ГЛАВА 12

Чернеющая мгла в узкой прорези потолочного окошка – как угольная яма, роняющая в молельный зал невесомые хлопья непроглядного мрака. Огонек оплывшей свечи, прилепленной Раферти на краешек алтаря, пугливо дрожал и пригибался под малейшим порывом ветра, отбрасывал на мрачные, облупленные стены причудливые тени. Зыбкий золотисто-рыжий свет вырисовывал контуры человеческих тел на мраморном полу, обращал серый пепел и черную гарь в алмазную пыль и агатовые узоры – словно цветное стекло, когда-то бывшее искусными витражами под потолком, было смолото в мелкую крошку и стало частью страшноватого оберега, превратившего церковь в волшебную крепость.

Сидя на крышке алтаря, я чувствую себя маленьким ребенком, который впервые остался один в темной комнате. В каждом шорохе, каждом звуке чудится притаившееся под кроватью или в шкафу чудовище, которое только и ждет удобного момента, чтобы наброситься. И робкий лепесток свечного пламени не столько разгоняет пугающую тьму, сколько помогает ожить причудливым теням на стенах, делает лужицы мрака на полу еще чернее и непроглядней.

Страшно мне.

Потому что если ребенок в любой момент может позвать маму, которая одним своим присутствием, как по волшебству, обратит скрывающихся за шкафом призрачных чудищ в скомканную одежду или в позабытые после дневных забав игрушки и куклы, то мне позвать некого. Остается только сидеть на жестком алтаре за запертыми дверями старой церкви, пугливо жаться к крепкому плечу фаэриэ и ждать, пока Раферти не скажет, что нам пора.

Пора подниматься и идти туда, где набирает силу незавершенное проклятие, где тени свиваются в крепкие жгуты, в щупальца мрака, а Сумерки сильны, как нигде в мире людей. Потому что выбора у нас в общем-то и нет никакого – либо сидеть тут до рассвета и с первым лучом солнца стать частью узора, покрывающего пол, либо попытаться выбраться за городские стены, невзирая на расплодившихся донельзя сумеречных тварей, которыми стали принесенные в жертву жители Балларда.

Тишину раскалывает мерное постукивание – Раферти отбивает концом своего посоха какой-то странный ритм, похожий на стук сердца. От ударов пыль вздымается маленьким невесомым облачком, оседает на потемневшем от времени и непогоды резном дереве, подчеркивая выбоины и прожилочки. Я бы попросила его перестать – но слушать зловещую тишину, постепенно наполняющуюся звуками той, иной жизни, еще страшнее.

Это как огромная приливная волна, которая поначалу негромко шуршит гребешками пены где-то далеко-далеко, у самого горизонта, белой ниткой протягивается над ярко-синей поверхностью, оттягивает линию прибоя в море, обнажая покрытую ракушками и водорослями песчаную отмель. Ее сложно заметить, пока она далеко, но постепенно нарастающий гул заставляет сердце пугливо сжиматься, а в момент, когда ты осознаешь неизбежность происходящего, волна уже горой нависает над обмелевшей бухтой, изгибается белопенным горбом проснувшегося чудовища, сыплет мелкими капельками, срывающимися с гребня…

Иная, пробудившаяся в навалившейся на город мгле, жизнь принесла в ночной воздух приглушенные, искаженные крики, эхом раздающиеся со всех сторон, лязг металла и протяжный скрип ржавых петель. Глухой удар, от которого вздрогнула запертая дверь храма, частая рябь, пробежавшая по рисунку на полу, – как круги на каменной воде. Колдовство, от которого страх хватает за горло жесткой ледяной ладонью. И сразу вслед за рябью – надрывный крик на десятки голосов, горестный плач, взвившийся к потолку молельного зала и сразу же раздробленный эхом на разрозненные обрывки.

Я сжалась, как от удара невидимой плетью, вцепилась побелевшими от напряжения пальцами в одеревеневшую руку фаэриэ. Рей даже не вздрогнул – только обнял меня крепче.

– Не бойся, маленькая ши-дани.

– Он совершенно прав. – Раферти поднялся, покрепче затянул завязки потрепанного плаща, поудобнее перехватил резной деревянный посох. – Бояться надо не плакальщиков, что заточены в камнях церкви, а тех, кто остался за ее пределами. В любом случае нам пора. На дорожку мы уже посидели, долгих проводов нам устраивать некому, посему – спасибо этому дому, а мы пойдем к другому.

С этими словами странник ударил концом посоха по мраморному полу, и мне почудилось, будто бы по каменным плитам ровной широкой лентой развернулась едва заметная серебристая тропинка, исчезнувшая в щели под плотно прикрытыми дверями.

Дорога, которая выведет куда надо, пусть даже не всегда самым коротким путем. Она может быть прямой и извилистой, нырять в глубокие каверны и подниматься в горы, сворачивать к коварным болотным топям и пересекать каменные ладони площадей, но всегда приводит к поставленной цели.

– Ну, с Хранителем, – пробормотал Раферти, первым ступая на призрачную ленту.

С еле слышным скрежетом покинула ножны столь дорогая сердцу фаэриэ железная дева, тяжелая сабля с искусным узором на темной рукояти, поймала на отполированное до зеркального блеска лезвие отражение огонька почти потухшей свечи.

– Странник, что ж ты свечу оставил? – негромко поинтересовался Рей, беря меня за руку и увлекая по еле заметной на пыльном полу призрачной тропке. – Или ты видишь в темноте, словно кошка?

– Огня там и без нас хватает, вот увидишь. – С этими словами Раферти отодвинул тяжелую кованую задвижку и широко распахнул дверь, переступая через потрескавшийся, покрытый густым слоем жирной черной копоти порог церкви. – Да и негоже забирать свечу из церкви, пускай здесь догорает.

Злые языки рыжего пламени, объявшие полдесятка домов через дорогу от храма – как длинные кинжальные лезвия, безжалостно вспарывающие ночь, разрезающие черный бархат на куски и разливающие над городом кровавое зарево. Дым застилал всю площадь густым душным облаком, дышать в котором удавалось только через плотно прижатый к лицу рукав рубашки.

– Западные ворота, через которые вы прошли, завалены горящими балками, там проберется разве что фаэриэ, да и то если прикинется летним ветерком, – усмехнулся Раферти, резко взмахивая посохом и отбрасывая в сторону нечто темное, скрюченное, что выскользнуло из дымной завесы и пыталось дотянуться чересчур длинными для человека пальцами до краешка моего плаща. – Бегом за мной, мальчики и девочки, если не хотите составить компанию местным погорельцам в их персональном аду.

Второго приглашения не потребовалось – удержать нас тут могли разве что насильно.

Коротко, зло свистнул разрезаемый саблей воздух, густая тень с золотисто-рыжими прожилками надтреснуто взвизгнула, шарахнулась назад, роняя на грязную мостовую отсеченную по локоть руку. Тонкую, хрупкую, с осыпающейся хлопьями пепла сморщенной посеревшей кожей, с плотью, подобной остывающим в очаге угольям. Длинные четырехсуставные пальцы раскрошились в пыль, когда фаэриэ случайно или намеренно наступил на них, увлекая меня следом за собой в сгустившийся над улицей туман, пахнущий гарью и железной окалиной.

Слишком маленькой была почерневшая, словно выгоревшая изнутри, ладонь. Слишком маленькой для взрослого человека – но не для ребенка или подростка…

– Ой, люди добрые, а мы тут, оказывается, гости желанные, – неожиданно весело хохотнул Раферти, уворачиваясь от пригоршни раскаленных докрасна углей, летящих прямо в лицо, и ныряя в низенькую арку меж двух домов, так тесно соседствующих друг с другом, что соседи запросто могли бы здороваться за руку через выходящие на узенький проулочек окна. – А раз так – самое время сыграть плясовую для хозяев!

Странник отступил в глубь переулка, с негромким бормотанием обшаривая бесчисленные карманы латаной-перелатаной куртки, лет которой было явно побольше, чем мне, и с потрясающей стойкостью игнорируя сумеречных тварей, которые лезли в переулок через арку, цепляясь тонкими паучьими лапами за трещины в кладке.

Блеснула в тусклом зареве пожарища острая железная лента, повеяло ледяным северным ветром и жаром кузнечного горна, когда фаэриэ качнулся вперед, одновременно отталкивая меня к стене, когда Раферти наконец-то выудил из кармана крохотную свистульку-птичку, с легкостью прячущуюся в мозолистом кулаке Идущего.

Тоненький, высокий свист-щебет, похожий на соловьиную трель, неожиданно легко перекрыл хрипящие крики сумеречных, приливной волной заполнил переулок, превратив его в гулкую каменную чашу, где каждый звук многократно отражался от стен, усиливаясь и преображаясь в нечто более мощное, более глубокое…

– Где ты только откопал такой свисточек, а? – поинтересовался Рей, опуская саблю и с интересом глядя на хитро улыбающегося Раферти, небрежно подбрасывающего на ладони глиняную птичку с отколотым клювом.

– Где откопал, там уже нету. – Странник пожал плечами, сунул свистульку в карман и подмигнул мне: – Шел-шел, да и нашел. Один добрый человек выронил его, а я подобрал.

Я уставилась на Идущего как на привидение.

– Ты украл его у Габриэля?!

– Не украл, а нашел на дороге. – Раферти с важным видом поднял кверху указательный палец. – К тому же вовремя подобранное уроненное не считается украденным. А королю Самайна надо лучше следить за своими игрушками и не разбрасывать их где попало, пусть даже это «где попало» находится на пути Дикой Охоты.

– Впервые встречаю существо, которое может безнаказанно спереть что-то у Габриэля и совершенно не переживать по этому поводу, – покачала головой я, опасливо поглядывая в сторону затянутой туманным облаком арки, где скрылись сумеречные.

– Кому-то все равно надо это иногда делать, так почему бы не мне? – улыбнулся Идущий, оглядываясь по сторонам и подходя к низкой, почти незаметной в густой тени дверце, одним рывком распахивая ее настежь. – Сюда. Поверху мы не проберемся, сумеречные там едва ли не в каждый камень мостовой были запечатаны, а здесь, в подвале, должен быть подземный ход, ведущий в соседний квартал.

– А ты-то откуда знаешь? – поинтересовалась я, пригибая голову и опасливо переступая через высокий порожек, но Раферти так и не ответил.

Блеснула золотая искорка, затеплился на кособокой восковой свече зыбкий язычок пламени. Свет выхватил из мрака беспорядочно разбросанные по полу вещи, покрытые густым слоем не то пыли, не то пепла, выцветшие от времени и сырости гобелены свисали с каменных стен полусгнившими тряпками, кишевшими какими-то мелкими насекомыми.

– Не одни мы здесь. – Рей вытянул саблю из ножен и указал на каменный пол, вернее, на отпечатки в пыли.

Следы маленькие, словно у задней двери дома какое-то время топтался малыш, одна ножка которого была обута в старомодный узконосый башмачок, а вторая почему-то оказалась босой. Легкий сквозняк, выскользнувший из-за угла, поднял пыльную поземку, отчего в носу неимоверно засвербело, а глаза заслезились. Я не удержалась, громко чихнула, пряча лицо в ладонях, а в ответ где-то на втором этаже раздался радостный заливистый детский смех, звонкий, как серебряный колокольчик. Он эхом отразился от каменных стен, но почему-то не затих, а становился все громче и громче, пока не оборвался на самой высокой ноте, резко и неожиданно, словно смеющемуся ребенку заткнули рот.

Или перерезали горло.

Осенней рыжиной вдруг заблестел янтарь в оголовье даренного Холмом ножа, засиял крошечной золотой звездочкой, пойманным в хрустальный флакон светлячком, отгоняя мрак помещения и освещая предметы в двух шагах от меня так, что они не отбрасывали тени. Я качнулась вперед, сделала шаг следом за Раферти, когда чья-то холодная ладошка ухватила меня за запястье, крепко сжала – и вдруг дернула прямо на каменную стену, больно приложив виском о выщербленную временем кладку.

Я даже вскрикнуть не успела, как камень пошел рябью, посыпался мне под одежду речным песком, противно защекотал кожу копошащимися мелкими насекомыми, расступился, выталкивая меня в соседнюю комнату, – и вновь застыл прочной стеной, стоило мне только упасть на пол, покрытый вытертым заплесневелым ковром.

– Рей! Рейалл! – Я вскочила, в отчаянии ударила раскрытыми ладонями о холодный камень.

Тишина. Только малопонятная возня по ту сторону стены.

Дрогнула, как от мощного удара, добротная кладка, ручейком посыпалась мелкая пыль. Еще один глухой удар, затем противный скрежет металла, а потом все моментально стихло.

Сквозняк холодными пальцами оплел ногу, качнул странную подвеску над дверным косяком – колокольчики, лишенные звонких язычков, цветные камушки и крохотная подковка-оберег, висящие на чем-то вроде частой сетки из тоненьких шнурков. Глухо скрипнула половица, когда я отошла от стены, оглядывая комнату, которая когда-то была детской.

Пустая колыбель со свисающей через край ветхой кружевной простыней. Маленькое одеяльце из цветных лоскутков, скомканное на дне кроватки. Золотисто-рыжий свет, льющийся из янтаря в оголовье моего ножа, высветил грубоватую резьбу на гладких крохотных перильцах – среди людей было принято, чтобы отец сам мастерил первую колыбельку для сына, которому суждено стать наследником рода, неважно, богатого или бедного. Любой человек, даже далекий от столярного мастерства, почитает за честь приложить руки к созданию первой колыбели, пусть даже все ограничится несколькими мазками краски для узора…

Мэбвэн не щадила никого – ни детей, ни взрослых, клинки, направляемые ее волей, убивали всех без разбору.

Я скользнула кончиками пальцев по глубоким зарубкам, оставшимся на потемневшей от времени деревянной спинке от удара топором или охотничьим ножом с широким, тяжелым лезвием. Колыбель качнулась, тихо заскрипела – и сразу же скомканное одеяльце на дне кроватки зашевелилось, и из-под него показалась тонкая, хрупкая, детская ручонка, измазанная сажей и бурой ржавчиной.

Чаячьим криком взлетел к потолку искаженный детский плач, зазубренным ножом полоснул по сердцу, заледеневшим колючим шариком прокатился по затылку.

Это уже не ребенок, не человек. Люди не кричат с такой тоской, наполненной злобой, не изливают из себя раздирающую легкие холодную черноту, полуночную тень, сумеречное покрывало, что оплетает сверкающий солнечным золотом янтарь в оголовье моего ножа, словно стремится задушить это чуждое в проклятом городе сияние.

Дитя, выбравшееся из-под одеяльца, покрытого пятнами белесой плесени, подняло крохотное сморщенное личико, глаза на котором казались черными дырами, залепленными не то грязью, не то засохшей кровью. Уцепилось хрупкими пальчиками за деревянные перильца, поднимаясь на слабые ножки и окончательно утрачивая сходство с человеческим ребенком.

Теплая рукоять дареного ножа уютно легла в дрожащую ладонь, кольнув запястье остреньким кончиком янтарной капли, а сумеречное существо, стоящее в детской кроватке, тоненько завыло и вдруг выплюнуло в мою сторону нечто острое, тускло блеснувшее в волшебном свете. Ржавый обломок больших овечьих ножниц, пролетевший рядом с моей головой и со звоном отскочивший от каменной стены у меня за спиной.

Перед глазами все поплыло, я покачнулась, неловко взмахнула ножом перед лицом, очерчивая сияющую осенней медью, рыжим пламенем, дугу – и только тогда заметила тонкий полупрозрачный жгут, привязывающий сумеречную тварь с лицом годовалого ребенка к потолку проклятого дома колдовской пуповиной. Словно из прожилок камня выступил ранее скрытый рисунок, паутина заклинания, центром которого служила пронзительно-алая не то бабочка, не то птичка с длинными узкими крыльями, угнездившаяся в хрупком, на первый взгляд безглазом тельце.

Проклятое дитя неуклюже перевалилось через высокий бортик колыбели, зависло на мгновение, цепляясь удлинившимися пальчиками за протестующе скрипнувшее дерево, и вдруг удивительно ловко упало на четвереньки, ощеривая мелкие треугольные зубы. В мгновение ока вдоль позвоночника существа вымахал острый железный гребень из обломков испачканных бурыми пятнами ржавчины ножниц, сложился со звонким щелканьем – и сразу же развернулся блескучим веером.

Бросок сумеречной твари был настолько стремительным, что я даже не увидела его – только ощутила порыв ледяного ветра, дернувшего меня в сторону, убирая с пути щелкающих лезвий.

– Фиорэ!

Треск выламываемой двери, брызги прогнивших щепок, дождем просыпавшиеся на пол.

Истошно вопящая тварь, летящая мне в лицо.

Алая молния с золотой искрой, перерезающая колдовскую пуповину.

И мелкий черный пепел, которым осыпалась мертвая плоть годовалого ребенка, высвобождая крохотную сверкающую бабочку-птицу с длинными стрижиными крыльями, доверчиво севшую мне на протянутую ладонь.

Невесомая, согревающая озябшие пальцы искорка. Хрупкая и невероятно сильная душа, которую боязно держать в руках – так страшно загасить этот удивительно яркий огонек, щекочущий кожу теплом, изливающимся из человеческого сердца, не знающего, что такое ненависть. Я невольно улыбнулась, глядя на крохотное чудо с трепещущими алыми крыльями, пригревшееся у меня на ладони, совершенно забывая обо всем вокруг.

С грохотом ввалилась внутрь высаженная дверь, и на пороге возник фаэриэ с обнаженной саблей в руке. Бегло осмотрелся вокруг, шагнул вперед, ко мне – и замер, вглядываясь в алое сияние человеческой души, что прильнуло к моим пальцам волшебным крылатым светлячком.

– Рей… – Я подняла на него взгляд, затуманенный слезами. – Есть другой выход. Им не нужна добровольная смерть, чтобы освободиться.

– Выход есть всегда и отовсюду. – Раферти, зашедший в комнату следом за фаэриэ, подпрыгнул, выдергивая мой нож из потолочной балки. Без особого интереса покрутил в руках и протянул мне: – Просто этот выход может не устраивать. Я всего лишь рассказал об одном из вариантов.

Птица-душа вдруг вспорхнула с моей ладони, закружилась под потолком, роняя с острых длинных крыльев рубиновую пыльцу, а потом стрелой взмыла вверх, сквозь потолок и крышу, легко и непринужденно разрезая колдовскую паутину, облепившую потолок. И нет больше силы, способной удержать ее или помешать этому полету.

– Я всегда хотела знать, куда они направляются, – тихо шепнула я, наблюдая за тем, как расползается обрывками истлевшего савана проклятие Мэбвэн, как отдача от нарушенного узора разбегается едва ощутимой рябью, очищая потолок от серого пепельного налета. – Но спросить не у кого, а выяснить самой не получится.

– Говорят, что туда, где невозможно быть несчастливым. – Раферти осторожно тронул меня за плечо, смахивая с плаща колкие кусочки подтаявшего льда. – Тебя ведь берегли до нашего прихода, светлая госпожа?

– Берегли. Без просьбы, просто потому, что хотели сберечь.

– А я не сумел… – Голос Рейалла, глухой, низкий, с рокочущими нотками раздался у меня над ухом. Окровавленная ладонь со сбитыми костяшками пальцев потянулась к моему лицу – и бессильно упала, так и не дотронувшись. – Он оберегает тебя из волшебного Холма, а меня задержала простая каменная кладка!

Я лишь покачала головой, обеими руками беря фаэриэ за запястье, не решаясь коснуться подживающих ссадин. Можно было бы сказать многое – и то, что дело вовсе не в прилагаемых усилиях, и о том, что фаэриэ не виноват в случившемся, что он не обязан, в конце концов, охранять меня постоянно, но все возможные слова показались мне пустыми, ненужными, лишними.

Бывают моменты, когда для искреннего разговора не нужны слова.

Долгий взгляд глаза в глаза в полутемной комнате, мрак в которой разгонялся лишь узким лепестком свечного пламени в руках у Раферти. Ощущение теплого весеннего ветра, невидимым плащом обнявшего плечи, пряный запах колосящейся под жарким летним солнцем травы и земли, умытой дождем.

– В твоих глазах прячется осеннее небо, – тихо шепнул фаэриэ, прижимая меня к груди и пряча лицо в моих растрепавшихся волосах. – Я тебя не отдам. Ни холодному Самайну, ни чуждым Сумеркам.

Мне почудилось, будто бы еще одна сверкающая птица прильнула к моему сердцу. Не такая хрупкая, как человеческая душа, но гораздо менее долговечная. Не крылатый светлячок – скорее шаровая молния, жаркая, нетерпеливая, порывистая. Прохлада летней ночи, тепло крылатого ветра, ласка дождя.

У фаэриэ, как и у ши-дани, нет души.

Но есть искра, которая может и должна рано или поздно обратиться в рубиновую бабочку-птицу с острыми стрижиными крыльями. Ведь волшебные существа тоже имеют шанс на подлинное бессмертие, дарованное людям…

– Прошу прощения, что прерываю вашу идиллию. – Раферти осторожно постучал по плечу фаэриэ навершием осинового посоха. – Но времени у нас осталось слишком мало, конечно, если вы не хотите встретить рассвет в Балларде и разделить судьбу их жителей.

– В другой раз. Когда мы оба будем готовы, – отозвалась я, крепко держась за ладонь Грозового Сумрака.

Он только улыбнулся – и потянул меня следом за странником к узкой скрипучей лесенке, ведущей в тихий подвал, затхлый воздух которого пах болотной осокой, сыростью и прокисшим вином. Где-то там выход на поверхность, к северным воротам, через которые можно покинуть проклятый город и вновь очутиться в зеленых холмах, пересеченных извилистой блескучей лентой реки.

А еще дальше – Вортигерн, где живет огненный маг с истекающим солнечным золотом сердцем, с волшебной перламутровой раковиной из Алгорских холмов, с кусочком нашего волшебства, нашей силы. Маг, с трепетом хранящий то, что принесет ему смерть.

Я могу лишь надеяться, что приду к Кармайклу не слишком поздно…

Лиловые сумерки, окутавшие город плотной пеленой, обступили нас со всех сторон, стоило нам только выбраться на улицу, и только на западе небо было окрашено алым – пожар в той части города и не думал утихать, напротив, становился все яростней и жарче. Все ярче разливалось страшное зарево, все сильнее горячий ветер пах дымом и гарью, все громче раздавался над проклятыми домами неровный хор дребезжащих воплей. Тугая плеть нарушенного ритуала сворачивалась над Баллардом невидимой, но хорошо ощутимой воронкой, вытягивала из запертых душ остатки человечности, все сильнее привязывая их к местам смерти.

Рей крепко сжал мое запястье, потянул за собой вниз по улице, к воротам, затянутым чем-то вроде белесой паутины, присыпанной пеплом и увешанной грязными обрывками ткани, оставшихся от ярких, блистающих на солнце знамен с золотым шитьем. Звук шагов становился все тише и глуше, пока не пропал совсем, и только тогда я уловила низкий гул, идущий, как мне показалось, откуда-то из-под земли.

– Подождите!

Я остановилась, торопливо высвободила руку из ладони фаэриэ и опустилась на колени, положив кончики пальцев на едва заметно дрожащую мостовую.

Сплошной поток магии, замкнутый в кольцо, стержень не доведенного до конца ритуала, сила, поддерживающая проклятие, висящее над городом. Центр паутины, в которой запутались постепенно тускнеющие души-птицы. Не закрытая до конца лазейка в Сумерки, путь на изнанку тени. Здесь, под городом…

– Раферти, – я подняла взгляд на нависшего надо мной странника, тяжело опирающегося на дорожный посох, – ты знал, что здесь прячется существо, рожденное в Сумерках? Что оно поддерживает заклятие, не законченное Королевой Мечей, не дает распуститься петлям, которые держат людей привязанными к местам гибели?

Молчание. Едва заметное, почти виноватое пожатие плечами.

Знал. Совершенно точно, знал.

– Ты за ним пришел?

– Не совсем. – Странник выпрямился, протянул мне руку, помогая подняться с колен. – Это вы пришли за ним. Я только указал дорогу.

От стоящего у меня за спиной фаэриэ плеснуло жарким яростным ветром, который поднял с мелко подрагивающей мостовой пыль и каменную крошку, завертелся миниатюрным смерчем и вдруг наотмашь хлестнул Раферти по лицу призрачной, но хорошо ощутимой ладонью.

– Если она пострадает…

Договорить Рей не успел, потому что серая туманная дымка у самых ворот стремительно сгустилась, обрисовывая темный, ни на что не похожий контур неведомого существа, от близости которого сердце пугливо сжалось в тугой болезненный комок. Вот тебе и «основа заклинания», существо, рожденное в Сумерках.

Странное, чуждое, не похожее ни на что из виденного мною ранее создание.

Нет, не создание.

Часть чего-то большего, каким-то образом живущее само по себе.

За миг до того, как странник ухватил меня в охапку, оттаскивая с пути сумеречной твари, я сумела осознать, что именно стало стержнем для проклятия города Балларда.

Отсеченная по плечо рука огромной сумеречной твари, до сих пор невероятно живучая и даже умудрившаяся отрастить себе что-то вроде асимметричного, смехотворно маленького и тщедушного по сравнению с собой тела, покрытого серой, бесцветной кожей. Плечевой сустав, когда-то торчавший из отсеченной лапы, превратился в неровный заостренный рог, кровавая рана затянулась бурой чешуей, в которой образовалось нечто вроде сощуренного века, прикрывающего мутный глаз с вертикальной щелью зрачка. Кажется, у второго – маленького – тела конечностей было пять, причем выглядело это, будто бы от коренастого туловища с грубым подобием лица посреди грудины росли две длинные мощные лапы, тяжело опирающиеся на мостовую костяшками вывернутых в разные стороны пальцев и помогающие удерживать равновесие огромной руке, а ноги были обращены коленями назад. Кажется, именно из коленки левой ноги и росла пятая конечность, гибкая, длинная, с тонкими когтистыми пальцами…

– Вот только в обморок не падай, госпожа хорошая! – Раферти подхватил меня под мышки, когда голова у меня закружилась, а мир накренился, затуманился, заволакивая зрение черной непроглядной мглой.

Не могу я это видеть, не хочу!

Щеку обожгла хлесткая пощечина, в голове прояснилось, но ненамного.

– Не теряй сознание, а то фаэриэ твоего по стене размажут и по ветру развеют! Гляди, что вытворяет!

Рей? Вытворяет?

Я посмотрела туда, где в клубах поднятой с мостовой каменной пыли и пепла безмолвно кружилась когда-то давно отсеченная рука сумеречного существа. Фаэриэ с саблей в одной руке и ножом – в другой казался полупрозрачным призраком, ночной бурей, с трудом удерживающей человеческий облик, он скользил рядом с тварью, которой не должно было быть в мире людей, каждый раз умудряясь оказываться на волосок дальше, чем могла дотянуться любая из причудливых конечностей, вооруженных когтями.

Звон остро заточенной ленты из холодного металла, полоснувшей покрытую грязно-бурой чешуей огромную лапу, с шипением разошедшаяся плоть, черный песок вместо крови, тонким ручейком льющийся из глубокого пореза, сомкнувшегося без следа так быстро, что я не могла поверить своим глазам. Будто бы сабля фаэриэ была из обычной закаленной стали, не имеющей никакой власти над Сумерками.

– Понимаешь, о чем я, светлая госпожа? – Раферти сжал мое плечо. – На это существо не действует ни холодное железо, ни солнечный свет, потому что оно живет за счет заклинания Королевы Мечей, повелевавшей любым мечом, рожденным в кузнечном горне. Но у тебя на поясе нож, который не был откован.

– Мой нож – смехотворное оружие против этого… создания! – Я привстала, опираясь на вывороченный обломок стены, до боли в глазах всматриваясь в кружащийся вокруг «основы» проклятия вихрь, вооруженный саблей. Что я могу сделать с ножом длиной с локоть, если сабля бесполезна? Да я и шкуру-то пробить не сумею, что говорить о том, чтобы нанести серьезную рану или убить?!

– Ты не туда смотришь, госпожа. Взгляни на это существо как на часть заклинания, а не как на пугающую нечисть, которая во много раз сильнее. Насколько я помню, ши-дани, даже не в свое время, обладают способностью замечать то, что обычно скрыто.

Как на часть заклинания?

Если оно и есть основа, то что-то обязано его поддерживать, как балки, поддерживающие столб, вокруг которого строится башня. Нечто такое, что прячется где-то далеко, но при этом в любой момент можешь оказаться рядом.

Нечто на изнанке тени.

Я перевела взгляд на густо-черную тень на мостовой, отбрасываемую сумеречной тварью. Она не двигалась, несмотря на то, что огромная лапа металась во все стороны, пытаясь поймать больно царапающийся ветер, била кулаком по мостовой, выворачивая камни. Неподвижная лужица мрака, куда уходила едва заметная белесая «пуповина», соединяющая превратившийся в Рог плечевой сустав лапы и нечто оставшееся по ту сторону черноты, где-то в Сумерках.

Что же это получается, то существо, которому Мэбвэн приносила жертвы и пыталась вызвать в мир людей, до сих пор как-то связано с утраченной конечностью?

– Ты поняла, Фиорэ? – тихо спросил странник, берясь за посох и выпрямляясь во весь свой немаленький рост. – Эта рука очень хочет воссоединиться со своим хозяином, который до сих пор не дает ей превратиться в разложившееся мясо и высохшие кости, а для этого надо завершить заклинание, начатое Королевой Мечей.

– Я не смогу к ней подобраться.

– У тебя есть фаэриэ, который сможет. Только вот для того, чтобы увидеть, ему потребуются твои глаза.

– Или мне – его ветер…

Как Рей когда-то сказал мне? Для того чтобы остановить бурю, просто позови ее по имени. Он слышал мой зов, даже когда находился очень и очень далеко, услышит и сейчас. Только вот захочет ли фаэриэ вновь стать чьим-то оружием, вручить себя, свою силу в чужие руки, как когда-то давно он доверился Мэбвэн, а Королева Мечей обратила его в безгласное и безумное орудие своей непонятной мести всему миру людей, который, как она считала, отдалил от нее Габриэля.

Чудовищная рука ударила по полуобвалившейся стене дома, за которой прятались мы с Раферти, брызнули осколки, и кладка начала стремительно проседать и заваливаться назад, проливаясь каменным дождем на наши головы. Если бы не странник, выдернувший меня на улицу, я осталась бы похороненной под завалом.

Имя, которое громовым раскатом прокатилось над городом, дрожью отозвалось в груди и на миг разорвало густую серую пелену тумана, заволакивающую городские ворота. Холодный ветер, наполненный ночной свежестью и запахом ливня, обнял меня за плечи, свернулся тугим кольцом, оттаскивая меня в сторону, прочь от сумеречной твари, которая теперь впустую гонялась за Раферти, играючи ускользающим от стремительных ударов когтистых лап, полосующих воздух.

Вихрь потемнел, вновь обретая почти утраченные человеческие черты. Плечо до боли стиснули похолодевшие пальцы фаэриэ, двумя аметистовыми огоньками блеснули глаза на побелевшем, застывшем от напряжения лице.

– Маленькая ши-дани готовится вступить в битву следующей? – спросил он без тени улыбки на лице, нависая надо мной и, как мне показалось, едва сдерживаясь, чтобы не сказать мне «брысь».

– Да. И для этого мне нужно, чтобы ты вручил мне свой ветер.

Право слово, я боялась, что он меня ударит или оттолкнет куда-нибудь в сторону, а сам вернется к драке, которая заранее будет им проиграна.

– Ты требуешь невозможного, Фиорэ, – тихо и как-то обреченно проговорил он, опуская саблю и убирая заледеневшую ладонь с моего плеча. Подул ветер, холодный, сырой, несущий с собой капельки дождя и клочья седого тумана. Рей повернулся, словно собираясь уйти, но я ухватила его за руку, крепко сжимая пальцы на его запястье.

– Ты столько раз требовал от меня невозможного! Столько раз мне приходилось чем-то жертвовать, чтобы выполнить твое требование, а сейчас, когда мне понадобилась твоя помощь, ты отказываешься! – Он не двинулся с места, застыв подобно статуе. – Рей? Если ты мне сейчас не поможешь, из города нам живыми не выбраться.

– Фиорэ, ты мне доверяешь? – Рейалл обернулся, заглядывая в мои глаза с какой-то обреченностью и, как мне почудилось, страхом.

– А ты мне? Я не Мэбвэн, которая обращалась с тобой как с безвольным оружием, еще с одним источником силы. Но раз ты боишься…

Я разжала пальцы, вытянула красноватый нож из ножен, задрала левый рукав и приложила лезвие к коже, и без того изрезанной частой сетью белесых и розоватых ниточек-шрамов. Может быть, получится и так. Раферти превосходно отвлекает сумеречную тварь, уводя ее в сторону от ворот, от тени, что смоляной кляксой расплескалась на серой мостовой. Если я только успею дотянуться, если мне хватит времени…

Нож выскользнул из пальцев будто сам по себе, завис в воздухе перед моим лицом, обвитый тугой петлей ветра.

– Я верю тебе, моя маленькая ши-дани. И я не боюсь… – Фаэриэ ласково обнял меня за плечи, свинцово-серые волосы защекотали мою шею, дыхание теплым облачком коснулось щеки. – Распоряжайся мной, как считаешь нужным.

Мне почудилось, будто бы с мелодичным перезвоном осыпалась хрустальная стена, до того не дававшая мне дотронуться до фаэриэ так, как мне этого хотелось.

Молодой, наполненный юношеской прелестью мир вновь развернулся под моим прикосновением, как бутон цветка. Ему тесно было в том аметистовом семечке, что пряталось в сердцевине багряно-красного осеннего георгина, и потому высвобождение его сопровождалось долгим протяжным криком, на крыльях ветра взлетевшим в поднебесье и расколовшим его громовым раскатом. Стрелы молний – как хвостатые плети ослепительно-белого огня, они рассекли город на части, разбили хрупкую скорлупу темных черепичных крыш и ударили в неподвижную тень-кляксу, под которой медленно ворочалась основа проклятия Королевы Мечей…

Сердце залило жаркой волной бессильной ярости, стянуло железной цепью безысходности и тоски. Одно упоминание о мятежной фаэриэ ранило ветер, что окружал мое крошечное, оставшееся где-то далеко внизу на развороченной мостовой тело непробиваемой броней, живым подвижным щитом, заставило его испытать неуверенность и страх.

Страх снова стать бессловесным оружием в руках той, которой доверился. Страх снова потерять себя и быть лишь безвольной игрушкой, бездушной плетью смерча, безумной бурей, неспособной к сопротивлению. Тонкая ледяная игла, засевшая в глубине искристой шаровой молнии, того, что могло бы быть названо «душой фаэриэ», заноза, которая не тает со временем, а врастает все крепче.

Темный город, опутанный гнилостно-зеленой паутиной проклятия, лежал внизу, подобный логовищу огромного уродливого паука среди высохших древесных корней, а отсеченная рука существа из Сумерек чудилась странным насекомым, что держит в когтистых лапках туго затянутый узел, центр шелковой паутинной сети, где запутались сотни крошечных алых птиц, бессильно трепещущих острыми стрижиными крыльями. Легкой пушинкой кружится вокруг этого жутковатого «насекомого» изящная белая чайка, человек из Идущих по Дороге, охраняемый кем-то, кто выше и сильнее любого из волшебных или сумеречных существ. Когтистые лапки пытаются изловить снежную чайку, раскидывают паутинную сеть, надеясь, что запутаются в частых ячейках острые крылья, но птица каждый раз ускользает, играючи обрезая шелковые крученые нити.

Алый лист с капелькой золотой смолы на преломленном черенке-рукояти. Дождевые капли со звоном разбиваются об острую кромку дареного ножа, скатываются по темным прожилкам на ярком лезвии, срываются с острия вниз, падая на город отяжелевшими водяными жемчужинами. Вихрь подхватывает этот сияющий листик, уносит вниз, к площади, багряным веретеном, на который наматывается зеленая паутинная нить, стягивая за краешек сетчатое покрывало заклятия с города Балларда.

Глухой хлопок, словно лопнуло туго натянутое сухожилие.

Меня сбросило вниз, безжалостно втолкнуло в кажущееся крохотным и неуютным женское тело с растрепанными косами, грязное, запачканное каменной пылью и пеплом, с влажными дорожками от слез на бледных щеках. Как же тут неудобно, как тяжело – земля словно тянет к себе, воздух невидимой ладонью давит на плечи, кости и мышцы неповоротливы, негибки, кажутся тугим корсетом, не дающим вздохнуть, проржавевшими латами, поскрипывающими при каждом движении. Горький ветер забивает легкие пылью и гарью, но и он же несет с собой прохладу и свежесть только что отгремевшей грозы.

Я упала на колени – и сразу на мои плечи легли теплые, чуть дрожащие ладони моего вихря, моей грозы, моего неба над юным миром, окрашенным в яркие осенние краски. Я не сразу вспомнила имя этого вихря – изнутри оно слышалось совсем иначе. Не подобрать нужных звуков в языке, который может произнести человеческое горло, да и как можно произнести имя ночной грозы, тугой штормовой плети над соленой океанской водой? Истинное имя фаэриэ – то, что звучит изнутри, его нельзя услышать, но можно почувствовать в момент обмена магией, силой – неважно, как назвать ту искру, что делает волшебные существа живыми, чувствующими и думающими. Его нельзя произнести вслух – но можно сплести из чуткого колдовства.

Пылающие аметистовым огнем глаза на узком лице, которое, как мне почудилось, было вылеплено из дождевой воды и стремительного ветра, оказались напротив моих, сильная ладонь скользнула по щеке.

Рейалл…

Имя, которое лишь отдаленное эхо того, настоящего, что я услышала в момент, когда искристый светлячок сущности фаэриэ доверчиво пригрелся у меня под сердцем как долгожданное дитя…

Я кашлянула, устало прижалась лбом к обнаженному плечу Грозового Сумрака.

– Так вот как трудно быть в человеческой оболочке… Теперь я… понимаю.

Он не ответил, только обнял меня крепче.

Шорох шагов, прохладная рукоять ножа, скользнувшая мне в безвольно опущенную руку. Раферти, склонившийся над нами, выглядел усталым, постаревшим и измотанным, но это совершенно не мешало ему широко улыбаться:

– Справились все-таки. Только лучше бы нам сваливать отсюда, пока эта чудная лапка не начала вонять похуже трехнедельного утопленника, выброшенного на берег реки во время наводнения. Да и рассвет уже близко. Город нас теперь не задержит, но с первым лучом солнца тут будет все затоплено по маковку колокольни, а я не настолько хорошо плаваю.

– Справились? – Я подняла голову и заглянула через плечо Рея на безжизненную лапу, распростертую на мостовой. Огромный глаз на месте страшной раны помутнел, чешуя века отслоилась, и из-под нее на камни стекала тягучая темная жидкость. Мертвое. Даже если не применять магию, понятно, что оно мертво, и уже давно. – Как?!

– А вот. – Раферти загадочно улыбнулся и развел руками…

Северные ворота Балларда раскрылись перед нами легко и практически бесшумно. Серые клочья тумана, застилавшие дорогу, медленно таяли, а на востоке появилась яркая золотисто-розовая полоска рассвета.

Упругая трава, покрытая прохладной утренней росой, приятно приминалась при каждом шаге, светлые прозрачные капельки, похожие на пролитые слезы, моментально вымочили штаны почти до колена. Раферти велел нам поторапливаться и ни в коем случае не оглядываться назад – смотреть только перед собой или под ноги, где расстилалась едва заметная серебристая дорожка, тропинка, вьющаяся посреди луговой травы. И только когда мы поднялись на холм, к тому времени уже позолоченный первыми лучами солнца, странник позволил нам обернуться.

В чаше долины, где вчера еще был сумрачный город, теперь плескалось озеро, над ровной гладью которого одиноко возвышался шпиль затопленной колокольни. Баллард, с которого было сброшено покрывало проклятия, уснул под водой, как больной, перенесший тяжелую лихорадку и наконец-то почувствовавший облегчение и скорое выздоровление.

– Эй, люди добрые, вам куда надо-то было? – весело окликнул нас Раферти, беззаботно покачивая посохом, как стрелкой компаса, указывающей верное направление.

– В Вортигерн. Поможешь, дорожный человек? – негромко спросил фаэриэ, поправляющий наспех надетую одежду.

– Как не помочь! До него ведь рукой подать, и полдня не пройдет, как доберемся. Только отдохнем немного – да и в путь отправимся. Поведу вас самой короткой дорогой, какой только возможно.

Раферти говорил что-то еще, но я его уже не слушала.

Потому что впервые с момента, когда я покинула западный Алгорский холм, я почувствовала Зов Рога Изобилия. Пока еще как далекое эхо, разносящееся над землей, как отзвуки гимна жизни и волшебству, но уже явный и четкий. Теперь я могу просто идти на эту песнь, и не собьют меня с пути ни чужое колдовство, ни запутанные тропинки.

– Рей, – тихо шепнула я, поднимая лицо к светлеющему небу и прикрывая глаза, – я его слышу, слышу Рог из волшебного Холма. Кармайкл еще не воспользовался им, он еще в мире людей, в Вортигерне.

– Получается, что король Самайна еще не получил обратно свою игрушку? – хмыкнул фаэриэ, кладя ладонь мне на плечо. – Тем лучше. Не зря хотя бы такой долгий путь проделали.

– Игрушку, говорите? – Раферти хитро улыбнулся, огладил испачканной сажей ладонью встопорщенную бороду. – Знаете, я, наверное, с вами прогуляюсь. Не стоит разбрасываться такими артефактами, а уж тем более всучивать их с непонятной целью кому попало, так никакого порядка в этом мире не будет. До полудня у нас отдых, а потом ноги в руки – и бегом, прямо-таки бегом по нужной дорожке.

Бегом, говоришь?

Я кое-как устроилась на прохладной, сырой еще земле, кутаясь в плащ, одолженный мне Реем, но даже сквозь сон слышала призрачную, неумолкающую песню Рога, ту самую, которую он играл в ночь Самайна в руках Габриэля.

Но снился мне все равно только свободный ветер в аметистово-сиреневых небесах, затянутых грозовыми тучами, и разноцветное лиственное покрывало, укутавшее далекую землю. Снились яблочные сады, где ветки гнулись до самой земли, обремененные золотыми, алыми и зелеными плодами, пурпурные георгины и красные ягоды барбариса. Уютный дом с окнами из цветного стекла, за которыми жарко горел огонь в очаге.

Только вот на высоком пороге меня встречал не рыжеволосый маг с глазами, подобными лесному роднику, а буря, принявшая на время человеческий облик…