– Ты снова здесь? – глава дома д’Аштам едва удостоил Варну взглядом, не говоря уж о том, чтобы перестать обсасывать крылышко куропатки, – и что тебе еще надо?!!

Маг сдержанно поклонился. Происходило что-то не то… совсем не то, что должно было… Ведь Магистр обещал все уладить! Или… забыл? Не получилось?.. Стараясь сохранять хотя бы внешнее спокойствие, Варна поинтересовался:

– Разве Великий Магистр не навещал главу дома?

Эвор ухмыльнулся и красивым, отточенным движением отшвырнул прочь недоеденное крылышко.

– Я отнюдь не дурак. И мне наплевать на вашего Магистра. Но мне – слышишь – не наплевать на то, что у меня крадут сразу двух рабов! И попробуй теперь доказать, что ваша чародейская братия здесь не при чем!

– Вы хотите сказать, что Ильверс исчез? – на всякий случай уточнил Варна.

– Именно, – Эвор поднялся из-за стола и потянулся, – Ильверс и его мамаша. Как и следовало ожидать, никто ничего не слышал и не заметил, но утром их уже не было. Признавайтесь, ваших рук дело?

Варна окинул разъяренного дэйлор хмурым взглядом. Обвинение было серьезным и, кроме того, бросало тень на честь Великого Магистра. С другой стороны, упомянутый Магистр обещал все уладить… Неужто именно так?!! Нет, это казалось невероятным. Или все же старик окончательно выжил из ума?

Тишина.

И снова молчание.

– Я бы не стал обвинять Великого Магистра в краже раба. В любом случае, он бы воспользовался иными средствами! – жестко сказал Варна. И тут же вспомнил одинокую женскую фигурку, мелькнувшую в потемках среди колонн.

– А кого мне в таком случае обвинять? – рявкнул Эвор, подходя почти вплотную, – я вас не боюсь! И не позволю ничего у меня красть! К тому же, как-никак, речь идет о моем сыне, который мог и здесь пригодиться…

«В качестве еще одного раба», – закончил про себя маг, а вслух произнес:

– Не делайте столь поспешных выводов. Я уверен, Магистр не принимал участия в побеге… или краже…

Тишина.

– Могу я осмотреть место, где они жили?

– Осматривай, сколько тебе заблагорассудится, – буркнул Эвор, – я выслал на их поиски своих стражей спокойствия, но мало ли что… Если, конечно, вы и в самом деле не приложили к этому руку. Впрочем, мне наплевать. Будут у меня и другие наследники, а этот – хоть пожри его упырь!

Неожиданно для себя Варна подумал о том, что Ильверс был чрезвычайно похож на своего отца: тот же волевой профиль, выразительные глаза, решительно сжатые губы… Только сложением парень вышел куда как более хрупким, ну да оно и понятно – маги всегда тоньше в кости, чем те, кто не видит Силу.

– Я, пожалуй, пойду, – проронил Варна, – было бы хорошо, если бы вы дали мне кого-нибудь в проводники.

– Разумеется, – сквозь зубы процедил глава дома. Его взгляд переместился за спину Варны и потеплел, – Найли, дорогая, проводи моего гостя туда, куда он скажет.

Варна обернулся: оказывается, за его спиной неведомо как долго стояла юная дэйлор, неслышно пробравшаяся в покои Эвора на бархатных лапках. Сказать, что она была хорошенькой, значило не сказать ровным счетом ничего; маг уже очень давно не видел подобной красоты, редкого и гармоничного сплава утонченности, свежести, совершенства, грации… Платье из легкого нежно-лилового шелка подчеркивало каждый изгиб ее тела и выгодно оттеняло бледную кожу; крупный жемчуг тускло светился в иссиня-черных волосах, как бутоны жасмина лунной ночью.

Девушка подарила Варне ослепительную улыбку, затем взглянула на Эвора.

– Отец, но разве пристало мне идти туда, к этим… – ее точеный носик аристократично поморщился, – к этим грязным животным?

«Вот, значит, как», – подумал Варна, – «одни дети у него в шелках, другие – в грязи. Очень странный этот дэйлор, очень… Уж я бы точно не поступил бы так, будь у меня свои…»

Непрошенные и незванные, вновь пришли воспоминания о том, что – увы, увы… Ни один из его детей не пережил волшебного перерождения в коконе. Было ли это проклятьем или следствием мощного магического дара, Ванна так и не узнал, сколько ни старался.

– Я хочу, чтобы ты сопровождала мага, – насмешливо изрек Эвор, – он слишком мудр и образован, чтобы опускаться до общества надсмотрщика.

Найли поспешно склонила голову, и Варна успел заметить на ее сочных губах легкую полуулыбку. Было похоже на то, что дочурка совершенно не боялась причуд своего сумасбродного отца.

– Твое пожелание для меня закон, – сладко пропела Найли и кивнула Варне, – прошу, господин…

– Варна. Варна из правящего дома д’Кташин.

– Прошу за мной.

…Они спустились во внутренний двор – идеально круглую площадку, зажатую в обруч древесных стен, миновали арку ворот и неторопливо пошли по дороге, посыпанной мраморной крошкой. В разогретом солнцем воздухе плавился чуть сладковатый аромат красных хризантем, да их и росло немало на тщательно возделанных клумбах. Варна не очень-то любил эти цветы, они казались ему слишком мелкими, а запах – слишком навязчивым. Оставит прислуга букет на ночь в спальне – поутру обязательно жди головной боли.

– Мне нравятся красные хризантемы, – сказала Найли, желая завязать разговор. Варна не стал отмалчиваться.

– Я предпочитаю розы, особенно альпийские. Их привезли недавно Великому Магистру, и он собственноручно занялся ими… А скажите, Найли, вы знали Ильверса? Ведь он, получается, ваш брат.

Девушка передернула плечиками, по ее свежему личику скользнуло выражение непонятной досады. Будто юной дэйлор не понравилось, что маг заговорил о ком-то кроме нее самой.

– Скорее, сводный брат, – с прохладцей в голосе ответила она, – а знаю ли я его? Нет, пожалуй, что нет. Я редко бываю в поселке рабов, мне там делать нечего. К тому же, там слишком грязно и воняет.

– А как вы думаете, почему он решил сбежать? Как раз в тот миг, когда его судьба должна была измениться?

– Откуда мне знать? – дэйлор нахмурилась, сорвала хризантему и, смяв, бросила под ноги, – возможно, у него были иные планы… Или же кто-то помог ему.

И выразительно покосилась на Варну, который сделал вид, что любуется цветами. Мраморная крошка под ногами закончилась, и теперь они шагали по простой брусчатке, по обе стороны от которой кучерявились кусты тамико, дающей прекрасные мучнистые клубни, из которых дэйлор с незапамятных времен пекли хлеб.

– Поселок недалеко, – сухо пояснила Найли, – еще немного, и вы сполна ощутите вонь, которой там все пропитано.

Им стали попадаться рабы, снующие туда-сюда с корзинками, полными плодов тамико; завидев Найли, они поспешно падали ниц, рассыпая свою ношу. А через недолгое время Варна увидел их жилища.

– Что-то мне не хочется туда идти, – скривилась Найли, – может быть, вы не будете настаивать на том, чтобы я вас сопровождала?

– Да, да, конечно… – у Варны по-прежнему из головы не шла женская фигурка в темной зале, на самом кончике языка так и вертелся вопрос, но маг все не решался спросить напрямую. Потом все-таки поинтересовался, – скажите, Найли… Вы бы обрадовались, если бы ваш отец взял бы Ильверса в замок?

Дэйлор, прищурившись, внимательно посмотрела на Варну.

– Отчего вы задаете мне такие вопросы? Вы подозреваете меня в том, что я устроила Ильверсу побег? Или, еще того хуже, убила его и его мать? Фу, Варна, зачем мне это нужно? Тем более, что по закону я не могу быть наследницей дома. Самое лучшее, чего я могла ждать – это удачной партии с высокорожденным!

Слегка растерявшись от полученного отпора, Варна не нашелся, что и сказать. Хотя… То, что столь гневно излагала эта девушка, было бы неплохо проверить…

– Простите, если, сам того не желая, оскорбил вас, – сказал маг, – я не смею больше вас задерживать и сам осмотрю все, что мне интересно.

Найли капризно оттопырила губы.

– Вы незаслуженно обижаете меня, господин маг.

– Еще раз приношу извинения.

– Тогда – я ухожу. Удачного вам дня.

И, круто развернувшись, она заторопилась прочь по той же дорожке, по которой они пришли.

Варна провожал ее взглядом, пока светло-лиловая накидка не скрылась за поворотом, а затем направился к десятку грязных хижин, сбившихся в кучу.

Дом Ильверса он нашел без труда, стоило только обратиться к памяти Силы земли и вызвать образы тех, кто ходил по ней. Точно также Варна увидел, как за молодым магом и его матерью зашел дэйлор, и как повел их куда-то. След радости Ильверса до сих пор остался на земле – легкий, искрящийся. И Варна пошел по этому следу, ничего не видя вокруг и безуспешно пытаясь понять – куда среди ночи могли вести двух рабов. Под сердцем зашевелилась тревога: ох, похоже лгала Найли, лгала… И, видать, она имела к происшедшему самое прямое отношение… Варна ни на мгновение не допускал, что все это дело рук Великого Магистра. Старик не стал бы опускаться до подобных интрижек.

Варна и сам не заметил, как перешел на бег; след затягивал его, заставлял спешить вперед, к Истине. Земля Дэйлорона, пронизанная Силой, хранила образы, отпечатки мыслей, позволяя Варне восстанавливать последовательность событий ничем не хуже заправского следопыта. Вдруг след оборвался. Не веря своим глазам, маг уставился под ноги – и увидел…

Кровь. Здесь явно пролилась чья-то кровь. Она впиталась в землю, но осталась черными липкими сгустками на траве.

Охнув, Варна опустился на колени, чтобы быть ближе к следу, чтобы прочувствовать до мелочей – все, что здесь произошло.

Самый последний осколок памяти земли – уже не радость, а только страх, отчаяние и непонимание происходящего… Эта чудовищная мешанина агонии ударила в сознание, как молния, заставляя Варну взвыть от боли. И сомнений больше не осталось.

– Кому это было нужно? – прошептал маг, поднимаясь с колен, – Найли? Верно, это все могла только Найли подстроить… И это она, несомненно она подслушала их с Эвором разговор!

Варна стиснул зубы. Все вдруг стало ясным, как день; оставалось только вернуться в замок и как следует припугнуть девчонку, чтобы сама все рассказала. И не только ему, но и своему папаше – пусть благородный Эвор знает, что пригрел на груди болотную гадину. Если, конечно, Найли и в самом деле виновна. Но он, один из лучших учеников Великого Магистра, сумеет выбить из нее правду!

– Учитель? Почему вы молчали, когда я звал вас? Ильверс…

– Но разве мы… не должны что-то предпринять?..

…Было тихо. Наверное, такая тишина может царить на самом дне мертвого озера, когда все звуки умирают в слюдяной воде, и нет никого живого у дна, кто мог бы их из себя исторгнуть. Безмолвие обнимало ледяными руками, убаюкивало, и мягко вдавливало в рыхлую плоть небытия, заставляя забыть себя и стать всего лишь частицей того, что живые дэйлор именуют духами предков.

Ильверс, запутавшись в липкой паутине тишины, уже видел их: похожие на серебристые блики лунного света на водной глади, предки манили его к себе. И было ясно: сделай он еще один шаг, и вовсе перестанет существовать для мира живых.

Один дух, маленький и тускло светящийся, подобрался к Ильверсу ближе всех.

– Мой маленький дурачок.

Нет, эти слова не всколыхнули, и не разбили тишины; но Ильверс ощутил их всем своим существом. Услышал – и содрогнулся.

– Матушка? Это… ты?

Дух гордо засиял, разгоняя мрак.

– Прости меня. Это я виноват!

– Ты здесь не причем, Ильв. Наверное, просто настало мое время. Но тебе – слишком рано…

– Но… Мы вернемся? Вместе, ты и я?!!

– Нет.

Она приблизилась. Стало тепло и уютно. Когда-то он был маленькой, беспомощной личинкой, и она согревала его своим телом…

– Оглянись, Ильв. Что ты видишь?

Он подчинился. Для этого не нужно было поворачивать голову, да и не было ее больше, головы; просто захотел – и посмотрел туда, откуда пришел в это тихое пристанище ушедших.

А там – сверкала, переливаясь всеми цветами радуги, Сила. Зеленая, искристая – от леса, синяя, расплывшаяся пятнами, как краска на холсте, – от неба, коричневая – от земли. Привычные ему, знакомые цвета; Сила, которую он уже пытался взять – не раз, и не два, да все не получалось… При жизни… Ильверс вздохнул: вот так, он уже думает о себе, как о навсегда ушедшем к предкам. Но, с другой стороны, разве это было не так?

Он присмотрелся внимательнее к играющим краскам, и вдруг заметил еще одну, ту, которой не видел отчего-то раньше. Она притаилась среди ярких сестричек, черная, как небо в безлунную ночь; размазавшись тончайшими нитями, оплела искрящиеся жизнью цвета, но при этом жила самостоятельно и отдельно от них, не паразитируя, но питаясь чем-то иным, ни лесом, ни водой, ни солнцем…

Ильверс, заворожено глядя на шевелящуюся паутину черноты, потянулся к ней; прочие цвета давно отвергли его, не подпускали к себе – так, может быть, он просто пытался взять то, что ему не принадлежало? И этот черный цвет – как раз то, что ему покорится?

Нити, словно почувствовав его намерения, дрогнули и, медленно разворачиваясь, поплыли к нему, как щупальца гидры. Ильверсу стало страшно – но всего лишь на миг. Затем он решил, что терять ему все равно уже нечего, и, может быть, только перед небытием он сможет осуществить свою давнюю мечту…

А потом волокна непонятной, неведомой Силы охватили и оплели его всего, доставляя немыслимую боль, заставляя дух биться в агонии, хоть и казалось это невозможным. Все вдруг стало понятным – и природа этой Силы, и ее происхождение… Это было всего лишь отражение зла от граней мира, того зла, что живет и в помыслах разумных существ, и в их деяниях. Это было отражение убийств и предательств, криков истязаемых жертв и жестокого смеха палачей, детских слез и сгорающих в пламени войн королевств. Ильверс вдруг увидел и самого себя, исковерканное, истекшее кровью тело, выброшенное течением на пологий песчаный берег. Мельком взглянул в навеки замершие глаза матери, опускающейся на дно тихой заводи…

Сила, к которой он посмел прикоснуться, была чуждой народу дэйлор. Прожигала Ильверса насквозь, как каленое железо. Растерявшись, он попробовал отпрянуть назад, но черные щупальца не желали расставаться со своей добычей, держали крепко и надежно.

– Ты ведь выбрал? Ну так не отказывайся теперь!

Ильверс, извиваясь в агонии, только и смог, что беззвучно выкрикнуть:

– Я не могу… Не могу! Зачем ты мне?!!

Вопрос остался без ответа. Но уже в следующее мгновение Ильверс снова увидел в сине-зеленоватой мути лицо своей матери, на котором застыло извечное выражение покорности. Проклятая судьба на проклятой земле… И он начал понимать.

Дэйлор еще раз дернулся в объятиях силы Отражения, затем еще и еще. А потом… Перестал сопротивляться и позволил раскаленным штырям пройти сквозь свое эфирное, несуществующее тело. Раскрылся навстречу боли и темноте, погасившей сияние вокруг него.

– Я понял. Ты и в самом деле нужна мне. Я хочу, чтобы мое тело вновь ожило.

– Но теперь это в твоих силах, маг.

Внезапно ему стало легко и хорошо. Откуда-то появился запах молодой хвои, нагретой солнцем… Ильверс, сливаясь с пружинящими нитями, летел вверх, прочь из вязкой тишины, туда, где были живы звуки – журчание воды, веселая трескотня кузнечиков в траве.

Ильверс увидел собственное тело, совсем близко. Оно показалось ему неестественно бледным и каким-то неправильным. Что-то было не так, как обычно, но в следующий миг он уже понял, что именно.

Тело было бездыханным.

Не медля более, дэйлор позволил себе почувствовать наполненные водой и кровью легкие, а затем, сам не осознавая, что делает, ударил в них чистой Силой отражения.

Вторую порцию Силы он плеснул в глубокие раны, сращивая рассеченные сосуды. Третья заставила биться сердце.

Ильверс в последний раз огляделся. Духи предков были теперь далеко-далеко; ему показалось, что одна крошечная светящаяся точка отбилась от стаи, но потом быстро присоединилась к своим.

Ильверс поглядел на свое содрогающееся в конвульсиях тело – и, не отпуская черные плети, нырнул внутрь.

Больше он ничего не чувствовал и не помнил.

Высоко над головой приятно белел потолок. В косом луче плавали пылинки. Где-то сварливо зудела муха.

Ильверс попробовал повернуть голову, но мышцы не слушались – получилось судорожно-беспомощное движение. И все.

Однако этого хватило для того, чтобы привлечь к себе внимание странного существа. Оно было похоже на дэйлор, но очень маленького роста, к тому же, светловолосое. Да еще глаза оказались не черного цвета, как полагается, а ярко-синего, как два озерца, в которых отражается летнее небо. Существо что-то пропищало и, громко топая, унеслось прочь.

Ильверс вздохнул и попытался понять, что с ним стряслось и где он, собственно, находится. Но в голове плавали ошметки багрового тумана, они мешали думать и вспоминать, и дэйлор сдался – временно, конечно же.

Снова прибежал странный малыш, таща за руку взрослую женщину – полную и некрасивую. Ее рыжеватые волосы были заплетены в одну косу, смуглая кожа усыпана мелкими коричневыми пятнышками, а глаза – опять не-дэйлорские, веселого синего цвета. Она несколько мгновений смотрела на Ильверса, затем что-то сказала и пощупала ему лоб. Пальцы оказались шершавыми, мозолистыми – привычные, искореженные тяжелой работой руки раба.

Он не понял ни слова.

Набрав в легкие побольше воздуха, прохрипел:

– Кто вы?

Но они, в свою очередь, не поняли его. Переглянулись между собой, затем женщина отослала маленького дэйлор (или не-дэйлор?) куда-то, а сама уселась в изголовье и принялась что-то говорить Ильверсу. Он по-прежнему ничего не понимал, но вдруг проснулась Память Предков; в затуманенном слабостью и болью сознании заполыхали яркие картины, одна за другой, и дэйлор осознал, что…

Что попал к людям, которые издавна приходились народу дэйлор самыми непримиримыми врагами. Если не считать n’tahe, народ Зла, конечно.

Ибо люди, появившись на востоке, под хрустальным небосводом мирка дэйлор, и обладая немыслимой способностью размножаться даже в самые тяжелые времена, вытеснили их с законных земель. Никто не знал, почему все случилось именно так; может быть, потому, что численность дэйлор как-то сама по себе шла на спад, а людей становилось все больше и больше?

Ильверс поглядел на рыжеволосую женщину, и та ему тепло улыбнулась. Проклятая Память Предков! Почему она появляется так внезапно, не предупреждая? Ведь раб Ильверс, никогда раньше не видавший людей, не знал и того, что они – враги.

А память тех, кто жил раньше, не умолкала, втискивая в сознание дэйлор все новые и новые знания, все то, что было известно о людях. Ильверс внимал; ему порой становилось страшно, порой смешно – хотя бы от того, что у людей нет личинок, и нет волшебства перерождения в коконе… Да и вообще, Сила мира недоступна этим примитивным созданиям, они лишь видят силу, порожденную связью вещей… Выходило так, что дэйлор во много раз мудрее и сильнее, но отчего же тогда их раса медленно, но верно угасала, тогда как люди завоевывали все новые и новые земли?

Снова прибежал мальчишка – теперь Ильверс знал, что это просто людской ребенок, почти такой же беспомощный, как личинка дэйлор. Он принес глиняную кружку, исходящую паром.

Женщина опять что-то сказала, и, не успел Ильверс попытаться уйти от ее прикосновений, уверенно подсунула крепкие пальцы под затылок и приподняла голову. Другой рукой она взяла кружку и поднесла к его губам. В ноздри ударил запах свежего мясного отвара.

«И это мои враги», – мелькнула мысль, – «я должен их ненавидеть… что мне делать?»

Память предков молчала, снова исчезла за темной завесой небытия.

Женщину звали Тома. Сыну ее, Золюшке, а в будущем – Золию, недавно исполнилось восемь зим, и за неимением отца, два года назад погибшем во время набега дэйлор, мальчик считал себя главой семьи. Домик их стоял на отшибе, недалеко от желтой полоски речного берега, и в то утро Тома и Золюшка полоскали на реке белье. Вернее, Тома полоскала, а Золюшка забавлялся тем, что делал из щепок купеческие ладьи, оснащал их парусами из дубовых листьев и запускал в далекое плавание. Золюшка первым увидел, как течение реки, в том месте достаточно быстрое, прибило к берегу утопленника – бледного и страшного, с еще свежей, набухшей водой раной на груди. Золюшка осторожно подошел к мертвецу и заглянул ему в лицо; повидав на своем коротком веку немало пленных и убитых дэйлор, мальчишка моментально определил, кто перед ним, и жалость, которую он испытывал, мгновенно сменилась гневом: Золюшка помнил, как погиб его отец, утыканный стрелами нелюди. Он позвал мать, но Тома была слишком занята. Да и редкое ли дело – утопленник?

И Золюшка уже было хотел развернуться и уйти, как вдруг тело мертвеца задергалось, изо рта хлынула вода вперемешку с кровавыми сгустками, а рана на груди, хлестнув по песку тонкой струйкой крови, стянулась сама по себе, уменьшилась…

Вот тогда уже Золюшка испугался по-настоящему. Страх цепко сдавил горло, тесня дыхание. Но тут, наконец, появилась мать; Золюшка вцепился в крепкую мокрую руку и потащил ее прочь, подальше от странного, дергающегося утопленника. Но мать будто с ума сошла – вырвалась и, крадучись, подошла к дэйлор, который к этому времени уже перестал дергаться и затих, замер, бессильно раскинув руки.

– Он живой, – удивленно протянула Тома, – живо-ой…

И взглянула на Золюшку, безмолвно спрашивая совета.

– Пойдем, ма, – сказал он, – это же…

– Я и сама вижу, – вздохнула Тома. И, совершенно неожиданно, провела рукой по гладкому лбу нелюди, убирая спутанные черные волосы.

– Ма, пойдем, – упрямо повторил Золюшка. Происходящее нравилось ему все меньше и меньше. И дело было даже не в найденном дергающемся утопленнике, а в том, как смотрела на него мать…

– Но он не умер, Золий, – строго сказала Тома, – и хоть он и нелюдь, а все же тварь живая и страдающая. Мы должны взять его домой… Только, чур, никому из друзей ни слова!

К несказанному удивлению Золюшки, мать решила пожертвовать простыней для того, чтобы дотащить принесенного рекой дэйлор до дома. Они осторожно перекатили безвольное тело на полотно, при этом стало видно, что вся спина лже-утопленника покрыта свежими розовыми рубцами. Тома пощупала их, покачала головой и ничего не сказала. Потом они долго волокли дэйлор по траве, он не приходил в сознание, но уже на пороге вдруг открыл глаза и слепо уставился на Золюшку своим страшным нелюдским взглядом. Посмотрел-посмотрел, и снова лишился чувств.

… Три дня дэйлор не приходил в себя, три дня Тома не отходила от него ни на шаг, и три дня Золюшку так и подмывало похвастаться деревенским мальчишкам о столь необычной находке. А на четвертый день нелюдь очнулся, но был настолько слаб, что не мог даже сидеть. К тому времени Золюшка уже не считал его страшным, и его терзало любопытство, откуда взялись шрамы на спине дэйлор, кто нанес смертельную рану в грудь, и каким образом могут оживать утопленники.

Ильверс выздоравливал долго, словно мир духов никак не желал расставаться с ускользнувшей добычей. За окном весна незаметно перелилась в лето, а дэйлор все еще не находил в себе сил подняться с кровати. Ильверсу было мучительно стыдно от осознания того, что за ним ухаживают враги народа дэйлор, но он не мог поделать с собой ровным счетом ничего. Тело не слушалось, в груди засела противная, саднящая боль, а удовлетворение самых простых потребностей вытягивало последние крохи сил.

Зато теперь у него была уйма времени на размышления, да еще на изучение людского наречия. Маленький человечек по имени Золий, или, как его звала мать, Золюшка, бывало, проводил дни у постели дэйлор – и это вместо того, чтобы играть с другими людскими мальками. Напустив на себя важный вид, Золюшка старательно втолковывал Ильверсу значения разных слов, а позже, когда тот помаленьку начал понимать чужую речь, занимал его людскими сказками, слышанными от матери.

Ильверс легко осваивал людское наречие; все новое впитывалось в его память, как вода в сухую землю. К середине лета он начал потихоньку разговаривать, и тогда к беседам подключилась хозяйка дома.

– Я… не могу… благодарить вас после, – запинаясь и торопливо подбирая слова, сказал ей дэйлор. Наверное, это не совсем правильно отражало его мысль, но Тома все поняла. Она улыбнулась – по-особенному светло, отчего на душе у Ильверса вмиг стало хорошо и уютно.

– Но нам ничего от тебя и не нужно. Выздоравливай и возвращайся к своим. Тебе ведь надо в Дэйлорон, так?

Ильверс невольно нахмурился. В Дэйлорон? Разумеется, ему следовало подумать о возвращении, но имеет ли смысл идти туда, где его уже попытались убить, и где лишили жизни ни в чем не повинную женщину, его мать?

Дэйлор взглянул на Тому, и понял, что она опечалена его реакцией.

– Я был… меня убивать там, – словно оправдываясь, сказал Ильверс, – моя мать была… убивать…

Тут он замялся, понимая, что смысл сказанного начинает путаться, и что Тома может неверно истолковать его слова. Она кивнула.

– Да, понимаю. Ты хочешь сказать, что тебя хотели убить, а твою мать убили в Дэйлороне?

Илвьерс торопливо кивнул и закончил свою мысль:

– Я не… вернуться туда. Я отомстить, потом вернуться.

Тома понимающе кивнула, затем взяла его руку в свои теплые, мозолистые пальцы.

– Забудь о мести и выздоравливай поскорее.

…Что до размышлений, то Ильверс предавался им по ночам, когда лунный свет косыми серебристыми снопами врывался в темную горницу, расплескиваясь по дощатому полу. Дэйлор много думал о том, почему все так случилось, кто мог быть виновником происшедшего, и что делать дальше. Он изводил себя вопросами, на которые не находил ответа; в голове, как бобы, перекатывались два имени: Варна и Эвор. Чего на самом деле хотел от него маг, назвавшийся Варной? И мог ли Эвор по каким-либо причинам приказать Кэйвуру убить двух рабов, собственного сына и его мать? Мысли путались, сплетались, завязывались тугими мудреными узлами. Ильверсу хотелось плакать от беспомощности, но потом, в одну душную ночь, под оглушительное пение цикад, он понял, что зря мучает себя. Ильверс решил, что отомстит им всем: и Эвору, и Варне, и Кэйвуру, и… И Найли. Оставалась незначительная мелочь – подняться на ноги и обрести могущество, достаточное для осуществления его планов.

Было еще кое-что, заставляющее Ильверса беспокойно ерзать на подушках: дэйлор чувствовал, что меняется. Неведомо как, но меняется, и эти изменения затрагивали и тело, и разум, и то, что называют духом дэйлор. Он не помнил, что с ним произошло тогда, за порогом жизни, но чувствовал – это спасло его от окончательного ухода к предкам, и это же теперь трудилось над всем его существом.

Изменения пока были незначительными, но настораживающими. Например, Ильверс больше не скорбел о матери; на ее месте в душе появилось темное равнодушие. Ему будто стало безразлично, была мать вообще или ее никогда не было. И, вспоминая Найли, высокомерную и утонченную, Ильверс больше не испытывал желания испепелить ее или придушить; отчего-то он знал, что просто убьет ее, перешагнет через тело и пойдет дальше, не оглядываясь. К Томе и Золюшке Ильверс тоже не чувствовал ровным счетом ничего – ни особой благодарности, какую должен ощущать спасенный к спасителям, ни ненависти, какую должен чувствовать враг к врагам своим. Всюду царила равнодушная, холодная пустота, и, когда Ильверс размышлял над этим, ему порой становилось страшно; он был уверен, что до своей временной смерти он чувствовал бы все по-другому. Порой казалось, что все его чувства просто разбавлены холодной болотной жижей, и она постепенно заполняет все закоулки его души.

Тело тоже менялось; это было незаметно внешне, но дэйлор ощущал, как нечто извне то и дело прикасается к нему, словно проверяя, как идет выздоровление. Иногда дэйлор чувствовал, как что-то невидимое толчками вливается в него, и тогда сил прибавлялось, он чувствовал себя гораздо лучше.

Все это оставалось непонятным. О, если бы вспомнить!.. Но память испуганно скывалась за туманной дымкой, пряча то, что он так хотел знать.

… В начале осени Ильверс смог подняться с кровати и впервые, поддерживаемый Томой и Золюшкой, прошелся по горнице. Силы, как ни странно, прибавлялись с каждым часом, и на следующий день дэйлор самостоятельно помылся. Тома, с его позволения, побрила его, остригла волосы – совсем коротко, по-людски, так, что они топорщились в разные стороны черным ершиком, а в довершение всего намазала ему голову каким-то снадобьем, отчего иссиня-черный цвет обратился соломенно-желтым.

– Так в тебе не каждый узнает дэйлор, – заметила она удовлетворенно.

Ильверс молча кивнул.

И дни покатились один за другим. Дэйлор остался жить с Томой и Золюшкой, помогая по хозяйству. Любопытные деревенские бабы видели в нем невесть откуда взявшегося любовника овдовевшей Томы, мужики – беглого каторжника. И никто не видел в нем просто дэйлор.

Тома все чаще заговаривала о том, чтобы продать здешнее хозяйство и уехать на юг, в Алларен, к родной сестре, которая в свое время сбежала из отчего дома с проезжавшим купцом, да так и осталась жить в городе. Ильверса не особенно радовала перспектива длительного путешествия, но он счел своим долгом заверить Тому в том, что сопроводит их до самых дверей сестрицы Тамы, а потом отправится, куда глаза глядят. В общем-то, Тома была права: муж ее был убит дэйлор (что не было редкостью для жителей пограничных земель), а Золюшке только-только минуло девять годков – какой из него работник?

– Мы поживем немного в Алларене, Тама мне не откажет, – говаривала женщина, – может быть, Золюшку смогу пристроить куда-нибудь ко двору… В городе-то легче жить…

И Тома начала договариваться о продаже своего хозяйства, но ей не было суждено ни продать его, ни увидеть белые башни Алларена.

Дом, где Ильверс прожил все лето и начало осени, стоял у самого берега Эйкарнаса. Чтобы попасть в деревню, нужно было пройти сотню шагов по узкой стежке, что огибала выгнувший травянистую спину холм, миновать три искореженные временем и стихией сосны, из последних сил уцепившиеся корнями за землю, и только тогда взгляду открывался высокий, потемневший от времени частокол.

Деревенские побаивались отрядов дэйлор, что нет-нет, да появлялись в людских землях, мстя за несостоявшуюся, но уже проигранную битву. По ночам несли дозор, жгли костры – чтобы заодно отвадить от деревни и народ зла. Иногда подобная бдительность спасала, иногда – нет. Но, не взирая ни на что, деревня возрождалась после очередного потрясения, и люди снова боролись за жизнь и радовались ей.

Беда пришла одной из осенних туманных ночей, тех, что поутру оседают на траве мелкими серебристыми каплями и уходят прочь от солнца в мокрую, черную землю.

Ильверс проснулся от того, что услышал чей-то короткий вскрик. В первое мгновение он подумал, что это – плод его воображения, порождение захлестнувших друг друга сна и яви. Но нет. Далекий, тревожащий душу крик повторился, ему вторил другой, третий… Приподнялась на своей постели Тома, прислушалась – а затем, босая, в одной рубахе, кинулась к сладко посапывающему Золюшке.

– Просыпайся, просыпайся! Оба просыпайтесь!!!

Ильверс сел на кровати, непонимающе уставился на Тому – что могло так напугать эту всегда спокойную и улыбчивую женщину? Теперь же на ней лица не было, и в лунном свете она куда как больше походила на бледного призрака, чем на живого человека.

– Ильв, скорее… Уходим!

Последнее слово она уже выкрикнула. Золюшка, на удивление быстро стряхнувший остатки сна, принялся натягивать штанишки, но мать схватила его за руку и дернула к двери.

– Не до того! Уходим, быстрее! Набег дэйлор, не иначе… что там в деревне творится, милостивые небеса…

И бросила сердитый взгляд на Ильверса, будто он был виноват в происходящем.

Через считанные удары сердца они выскочили из дома и, белея рубашками в пронизанной лунным светом темноте, побежали к пролеску, вниз по течению Эйкарнаса. Дэйлор обернулся и увидел, что небо за холмом отражает сполохи пламени.

– Бежим, бежим, – задыхаясь, повторяла Тома, – Золюшка, к лесу давай!

За спиной раздались крики; дэйлор без труда разобрал родное наречие. Их все-таки заметили!

Зло свистнула стрела, другая. Третья царапнула Ильверсу плечо. И он понял, что им уже не уйти.

Теперь… Оставалось повернуться к преследователям и крикнуть – громко, во всю силу легких, о том, что он – дэйлор… Но вместо этого Ильверс припустил еще сильнее, прочь от своих соплеменников, вместе с врагами его народа.

Вдруг Золюшка, бегущий впереди, споткнулся и упал; Тома зарычала, как раненная медведица, бросилась к сыну. Рывком дернула его вверх и торопливо ощупала.

– Мама-ааа! Нога… – только и пискнул маленький человечек.

Ильверс метнулся к ним, подхватил Золюшку на руки, схватил задыхающуюся Тому за локоть и потянул ее за собой, к темнеющему ельнику. Но они потеряли мгновение – и те, кто шел следом, воспользовались заминкой.

Свист стрелы, вспарывающей сырую ночь – и женщина, словно с разбегу натолкнувшись на невидимую преграду, медленно начала оседать на траву.

Золюшка на руках взвыл, задергался, пытаясь вырваться; Ильверс успел сделать еще несколько шагов, прежде чем ему это удалось. Вопя во все горло, мальчишка кулем свалился на траву и, вместо того, чтобы бежать к деревьям, на четвереньках пополз в обратном направлении. К Томе.

– Идиот, – в сердцах выдохнул дэйлор, – какой дурак…

Он схватил Золюшку поперек туловища, крутнулся, уходя от очередной стрелы, и едва почувствовал, как ее сестренка пробила навылет голень. Мальчуган вырывался, словно обезумев и, не переставая, вопил.

А преследователи подходили все ближе и ближе.

…Еще шаг, еще и еще. Теперь и рана дала о себе знать – серой пеленой слабости. Ильверс выронил брыкающегося Золюшку и, задыхаясь, повернулся лицом к дэйлор.

Их было четверо, высоких, статных воинов, и каждый был вооружен луком. А он, Ильверс, урожденный раб дома д’Аштам – один. Да еще Золюшка, добравшись до Томы, громко всхлипывал, уткнувшись лицом ей в шею.

– Кончайте с ними, – донесся приказ.

Один из лучников кивнул и скупым движением натянул тетиву.

В эти последние мгновения Ильверс все еще оставался на перепутье: крикнуть, что он – дэйлор, и вернуться к своим, переступив через тело пока что живого Золюшки, или, стиснув зубы, гордо принять смерть от стрел соотечественников, разделив судьбу человеческого детеныша? Другого выхода из положения он не видел.

И тут Ильверс замер, почувствовав… О, ему были известны эти ощущения, вернее, Память Предков нашептывала, что все должно быть именно так… Для мага, владеющего Силой. Любой.

…Она струилась отовсюду, та единственная сила, которая была ему послушна: сочилась черной смолой из земли, из-под ног четверки дэйлор, текла по дороге со стороны горящей деревни, липкими нитями спускалась от самых хрустальных граней мира. Шевельнулось что-то в памяти – не предков, а именно его, Ильверса. И он вдруг вновь увидел себя, одиноко висящим в пустоте и тянущимся к неведомым черным щупальцам. И, наконец, понял, что должен – и что может сделать.

Ильверс коротко рассмеялся, принимая в себя силу отраженного зла. Да, именно таким он стал – и больше никто не посмеет унизить его или причинить боль! Он стоял по колено в иссиня-черной, тягучей реке, и ощущал, как обжигающе-ледяная сила поднимается вверх, к рукам.

В этот миг дэйлор пустил стрелу, метя в Золюшку, но она рассыпалась пеплом, так и не долетев до цели.

«Я стану тем, кем пожелаю», – мелькнула приятно-горчащая мысль, – «и все это я получу сам… и не земля моих предков даст мне все это!»

Ильверс улыбнулся и, выбросив руки в направлении озадаченных дэйлор, позволил силе течь сквозь себя, по пути изменяя ее и превращая в поток голубого пламени.

… Он стоял и спокойно смотрел, как мечутся его сородичи, обратившиеся живыми факелами. Потом, когда они упали на траву и затихли, Ильверс медленно подошел к замершему Золюшке.

Мальчик все еще судорожно цеплялся за ворот Томиной рубашки, и в его голубых глазенках метался животный страх. Ильверс устало опустился рядом. Одного взгляда на Тому хватило, чтобы понять – она уже никогда не поднимется, и никогда не улыбнется своей теплой, доброй улыбкой. К собственной досаде, Ильверс не испытал ничего, кроме тусклого, почти бесцветного сожаления обо всем случившемся. Но Золюшка, Золюшка-то был жив, и с ужасом взирал на подобранного у реки нелюдя.

Ильверс попытался ободряюще улыбнуться – но улыбка была скорее похожа на оскал.

– Золий… Надо уходить отсюда, пока другие не пришли.

Мальчик всхлипнул. Его трясло в ознобе, а пальцы все еще не хотели отпустить мать.

– Золюшка, – Ильверс вздохнул. Как же трудно было подыскать подходящие слова… которые и не нужны сейчас вовсе… – Золюшка… Твоя мама уже ушла на небеса, в сады Хаттара. Не надо горевать, когда-нибудь ты встретишь ее снова.

– Почему ты не спас маму? – вдруг спросил мальчишка, – ты же мог?..

Дэйлор пожал плечами.

– Прости. Я и сам не знал, что могу… вот так…

Он не лгал. Если бы ему сказали часом раньше, что он, нигде и никогда не учившийся, сожжет четверых воинов, Ильверс рассмеялся бы в лицо шутнику.

– Прости, – повторил он, – я не знал, что смогу…

Золюшка шмыгнул носом. Ему очень хотелось плакать, потому что мама навсегда оставила его, но он уже чувствовал себя мужчиной, а потому из последних сил сдерживал слезы.

– Жал…ко… – сказал он. И погладил Тому по еще теплой щеке, – жалко…

Ильверс взглянул на небо, окрашенное кровью близкого пожара, и ткнул пальцем в бархатистую даль.

– Смотри, Золюшка, видишь во-он ту звезду?

– Какую? Их там много…

– Вон та, маленькая, рядом с большой?

Мальчик потер глаза и пригляделся внимательнее.

– Вижу.

– Это душа Томы. А рядом, большая звезда, душа твоего отца. Они все уходят на небо, и всегда будут смотреть на тебя, и помогать, если попросишь…

Золюшка вздохнул – печально, по-взрослому.

– Врешь ты все, Ильв. Эти звезды всегда там были.

– А вот и не были, – уверенно сказал дэйлор, – когда я только что покинул кокон, я любил смотреть на звезды, и знаю их наперечет. Этих – не было.

Мальчик пожал плечами, продолжая гладить мать по лицу.

– Мы должны похоронить ее, – серьезно сказал он, – так положено.

– Обязательно. Только… Что у тебя с ногой-то? – торопливо спросил Ильверс. Последние несколько мгновений его мучило странное предчувствие, неясное желание поскорее отсюда убраться. Пространство, которое видят только маги, содрогалось, словно сквозь него полз большой червь.

– Не знаю. Болит сильно.

– Дай-ка, погляжу.

У Золюшки оказалась вывихнута лодыжка; Ильверс приказал ему зажать зубами щепку, дернул за ступню и поставил сустав на место. Вспомнив про свою ногу, осмотрел пробитую голень – ни стрелы, ни раны. Неужто сказывалось действие силы? Впрочем, раздумывать было некогда: слои сущего содрогались, готовые вот-вот раскрыться и выпустить… кого? Ильверс не знал.

– Золюшка… Надо уходить, быстро. Еще не все закончилось.

Мальчик прищурился.

– Ты что-то чувствуешь?

Последняя невидимая преграда между миром и неведомым чудовищем затрещала.

– Бежим! – выдохнул дэйлор.

Быстро оглядевшись, Ильверс увидел невдалеке сильно разросшийся вереск; схватив Золюшку за руку, он поволок его за собой, в плохое – но все же убежище.

Они успели. Лежа в самой гуще пахучих стеблей и боясь лишний раз шевельнуться – чтобы, упаси Память предков, ветка не хрустнула, Ильверс и Золюшка наблюдали, как воздух сперва засветился золотисто-коричневым, затем слепящее полыхнул, и как на место первого выигранного Ильверсом боя ступил дэйлор.

Он был в длинном кафтане, тускло отливающем красным; ни лука, ни меча при нем не было, только огромный кристалл горного хрусталя в руке.

Дэйлор неторопливо огляделся, подошел к обгоревшим телам воинов и задумался, склонив набок голову. Затем, подобрав полы кафтана, присел на корточки рядом с останками и принялся зачем-то водить над ними кристаллом, внутри которого то и дело вспыхивали ярко-голубые искры.

– Любопытно, – донеслось до Ильверса бормотание, – очень любопытно… И при чем здесь народ Зла, хотелось бы мне знать…

Вдруг он резко выпрямился и, повернувшись, уставился на вересковые заросли. Ильверс похолодел – неужели видит?!! И что тогда? Тогда… сражаться с ним? Но одно дело – испепелить лучников, а другое – схватиться с самым настоящим магом. И победа в такой схватке показалась Ильверсу весьма сомнительной.

Но маг искал не их. Хмыкнув, отвернулся, бросил мимолетный взгляд на Тому – а потом вдруг провалился в темный воздух. А Ильверс ощутил, как завибрировали слои пространства, пропуская чародея обратно в Дэйлорон.

– Кто это был? – сдавленным шепотом спросил Золюшка, – он нас искал?

– Не знаю, – Ильверс задумчиво покачал головой, – наверное, не нас. По-моему, он искал n’tahe, народ Зла…

И, встретив полный непонимания взгляд мальчика, принялся пояснять:

– Ну, народ Зла – это зеркальники, упыри, ночницы… понял?

Золюшка молча кивнул.

– Странно только, почему он искал их здесь… Ну да ладно.

Мальчик опять шмыгнул носом. И, как-то совсем по-взрослому спросил:

– Ты меня не бросишь, Ильв? Один я остался… И деревни больше нет.

Ильверс отодвинулся от него и внимательно посмотрел в блестящие слезами глазенки. Было похоже на то, что парень и вправду хочет остаться с ним. Дэйлор откашлялся.

– Я не слишком хорошая для тебя компания, Золюшка. Мы отправимся в Алларен, к твоей тетке. И, уж будь спокоен, до того, как я перепоручу тебя Таме, ты не будешь скитаться сам.

Золюшка вздохнул. Его взгляд оторвался от лица Ильверса и, совершив короткий бег по сырой траве, остановился на замершей навеки матери.