4

Доктор Эштон проглотил последний кусок пудинга, который сохраняли для него в горячем виде в течение полутора часов, отчего он превратился в сухой, жесткий и совершенно несъедобный корм. Отодвинув кресло от стола, он встал и быстро глянул на часы: в его бесконечном состязании со временем неизменно выигрывало время. Заторопившись, доктор вышел из столовой прямо в темный холл, отделанный дубовыми панелями.

— Я пошел, Эвелин! — крикнул он.

— Хорошо, дорогой. Постарайся не задерживаться.

Это напутствие он слышал ежедневно уже более двадцати лет и машинально отвечал всегда одно и то же:

— Сделаю все, что смогу.

С бокового столика он взял шляпу и черный саквояж, стоявший наготове, и повернулся к двери. Как раз в этот момент у дома остановился автомобиль, и доктор выругался про себя — если это пациент, сегодня он опоздает больше обычного. Он распахнул дверь.

Из большого серого «роллс-ройса» медленно и неловко, с помощью шофера, выходил мужчина с тростью в руке.

Когда наконец он ступил на тротуар и поднял голову, доктор Эштон узнал неожиданного посетителя и сбежал по ступенькам крыльца ему навстречу.

— Добрый день, сэр Джон.

Сэр Джон Мелтон протянул руку:

— Добрый день, доктор. Вы не могли бы уделить мне минутку?

— Разумеется.

Доктор Эштон с облегчением отбросил мысли о назначениях, которые и без того уже наползали одно на другое, и успокоил свою совесть соображением, что нельзя же уклониться от встречи с таким человеком, как сэр Джон Мелтон.

— Входите, сэр Джон, — говорил он, провожая посетителя и отметив про себя, что его гость идет довольно уверенно.

— Как ваши дела? — поинтересовался он, когда они достигли холла.

— Нога практически здорова, спасибо, — ответил сэр Джон, — если не считать, что слегка коченеет, когда я долго веду машину или сижу без движения. Но на ходу это быстро проходит.

— Не перетруждайте ногу чрезмерно еще с недельку или около того, — посоветовал доктор, открывая дверь в кабинет.

Сэр Джон проследовал в комнату.

— Мне повезло, что застал вас. Я понял, что вы собирались уходить.

— Обычный послеобеденный обход, — сказал доктор Эштон. — Никто из моих пациентов не болен настолько серьезно, чтобы не подождать полчаса. Кроме того, ваш визит большая честь для меня.

— Я хотел посоветоваться с вами насчет Шеффордов, — объяснил сэр Джон.

— Семья Шеффорда. Я так и подумал, что в этом причина вашего приезда в наши края. Печальная история.

— Вы хорошо знали доктора Шеффорда?

— Очень хорошо. Он был старше меня, так что в университете мы учились в разное время, но мы подружились с тех пор, как начали практиковать. Мы никогда отсюда не уезжали, и он часто помогал мне в разных обстоятельствах. Думаю, могу сказать, что и я, со своей стороны, имел возможность помогать ему. Для меня, как и для многих его друзей, смерть Шеффорда была большим потрясением.

— Полагаю, он страдал болезнью сердца уже некоторое время?

— Годы. Он знал об этом и знал о риске, которому себя подвергает. Мы все предостерегали его. Не далее как три месяца назад я показал его сэру Гилберту Хьюлетту — лучшему специалисту-сердечнику, — и сэр Гилберт сказал ему прямо: если он не уменьшит свою нагрузку и не будет вести более щадящий образ жизни, он убьет себя. Однако, как большинство людей, он не соблюдал предписаний, и результат вам известен.

— Да. Я все еще был здесь, когда он умер.

— Энн говорила мне. И с вашей стороны, я считаю, было чрезвычайно тактично удалиться в такой момент.

— Я видел, что им хочется остаться одним, — спокойно сказал сэр Джон. — Обе старшие сестры очень любили отца.

— Младшая тоже, — добавил доктор Эштон. — Малышке Энтониете это разбило сердце. Она обожала отца и, думаю, была его любимицей. Но они все чудесные дети. И мне дьявольски жаль их.

— Именно в этом и заключена причина, по которой я хотел повидать вас. Я ждал, когда завершатся хлопоты, связанные с похоронами, чтобы понять, чем мог бы помочь им.

— Артура Шеффорда похоронили позавчера, и обстановка проясняется, — сказал доктор Эштон. — Вчера я послал свою секретаршу попробовать разобраться в том хаосе, который покойный оставил в своих бумагах. Она очень деловая женщина, работает у меня несколько лет. Так вот, вчера вечером она сообщила, что в жизни не видела ничего более жалкого, чем счета Артура Шеффорда. Что касается финансовой стороны — ну, говоря откровенно, — нет никакой надежды, насколько я вижу, что детям останется хотя бы что-нибудь, на что они могли бы жить. Нет денег даже на самое необходимое. Зато есть закладная на дом и немыслимая сумма невыплаченного подоходного налога. Где же выход?

Вопрос доктора Эштона прозвучал весьма драматично, но если он ждал столь же драматичного ответа, ему пришлось разочароваться. Сэр Джон вынул из кармана портсигар и открыл его.

— Вы не возражаете, если я закурю?

— Дорогой сэр Джон, примите мои извинения! Я сам курильщик — курю трубку, — и мне следовало догадаться предложить вам это первому. Дайте-ка вспомнить, куда я засунул спички…

— Не беспокойтесь, — остановил его сэр Джон, — у меня зажигалка. — Он высек огонь и прикурил сигарету.

Тем временем доктор Эштон изучал своего собеседника и прикидывал, на какую сумму может потянуть желание сэра Джона помочь Шеффордам. Он был знаком с репутацией этого человека в течение многих лет, но никогда до него не доходили слухи, что сэр Джон особенно щедр. Конечно, он приобрел известность другими качествами — как человек с незаурядным умом и большим будущим в политике. Его деньги и положение обеспечили ему влияние и власть, но доктор Эштон не мог вспомнить ничего такого, что давало бы возможность утверждать, будто сэр Джон может оказаться благотворителем, или филантропом, или выделить существенную помощь семье ничем не примечательного доктора — к этой же категории доктор Эштон относил и себя, — попавшей в безвыходное положение.

«И все-таки, — думал доктор, — мало лучше, чем совсем ничего. И уж конечно, Джон Мелтон не пострадает, если передаст им немного денег. Сотня или около того для него не потеря, а для них — большая поддержка». Он вспомнил лицо Энн во время похорон — очень бледное, как он и ожидал, с темными тенями под глазами, как будто она проплакала всю ночь. Но что задело доктора больше всего — это выражение напряжения и тревоги на ее лице. Раз во время службы она протянула руку и придвинула поближе к себе Энтони, потом он увидел, как она тем же самым жестом привлекла к себе Энтониету.

«Она любит детей, — сказал он себе и добавил: — Любит, как мать. Она могла бы быть их матерью». Он знал, что тревога, отразившаяся на лице Энн, связана с ними. «Она опасается за их будущее, — решил он. — И не без причины».

В то время он еще не знал результатов следствия, проведенного его секретаршей, но хорошо представлял себе состояние дел друга. Артур Шеффорд всегда был безнадежен в делах, касавшихся денег. Он был просто неспособен сосредоточиться на финансовых вопросах или на чем-то похожем. Всю свою жизнь он посвятил заботам о больных так же, как иной полностью посвящает свою жизнь Богу, забыв обо всем остальном. И хотя теперь Артур Шеффорд избавлен от обстоятельств, созданных годами небрежения к делам, его семья столкнулась с ними лицом к лицу. И доктор Эштон не мог не ощущать жестокости того, что дети вынуждены платить по долгам, которые оставил их отец, не умевший заботиться о себе.

Что ж, возможно, помощь придет откуда не ждали. Доктор Эштон отметил про себя, что ошибся в своем суждении о сэре Джоне. Когда он узнал о его отъезде, он думал, что они больше ничего не услышат о нем, разве что получат чек. И вот в опровержение этого мнения знаменитый человек здесь лично и, несомненно, достаточно заинтересован, чтобы понять, что можно сделать. Доктор Эштон отказался от намерения искать обтекаемые слова:

— Говоря откровенно, сэр Джон — и я думаю, Энн простит меня, если я выдам семейные секреты, чтобы полностью прояснить ситуацию для вас, — состояние дел таково: мой друг оставил семью в крайне затруднительном положении. Денег нет даже на оплату похорон. Конечно, я как старый друг делаю все возможное, чтобы получить деньги хотя бы с части его пациентов. Но даже если четвертая их часть будут настолько честны, что заплатят по счетам, это не покроет все расходы.

Дети смогут жить вместе, как раньше, не больше недели или около того. Мы с женой уже обсудили этот предмет и думаем, что можем предоставить крышу над головой для Энн на какой-то срок, чтобы она могла осмотреться, но мы не в состоянии пригласить остальных — у нас нет даже комнат для этого. У Шеффордов есть одна родственница, которая берется помочь. Это двоюродная сестра Артура, пожилая женщина, которая прибыла на похороны. Я имел с ней короткую беседу и понял, что она берет к себе близнецов. На Энн и Майру она не обратила внимания, и я пришел к заключению, что старушка из тех старых дев, которые не одобряют современных девушек.

— Но ведь разлука будет для них очень болезненна? — перебил доктора сэр Джон.

— Совершенно верно, будет, — согласился доктор Эштон. — Но давайте смотреть на вещи трезво. Энн и Майра уже в том возрасте, когда могут зарабатывать деньги. Конечно, не имея опыта, а в случае Энн и профессии, они не могут рассчитывать на заработок, достаточный для того, чтобы содержать дом и младших детей. Я еще не говорил с Энн и не знаю, чем она хотела бы заняться. Я попробую устроить ее в какую-нибудь больницу, где найдется вакансия экономки; хотя она еще очень молода, это может получиться, если она захочет. А если близнецы не будут висеть на ней, это сильно облегчит ее положение.

Сэр Джон встал:

— Вы сказали мне все, что я хотел узнать, доктор Эштон. Я вам очень признателен. Сейчас я еду в Литтл Копл повидать мисс Шеффорд, но я не хотел смущать ее расспросами — ведь ей пришлось бы рассказать о том, насколько плохи их дела.

— Надеюсь, вы поможете им, сэр Джон?

В голосе доктора Эштона явственно прозвучал вопрос. Им владели одновременно и тревога, и любопытство: хотелось узнать, что собирается предпринять сэр Джон. Однако гость, протянувший руку для прощания, не открыл своих намерений.

— До свиданья, доктор Эштон, — сказал он. — И еще раз спасибо.

По пути в Литтл Копл, занявшем около двадцати минут, сэр Джон погрузился в свои думы и уже у самой деревни сообразил, что новый шофер не знает, куда ехать, и надо показывать ему дорогу.

Найти дом не составило труда. Машина остановилась у зеленой двери, остро нуждавшейся в новой окраске, и шофер выскочил, чтобы помочь пассажиру. Но прежде чем открыть дверцу машины, он дернул за ржавую цепочку старомодного звонка, которая висела у дверей. Цепочка была в одном месте разорвана и скреплена куском проволоки. Но даже к тому времени, когда сэр Джон с помощью шофера выбрался из машины и поднялся на крыльцо, дверь не открыли.

— Позвонить еще раз, сэр Джон? — Шофер протянул руку к цепочке, но сэр Джон покачал головой:

— Не надо. Я войду так. Возможно, никого нет дома.

Он толкнул дверь и вошел в прохладную тишину холла. Закрыв за собой дверь, он, медленно и слегка прихрамывая, двинулся к гостиной. Дверь была распахнута, и, войдя в комнату, сэр Джон увидел, что французские окна, выходящие в сад, тоже открыты. Подойдя к одному из них, заметил, что кто-то сидит под большим кленом на противоположном конце лужайки. Это было любимое место Энн. Закончив домашние дела, она уединялась там с книгой или шитьем, оставаясь в пределах слышимости, если кому-то была нужна.

Сэр Джон вышел в сад и пошел через лужайку. Энн сидела спиной к нему, и он с удивлением отметил, что ее руки праздно лежат на коленях. Она смотрела прямо перед собой на сад со старыми необрезанными фруктовыми деревьями и золотым ковром лютиков под ними. Сэр Джон подошел ближе. Траву давно не стригли, и она приглушала его шаги. Он подошел почти вплотную, когда Энн не столько услыхала, сколько почувствовала его присутствие и обернулась. Она вскрикнула, пораженная его внезапным появлением, и прижала руку к груди:

— О сэр Джон! Вы напугали меня.

— Виноват, — серьезно ответил сэр Джон. — Я звонил, но никто не откликнулся. Я и подумал, что найду вас здесь.

— Я забыла о звонке, — сказала Энн. — А если бы и вспомнила, то решила бы, что это неважно, потому что звонят вовсе не те, кому нужен доктор. — Она старалась сохранить будничный тон и, презирая себя за слезы, появившиеся на глазах, отвернулась, чтобы скрыть их.

— Разрешите сесть?

— О, конечно же. Простите, мои манеры нынче ни на что непохожи. — Она показала на свободное место на некрашенной деревянной скамье рядом с собой.

Сэр Джон обошел ее и осторожно уселся, вытянув больную ногу.

— Как нога? — спросила Энн.

— Лучше, — бодро ответил он, как будто этот предмет мало интересовал его.

Энн тяжело вздохнула:

— Вы очень добры. Спасибо, что навестили нас, сэр Джон. И я хотела поблагодарить вас за то, что вы уехали тогда. Я знаю, почему вы так поступили. Этот день я помню не очень отчетливо, особенно после того, как увидела папу и привезла его домой. Но Майра позже сказала, что вы уехали, и она поняла, так же как и я, что вы сделали это незаметно, потому что знали, как нам захочется побыть одним с нашим… с нашим горем. Я рада, что вы это поняли, сэр Джон. И благодарю вас за венок, он был очень красивый. Спасибо.

— Ваш отец был очень добр ко мне. Я всегда буду вспоминать его с теплым чувством.

— Я рада этому, — сказала Энн. — Вы ему тоже нравились, он считал вас талантливым человеком. В тот день утром он сказал мне, что вы далеко пойдете и станете одним из великих людей, которые помогут нашей стране преодолеть многие трудности и решить проблемы.

— Спасибо, что сказали мне это. А теперь вы позволите мне объяснить, почему я приехал?

— Конечно.

— Я приехал, — медленно начал сэр Джон, — потому что знаю: в этот тяжкий и горестный момент ваш отец хотел бы, чтобы я помог вам. Живя в этом доме как гость и беседуя вечерами с вашим отцом, я не кривил душой, когда говорил, что нашел в нем не только человека, с которым у меня много общего, но и человека, которого с гордостью могу назвать в числе моих друзей. И сегодня я приехал как друг вашего отца. Я знаю, что обстоятельства складываются для вас очень тяжело. Но верю, что, если вы позволите мне проявить дружбу, они не будут столь непреодолимы.

Энн улыбнулась ему слабой, безжизненной улыбкой, но и она смягчила выражение боли и страдания на ее лице.

— Спасибо вам, сэр Джон. Откровенно говоря, тут нечем помочь. Секретарь доктора Эштона привела в порядок бумаги отца, и выяснилось: первое, что мы должны сделать, это покинуть наш дом. Возможно, это звучит глупо, но я даже вообразить не могла такого. Я полагала, что, если мы с Майрой устроимся на работу, мы будем в состоянии содержать дом. Но это невозможно, и нам придется расстаться. Энтони и Энтониету возьмет к себе папина кузина — мы ее зовем тетя Элла, — Майра будет жить со своей подругой, пока не закончит коммерческие курсы, после этого мы с ней постараемся соединиться. Мы снимем комнату, может быть в Мелчестере.

— А вы? Что вы решили для себя?

— Я надеюсь найти работу. — Энн говорила спокойно, и ни в глазах, ни в голосе не было даже намека на слезы. Но сэр Джон знал, какая невыразимая мука стояла за каждой фразой о том, что семья распадается, о том, что она теряет близнецов, о том, что рвутся последние нити, связывавшие их с отцом, друг с другом и с домом. За всем этим стояло глубокое страдание.

— И вы полагаете, что найти место будет нетрудно?

Энн неопределенно развела руками:

— Должно же быть что-нибудь такое, с чем я могу справиться. Я хорошо готовлю, а на кухарок всегда спрос.

— Но вы не можете стать прислугой!

— Почему? Я хорошо мою полы, вы сами это видели. Вы всегда хвалили нашу еду, но не всегда знали, что готовила я.

Сэр Джон помолчал.

— У меня есть другое предложение, — сказал он. — Но захотите ли вы выслушать его?

— Разумеется захочу, — ответила Энн и, повинуясь порыву, добавила: — Я ужасно виновата перед вами. Пожалуйста, простите меня.

— За что?

— За сцену в тот день… в тот день, когда умер папа. Я вела себя безобразно. Теперь я знаю это. А вы были так добры и великодушны. В сущности, вы привели меня в смятение. Я была настроена враждебно и позволила себе лишнее. Потом я часто вспоминала о нашем разговоре, и мне было совестно. Папа любил вас, а вам тоже нравилось его общество. Этого было достаточно, чтобы я держала язык за зубами, я должна была понять, что не имею права вмешиваться, но тогда я думала, что поступаю правильно. А после, когда вы с таким тактом уехали и прислали те прекрасные цветы, я чувствовала себя ужасно. Я была не по-христиански непримиримой по отношению к вам. Так вот, сейчас я прошу вас простить меня.

— Тут нечего прощать, — сказал сэр Джон. — Я ведь объяснил вам в тот раз, что мне посчастливилось провести в вашем доме настоящие каникулы, доставившие мне большое удовольствие. Я благословлял этот случай тогда и благословляю теперь. Пожалуйста, не надо больше об этом говорить. Но если сожаление поможет вам набраться терпения, чтобы выслушать меня, я буду рад.

— Слушаю вас, — тихо отозвалась Энн.

— С тех пор, как я покинул ваш дом, — начал сэр Джон, — я тоже много размышлял. И особенно много думал о вас. Я наблюдал, как вы заботились о Майре и близнецах, какой любовью окружили детей, оставшихся без матери.

— Это правда, — прошептала Энн чуть слышно и воскликнула: — О сэр Джон! Я боюсь за них! Боюсь. Вы не знаете тетю Эллу.

Сэр Джон увидел отчаяние на милом лице девушки и догадался, что тревога уже давно гложет Энн изнутри.

— Расскажите, какая она, — попросил он, зная, что простая просьба прорвет плотину сдержанности Энн.

— В сущности, никакой пользы от того, что я расскажу вам, нет, — ответила Энн, — и все же мысль о том, что близнецы вынуждены будут жить с ней, не дает мне покоя. Тетя Элла — женщина строгая, порой даже суровая. Она хорошо обеспечена и, конечно же, желает близнецам добра, но она не станет посылать Энтони в такую школу, которую выбрала бы для него я. И я не могу не думать, что она будет их обуздывать и давить на них и что после той свободы, в которой они жили всю свою жизнь, им будет тяжело, по-настоящему тяжело примириться с ее требованиями и стандартами. Она считает, что я их избаловала. Возможно, она права. Но ведь она считает, что папа был слабым и бестолковым человеком, не добившимся коммерческого успеха только потому, что ему недоставало ума заняться чем-то другим. Она не поняла, как поняли вы, что в нем было нечто более значительное и прекрасное, чем желание преуспеть. Но если она не поняла отца, как могу я поверить, что она поймет детей или увидит в них то милое и доброе, чем они обладают? Они временами бывают озорными, конечно это так, но ведь они скованы здешней жизнью, потому что у нас мало денег. И что с ними будет потом, когда она их изломает и втиснет в форму, для которой, я твердо убеждена, они не подходят? — Энн дала волю чувствам, боль дрожала в ее голосе. — Я боюсь, сэр Джон, да, боюсь, — повторила она и закрыла лицо руками.

Сэр Джон подождал немного, чтобы дать утихнуть буре, сотрясавшей плечи девушки.

— Послушайте, Энн, — он впервые назвал ее по имени, но ни он, ни она этого не заметили. — Послушайте меня. У меня есть решение всех ваших проблем, но я не могу заставить вас слушать.

— Решение? Какое тут может быть решение? — Она отняла руки от лица, не пытаясь скрыть слезы. Она принялась вытирать их маленьким носовым платком, который не сразу отыскала.

Сэр Джон достал из кармана пиджака большой белый платок и положил ей на колени.

— Спасибо. — Она вытерла глаза, стараясь успокоится. — Я очень бестолкова. Обычно я совсем не такая, но сегодня вы застали меня врасплох.

— Не надо извиняться, — сказал сэр Джон. — Вы пережили сильное потрясение, и, думаю, ваш отец — если вы помните, большой специалист по лечению шока — сказал бы вам, что это совершенно естественная реакция.

Энн попыталась улыбнуться:

— Я почти слышу, как папа говорит мне: не напрягайся и не принимай близко к сердцу. — Она еще раз тщательно вытерла глаза и вернула платок владельцу. — Спасибо. Не могу понять, почему женщины не заведут себе более подходящие носовые платки?

— А теперь, — сказал сэр Джон, — будет ли мне позволено сказать то, что я хочу сказать, не опасаясь, что меня перебьют?

— Я буду молчать, — пообещала Энн.

Сэр Джон с сомнением посмотрел на нее и сказал:

— Полагаю, если бы сейчас появилась фея и предложила выполнить ваше желание, вам не пришлось бы долго думать. Вы хотели бы, чтобы Майра, Энтони и Энтониета остались с вами.

— Да, конечно. Это мое самое большое желание.

— Так вот, мое предложение позволяет исполнить его.

— Позволяет нам не разлучаться? — переспросила Энн. Потом она взглянула на него и быстро добавила: — Если вы хотите предложить нам деньги, мы не сможем их принять.

— Я имел в виду не это, — сказал сэр Джон. — Но мне интересно почему.

— Потому… О, потому что мы не лишены определенной гордости, — ответила Энн. — У меня появилось такое ощущение, когда вы начали говорить, что вы предложите что-нибудь подобное. Это очень любезно с вашей стороны, и вы страшно, страшно добры, но вы должны понять, сэр Джон, что, если мы не хотим потерять уважение к себе — хотя бы в том, что касается Майры и меня, — мы не можем принять деньги от совершенно незнакомого человека или, если это задевает вас, от человека, с которым не были знакомы еще несколько недель назад, не предложив ничего взамен. — Глаза Энн внезапно загорелись. — Но если вы можете помочь мне устроиться на хорошую работу, найти место, где я могла бы иметь приличные деньги, это было бы совсем другое дело. Или, может быть, когда Майра сдаст экзамен, вы подыщете ей место секретаря у кого-нибудь по-настоящему симпатичного, я приняла бы это, сэр Джон, с огромной благодарностью за помощь.

— Но это совсем не то, что я собирался предложить, — сказал сэр Джон.

— О! — Воодушевление Энн пропало.

— Но я и не собирался предлагать вам большую сумму денег. Я догадывался, хотя это и кажется странным, что вы не примете денег от меня.

— Тогда в чем же заключается ваше предложение? — спросила Энн.

— Я подхожу к нему, — продолжал сэр Джон. — Может показаться, что я подхожу уж очень издалека, но это для того, чтобы полностью прояснить мою точку зрения. Ваше положение понятно: вы хотите сохранить семью, но не желаете принять помощь за исключением той, которая не заденет вашей чести. Другими словами, вы не хотите принять подаяния. Правильно?

— Совершенно верно.

— Так вот. Мое предложение заключается в следующем, — сказал сэр Джон. — Я человек, ведущий очень насыщенную деловую жизнь. К тридцати двум годам я достиг определенного положения в политике, не без участия значительного состояния, которое мне оставил отец. У меня есть различные обязанности в финансовых кругах. У меня дом в Лондоне, я владелец Галивера. И, несмотря на все это, а возможно, благодаря этому, я одинок. В отличие от Энтони и Энтониеты, у меня нет никого, кто заботился бы обо мне или тревожился бы за меня. Не думаю, что я понимал, насколько я одинок, до тех пор пока не попал в ваш дом. Я никогда не встречал семьи, где люди были бы так близки, и не знал ни об одной, столь единой. Вы казались полностью поглощенными собой, удовлетворенными вашими отношениями и любовью друг к другу — в противоположность остальному миру со всеми его тревогами и трудностями. Я понял тогда, возможно впервые, чего был лишен. Вот почему я приехал сюда сегодня. Я хочу предложить вам положение, которое будет выгодно мне так же, как и вам, если не больше.

Энн смотрела на него в замешательстве.

— Простите, если я покажусь тупой, — сказала она, — но я не могу понять, чего вы хотите от меня. Вы предлагаете мне должность экономки в Галивере или в вашем лондонском доме?

— Если вы хотите воспринимать это с такой стороны, да: обязанность вести дом является частью этого положения. Однако более правильно было бы назвать это иначе: хозяйка Галивера и хозяйка моего дома в Лондоне.

Энн онемела от изумления.

— Я прошу вас выйти за меня замуж, — сказал он спокойно.

Воцарилась тишина. Энн в смятении подумала, что это какая-то шутка, потом, взглянув в лицо сэра Джона, она поняла, что это вовсе не шутка, а самая трезвая правда.

— Вы хотите, чтобы я вышла за вас замуж? — медленно и недоверчиво повторила она его слова. — Но почему?

Создалось впечатление, что этот вопрос привел сэра Джона в замешательство. Он не ответил, впервые отвел глаза от ее лица и посмотрел на сад.

— Неужели эта просьба выглядит такой невероятной? — спросил он наконец.

— Вы не должны так думать, — быстро сказала Энн. — Ведь мы почти не знаем друг друга, и я не…

Она замолчала.

— Продолжайте, я догадываюсь, что вы собирались сказать, — подбодрил девушку сэр Джон.

— Хорошо. Вы мне не нравитесь, вот что я собиралась сказать, — закончила Энн. — Я дала вам понять это достаточно открыто в последний день вашего пребывания здесь, не так ли? Сейчас… Вы были очень добры… и я… Но почему вы должны хотеть жениться на мне?

— У меня свои соображения, некоторые из них я уже изложил вам.

— То, что вы одиноки? Но ведь ваша мать жива.

— Вы не знакомы с моей матерью.

— О! — Энн помолчала, затем добавила: — Положим, я могу понять ваше одиночество в большом доме и со всеми этими деньгами. Мне жаль вас. И в то же время… — Она смотрела на свои руки, потом с надеждой произнесла: — Я думаю, не могла бы Майра заменить меня? Она уверена, что влюблена в вас.

— Боюсь, Майра слишком молода. — Сэр Джон говорил совершенно серьезно.

— Да, полагаю, что так и есть, — ответила Энн. — Кроме того, она совершенно не готова быть хозяйкой — хотя, конечно, я могла бы заняться этим за нее.

— Боюсь, я должен со всей определенностью сказать, что ни Майра, ни Энтониета не могут иметь отношения к моему… э… предложению, — сказал сэр Джон, и улыбка тронула его губы.

— Думаю, все это выглядит так, будто мы слегка свихнулись.

— Напротив, я считаю, что все это вполне разумно, — возразил сэр Джон. — И что в этот конкретный момент может быть более удовлетворительным, с вашей точки зрения? Вы будете вместе до тех пор, пока ваши сестры и брат не женятся. Ваш дом будет открыт для вашей семьи. Это я вам обещаю. Майра получит все то, о чем мечтает, включая светскую жизнь, которая, как она воображает, столь заманчива. Энтони сможет отправиться в Итон, когда ему исполнится четырнадцать.

— В Итон?

— Или другую частную школу, которую вы предпочтете.

— О! — Восклицание Энн прозвучало совсем иначе, чем раньше.

— И Энтониета тоже получит приличное образование в хорошей школе или дома. У вас появится возможность предоставить все это вашим близким, и все, что я прошу взамен, — это чтобы вы носили мое имя и чтобы вы старались — когда у вас найдется время — сделать мою жизнь несколько более удобной.

Энн сцепила пальцы.

— Это звучит… слишком чудесно, чтобы быть правдой, — сказала она. — За исключением одного обстоятельства, о котором вы забыли.

— Что же это?

— То, что я не люблю вас, — опустив голову, едва слышно сказала Энн.

— Я знаю это очень хорошо, — ответил сэр Джон, — и не прошу вашей любви. Если вы выйдете за меня, Энн, я обещаю: я никогда силой не стану добиваться вашей благосклонности. Возможно, когда-нибудь у вас возникнет привязанность ко мне, но до тех пор, пока этого не случится, мы будем друзьями — добрыми друзьями, я надеюсь, — но только друзьями.

— И вы в этом не сомневаетесь? — Энн взглянула на него.

Сэр Джон твердо встретил ее взгляд:

— Я не из тех людей, кто легко обещает.

Энн отвернулась.

— Знаю, — прошептала она. — Но почему-то мне кажется, что это не очень справедливо по отношению к вам. Разумеется, я буду делать все, что смогу, буду стараться выполнить любую вашу просьбу. И все-таки не выглядит ли все это как игра в одни ворота? Ведь я получу так много!

— Я буду удовлетворен тем, что вы пойдете за меня.

Она все еще смотрела в сторону. Глаза ее расширились и потемнели, на щеках появился нежный румянец, и руки, лежавшие на коленях, передвинулись вверх, к горлу, как будто успокаивая бурю, которая клокотала там. Губы девушки раскрылись, она выглядела очень юной и беззащитной. Сэр Джон смотрел на нее, не говоря ни слова, с бесстрастным лицом.

Наконец Энн нарушила молчание:

— Должна ли я принять решение сейчас?

— Конечно нет. Если вам нужно время, чтобы обдумать все это, вы можете думать, сколько захотите. Но есть ли смысл ждать?

— Нет. Думаю, что нет.

Она все еще не смотрела на него. Внутренняя борьба продолжалась, — острая и жестокая борьба, которая затрудняла дыхание и лишала сил. Сэр Джон ждал. Он сидел тихо, почти не дыша.

Наконец борьба завершилась. Энн бессильно уронила руки и повернулась к нему.

— Если вы абсолютно уверены, что хотите этого, — сказала она, и голос ее прозвучал жалобно, почти по-детски, — я выйду за вас замуж.