Около года их нежная невинная любовь оставалась такой же нежной и невинной. Они держались за руки и обменивались неловкими торопливыми поцелуями. Они не скрывали своих чувств друг к другу. А раз не скрывали, то и родителей Мэри это не беспокоило. Преблы, и особенно Джон Томас, считали, что если бы что-нибудь и в самом деле было между двумя подростками, то это было бы видно по их поведению. Но никто из детей не чувствовал себя виноватым. Они вели себя свободно и открыто, так же, как это повелось с детских лет.

Джон Томас считал вполне естественным, что Клей стал первым поклонником его дочери, настоящим или воображаемым. Дети выросли вместе. Клей присматривал за девочкой. Он был ее другом и защитником. Мэри Элен всегда доверяла Клею. Неудивительно, что теперь, когда она выросла и ей хочется, как и ее подружкам постарше, иметь поклонника, то для этой роли она выбрала Клея.

Временно.

– Она ведь перерастет эту склонность, правда же, милый?

– Конечно же, перерастет, дорогая, – отвечал Джон Томас Пребл.

Пора было ложиться спать.

Жюли Пребл, в небесного цвета пеньюаре, сидела за туалетным столиком и расчесывала свои длинные шелковистые волосы.

Хозяин Лонгвуда, красивый и обходительный, в темно-бордовой атласной домашней куртке и темных брюках, смял только что зажженную сигару, закрыл книгу, которую читал, и поднялся со стула. Он направился прямо к жене и, стал на колени позади нее, обнял ее за молочно-белые плечи своими сильными руками. Склонившись к ней, Джон Томас прижался губами к затылку Жюли, потом, медленно двигая губы, стал целовать ее шею. Наконец он поднял голову и встретился в зеркале с глазами жены.

– Мэри Элен думает, что она женщина, – иронически заметил умудренный жизнью отец и улыбнулся – эта мысль позабавила его. – Но она не женщина. Мэри Элен еще совсем ребенок, и, пока она не повзрослеет, наша девочка еще не раз будет воображать, что влюблена.

Супруг ободряюще улыбнулся Жюли.

– Скоро к нам в Лонгвуд станут приезжать многочисленные претенденты на руку нашей дочери. Их будет так много, что мы им счет потеряем!

Жюли Пребл задумчиво кивнула.

Беспокоясь о счастье дочери, они уже не раз обсуждали ее отношения с Клейтоном Найтом.

Собственно говоря, они ничего не имели против Клея, но он, конечно, был неприемлемым кандидатом на роль будущего зятя. И, несмотря на то, что они были очень высокого мнения об Анне, и Клей им определенно нравился, оба супруга соглашались с тем, что Найты все же люди совершенно другого круга. Низшего. Как ни жестоко это звучит, но Найты были для Преблов и для их друзей-патрициев «белым отребьем». Преблы, с их голубой кровью, не могли всерьез рассматривать возможность брака своей дочери с сыном никчемного пьяницы и простой швеи. Этого просто не может быть.

Джон Томас Пребл сказал жене:

– Дай Мэри Элен немного времени, и она забудет о существовании Клея Найта.

Жена согласилась с ним и, положив на туалетный столик расческу с позолоченной ручкой, откинулась назад, прижимаясь к мужу.

Улыбнувшись, она сказала:

– Ты прав, Джон. Ты всегда прав. Мэри Элен чрезвычайно смышленый и любопытный ребенок. Думаю, что очень скоро она вскружит головы многим молодым людям.

– Это точно! – согласился Джон Томас Пребл и галантно добавил. – Так же, как ее красавица мать заставляет кружиться мою бедную голову!

Его темные проницательные глаза снова встретились в зеркале с голубыми глазами жены. И, провоцируя ее, супруг принялся не спеша стягивать с белых плеч жены легкий пеньюар и ночную рубашку. Джон Томас остановился только тогда, когда полностью освободил от невесомой ткани стройные белые руки, плечи и полные груди и когда легкие одеяния повисли у жены на бедрах.

– Да, да, любовь моя, – хрипло прошептал он, – моя голова кружится от одного твоего вида.

Жюли Пребл легко вздохнула, томимая предвкушением того, что последует дальше. Она знала, что дальше будет делать с ней муж, знала и ждала. Женщина замурлыкала и соблазнительно потянулась с поистине кошачьей грацией. Ее муж поднялся и, обхватив обеими руками голову жены, поцеловал блестящие светлые волосы.

Потом он легко поднял на руки свою полураздетую жену, пересек комнату и перенес ее к громадной кровати под балдахином.

Жюли Пребл тихонько вздохнула, когда муж осторожно поставил ее на ноги и стянул вниз голубой пеньюар и ночную рубашку. Он отступил назад, и одежды упали на роскошный ковер. При виде обнаженного тела жены в глазах мужчины загорелся огонь. Женщина протянула руку, дернула за поясок его куртки и откинула полы, обнажая его грудь. Дрожь прошла по всему телу Джона Томаса.

И все проблемы были забыты. Любящие супруги не торопясь, умело доставляли наслаждение друг другу в своей огромной кровати под балдахином на четырех столбиках.

– Поцелуй меня, – взволнованно прошептал Клей. – Целуй меня еще и еще, не переставая.

Мэри вновь и вновь целовала его. Ее губы раскрылись в поцелуе, ее язык нашел язык Клея.

Со времени первого поцелуя они прошли большой путь. Юные влюбленные вместе экспериментировали и исследовали удивительное чудо и непередаваемый экстаз поцелуя. Инстинкт помог им понять, что поцелуй – это нечто большее, нечто гораздо большее, чем простое касание губ. И хотя юные влюбленные и теперь не были экспертами по части тонкого искусства поцелуев, они уже многому научились.

А самый первый их поцелуй свершился в сырой февральский день, лишь спустя неделю после того, как Мэри призналась Клею в любви. Они так задержались не по своей воле. По не зависящим от них обстоятельствам юные влюбленные долгое время не могли остаться наедине, что очень огорчало их обоих.

Наконец после долгой и мучительной недели Мэри и Клей неожиданно получили возможность побыть вдвоем. Им удалось выкроить немного времени и отправиться в беседку, что стояла на нижней террасе Лонгвуда, покрытой рыжей увядшей травой.

Клей провел Мэри в решетчатый, увитый виноградными лозами домик, где стояли два одинаковых белых диванчика. Он передвинул диванчики, и молодые люди сели друг против друга. Некоторое время они сидели молча. Клей нервничал и старался призвать на помощь все свое мужество. Дыхание его участилось, ладони вспотели, хотя день был прохладным.

Потом юноша счел своим долгом снова сказать:

– Мэри, я не умею целоваться. Я никогда не целовал ни одной девчонки.

Она наклонилась вперед и взяла его за руку.

– Я рада, – ответила она. – Меня тоже никто никогда не целовал. Мы можем научиться вместе. Ведь можем?

– Да, – ответил он. – Мы можем. Мы научимся.

Сердце сильно колотилось у него в груди. Клей подвинулся на краешек дивана. Мэри сделала то же самое. Их колени соприкоснулись. Их лица были в нескольких дюймах друг от друга. Мэри затаила дыхание, когда Клей осторожно взял ее лицо в свои холодные ладони. Он посмотрел ей прямо в глаза.

Мэри задрожала и с чисто детской откровенностью сказала:

– Я… я не знаю, куда деть руки. – Он улыбнулся ей:

– Да куда хочешь, любимая!

Девушка вздохнула и положила руки на колени Клея. Кончиками пальцев она чувствовала твердые мускулы под грубой вельветовой тканью его брюк. Серьезные серебристые глаза Клея стали теплыми и нежными. Он ласково приподнял подбородок девушки, наклонился и поцеловал ее. Пальцы Мэри крепче сжали его колени, когда нежные теплые губы юноши коснулись ее дрожащих губ.

Это был краткий и совершенно невинный поцелуй. Губы встретились, соприкоснулись, расстались. Но наивная юная пара была взволнована этим торопливым и сладким поцелуем.

Отпустив губы девушки, Клей немного откинулся назад и посмотрел в ее сияющее юное лицо. В этот момент юноша был исполнен такой любви к Мэри, что казалось, его сердце вот-вот разорвется. Неожиданно в нем проснулся инстинкт собственника. Это была почти ревность.

Он сказал:

– Никогда, никогда никого не целуй, Мэри.

– Не буду, – радостно ответила она.

– Если ты кого-нибудь поцелуешь, я этого не переживу. Ты моя, отныне и навсегда. Ты – мое сердце. Ничьи губы не должны тебя целовать, кроме моих. Ничьи руки не должны тебя обнимать, кроме моих. Ты поняла?

– Поняла, – задумчиво прошептала девушка. – Да, я поняла. А теперь, пожалуйста, Клей, поцелуй меня снова!

С этого зимнего дня их потребность друг в друге существенно изменилась. Изменились их поцелуи и прикосновения.

Совсем недавно, в мае, Клею исполнилось семнадцать, а теперь оставалась всего неделя до дня рождения Мэри Элен. Его должны были праздновать в субботу, 27 июня. Ей исполнялось шестнадцать лет.

Прошло больше года со времени первого робкого поцелуя в беседке. Теперь их поцелуи стали более волнующими, горячими и напряженными. И сколько бы юные влюбленные ни целовались и как бы крепко ни обнимали друг друга, это не приносило им полного удовлетворения.

Поцелуев им было уже недостаточно.

Они любили друг друга.

Они хотели друг друга.

С каждой встречей их поцелуи становились все более жаркими, более страстными и более опасными. В них обоих росли желание и глубокая неудовлетворенность. И Клею было труднее, чем Мэри. Он хотел ее так сильно, что едва мог все это выносить. Но мальчик чувствовал, что должен позаботиться о ее безопасности – оберечь ее даже от самого себя. Он был старше и сознавал свою ответственность за девушку. Клей всегда заботился о ней, охранял ее. Он обещал себе, что не станет злоупотреблять доверием Мэри.

Но, видит Бог, он так сильно, до боли, хотел ее!

Клей не знал, как долго он еще сможет выносить эту боль. Мысли о Мэри лишали его сна. Ночь за ночью он ворочался в своей узкой постели, не зная сна, измученный своей всепоглощающей страстью к Мэри. Но винил Клей только себя, не Мэри. Он мужественно боролся с демонами собственной сексуальности, с этой темной силой, побуждавшей его к необратимому акту совращения его светлого ангела.

Клей боролся, но не знал, как долго он еще выдержит.