержал и решился: будь что будет.

Де Вега молча смотрел на медленно приближающиеся развалины.

Старый замок. Недолгим был его век. Прадед строил его на века, но вышло совсем иначе. Как там говорится в летописи: «И пришла болезнь неизвестная, нежданная и беспощадная. Желтой заразой прозванная, ибо желтели лица умерших. Пришла осенью, когда был убран последний сноп. Злые языки поговаривали, что это наказание Кардесу за правителя-колдуна, но неправда это. Спас граф Риккардо край наш, собрал всех больных и заразных и затворился с ними в замке, вновь построенном».

Де Вега прикрыл глаза, представляя себе, как все это было.

Паника, страх. Прадед, железной рукой загоняющий всех подозрительных в ворота своей цитадели. Почти тысяча человек. Мужчины, женщины, дети. Больные и все, кто с ними общался. Горожане, приезжие купцы, стражники, сам граф.

Заколоченные изнутри ворота. Бунты обезумевших людей. Смерть.

«И всходил граф Риккардо на стену и говорил, сколько в живых осталось. И было так каждое утро. Но через четыре месяца и два дня не услышали мы голоса его, не увидели властителя нашего. Плач поднялся в городе. Закатилось солнце. Ведь так надеялись мы, что граф спасется. Ведь со всеми, со всеми, кроме него, мы уже давно простились. Казалось, защищен он был от болезни…»

А за стенами замка в Осбене графа ждали братья-инквизиторы, истины алчущие. Верные псы церкви Единого, что много лет ждали только удобного момента — вцепиться Черному Риккардо в горло. Об этом летописец молчит.

Лодка мягко стукнулась о деревянный причал. Это пробудило нынешнего властителя Кардеса от мрачных дум.

— Ждите здесь. Дальше я один.

Сойдя с причала, Риккардо оказался в пределах обветшалых стен Старого замка. Ворот не было. Войти в заброшенную, обветшалую цитадель мог любой. Но желающих гулять по кладбищу было мало.

Когда прошли отведенные законом пятьдесят лет, люди вошли внутрь цитадели. Подземелья оказались наглухо замурованы, по секциям. Сжигать — не было столько дров. Порядок прадед держал железный — живые хоронили мертвых. О последнем — своем оруженосце — он позаботился сам. Заложил камнем в нише почти у выхода из подземелья.

Нашли и записи графа — кто и когда умер. Все, поименно. Последним живым оставался сам граф. Но и он в одно утро исчез. Бесследно. Останков — костей, оружия, фамильных колец — так и не нашли.

Стальные набойки сапог звонко цокали о камни мощеной дорожки. Риккардо не нуждался в масляной лампе или факеле. За последние месяцы он слишком хорошо выучил дорогу к Проклятой башне. Последнему пристанищу знаменитого предка.

Де Вега думал о последних днях его.

Один. Совсем один. Дом стал братской могилой. За стенами инквизиторы, науськанные врагами, что не простили ни побед, ни славы, ни своей к нему зависти. Там, в ставшем таким далеким Осбене, жена — дочь мелкого дворянчика, увиденная им где-то в Тронто. Чужая. Оскорбленные мезальянсом соседи, хотевшие подложить под него своих дочерей, не примут ее как равную. Сын, совсем малютка. Вряд ли доведется увидеть, как тот станет взрослым. Бежать некуда, да и не бегал он никогда и ни от кого. Что делать?

Черный наруч на левой деснице. Может, поможет? Помог ведь когда-то. Но вот что теперь возьмет за помощь?

— Доброй ночи, монсеньор! — негромкие приветствия часовых напомнили Риккардо, что он у подножия башни. Тщательно отобранные солдаты охраняли каменные ступени, что спиралью охватывали башню до вершины. Дверь внизу была замурована.

Де Вега хмыкнул:

— Доброй. Как же. Шутите.

Ступеньки кажутся бесконечными. Время. Прадеда нет, но это его башня. Где ты, мой оклеветанный тезка? Или враги говорили правду — продался демону? Все повторяется. Он тоже готов звать неведомые силы, ибо не знает, что делать, и не может бежать.

Де Вега запнулся, больно ударился коленом о ступеньку, прикусил губу. Он ведь не хотел идти сюда. Отговаривал себя. Пытался забыть. Но в итоге поднимается на вершину. Душу жжет.

Вороны, что еще сотню лет назад облюбовали башню как место для ночевок, с рассерженным зловещим карканьем взлетели с насиженных мест — пугать спящий рядом город.

Луны — ночь выдалась необыкновенно яркой — осветили черный провал. У башни не было крыши.

Еще одна тяжелая дверь. Ночью здесь нет солдата. Массивный ключ, скрипящий в замке, нужно поворачивать самому.

Все. Он стоит на маленьком балкончике. Выходящем вовнутрь башни. Под ним темная пустота. Отсутствие света. Он здесь бессилен.

— Патриция! — сказал Риккардо, обращаясь к темноте. — Она здесь. Представляешь? Она здесь, в Осбене. Приехала меня убить. Смерть. Королевская Смерть. Она все так же прекрасна, траур ее нисколько не портит. Мой кошмар сбылся. Она здесь. Чувства, о которых я забыл, то есть надеялся, что забыл, вновь проснулись во мне. А я ведь теперь ее враг. Убийца мужа и подруги. Трус и ничтожество. Да, Альфонс де Васкес постарался на славу. Я бы все отдал, чтобы изменить прошлое! Все! Но ведь прошлое нам неподвластно! Не так ли?! — Риккардо рассмеялся. — Какую бы мы цену ни предлагали! Как бы ни молили судьбу!

Ответом ему было лишь воронье карканье.

Копыта лошадей звонко цокали о камни моста. Патриция подумала, что не зря сегодня предпочла конную прогулку карете. Конечно, дамское седло усложняло управление лошадью, в детстве она привыкла к мужскому — с тех пор как в первый раз попробовала ездить верхом под чутким руководством отца на его жеребце. Да и наездницей она была не самой умелой, но поездка ей нравилась.

— Осторожней, здесь крутой спуск, — предупредил граф.

— Вижу, — отреагировала Патриция, чуть придерживая смирную лошадку. Даже слишком смирную. Наверное, самую покладистую на графских конюшнях. Обещанный храм находился на другой стороне неширокой реки, через которую был переброшен широкий и высокий мост, что при всей своей надежности казался немного воздушным.

— Красивый мост, — она решила похвалить графа. — Не хуже, чем в Вильене. Не ожидала найти здесь такую смесь красоты, надежности и изящества.

— А чем мы хуже других городов? — удивился Риккардо и тут же испортил все очарование момента: — Вы еще не слышали о нашей канализации.

— Фи, — Пат искренне возмутилась, — как грубо!

— Это важнейшая часть жизни города, — улыбнулся граф и, к ее ужасу, принялся объяснять подробно: — Как правитель я обязан знать все. Отходы текут по трубам под землей. Отсюда и уменьшение числа болезней, и чистота улиц, и воздух свежее, чем в других городах. Во всем Камоэнсе такое есть только в Мендоре — столице — и в моем Осбене.

Они ехали вдвоем, несколько слуг следовали за ними далеко позади. Пат устала от сопровождения. Люди на улицах приветствовали своего графа:

— Доброе утро, Риккардо!

— Здравствуйте, монсеньор, я вижу, у вас отличное настроение.

Де Вега же, забыв о графском достоинстве, отвечал на все приветствия. Кому простым кивком, а кому и словом:

— Ты прав, Хью. Как торговля?

— Живет понемногу вашими заботами, сеньор Риккардо.

Патриция заметила, что она вызывает среди горожан особое оживление, ей улыбались и отдавали поклоны.

— Привет, красавица! — крикнул кто-то из толпы.

Пат позволила себе улыбнуться, но тут же прикусила губу.

Красавица. В траурном наряде. Наглец. Издевается. Красавица, рядом с де Вегой. Виновником…

Она оборвала неприятную мысль, но все веселье куда-то исчезло.

Де Вега, очевидно, заметил это.

— Вы им нравитесь, Патриция.

— Так я же ваша «гостья», — сделала она ударение на последнем слове. — Зачем вы им это сказали?

— Потому что это — чистая правда. И еще для того, чтобы облегчить свою и вашу жизнь. В образе Королевской Смерти вы не смогли бы гулять по городу.

Пат не нашла, что ответить.

— Кстати, мы уже подъезжаем к храму, — де Вега указал на массивное каменное здание с куполом, увенчанным изображением солнца. Стены были покрыты искусной резьбой на мотивы священных книг, вход украшали мраморные колонны. Храм завораживал и привлекал взор, он был достоин столицы провинции, а не графства. Осбен больше не казался Патриции медвежьим углом, затерянным на краю света.

Риккардо спрыгнул с коня, отдал поводья подбежавшему служке и предложил свою помощь. Девушка отказалась, сама слезла с седла.

— Прошу. — Они вошли внутрь храма. Навстречу вышел настоятель. Невысокий худой мужчина в годах, одет скромно, в черную ризу, на груди висело серебряное солнце. Священники в ее родной Вильене, подчинявшиеся столице и исповедовавшие истинную веру, выглядели значительнее и увереннее. Их одеяния были расшиты золотом, а драгоценная посуда для богослужений украшена самоцветными камнями. Этот же выглядел не слугой Господа, а нищим, забредшим в церковь.

— Приветствую вас, граф Риккардо, чем могу помочь?

— Благодарю, отче. Ваша помощь не требуется, — чуть поклонился настоятелю граф. Пат и не подумала. Это не ее церковь. — Я просто покажу храм гостье.

Когда священник отошел, она не удержалась:

— Бедный у вас храм. Скупитесь на золото?

Риккардо улыбнулся:

— Дело не в золоте, у нас в Маракойе разграничивают мирское и духовное. Зачем церкви сокровища земные? Она должна хранить небесные: добро и любовь, веру в людей и справедливость. Посмотри, как здесь красиво. Это дороже любого золота.

В этом граф был прав. В храме было действительно очень красиво.

Стены были искусно расписаны настоящими мастерами, что не пожалели ни сил, ни умений, ни дорогой — судя по яркости цветов — краски. Голубой потолок, очевидно, символизировал небо. Не было икон, роспись показывала мир, где царят любовь и добро. Пасторальные картины, что дороги каждому сердцу. Над алтарем был изображен Единый в виде старого, но еще крепкого мужчины, убеленного годами, в простой одежде. Еще одно отличие от остального Камоэнса — на голове Единого не было воздушной сияющей короны. Пат показалось, что Бог со стены смотрит именно на нее. И взгляд этот был добрым, заботливым, ласковым.

— Да, — восхищенно произнесла девушка, — ваш храм прекрасен!

Риккардо довольно улыбнулся:

— Взгляд заметила?

Он перешел на «ты», но Пат не стала его поправлять.

— Да.

— Это наша гордость. Имя мастера неизвестно, но, ясно, руку его направляло небо.

— Скажи, а кто эти люди? — Патриция указала на портреты, висящие на специально выделенном фрагменте стены под изображением Единого. — Святые?

— Нет, не совсем, скорее… — Граф запнулся, подбирая нужные слова, — скорее это люди, достойно прожившие свою жизнь и ставшие примером для окружающих.

— Значит все-таки святые?

— Нет, их жизнь не была образцом святости, они были обычными людьми. Расскажу на примере. — Риккардо указал на портрет бородатого мужчины средних лет в одеянии монаха. — Преподобный Альварес — священник этого храма триста лет назад. Тогда Осбен был маленьким городком. По сохранившимся запискам, преподобный был человеком веселым и добрым. Никогда не отказывал в помощи страждущим, мирил семьи, хранил душевный покой городка. Любил женщин и был не прочь выпить. Содержал приют для сирот. Когда Кардес захватили скайцы, поднял жителей на восстание и был убит захватчиками. На похороны пришел весь город.

Это не образец святого праведника, как многие в официальной церкви Камоэнса. Те святые, которым ты поклоняешься, в большинстве своем славны тем, что всю жизнь ходили с веригами, постились до полусмерти и избегали женщин как огня. Альварес — образец настоящего живого человека.

— Не будем спорить, — отмахнулась Пат. — Вот лучше скажите мне, Риккардо, — они уже вышли на улицу, — почему превратили графство в притон для сектантов и еретиков всех мастей? Не брезгуете никем. Собираете отбросы со всех Благословенных земель.

— Узнаю стиль Альфонса — очернить и опошлить, зная, что я оправдаться все равно не смогу.

— А вы попробуйте.

— Кардес — самое большое графство Маракойи. Много свободных земель, мало людей. Еще мой прадед, Риккардо, пытался решить эту проблему — не смог. Принимать беглых вилланов нельзя. А еще откуда могут взяться новые подданные? Отец отдавал землю бесплатно своим кондотьерам, в результате две тысячи опытных воинов осели в графстве, их сыновья дрались под Дайкой.

— Так, значит, сыновья кондотьеров без чести и совести виноваты в том, что пленных не брали, а раненых добивали? — возмутилась Патриция.

— Нет, это я отдал такой приказ. В Кардесе грабителей и насильников вешают независимо от титулов. Не передергивайте, Патриция, вам это не к лицу.

Пат закусила губу. Ее бесило несоответствие между словами и поступками.

Верующий де Вега, любит церковь. А ее Альфонс, так же как мужья и братья подруг, больше никогда не вернется домой. Добрый де Вега, справедливый, но убил беззащитную женщину. Но заострять на этом внимание — снова подставлять себя под удар. Поэтому она сменила тему:

— Вы так и не ответили, почему принимаете еретиков?

— Не перебивайте — и узнаете. — Риккардо оставался невозмутимым. — Мой учитель Клавдий Турмеда, отец Кармен, предложил мне этот способ освоения новых земель. Кардес — глушь, чиновники короля и столичной Церкви здесь появляются редко. Их интересуют лишь налоги. Да и мне — юнцу — легче оправдаться, чем взрослому вельможе. В семнадцать лет я подписал указ о равенстве всех религий. Люди его поддержали.

— Как можно равнять в правах истинных верующих и еретиков из Лагра?! — воскликнула Патриция.

— Вы, наверное, забыли, сеньора, что и нас, «возвращенцев», в Мендоре за глаза называют еретиками, хотя мы и подчиняемся совету епископов и платим им десятину. Для меня разницы нет. Все люди равны независимо от веры. Есть и плохие, и хорошие. Первых в Кардесе ждет Подруга, для вторых — свободные земли и пособие на первое время, — неожиданно жестко закончил Риккардо.

— Кто помогает еретикам, тот губит свою бессмертную душу! — Строчка из проповеди вспомнилась крайне удачно.

— У нас с вами религиозный диспут получается, Патриция, — рассмеялся де Вега. — Считайте, что душу я свою уже продал.

— Это точно, — отметила девушка, посмотрев на его левую руку, скрытую черным наручем.

— Еретики — в чем их грех? — продолжал Риккардо. — В Лагре убивали за мелкий отход от основных канонов, доходило до абсурда; вопрос «Есть ли у Единого борода?» — решал судьбы городов. Лагрцы тысячами бежали ко мне. Религия у каждого своя. Мои любимые друзья-подданные паасины, лесной народ, — вообще язычники, поклоняются волку. Что из этого? Зато налоги платят вовремя, и лучники у них прекрасные.

За семь лет население Кардеса увеличилось на треть. Доходы благодаря упрощению налоговой системы и искоренению мздоимства чиновников выросли вдвое. Свободных земель хватит, чтобы принять еще тысяч десять — пятнадцать.

— Вы готовы душу продать за барыш, граф.

— Да, я — воплощение зла. К счастью, вы скоро избавите мир от моего присутствия.

— А вы надеетесь на другой исход? — Пат постаралась, чтобы это прозвучало как можно жестче.

Де Вега посмотрел ей в глаза. Пат не отвела взгляда, и бравада спала с его лица.

— Нет, Пат, давно уже не надеюсь.

Риккардо де Вега — граф Кардес — молча рвал поводья. Точнее, пытался, бессмысленно и безуспешно. Грубая кожа не поддавалась, но усилия, пусть даже напрасные, выпускали злость.

Обратная дорога ничем не напоминала веселое утро, они не разговаривали друг с другом, смотрели в разные стороны. Пат наверняка обиделась. Завязавшийся было диалог оказался испорчен этой глупой перепалкой. Наконец Риккардо не выдержал и поинтересовался как бы мимоходом:

— Патриция, вы когда-нибудь были в типографии?

Девушка ответила не сразу, но было видно, это вопрос заинтересовал.

— И вы сейчас скажете, что в вашем чудесном Осбене есть еще и типография?

— Сеньора, вас невозможно удивить, — он постарался, чтобы голос звучал разочарованно. — Хотите взглянуть?

— Что ж, смотрите, не обманите мои ожидания, — ответила она.

— Тогда нам сейчас нужно свернуть направо. Типография снимает дом рядом с ратушей.

— Прошу сюда, Патриция, — он придержал дверь.

В свое время де Вега откликнулся на предложение встреченного в Вильене нищего студента организовать в Кардесе выпуск газеты и теперь нисколько об этом не жалел.

Луис, как обычно, что-то писал за большим столом у окна. На столе кроме груды книг и бумаг находилось несколько чашек и кружек — судя по всему, сегодняшний, а может, еще и вчерашний обед.

Риккардо улыбнулся. Его типограф не меняет своих привычек.

— А, граф Риккардо, какая встреча! — радостно воскликнул студент, вскакивая из-за стола и бросаясь навстречу гостям. — Приветствую вас, сеньора! — он отвесил глубокий поклон Патриции. Графу же он просто подал руку, которую тот пожал.

Пат смотрела на все это с большим удивлением, и было почему. Двадцатилетний Луис отпустил пегую бороду и выглядел на тридцать, одет же он, как студиоз столичного университета, причем наряд его не нов и основательно запачкан чернилами и жирными пятнами.

— Здравствуй, Луис, как работа продвигается? — поинтересовался де Вега, погасив усмешку.

— Прекрасно, сеньор, вот посмотрите, — он протянул ему груду исписанных листков. — Содержание «Новостей Кардеса» за этот месяц.

Риккардо честно попытался разобрать написанное. Не смог. Вернул листы владельцу.

— Твой почерк понятен только тебе. Расскажи Патриции о своей газете.

— О вашей, граф, — поправил его студент.

— Ты ее делаешь, значит — она твоя.

— К сожалению, — начал студент, — читателей пока мало, и новости до графства доходят с большим опозданием. Мы публикуем в газете указы короля и монсеньора. Кроме того, я рассказываю о важных событиях внутри королевства и в соседних графствах, публикую светскую хронику, например сообщения о помолвках, свадьбах и разводах. Купцы размещают объявления о товарах и их стоимости. Тираж целых двести экземпляров! — гордо закончил Луис — Рассылаем по всей Маракойе.

Он провел гостей в помещение, где располагалась гордость типографии — печатный станок и наборы шрифтов.

— Всего тридцать лет назад остийцы изобрели печатный станок, над создателем его смеялись, а теперь мы в Кардесе выпускаем газету — их во всем Камоэнсе лишь три выходит — и собираемся печатать книги, — разглагольствовал студент, о любимом деле он мог говорить сутки напролет.

— Ваш город преподносит мне сюрприз за сюрпризом, — улыбнулась Патриция, когда они вышли на свежий воздух. Зыбкое перемирие было восстановлено.

— Стараюсь, — ответил де Вега.

Пат разрешила подсадить ее в седло.

— И где вы его нашли? — спросила она.

— А разве не видно? — рассмеялся Риккардо. — Бывший студент Мендорского университета. Богослов. Увлекался наукой во вред штудированию священных книг, вот и выгнали.

В раскрытых воротах резиденции их встретил Хуан — конюший.

— Граф Риккардо, — сказал он, — в город зашел Странник. Вы просили доложить, если это случится.

— Спасибо, Хуан. Где он остановился? — спросил Риккардо.

— На заднем дворе таверны «Тучный Бык».

— Сеньора, — он обернулся к Патриции, — вы еще не устали?

— Нет, — улыбнулась она. — Что вы на этот раз мне приготовили? Странствующего волшебника?

— Не совсем. Скорее поэта-предсказателя.

— Вы меня заинтересовали. Кто он, этот Странник? Это не имя, а прозвище.

— Не знаю, он никогда не задерживался в Осбене надолго, и его не удавалось разговорить. Иногда он кажется мудрецом, иногда безумцем. Имя? Он сам так себя называет.

На вывеске таверны красовался упитанный бычок, целиком насаженный на вертел. Но сегодня не яства и напитки влекли посетителей, а Странник. Трактирщик не обижался — наверное, потому что все, ждущие своей очереди, пропускали по кружечке-другой пива.

В таверне было не протолкнуться, но посетители расступились, давая им дорогу. Патриция поднесла к лицу надушенный платок, дышать здесь с непривычки было трудно. Она уже успела пожалеть, что согласилась на это предложение.

— Нам сюда, — Риккардо открыл дверь и пропустил ее вперед.

Они оказались на заднем дворе. Дышалось здесь гораздо легче, чем в таверне.

Странник сидел на сеновале, рядом с ним — кувшин молока и блюдо с мясом и хлебом. Еще один кувшин, с пивом, ждал своей очереди.

Странник был мужчиной неопределенного возраста, ему можно было дать и тридцать, и пятьдесят. Все зависело от того, улыбается он или нет.

На нем была льняная рубашка, украшенная искусной вышивкой, явно какая-то вдовушка постаралась, и потертые штаны неопределенного цвета. Сидел он на расстеленном плаще. Руки, это было видно даже через ткань, от плеч до кистей были разрисованы разноцветными узорами. На крюке, вбитом в столб, висел редкий в этих краях инструмент — далмацийская восьмиструнная гитара. Пат узнала ее, Альфонс любил играть на такой.

— Здравствуй, — вежливо поприветствовал его де Вега.

— И тебе привет, граф, — небрежно кивнул ему предсказатель.

— На какой тарабарщине вы изъясняетесь? Слова вроде бы знакомы, но смысл ускользает. Ничего не понимаю. — Пат не могла быть сторонним наблюдателем.

— Это панцайский, — шепнул Риккардо, — язык империи — родоначальницы Благословенных земель. Сейчас его знают лишь редкие книжники.

— Ты — книжник, допускаю, но этот бродяга?..

— Помолчи, Пат. Вопросы потом, — невежливо оборвал ее де Вега.

Она сделала вид, что обиделась.

— Мы пришли узнать, что ты видишь в нас, в наших душах и сердцах, Странник, — обратился к нему Риккардо.

Предсказатель во время их перепалки продолжал обедать. Услышав просьбу, неспешно дожевал кусок и пересел на очищенное от коры бревно напротив себя.

— Садитесь.

Риккардо расстелил на бревне свой плащ. Патриция замешкалась на секунду, но села. Интерес переборол чувство собственного достоинства. Дама на бревне. Если бы ее видела Анна. Анна… Навернулись слезы.

От горьких мыслей отвлек Странник. Он смотрел то на Риккардо, то на нее, потом вновь на Риккардо. Взгляд его больших черных глаз завораживал — казалось, тебя видят насквозь, изучают, словно интересную картинку.

Пат вдруг почувствовала себя неуютно, ей захотелось встать и уйти.

Предсказатель бросил одну фразу.

— Он говорит, — удивленно перевел Риккардо, — для нас двоих у него один стих.

Странник прикрыл глаза и начал читать. Его голос был красив и мелодичен.

Риккардо переводил:

Патриция с облегчением вздохнула, когда поэт замолчал. Строки били прямо в истерзанную душу, больно раня, будя воспоминания, так, что брызгала кровь из-под старых шрамов.

Оправившись от нахлынувших эмоций, Пат посмотрела на Риккардо, он был спокоен и печален.

— Спасибо. — Риккардо встал и потянул ее за собой. Сделал шаг к предсказателю, оставил рядом с поэтом мешочек золота.

Странник открыл его, достал один золотой, остальное кинул назад графу.

— На пиво мне этого больше чем достаточно, — сказал он на чистом камоэнском. Патриция вздрогнула. — Удачи, граф, она тебе пригодится! — сказал поэт на прощание и добавил: — Красивая у тебя жена, Риккардо!

— Она мне не жена, — поправил его де Вега. Поправил быстро. Так, что Пат даже не успела возмутиться. Странник лишь улыбнулся в ответ.

Всю обратную дорогу Риккардо молчал, погруженный в свои мысли. Да и ей самой тоже было не до разговоров.

Патриция до вечера пробыла в своих покоях, читала. Когда солнце стало садиться, вышла прогуляться. Ей было скучно. Ужасно скучно и одиноко.

Кармен Турмеда раскладывала пасьянс на открытой веранде. Это было самое веселое занятие, которое она могла придумать на этот вечер.

Риккардо от ужина отказался, сослался на то, что ему в голову пришла занятная мысль, которую нужно срочно записать. А обедать без него в обществе Патриции она не хотела, поэтому и оставила Феррейру развлекать ее. Кармен было одиноко. Она приготовилась к тому, что этот скучный вечер затянется надолго, поэтому взяла с собой пару свечей и бутылку легкого вина.

«Вино в одиночку, — подумала она, пробуя откупоренный слугой напиток, — Риккардо подал мне дурной пример — сопьюсь».

В этот момент на глаза ей попалась Патриция. Смерть, которую Риккардо именовал гостьей. Ей, судя по выражению лица, было так же скучно. Кармен решила, что скучать веселее вдвоем:

— Сеньора!

Патриция обернулась.

— Вам, наверное, так же скучно, как и мне.

Патриция кивнула.

— Присаживайтесь рядом. Вы любите раскладывать пасьянсы?

— Как вы догадались? — удивилась Пат.

— По взгляду, который вы бросили на карты. Послать слугу за второй колодой?

— Нет, я уже давно не гадаю.

— Тогда за вторым бокалом. Вы составите мне компанию? — Кармен указала взглядом на вино.

— Да, мне сейчас хочется выпить, — кивнула Патриция.

Слуга принес второй бокал. Кармен разлила вино. Молча выпили.

— Пасьянс не получается? — Патриция обратила внимание на карты.

— Нет, — покачала головой Кармен. — Уже третий раз за вечер. — Она волновалась и накручивала свои длинные распущенные черные волосы на указательный палец.

— Что загадывали: жизнь, смерть, богатство, счастье, любовь, успех, удачу? — назвала семь основных пожеланий Патриция.

— Жизнь, — ответила Кармен. — Давайте еще вина. — Она вновь разлила напиток по бокалам.

— Вы меня ненавидите? — спросила Патриция.

— Нет, — честно, хоть и с некоторой заминкой, ответила Кармен, она не ожидала от Патриции такой откровенности. — Нет. Когда-то я завидовала вам, еще вчера желала вашей смерти, но ненависть — этого не было.

Подруга и любовница графа Кардеса отметила, что, когда гостья не пытается задеть Риккардо, ее голос и тон меняются. С ней можно нормально общаться.

— Перейдем на «ты», — предложила Патриция и тут же реализовала это свое предложение: — И почему же ты больше не хочешь моей смерти? Я ведь Королевская Смерть. Приговор твоему Риккардо.

— Он никогда не был до конца моим, ты полностью завладела им, — уточнила Кармен. — Риккардо решил умереть, ты — лишь средство. Я мучилась, глядя, как он страдает из-за твоего приезда, но потом решила, что это все же лучше, чем медленное угасание в одиночестве, избегая людей.

Король отпустил его домой, но вернулась лишь тень былого де Веги. Он стал много пить, потерял интерес к жизни, часто замирал, глядя в одну точку. Эта книга стала единственным смыслом его существования. Ты же расшевелила его.

— Спасибо за честность, Кармен. Не знала, что так благотворно влияю на Риккардо. Откровенность за откровенность. Я давно хотела тебя увидеть. Мне много рассказывали о девушке, что уже много лет является любовницей графа Кардеса.

Кармен с интересом посмотрела сначала на вино, потом на Патрицию. «Что-то из этого располагает меня к откровениям, — подумала она. И решив: — Что ж, пойду до конца», — спокойно вставила:

— Риккардо предлагал мне стать его женой.

— И ты отказалась? — удивилась Патриция.

— Он меня никогда не любил. И сделал это скорее из чувства благодарности, ведь я рядом с ним уже почти семь лет. Я не хотела быть ни графиней, меня бы не приняло его окружение, ни его нелюбимой женой. Риккардо влюбился бы в другую, в тебя например, и это сломало бы жизни нам обеим.

— Как вы познакомились? — Патриции стала вдруг близка и понятна эта незнакомая девушка, любовница ее несостоявшегося жениха.

— Мне было шестнадцать, когда отец умер, и юный граф, желая обеспечить его семью, сделал меня управляющей его резиденции…

— И, воспользовавшись положением, сделал своей любовницей, — закончила за нее Патриция.

— Нет, что ты, — рассмеялась Кармен. — Риккардо не способен на это. Буду честной: я сама этого хотела. Гранд и дочь простого рыцаря, я смогла стать ему нужной. Раз мы решили быть откровенными, — сменила она тему, — почему вы расстались? Твой вариант. Версию Риккардо я слышала не раз.

— Догадываюсь, что он тебе рассказал, — поморщилась Патриция.

Слуга принес уже третью бутылку.

— Не поверишь, но Риккардо на редкость честен с самим собой. Он не обливал тебя грязью. Говорил, что его обманули, подставили, опозорили, а ты не захотела разобраться, найти правду.

— Я никогда не спрашивала мужа, что произошло на самом деле. Вначале я была зла на де Вегу, потом… потом мне было все равно. Я любила Васкеса, понимаешь, любила! Он был моим мужчиной. Моим идеалом. Риккардо, он остался в прошлом. Да, он был мил, ласков и заботлив, но я не питала к нему никаких чувств.

— А он очень сильно переживал. Я в курсе всех ваших отношений.

— Он рассказывал тебе обо всем? — возмутилась Пат.

— Да, как старшей сестре, искал совета.

— И как ты к этому относилась?

— Сначала злилась, со временем привыкла. Убедила себя в том, что это болезнь, которая пройдет. Я же понимала, что когда-нибудь он женится.

— И выгонит тебя!

— Нет, я ушла бы сама. Риккардо щедр. — Кармен грустно улыбнулась. — Взамен своей любви он подарил мне состояние. Я богатая невеста, — горько рассмеялась она.

— Ты его любишь? — Патриция оперлась локтями на стол. Вокруг царила тьма. Ночь вступила в свои права. Силуэты девушек благодаря двум горящим свечам отбрасывали причудливые тени.

— Да, наверное. Уже не знаю. А он любит тебя.

— До сих пор?

— Да, хоть и пытается убедить себя, что это уже не так. Знаешь, он хотел тебя убить, — внезапно открылась Кармен. — Вскоре после вашего разрыва. Он держал это в тайне, но разве от меня что-то укроешь.

Патриция побледнела.

— Хотел, но потом вдруг отказался от своей затеи. После того, как надел этот странный наруч на левую руку. Лишь сжег твои портреты. Все три. Сжег на балконе, а пепел развеял по ветру. Он был пьян и читал какие-то стихи. Жег один за другим, пепел развеивал и что-то напевал. В тот день я к нему не подходила и слугам запретила.

А еще спустя две недели он ввязался в это проклятое восстание. Приехал Карл де Санчо. Заперлись в кабинете, взяв с собой две бутылки коньяка. И вот результат: ты здесь, в качестве Смерти.

— Он убил моего мужа. Отрубил голову подруге.

— Я не оправдываю его, но муж — война, судьба, он сам пришел в Кардес, подруга — пыталась отравить, я бы сама ее придушила. Ты же это понимаешь. Так почему ты здесь, ведь и тебе больно?! — Кармен почти прокричала последнюю фразу.

— Это не все. Это не все… Я кричала ему: «Пощади Анну!» В ответ: «Граф не хочет вас видеть». И он срубил ей голову. Мне стало плохо. И боль, жуткая боль в низу живота… Выкидыш. Он убил моего ребенка, Кармен! Мою кровиночку, моего малыша. — Девушка уже не могла говорить, спрятала лицо в ладонях, заплакала навзрыд.

Кармен встала и обняла ее.

— Поплачь, Патриция, поплачь. Легче станет. Сама знаю, — по щекам Кармен текли слезы, — я тоже через это прошла.

Девушки плакали, обнявшись, не замечая того, что легкий дождь закапал с неба.

Наконец Патриция успокоилась, залпом выпила остатки вина. Посмотрела на себя.

— Мы промокли до нитки, так что нет смысла бежать под крышу, — попыталась улыбнуться Кармен.

— Скажи, а твой ребенок — кто был его отец? — спросила Патриция.

— Риккардо — кто же еще? Он был отцом моей девочки.

— Что случилось? Он заставил тебя избавиться от ребенка?

— Что ты, Пат, наоборот, он радовался, когда узнал, что я беременна. А я, дурочка молодая, еще это долго скрывала. Не берегла себя по глупости — упала с лошади. Выкидыш. Больше забеременеть мне не удается. Медик говорит, что это навсегда…

— Брось, Кармен, ты еще молода, выйдешь замуж, родишь детей, мальчика и девочку, — горячо убеждала ее Патриции, но Кармен лишь печально улыбалась.

— Пойдем в дом, Патриция, примем ванну, иначе простынем. Обидно будет кашлять летом, — сказала она и взяла Пат за руку.

Де Вега не стал возвращаться в Мендору, после того как Санчо насильно увез его оттуда. Он понимал: вернуть потерянное нельзя. Но легче от этого не становилось. Граф запил, забросил все дела, целыми днями либо сидел, закрывшись, у себя в кабинете, либо гулял по лесам, окружавшим город.

Кармен пыталась его образумить, привести в нормальное состояние, вернуть к жизни, но все напрасно. Уговоры, мольбы, просьбы, даже угрозы не помогли. Когда друзья навещали его в Осбене, Риккардо на пару дней становился прежним — веселым, жизнерадостным. Но гости рано или поздно уезжали, и огонь в его глазах затухал.

Любой разговор с ним переходил на Патрицию дель Карпио. Риккардо проклинал Васкеса, себя, судьбу, свою неверную невесту.

— Почему?! — кричал он. — Почему?! Ведь я так ее люблю!

Он писал указания людям, неизвестным Кармен — хотя она вела всю его переписку, — прятал от нее эти письма. Щедро рассылал золото. Планировал что-то странное, непонятное и пугающее.

Кармен видела — он сходит с ума, погибает. Однажды, отобрав у Риккардо бутылку коньяка, она привела его в залу, где на стенах висели портреты тринадцати графов Кардесов.

— Риккардо! — кричала Кармен. — Посмотри, Риккардо! Вот твой отец. Твой дед. Твои предки. Герои, властители, воины, полководцы и дипломаты. Что ты скажешь им, когда умрешь? Что ты скажешь, глядя в глаза отцу? Зачем ты живешь? Что хочешь от жизни? Неужели эта шлюха смогла тебя сломать?

— Замолчи! — взвился он.

— Только упоминание о ней еще может тебя расшевелить. Где ты, Риккардо? Где ты, тот человек, которого я люблю?

Де Вега молчал.

— Посиди здесь и подумай над моими словами. Может, хоть предки твои смогут тебя вразумить! — Кармен выбежала в слезах и закрылась в своих покоях. Она не знала, как спасти Риккардо.

К ее удивлению, де Вега сам зашел к ней; сколько времени прошло, она не помнила.

Граф был трезв, суров и решителен. В глазах его мелькали отблески неведомого пламени.

— Спасибо, Кармен, — он нежно поцеловал ее. — Ты спасла меня. Подсказала выход. Я этого никогда не забуду.

Вскоре Риккардо в одиночку ушел на Спящую гору, спустился через два дня, придерживая левую руку, замотанную в плащ. Обрезанную по запястью охотничью перчатку, что появилась на ней следующим утром, граф больше никогда не снимал. Даже когда спал. Может, только в ванной, но туда Риккардо к себе никого не допускал.

Мылся сам, не пуская слуг подливать горячую воду.

Он сжег портреты Патриции. Этому Кармен была только рада. Портреты сжег, а пепел развеял. Больше о Патриции он не говорил ни слова.

Подданные не узнавали своего графа. Он изменился. Стал жестче, решительнее, сразу взялся за запущенные дела. Разбирал тяжбы, намечал планы на десять лет вперед: строительство дорог, привлечение новых переселенцев, расширение шахт, развитие торговли. Он спал по четыре часа в сутки, путешествуя по графству из одного конца в другой, желая быть в курсе всех дел.

Новость о женитьбе Патриции и Васкеса оставила его внешне равнодушным. Так прошло два месяца, а потом, в конце зимы, в Кардес приехал Карл де Санчо.

— Риккардо, — Карл был взволнован, — ты слышал о новых указах короля Хорхе?

— О перераспределении налогов в его пользу — при том, что новые больше вводить нельзя? Об ограничении наших дружин и о прочих ограничениях прав знатных грандов? — спросил де Вега.

— Да, но и это еще не все. Хорхе планирует приставить к каждому из крупных землевладельцев своего чиновника, чтобы тот следил за нами.

— Эти указы полезны королевству в целом, но вредят нам с тобой, мой друг, — подвел итог Риккардо. Планы короля его нисколько не пугали.

— Что ты говоришь, как могут урезания наших прав быть полезны Камоэнсу? — возмутился Карл.

— Они способствуют централизации власти. Король превратит нас всех в своих подданных, возвысится, принижая грандов. Это называется абсолютизмом. В истории это уже было.

— Не считай меня полным идиотом, Риккардо, не то обозлюсь. Абсолютизм, ха-ха. — Де Санчо сжал кулаки.

— С этим ничего не поделаешь, Карл. Отдельные бунты обречены на провал. Вспомни, как быстро король подавил рокош графа Торе осенью. Маги, в нарушение Хартии, взорвали замок. И никто не возмутился. Все напуганы.

— Что ты предлагаешь нам — смириться и потерять веру предков?! — закричал вдруг де Санчо.

— Карл, что с тобой? — удивился Риккардо.

Его род перебрался из Остии в Камоэнс пятьсот лет назад, и все это время, судя по летописям, короли и Церковь грозились искоренить «возвращенцев» в Маракойе. И все пятьсот лет графы Далекого Края в ответ грозили им кулаком и невыплатой налогов. Не мечом, потому что дальше угроз и перепалок дело не заходило.

— Ах да, я же тебе не сказал. Мой двоюродный дядя по матери — член Королевского совета. Хорхе почти подчинил себе церковь, взамен уступок архиепископы потребовали от него искоренить еретиков в Камоэнсе. Нас вынудят оставить нашу веру. Если не силой, то угрозой ее применения; раздавят новыми налогами, разрешающими нам поклоняться богу отцов и дедов. Хорхе нужны деньги. Много. Их можно взять либо у своих, либо у чужих. Но у своих легче.

Риккардо надолго замолчал.

Если король попытается это сделать, поднимется такая буря, что отголоски пойдут по всему Камоэнсу, отвлекая людей от их настоящих проблем.

— Что ты предлагаешь? — спросил он наконец.

— Поднять восстание. Ла Клава и Кундера уже со мной. Боскан еще колеблется.

— Это самоубийство.

— Нет, дослушай до конца. Мы поднимемся не против церкви, а против новых порядков короля. Знать других провинций нас поддержит.

— Не все.

— Но часть-то точно! Мы заставим короля вернуться к старым обычаям! Тогда он позабудет о своих планах — наоборот, станет искать нашей поддержки против возвысившихся грандов. Если не мы, то нас. Решайся, Риккардо!

— Нужно все еще раз обдумать. Хорошо подготовиться. Наметить подробный план действий. Не спешить, но и не медлить. Алькасарцы угрожают границам, Хорхе раздробит силы. Мы поднимем дворянство, недовольное королем, и заключим контракт со скайскими наемниками, это я возьму на себя.

— Так ты с нами, друг! — Карл в порыве чувств вскочил и обнял его с такой силой, что ребра затрещали.

— С вами. Не могу бросить тебя одного. Как и не могу позволить Хорхе ломать мои планы. Твоя цель — первоочередная, но если удастся сломить силу Хорхе, то можно подумать и о большем — о независимости Маракойи.

— Ты шутишь, Риккардо.

— Ты подумай, какие бы это принесло нам возможности. Мы перестали бы зависеть от воли короля, сами бы торговали с Остией, Лагром и Скаем. Но об этом после, в случае полной победы. Сейчас рано. С таким девизом нас не поддержат. Наоборот.

Примерно в это же время виконт Альфонс де Васкес с замиранием сердца входил в кабинет герцога Антонио Гальбы, где не был со времени их рокового для его братца разговора.

Герцог сидел за рабочим столом, смакуя какой-то отвар в маленькой чашечке. Фигура его, внешне расслабленная, была сжата, как перед броском. Васкес понял, почему его прозвали Ястребом.

Альфонс знал: сейчас ему скажут нечто важное.

— Присаживайся, Альфонс. Давно ты у меня в гостях не бывал. Не забывай старика, не то обижусь. — Гальба, как обычно, изображал радушного хозяина, но это у него получалось плохо. Не вязался приветливый голос с пронизывающим насквозь и друзей и врагов цепким хищным взором.

— Молодая жена, герцог. Только что вернулись из Вильены.

— Вильена, — в голосе герцога на миг проскочило настоящее тепло, — моя Вильена. Дивный край. Мендоре до него далеко. Ты, надеюсь, помнишь, что я инфант Вильены и Саттины?

— Разве это забудешь, мой герцог. — Васкес чувствовал: сейчас он услышит то, зачем пришел.

— Не буду долго плести словесные кружева, не люблю. Помнишь наш разговор, Альфонс? Ну как, не передумал, не хочешь стать графом?

Васкес судорожно сглотнул.

— Я хоть и отбил невесту у графа Кардеса, но занимать его место не желаю. — Он едва удержался, чтобы не зажмуриться при ответе.

Гальба лишь усмехнулся.

— В Маракойе пять графств, мой мальчик. И некоторые из них вскоре станут свободными. Ты же знаешь — они там все еретики. До меня дошла весть, что они вскоре восстанут…

Васкес хотел возразить, что это невозможно — жители Маракойи такие же камоэнсцы, как и вильенцы, преданы королю, — но осекся. Герцог знает, что говорит.

Гальба заметил его замешательство, вновь усмехнулся и продолжил:

— Восстанут, ибо боятся потерять свою веру, которую наши епископы вскоре официально объявят еретической и лживой. Его Величество давно хотел привести их к порядку. Но король слишком мягок, ограничился бы внешней покорностью, сменой символов и священников в храмах да высокими налогами. Я же зрю в корень проблемы. Если трогать это осиное гнездо — то идти до конца. Одно государство — одна вера. Государству нужны деньги — они есть у еретиков, нужны новые земли — награждать дворян, нужен шум, что отвлечет дворянство от событий последних дней. Хорхе сделал много ошибок. Внутренний враг — вот решение проблем.

— И вы предупредили мятежников о замыслах короля, чтобы получить повод для максимально жестких действий, — сделал вывод Васкес и замер от своей собственной храбрости.

«Ты забыл, с кем говоришь, самонадеянный наглец», — подумал он, но было поздно.

Герцог, усмехавшийся весь разговор, теперь смеялся, и это было так же удивительно, как и обидно.

— Я не ошибся в тебе, Альфонс. Ты не смолчал. Чувствую, далеко пойдешь, мой мальчик. Главное, слушайся меня. Можешь спорить, но будь верен. Да, я сделал именно это. Алькасарцы, может, нападут в этом году, а может, и нет. Во втором случае все просто, в первом придется задействовать дворянское ополчение. Желающие пограбить соседа всегда найдутся. Возвращайся в Вильену. Будешь моим представителем. Голосом герцога Гальбы. В перспективе — наместником Маракойи или, по меньшей мере, одним из графов.

Полезно иногда вставать пораньше, справляясь со знакомым каждому желанием поспать еще немного. Поступив так одним веселым солнечным утром, Пат пошла прогуляться по саду перед завтраком и стала свидетельницей интересного зрелища.

Лейтенант Феррейра, размахивая большим мечом, пытался убить графа Кардеса, причем эта попытка обещала быть весьма успешной — граф пятился под градом быстрых ударов. Его белая безрукавка промокла от пота.

Двое слуг, державших одежду, с интересом следили за схваткой и не спешили помогать сеньору.

Пат подошла ближе и улыбнулась, осознав свою ошибку. Мечи были деревянные.

— Риккардо, клинок ровнее, следите не за моими руками, а за глазами! — Феррейра только что ткнул Риккардо мечом в живот.

Тот согнулся, значит, лейтенант не жалел своего ученика.

— Блас, еще один такой удар, и вам придется меня хоронить. — Риккардо поморщился и резко атаковал.

Стук деревяшек вновь разнесся по всему саду.

— Так, уже лучше, Риккардо, вы делаете успехи. Против Агриппы д'Обинье вы держались хуже.

Пат не выдержала и вышла к дерущимся.

— Здравствуйте, сеньоры!

— Патриция. — Феррейра обернулся.

Риккардо тут же ударил его в открытую спину. Лейтенант попытался защититься, но не успел.

— Де Вега, это нечестно, умейте проигрывать достойно! — возмутилась Пат.

— Риккардо, это подло! — Блас массировал ушибленную спину.

Граф Кардес нисколько не стыдился своего низкого поступка. Что было, впрочем, неудивительно. Как обычно: не сумел выиграть честно — ударил в спину.

— Где в нашем мире вы нашли честность, Патриция? — Он пожал плечами и повернулся к Феррейре. — Считайте это моей местью, Блас. Вы меня сегодня не щадили, все тело в синяках. Местью и уроком. Не все вам меня учить. Никогда не подставляйте спину — ударят. Благородство в этом мире — пустой звук.

— Все равно это подло, попросите у лейтенанта прощения, граф! — Его напыщенные пустые слова лишь разозлили Пат.

— Хорошо, — Риккардо улыбнулся ей, — Блас, простите меня!

— Прощу, если вы покажете мне свои вчерашние записки. А то последнее время совсем перестали делиться написанным.

— Если вам это еще интересно, то после ужина приглашаю вас ко мне в кабинет. Буду рад критике.

Феррейра воспользовался вырванным Пат извинением. В пылу словесной баталии сеньоры не заметили, как за окном наступил вечер.

Риккардо потер пальцами ободок настольной лампы — большого хрустального шара на высокой подставке, — и та зажглась, заливая комнату неярким светом, так похожим на настоящий, солнечный.

— В Осбене у нас есть свой чародей, слабенький, но лечить и лампы делать умеет, — пояснил он Бласу и, добавив: — Не послать ли нам за слугой? — позвонил в колокольчик.

Риккардо был в широких бесформенных штанах, как он объяснил — это его любимое одеяние, по причине удобства, и в простой хлопковой безрукавке. Черный наруч на левой руке смотрелся странно и неприятно, словно что-то скрывал.

Лейтенант был в трехцветных штанах, по последней столичной моде, и простой белой рубашке. Из-за жаркой погоды он отказался от мундира.

— Принеси нам чего-нибудь перекусить и кофе не забудь, — отдал граф распоряжения. — Давайте на время прервем наш спор, — обратился он к Феррейре. — Время ужина. Не возражаете, если ужин будет холодным, так сказать походным?

— Нисколько, буду даже рад. А дамы не обидятся, если мы к ним не присоединимся? — спросил лейтенант.

— Не думаю, они нашли общий язык, им есть о чем поговорить, и они прекрасно обойдутся без нашей компании.

Слуга вернулся с большим подносом. Де Вега тем временем убрал со стола бумаги, карты и книги, достал из стола бутылку коньяка. Поднял крышку кофейника, вдохнул пьянящий аромат.

— Попробуйте обязательно, эта выдумка моего покойного друга Хуана де Боскана должна прийтись вам по вкусу.

Риккардо взял кофейную чашку, на две трети заполнил ее дымящимся напитком и на треть коньяком. Перемешал, добавил сахар.

— Вкусно, — оценил Феррейра. — Но лучше пить его в холодное время года.

— Не знаю, я уже привык, поглощаю с одинаковой страстью хоть зимой, хоть летом. Прекрасное средство от сна, помогает работать.

Феррейра хотел сделать замечание насчет опьянения, но не стал.

— Так на чем мы с вами остановились? — спросил де Вега, когда они закончили трапезу и слуга убрал поднос.

— Я утверждал, что строй, применяемый вами, непобедим, вы же, много раз успешно испытавший его на практике, настаивали на обратном.

— Эх, Блас, беря в расчет положительные стороны, вы забываете об отрицательных. Фаланга эффективна лишь во взаимодействии с другими видами войск: тяжелой и легкой конницей, стрелками, мечниками. Сама по себе она слишком уязвима, и достоинства оборачиваются слабостью.

— Это когда ваши рыцари вырезали лагрских наемников под Ведьминым лесом?

— Да, именно это я и имел в виду. Защищенные надежными доспехами рыцари пробились через стену копий, неприступную для конницы, и учинили полный разгром. И еще об одном факторе нельзя забывать — магия. Выходец из-за моря Бледный Гийом поднял ее на совершенно новый уровень. Благодаря ему вы победили под Ведьминым лесом.

— Да, — согласился Феррейра, — Гийом очень опасный противник. Я имел возможность в этом лично убедиться.

— Неужели? — удивился де Вега. — И как это произошло?

— Это не моя тайна, Риккардо, — отказался рассказывать подробности Феррейра.

— В таком случае не буду настаивать.

— Риккардо, восхищаюсь вашим талантом, — сказал Феррейра. Граф поморщился, лейтенант продолжил: — Я делал непростительную ошибку: забывал о том, кто ваши солдаты: ополчение, милиция, вилланы.

— В моем графстве нет вилланов, — поправил его де Вега. — Мои подданные — люди свободные, в этом причина их успеха. Они защищали свои дома.

— Риккардо, почему вы решились на столь странный жест — освободили крестьян? Ваш поступок до сих пор вызывает пересуды. Как можно давать темным крестьянам права, тем более доверять оружие?

— Пусть феодалы, выжимающие последние соки из народа, боятся его гнева. Я опираюсь на уважение, и подчиняются они мне по доброй воле, зная, что я — гарант их защиты, а не кровосос, которому что ни дай — все мало, — резко объяснил де Вега.

Феррейра ждал продолжения.

— Мой учитель, Клавдий Турмеда привил мне любовь к книгам и истории. Прочитав множество исторических хроник и жизнеописаний, я пришел к выводу, что самыми сильными государствами были те, где подданные свободны и где их мнением ограничена тирания властителей.

— То есть вы сами урезали свои права? — спросил Феррейра. — Не верю!

— Верьте, и это принесло только пользу. В Камоэнсе много свободных земель, мало жителей и почти отсутствует классическая вассальная система. Рыцари моего отца кормятся не от земли с крестьянами, а целиком за счет графа. Это облегчило реформу. Я отдал крестьянам их землю, безвозмездно. Обеспечил компенсации дворянам. Упростил систему налогов.

Как результат — графство стало приносить мне больше золота. Подданные стали чувствовать большую выгоду от своего труда, их доходы, а как следствие и мои, выросли. Конечно, сначала убытки были огромны, богатства, приобретенные отцом в многочисленных походах, исчезли, но теперь мой Кардес — самое богатое графство во всем Камоэнсе и самое спокойное, я могу не беспокоиться за власть.

Люди знают — никто не даст им лучшей жизни. За семь лет я добился и любви, и уважения. Скажите, Блас, кого из грандов Камоэнса уважают подданные, есть ли хоть один, за которого они готовы отдать жизнь? — Риккардо говорил возбужденно, лицо покраснело, налилось кровью.

— Нет, я о таком не слышал, — улыбнулся Феррейра.

— А вы говорите «бунты», «как можно оружие доверить», «вилланы», — усмехнулся граф. — Главное — любить свой край и уважать людей, что его населяют, их интересы и мнения — вот в чем сила, корень успеха.

— Знаете, Риккардо, был бы я королем, хранит Единый Его Величество Хорхе Третьего… — граф скривился, — будь я королем, я бы сделал вас главным министром!

Де Вега улыбнулся, и в тот же миг его лицо исказила мучительная гримаса.

— Риккардо, что с вами? — взволнованно спросил Феррейра.

— Ничего страшного, просто головная боль. Мне нужно отдохнуть.

— Послать за врачом?

— Нет, не стоит. Само пройдет.

Феррейра вышел.

Де Вега прошел в дальний угол кабинета, где располагалась дверь в еще одну комнату — спальню графа. Он оборудовал ее там, когда вернулся из мендорского плена. Сказал, что давно уже об этом думал. Так ему удобнее. Если мучает бессонница, то можно встать и почитать или записать что-то, не нужно идти в кабинет. Он под боком. Кармен сначала не соглашалась, а потом смирилась.