15

— Дорогая, все было чудесно, ну просто чудесно! — Майра с чувством сжала в объятиях сестру. — Ты знаешь, этот милый капитан Марлоу сказал, что я выгляжу как Персефона. Сначала я не могла вспомнить, кто это, пока Чарлз не шепнул мне на ухо: «Весна». Значит, это был комплимент, не правда ли? Все было абсолютно великолепно…

Майра вздохнула с полным удовлетворением, и Энн, прижав ее к себе, сказала мягко:

— Я рада, что ты была счастлива, девочка. Я ужасно горжусь тобой.

— Правда?

— Правда!

— Если бы кто-нибудь два месяца назад сказал нам, что мы окажемся в Галивере и я буду танцевать с разными известными людьми, одетая в самое красивое на свете платье, ведь мы бы посмеялись над ним, не так ли?

— Мы бы подумали, что это одна из твоих романтических историй, — поддразнила Энн.

— Но они осуществились! Ты смеешься надо мной, но видишь, время показало, что я права. О Энн, я так рада, что вы с Джоном поженились!

— Ты рада? — Ее тон изменился, и Майра разомкнула объятия. — Нам надо идти спать, — сказала Энн. — Уже поздно.

— Ну и пусть, — возразила Майра и одновременно зевнула: это был длинный день.

— Не пора ли этим двум девочкам в постельки? — сказал из дверей Чарлз.

— Майра притворяется, что не устала, — ответила Энн.

— Ну а я знаю, что устал, — сказал Чарлз. — Джон провожает последних гостей.

— А Вивьен ему помогает, — сказала Энн. Она не могла удержать легкого укола в своем тоне, хотя хотела, чтобы замечание прозвучало с юмором.

— Вивьен, как вы и сказали, помогает ему, — медленно произнес Чарлз.

Энн показалось, что в его словах заключен какой-то тайный смысл, которого она не поняла. Но Майра, переполненная эмоциями, подлетела к Чарлзу через весь зал по сверкающему паркету:

— О Чарлз! — воскликнула она. — У меня был такой восхитительный вечер, и я знаю, что благодаря вам! Теперь я вижу, что все мои платья никуда не годятся. Днем, когда вы мне сказали об этом, я обиделась, но ведь тогда я еще не видела этого. — Она приподняла прозрачную юбку из белых кружев. — Замечательное, правда же? — спросила она, как будто платье не принадлежало ей, а было прекрасным произведением, достойным всеобщего поклонения.

Да, платье было великолепным, и Энн, увидев в нем сестру, еще раз убедилась, что Чарлз — гений в деле, касающемся женской одежды. Платье, которое он заказал, прибыло с посыльным из Лондона буквально за полчаса до обеда и казалось созданным с учетом романтической натуры Майры. Длинная пышная юбка крепилась к лифу белыми и самыми нежными весенними цветами, ожерелье из тех же цветов и тонкие браслеты на запястьях дополняли наряд. Когда Майра оделась, она превратилась в олицетворение всего юного, свежего и искреннего, и Энн не удивлялась, слыша со всех сторон восклицания восторга по поводу внешности Майры. Ее уверяли, что, вне всяких сомнений, Майра станет самой красивой дебютанткой зимнего сезона. Один из гостей даже сказал:

— Я полагаю, обе сестры Шеффорд станут прославленными красавицами; более того, здесь есть еще третья, которую пока прячут.

«Прославленные красавицы», — повторила Энн про себя и чуть не рассмеялась вслух. Ну не смешно ли, что Энн и Майра, дочери бедного деревенского врача, обсуждаются в подобных выражениях? И она знала, что такую оценку они получили во многом благодаря стараниям Чарлза. Он разглядел их, он «поместил картины», как выразился сам, в соответствующие рамы.

Энн думала, что сказали бы эти люди, так охотно расточающие комплименты Майре, если бы увидели ее днем в банальном красном жакетике и сдвинутой набок шляпке или если бы всего две недели назад видели, как новоиспеченная леди Мелтон из Галивера, одетая в старый передник, скребет пол на кухне. Признали бы они их красавицами в тех обстоятельствах? Энн сильно сомневалась.

Но всего важнее было то, что Майра определенно наслаждалась вечером. Если она и думала о Томми Рэнкине, то не подала и виду, что скучает о нем или одинока без него.

Чарлз исполнил обещание и сделал все, что было в его силах, чтобы укрепить успех Майры. Это было не только платье, это были не только милые слова, от которых сияли ее глаза и росло чувство уверенности в себе, но это было все его поведение: он взял ее под свое крыло. Он спасал ее от пожилых и скучных мужчин, которые тоже были не прочь монополизировать прелестную девушку, если бы получили такую возможность. Он следил за тем, чтобы ее кавалерами в танцах были самые симпатичные и известные из молодых людей, и ни одной минуты за весь вечер она не могла ощутить себя одинокой или заброшенной. Энн следила за ним с благодарностью, настолько искренней, что так и не поняла: она сама в результате оказалась в некотором пренебрежении с его стороны. И сейчас, когда она видела, как Чарлз улыбается Майре своей неотразимо-привлекательной улыбкой, она внезапно ощутила легкий укол одиночества.

Если бы не было Чарлза, каким труднопостижимым, каким огромным и устрашающим казался бы Галивер!

— Ну, получила ли ты удовольствие? — Это был Джон.

Энн повернулась на его голос и, к своему удивлению, поняла, что он обращается не к Майре, а к ней.

— Большое удовольствие, спасибо. Это был прекрасный вечер.

— Лично я разочарована. — Холодный, ясный голос Вивьен разбил, как показалось Энн, спокойную, доверительную атмосферу. Она медленно вошла в зал, ее серебряное платье зеркальным блеском отражало огни люстр.

— Очень жаль, — угрюмо сказал Джон, но в голосе его была нотка иронии.

— Полагаю, что старею, — зевнула Вивьен. — Я нахожу избыток юности несколько утомительным.

— Вам надо пораньше отправляться в постель, и тогда ваша красота станет спящей, — сказала в ответ Майра.

Энн была поражена, когда заметила, как быстро Майра разгадала характер Вивьен. Она ничуть не расстраивалась и не смущалась от ее грубости, зато оказалась отлично подготовленной, чтобы ответить на любой вызов со стороны кузины Джона. Было ясно: если Вивьен и Майра останутся под одной крышей, словесные поединки неизбежны и победительницей в них не обязательно будет Вивьен.

Но сейчас было поздно, и Энн хотелось, чтобы вечер закончился на приятной ноте. Она сказала примирительно:

— Надо идти спать. И кстати, Джон, твоя мать ушла очень рано.

— Боюсь, она чувствует себя неважно, — ответил Джон. — Хотя, извиняясь за ранний уход, она сослалась на то, что ты вполне справишься с ролью хозяйки для такого молодого общества.

— Мне жаль, что она заболела, — сказала Энн. — Только бы она больше не сердилась.

Джон засмеялся:

— Сегодня близнецы превзошли самих себя!

— Я пришла в ярость, но не могла удержаться от смеха, — призналась Энн. — Хотелось бы мне, чтобы я сделала что-нибудь подобное в их возрасте!

Вечер начался ужасно. Энн чувствовала, что леди Мелтон не получила особенного удовольствия, когда, вернувшись вместе с Вивьен в выставки цветов, узнала, что в ее отсутствие организован людный праздник. Не только двадцать персон должны были сесть за обеденный стол, но еще трижды столько были приглашены потанцевать после обеда, из них около дюжины должны были остаться ночевать. Никаких трудностей с точки зрения приготовлений к подобному акту не было: слуги в Галивере привыкли к большим приемам в короткие сроки; приказания, однажды отданные, приводили в действие хорошо отлаженный механизм, и вся работа выполнялась без суеты, со спокойствием и точностью часов. Но леди Мелтон любила держать бразды правления в своих руках. Если надо было что-то организовать, она хотела это делать сама. И Энн знала, хотя сказано было очень немного, что она и обижена, и оскорблена.

Энн постаралась объяснить ей ситуацию, насколько это было возможно, не навлекая на Майру никаких подозрений. Со временем начали прибывать гости. Все пошли наверх переодеваться к обеду, и Энн надеялась, что ей удалось хотя бы отчасти смягчить недовольство свекрови.

В своей комнате Энн быстро разделась, завернулась в халат и пошла в ванную. Все было как обычно: большое розовое полотенце лежало на кресле, ванна наполовину заполнена водой, в которую брошена ароматическая соль, благоухающая легким запахом жасмина. Но когда она подошла к ванне, скинув халат, она застыла, не зная, закричать или убежать. Потребовалось несколько мгновений, чтобы понять, что из воды торчит уродливая морда безобразной щуки. Глядя на нее, Энн вспомнила, что совсем недавно видела очень похожую щуку в одном из стеклянных ящиков, развешенных на стене музея, и вынула чучело из воды.

Хорошо было бы, если бы близнецы сыграли шутку только с ней! Энн очень надеялась на это.

И только когда гости собрались перед обедом в гостиной, на нее обрушилось с полной силой осознание того, что жертвой близнецов стала не она одна. Леди Мелтон обнаружила на дне своей ванны маленького аллигатора, причем узнала о его присутствии, только когда задела его ногой. Вивьен — и тут Энн отметила про себя, что близнецы проявили превосходную интуицию — нашла гадюку, завернутую в шелковое белье, которое она приготовилась надеть. Огромного размера сухая кобра в комнате миссис Марлоу, одной из дам, приглашенных на вечер, так напугала эту леди, что у нее едва не случился сердечный приступ, поскольку она не сразу поняла, что змея не живая. Синклер, зайдя к себе в спальню, увидел на своей подушке уложенные рядышком головы рычащего льва и большеглазой маленькой газели.

Чарлз, которому было подложено по скорпиону в обе туфли, и Синклер были единственными, кого это все позабавило. Другие гости, а некоторые из них приехали в Галивер впервые, тоже нашли что-нибудь в своих спальнях или ванных комнатах. Одна дама средних лет, получившая известность как меткий охотник, с визгом выскочила в коридор, увидев повешенное над ее гардеробом чучело обезьяны с трубкой в зубах.

— Это всем нам чрезвычайно полезно. Дом пора разбудить, — сказал Чарлз, успокаивая Энн, когда она снова и снова извинялась, а гости только и делали, что описывали свое потрясение. А люди старшего поколения считали своим долгом поведать ей бесчисленные истории, как правило длинные и скучные, о шутках с печальным концом — в зависимости от обстоятельств это были либо смерть шутника, либо сумасшедший дом для жертвы розыгрыша.

После обеда Энн сходила наверх, чтобы разобраться с близнецами, но добиться раскаяния ей не удалось.

— Вот была потеха! Неужели ты этого не видишь, Энн? — смеялся Энтони. — Мы слушали из коридора. Эх, если бы могли еще и видеть!

— Женщины визжали не своим голосом, — хихикала Энтониета.

— Вы оба озорники, — сказала им Энн строго. — Вы страшно напугали милых, симпатичных, добрых людей. Кроме того, вы испортили чучела, особенно если клали их в воду.

— Джон не будет сердиться, — беспечно ответила Энтониета. — Он как-то сказал, что все это пора сжечь.

— Даже слышать не хочу, что он говорил, — заявила Энн. — Я очень сердита на вас.

— Нет, на самом деле ты вовсе не сердишься, — торжествующе сказала Энтониета, — потому что мы слышали, как ты смеялась, разговаривая об этом с Чарлзом.

— Нельзя подслушивать под дверью, — сказала Энн, безуспешно стараясь быть суровой.

К гостям она спускалась, уговаривая себя, что это всего лишь детская шалость и, возможно, Чарлз прав — этому дому пора проснуться. В бальном зале она нашла глазами Майру — лицо сестры светилось наслаждением — и подумала, чего еще желать, если ее маленькая семья цела и здорова. Но ей было искренне неприятно думать, что люди могли по-настоящему расстроиться.

— Не горюйте, — сказал ей позже Чарлз. — Некоторые чопорные юбки, конечно, шокированы, но зато теперь у них есть тема для рассказов за обеденным столом еще на месяцы. Разговоры начнутся завтра же по всему графству, и обещаю: не будет упущена ни одна деталь.

— Больше всего меня заботит леди Мелтон, — сказала Энн.

— Леди Мелтон не понравится, что бы вы ни сделали.

— Почему? — удивилась Энн.

— Вы жена Джона, — коротко ответил Чарлз.

— Это не ответ.

— В сущности, это самый полный ответ.

— Но почему? Это не может быть ревностью. Я еще не видела человека, более равнодушного к собственному сыну.

— Важно не то, что люди говорят, — ответил Чарлз. — Важно, что они чувствуют.

— Разве это не одно и то же?

Он засмеялся:

— Когда-нибудь вы проснетесь, и когда это произойдет — вы повзрослеете.

«Что за чушь он говорит», — подумала Энн. Она не успела этого сказать ему, их прервали сообщением, что ужин подан.

А сейчас Майра говорила:

— Я слишком много съела, слишком много танцевала, всего было слишком много, и все-таки мне жаль, что все это кончилось.

— Будут другие вечеринки, — успокаивающе сказал Чарлз.

— Обещаете? Я боюсь, что это сон.

— Уколоть вас? Если будет больно, значит, это наяву.

— Когда вы станете старше, вы поймете, что все развлечения однообразны, — проговорила Вивьен с презрением. — В сущности, одни танцы в Галивере ничем не отличаются от других.

— Нам всем пора в постели, — повторила Энн. — Не то вы нас уверите, что мы вовсе не получили удовольствия. Доброй ночи, Чарлз, и спасибо.

Обнимая сестру, Энн вышла из комнаты. Они медленно поднимались по лестнице, Майра болтала, оглядываясь через плечо на тех, кто шел следом.

— Утром я собираюсь поплавать, — сказала она Энн. — Чарлз обещал научить меня нырять.

— Здорово, — отозвалась Энн, отметив про себя с облегчением, что о возвращении в Лондон даже не упоминалось. — Ты была очень мила.

— Но не так мила, как ты, — прошептала Майра, и в голосе ее было столько сердечности, что слезы подступили к глазам Энн.

Доусон сказал, что Майра любит ее. Энн знала, что это правда: дитя не умело таить своих чувств, и поцелуй Майры, запечатленный на ее щеке, был от переполненного сердца.

— Благослови тебя Бог, — нежно сказала Энн и повернулась к своей комнате.

И только закрыв дверь за собой, она вспомнила, что не выполнила обещания, данного Доусону. За весь вечер не представилось возможности перекинуться и парой слов с Вивьен наедине или отозвать ее в сторону. Энн колебалась несколько мгновений, но решила, что не сможет уснуть, пока поручение Доусона лежит на ней тяжким грузом. Она нервничала больше, чем хотела показать даже себе. Майра могла противостоять Вивьен, но не она: Энн знала, что боится этой девушки. Вивьен представлялась ей почему-то не человеком из плоти и крови, а каким-то искусственным существом, созданным из условностей и притворства той социальной среды, которую Энн знала так мало. Но дело должно быть сделано.

Энн быстро открыла дверь, пересекла площадку и пошла по широкому коридору прекрасных пропорций к комнате Вивьен. Надо было набраться смелости, чтобы постучаться. И пока она ждала отклика Вивьен, она почувствовала, что хотела бы никогда не слышать поручения Доусона или своего обещания выполнить его.

— Войдите!

Слишком поздно. Энн повернула ручку.

Вивьен сидела перед зеркалом, снимая резное ожерелье их жадеита, которое оттеняло белизну и прозрачность ее кожи.

— О, это вы? — В голосе Вивьен, повернувшей голову к двери, слышалось изумление.

— Могу я с вами поговорить с минуту?

— Конечно. Заходите.

Энн закрыла дверь и прошла в комнату.

Прекрасная комната, подумала она, и очень подходит Вивьен. Стены были отделаны в бледно-зеленых тонах, и занавески у большой кровати тоже зеленые, в то время как мебель по большей части была резной и золоченой. Туалетный столик представлял собой большую плиту розового мрамора, украшенную по краям золотыми дельфинами и нереидами. Это была экзотическая комната, но в ней ощущались и характер, и оригинальность. Энн стало интересно, была ли отделка специально заказана Джоном для Вивьен, или девушка выбрала для себя одно из множества прелестных помещений Галивера.

— Садитесь, — предложила Вивьен и указала на кресло, обитое зеленым бархатом.

Энн повиновалась и пыталась отыскать слова, чтобы как-то начать.

— Вы хотели повидать меня? — спросила Вивьен.

Энн кивнула.

Вивьен посмотрела на нее и прищурила глаза.

— Интересно, смогу ли я угадать, зачем вы пришли?

— Сомневаюсь, — тихо сказала Энн.

— Что-то касающееся Джона? — предположила Вивьен.

Энн покачала головой:

— Нет, не угадали. Это совсем другой человек. Человек, который просил меня передать вам кое-что. — Вивьен выглядела заинтригованной, и Энн без дальнейших предисловий сказала: — Я ездила сегодня в Лондон за Майрой. И там у меня состоялся долгий разговор с Доусоном.

— О, Доусон. — Вивьен быстро отвела взгляд.

Было что-то такое в ее тоне, когда она произнесла имя Доусона, что сказало Энн: как бы ни старалась Вивьен скрыть это, но она не осталась равнодушной.

— Доусон, — продолжала Энн, — принял чрезвычайно важное решение. Он хочет, чтобы вы узнали об этом. И поскольку он оказал мне честь, доверившись мне, он просил сообщить вам о его решении, прежде чем вы узнаете о нем от кого-то другого.

— Почему вы? — заинтересовалась Вивьен.

— Случилось так, что я оказалась там как раз тогда, когда он преодолел свои сомнения. Первой его мыслью была мысль о вас.

Вивьен ничего не ответила. Она отвернулась от Энн и сидела уставившись на свое отражение в зеркале.

— Ему предложили стать кандидатом в парламент от округа Южный Лондон. Он решил уйти от Джона и попытаться выиграть место в парламенте и… выиграть вас.

Голос Энн замер на последних словах. Она была испугана тем, что произнесла, и в то же время знала, что сделала то, что хотел Доусон.

Почему он полюбил Вивьен, она была не в состоянии понять. Что может дать ему это жесткое, колючее создание в той жизни, которую он выбрал для себя? Он думает о людях, среди которых работал, — о бедных, о тех, кто нуждается в защитнике. Он готов помогать им, бороться за них — это светилось в его глазах и звучало в его голосе. Но Вивьен? Что могут значить бедные люди для нее? И тут Энн увидела, как нервно сплетены пальцы девушки с длинными алыми ногтями.

Воцарилась тишина. Энн смотрела на Вивьен, а Вивьен — на собственное отражение. И вдруг она вскочила, ее движение было почему-то резким, угловатым, ничем не напоминающим ее обычную изящную грацию.

— Он сошел с ума! — сказала она отрывисто. — Оставить службу у Джона! Да на что он будет жить?

— На жалование члена парламента, — ответила Энн. — И у меня сложилось впечатление, что он не долго останется рядовым членом, заднескамеечником.

— У вас сложилось впечатление… — глумливо повторила Вивьен. — Да что вы знаете о Доусоне?

— Очень немного, — спокойно ответила Энн, — но я узнаю искренность, если встречаюсь с ней. Он думает, что добьется успеха, он хочет добиться успеха, и, более того, он обязан добиться успеха, если вы будете с ним, когда он вступит в самый жестокий бой в своей жизни.

— Я буду с ним? — Вивьен, которая ходила по комнате, внезапно обернулась: — Что я могу сделать для него?

— Он любит вас.

— Да, знаю, — почти нетерпеливо ответила Вивьен.

— А вы любите его?

На мгновение Энн показалось, что Вивьен отречется от своего чувства, что закричит на нее в порыве гнева. Она стояла, неподвижная и натянутая, выражение ярости на ее лице было пугающим. Но так же внезапно ее гнев прошел, и выражение беспомощности, почти отчаяния появилось на ее лице.

— Да, я люблю его, — сказала она, и голос ее дрогнул. — Но что мне с этим делать?

— Вы не могли бы выйти за него замуж? — мягко спросила Энн. В этот момент она забыла весь свой страх перед Вивьен, она видела только страдающего человека.

— Но как? — спросила Вивьен, широко разведя руки в отчаянии. — Как я могу выйти замуж за человека без денег, без состояния, за человека, который не может дать мне ничего?

— За исключением любви.

— И любовь будет кормить и одевать нас? — спросила Вивьен, и в тоне ее появился горький цинизм. — Она даст нам машины и драгоценности, и возможность отдыхать на юге Франции? Будем ли мы в состоянии принимать друзей, жить по цивилизованным меркам? Сможет ли любовь обеспечить нас слугами и комфортабельным домом? Вы знаете, что нет.

Энн промолчала. Вивьен принялась ходить по комнате, крепко сжав руки, откинув назад голову, как бы не давая пролиться слезам из широко открытых глаз.

— Я люблю Доусона, — уже спокойнее сказала она, словно разговаривая с собой, — да, я люблю его. Я очень старалась разлюбить, вытравить даже воспоминание о нем. И все же по какой-то причине, которую я не могу постичь, продолжаю любить его. Почему, скажите мне, почему люди влюбляются? Он не красавец, не весельчак, не душа общества. Он серьезный, идеалист, он не интересуется людьми и вещами, которые нравятся мне. А те, кому он верен, нуждаются и страдают. Все это мне известно — все, что грубо, жестоко и неприятно, я хочу закрыть глаза на эту сторону жизни. И все-таки я люблю Доусона. Это глупо, это смешно, но я люблю его. — Вивьен остановилась и посмотрела на Энн: — Дура я, что говорю это вам. Как вы, должно быть, смеетесь надо мной! Я хотела женить на себе Джона — я и до сих пор думаю женить его на себе, если смогу увести от вас. Джон даст мне и деньги, и положение, и власть, и безопасность.

— А счастье?

— Я сумею быть счастливой, если получу все это. — В ответе Вивьен прозвучал вызов.

Энн ответила быстро:

— Даже если вы будете любить Доусона? Не обманывайте себя, вы будете несчастны. Вы принадлежите Доусону, а он вам. И случается так, что дела улаживаются, обстоятельства меняются. Знаете ли вы об этом?

— Я не хочу быть бедной, не хочу. — Вивьен почти кричала.

— Почему вы боитесь бедности? Когда вы счастливы, бедность не имеет значения.

— Вы не можете заставить меня поверить в это!

— Не буду даже пытаться, — ответила Энн. — Но могу сказать вам правду: я была очень счастлива всю мою жизнь, но мы были в то же время страшно бедны.

— Но вы совсем другая. — В голосе Вивьен слышалось презрение.

— Разве? Разве мы все не одинаковы в каких-то отношениях? Все мы люди, все хотим любить… и быть любимыми. — Когда Энн произнесла эти слова, она поняла, что они относятся к ней так же, как к Вивьен: все мы — люди.

Да, даже Вивьен — которой она так боялась, которая казалась такой враждебной, такой абсолютно чуждой всему, что Энн знала — даже она человек. Но та Вивьен, жесткая, насмешливая, себялюбивая, которая пугала ее со дня приезда в Галивер, сейчас превратилась в женщину, обезумевшую от страдания, в женщину, которая вдруг крикнула жалобно и искренне:

— Да, я хочу быть любимой! О Боже, что мне делать?