Глава восемнадцатая

Солнечные лучи отражались в голубых водах Средиземного моря. Там, где море сливалось с небом, горизонт был окутан легкой сверкающей дымкой. На холмах за Каннами зеленели деревья, а в садах пылали летние цветы.

Карлотта лежала на балконе одна. Большой зеленый с белым зонтик защищал ее голову от солнца, но шея и руки были обнажены, а платье спущено со спины. За последние несколько дней она немного загорела; ее кожа стала золотистой, как если бы вобрала в себя сияние южных солнечных лучей.

Карлотта не выглядела счастливой. Усталые глаза были обведены темными кругами, уголки рта опущены вниз. Это Норман решил, что она должна каждый вечер отдыхать после ланча, и она согласилась.

Она научилась соглашаться со всем, что он хотел, хотя она ненавидела эти два долгих часа, которые должна была провести одна в своей спальне или на балконе.

Карлотта была замужем только неделю, но она уже поняла, что человек, который стал ее мужем, абсолютно не тот, каким она его представляла. С их первой ночи в Париже он оставался для нее совершенно чужим. Три дня и три ночи, что они провели там, казались Карлотте кошмаром.

Норман окружал себя друзьями, и она не могла приблизиться к нему, не могла поговорить с ним наедине. Он устраивал приемы, и она должна была играть роль хозяйки. Они бывали на скачках, посещали театры и самые модные рестораны, они даже осматривали достопримечательности, но их всегда сопровождала толпа смеющихся, болтающих людей. Карлотта не представляла себе, откуда они все приходили или как их собирали. Единственное, что объединяло этих людей, — это желание и готовность тратить деньги Нормана.

Карлотта чувствовала себя усталой духовно и физически, когда она вышла из голубого поезда, привезшего их в Канны. Ей показалось, что сияющее солнце и окружающая их красота являются в какой-то мере залогом ее будущего счастья.

«Я не могу больше так жить, — говорила она себе, — не могу, не могу».

Наконец, у нее появилась возможность поговорить в Норманом. После обеда они поднялись в свои апартаменты, там не было слуг. Впервые за несколько дней они остались одни.

— Думаю, ты не прочь отдохнуть, — вежливо сказал Норман.

Он был неизменно любезен с Карлоттой, оказывая ей внимание, от которого она впадала в отчаяние, чувствуя в нем фальшь и неискренность.

— Норман, — сказала она, — я хочу поговорить с тобой. Пожалуйста, послушай меня.

— Ну конечно, — ответил он, — что же ты хочешь сказать?

— Я пыталась поговорить с тобой в течение нескольких дней, — нервно сказала она, — но у меня не было возможности, потому что мы были постоянно окружены друзьями, во всяком случае, ты.

— Прошу прощения, но я думал, что тебе доставляют удовольствие те развлечения, что я устраивал для тебя. Они стоят кучу денег.

Карлотта вспыхнула.

— Норман, — сказала она. — Ты ужасно обращаешься со мной.

— Ужасно? — воскликнул он. — Боюсь, что я не понимаю тебя. Я делал все, что в моих силах, чтобы наш медовый месяц прошел великолепно.

— О, будь честным, — нетерпеливо сказала Карлотта. — Ты ничего подобного не делаешь. Ты окружаешь себя смешными, глупыми людьми, которые ни тебе, ни мне не нужны.

— В таком случае, извини. Я думал, что Дрейсоны твои друзья и тебе они нравятся.

— Нет, не нравятся, — устало ответила Карлотта. — Я говорю о нас, Норман. Я сожалею о той ночи… И ужасно огорчена.

— Мое милое дитя, — ответил Норман. — Прошу тебя, не расстраивайся из-за такого пустяка.

— Норман, ты не откровенен и не искренен со мной, — в отчаянии сказала Карлотта. — Неужели ты не понимаешь? Я была сумасшедшей, усталой, истеричной и наговорила тебе много такого, о чем и не думала. Перестань наказывать меня.

Норман посмотрел на нее. Ей казалось, что его глаза сделаны из стали.

— Нечего извиняться, — сказал он, — уверяю тебя. Я люблю правду. И всегда любил.

— Но это не было правдой, — ответила Карлотта. — Клянусь тебе, то, что я сказала, — неправда.

Норман подошел к ней. Он не дотронулся до нее, но стоял очень близко и смотрел на нее.

— Посмотри на меня! — приказал он.

Она задрожала, но заставила себя поднять голову и посмотреть ему в глаза, хотя губы у нее тряслись, а руки конвульсивно сжались.

— Поклянешься ли ты на Библии всем тем, что священно для тебя, что ты любишь меня только ради меня?

Карлотта была парализована, она не могла говорить, казалось, что ее язык прилип к гортани, губы пересохли. Она могла только смотреть на него, а потом под его взглядом опустила глаза.

Он засмеялся, но в смехе не было веселья, а была только горечь, которую не высказать словами. И оставил ее одну.

Несколько минут она стояла неподвижно, затем упала на диван, зарыдав так, как будто сердце у нее разрывается.

Когда они встретились, Норман разговаривал с ней, но только так, как он разговаривал бы со случайной знакомой, с которой он был чрезвычайно вежлив. Они все время были вместе, но Карлотта чувствовала, что она ест, гуляет и танцует, как автомат. Перед ней была пропасть, через которую она не могла перекинуть мост. За всю свою жизнь она никогда не сталкивалась с чем-то таким тягостным и непостижимым, как отчужденность между нею и Норманом. Она не знала, что делать. Она потерялась — дитя в лесу страхов и ужасов, которые становились все сильнее, оттого что скрывались за притворной вежливостью.

«Я этого не вынесу… Я не могу», — твердила она себе в тысячный раз.

Она пыталась флиртовать с Норманом, она пыталась вывести его из себя; она бывала вызывающей, отчужденной, раздраженной. Он не менялся — человек из камня.

На второй день после их приезда в Канны он вошел перед обедом к ней в комнату с розоватой кожаной коробочкой в руке. Элси одевала ее, и обе они — и Элси, и Карлотта — с удивлением посмотрели на вошедшего Нормана. Впервые он вошел в ее спальню, и сердце Карлотты дрогнуло от волнения. Неужели это означало начало новой эры? Она хотела отослать Элси, но Норман не позволил.

— Не уходи, Элси, — добродушно сказал он. — Я принес подарок для леди и, я думаю, что тебе тоже захочется взглянуть на него.

— Подарок! — с удивлением сказала Карлотта.

— Новобрачным положено получать подарки во время медового месяца, — сказал Норман. — Разве ты не знала?

— Нет, я не знала, — слабым голосом ответила она.

— Открой и посмотри, понравится ли тебе, — предложил он и протянул ей розовую коробочку. Она взяла.

В коробочке лежала огромная брошь из изумрудов и бриллиантов. Это была великолепная, яркая драгоценность, которую можно было носить с одним или с двумя зажимами. В другое время, получив такой подарок, Карлотта пришла бы в экстаз. Теперь же по какой-то непонятной причине ей захотелось плакать.

— Миледи, как великолепно! — воскликнула Элси за ее спиной.

— Тебе нравится, Карлотта? — спросил Норман.

— Очень красиво, — ответила она, но в голосе ее слышалось рыдание.

— Надень ее сегодня, — сказал он. — Думаю, у тебя есть платье, к которому эта брошь подойдет. Если нет, то можно что-то купить.

Он вышел из комнаты. Карлотта смотрела на сверкающую драгоценность.

— Сэр Норман такой добрый, — сказала Элси. — Это очень красивый подарок, миледи. Брошь будет выглядеть замечательно на вашем белом платье.

Карлотта быстро встала.

— Да, принеси мне белое платье, — сказала она. — У меня есть идея.

— Идея? — спросила Элси.

— Я это произнесла? — спросила Карлотта. — Я думала вслух.

Элси принесла белое платье. Карлотта долго одевалась, зная, что Норман будет ждать ее в гостиной. Она застегнула браслет с изумрудами на запястье, надела на палец обручальное кольцо и, взяв в руку новую брошь, пошла в гостиную. Норман, как она и ожидала, был уже готов. Он стоял, глядя в окно. Ночь наступила быстро. Неспокойное море было такого же темно-пурпурного цвета, как и небо над ним. Звезды плыли, как сверкающие драгоценности. Все затихло, и сладкий аромат ночи вливался с открытое окно.

Карлотта стояла в гостиной, глядя на широкие плечи Нормана. Она думала, как он хорош в смокинге, и впервые ей пришла в голову мысль, что ей хотелось бы его любви. Так она думала только о Гекторе, но никогда не представляла на его месте другого мужчину.

Теперь, говорила она себе, когда многие женщины желали бы, чтобы Норман любил их, даже она, которой нравился другой, чувствовала, что он очень привлекает ее. «Я заставлю его снова полюбить меня, — думала она, — я заставлю его в этом признаться. И верю, что он любит меня. Он только скрывает свою любовь, только старается наказать меня, потому что то, что я сказала, причинило ему боль».

Решительно прошла она в комнату.

— Норман, — очень нежно позвала она.

Он резко обернулся, и она поняла, что мысли его далеко. «Думает о своем бизнесе», — ревниво подумала она.

— Ты готова? — спросил он.

— Готова, — ответила она, — вот только моя брошь… — Она протянула брошь ему.

— Что случилось?

— Ничего особенного, — сказала Карлотта с улыбкой, — но обычно в таких случаях пристегивают подарок новобрачной.

Она смотрела на него, надеясь, что выражение вежливой суровости исчезнет и лицо его станет таким, к какому она привыкла.

— Разве есть такой обычай? — сказал он. — Я и не знал. Какое упущение с моей стороны!

Он подошел к ней, расстегивая застежку на броши.

— Где ты хочешь носить ее? — спросил он. Она показала на вырез на своем платье, открывавшем грудь.

«Может быть, это взволнует его», — говорила она себе, но его рука не дрожала, и внешне он оставался безразличным. Это Карлотта дрожала, когда почувствовала его пальцы, державшие брошь и с трудом застегивавшие ее на тонком шелке ее платья.

Его склонившаяся голова была в нескольких дюймах от нее; она знала, что он вдыхает соблазнительный запах ее духов. Он должен почувствовать ее близость и учащенное биение сердца.

— Так хорошо? — спросил он и отошел в сторону, чтобы посмотреть на свою работу с видом человека, завершившего тяжелый труд.

— Ты приколол ее ровно? — спросила Карлотта, глядя на него.

Она знала, что желанна, что ее робкое внимание поставило бы любого другого человека на колени, взволновало бы его, если бы он не был сделан из железа.

— Очень ровно, — ответил Норман. — Я вижу, что брошь действительно красива. И стоит очень дорого.

Карлотта возмутилась.

— Разве всегда нужно напоминать о цене? — спросила она.

— Но, по-видимому, только это и интересует тебя. Ты хотела получить богатство, моя дорогая Карлотта, ты сама мне сказала об этом, и я пообещал себе, что ты получишь его. Кстати, — добавил он, — мы возвращаемся в Лондон через два дня. Меня ждет работа. Я дал распоряжение банку выплачивать тебе карманные деньги, и счет на твое имя открыт. Твоя чековая книжка на Белгрейв Сквер. Однако, если тебе потребуются деньги сверх этих, скажи мне.

— Мне не нужны деньги, — сердито сказала Карлотта.

— Очень мило, что ты так говоришь, — ответил Норман, — но я полагаю, они тебе пригодятся. Ведь у тебя как у моей жены будет много таких расходов, каких раньше не было.

— Разве я твоя жена? — с горечью спросила Карлотта. — У нас странный медовый месяц, ты не находишь?

— Дорогая леди Мелтон, — сказал Норман с низким поклоном, — вы, должно быть, очень устали. Позвольте пригласить вас к обеду. Вы почувствуете себя лучше после еды и бутылки шампанского, которое я уже приказал поставить на лед.

— Ты не можешь хоть минуту быть человечнее? — спросила Карлотта.

— Пора обедать, — ответил он.

Она хотела закричать, швырнуть подарки ему в лицо, запереться в своей комнате и не выходить, но она знала, что это ничего не даст. Завтра будет то же самое, что и раньше.

Пока она колебалась, Норман вошел в ее спальню и обратился к Элси:

— Накидку для леди, — приказал он, — после обеда мы поедем в казино.

Элси принесла палантин из песцов.

— Вы желаете эту накидку, миледи, — спросила она, — или другую, из зеленого бархата?

— Эту, — ответил за нее Норман. — Изумруды на белом очень красивы. Вижу, что следующим подарком тебе, Карлотта, должны быть серьги; пожалуй, я подарю в годовщину нашей свадьбы, это будет превосходный способ отметить год счастья.

Карлотта накинула на плечи песцовый палантин усталым жестом.

— Я не могу так далеко заглядывать вперед, — сказала она. — Год — это долгий срок.

— Он пролетит очень быстро, — пообещал Норман и открыл дверь. — Доброй ночи, Элси, — сказал он.

— Доброй ночи, сэр Норман, доброй ночи, миледи, — ответила Элси, — надеюсь, у вас будет счастливый вечер.

— Надеюсь, — сказала Карлотта, глядя на Нормана.

— Без сомнения, — подтвердил он.

Но сказал он это тоном, который она ненавидела, которого она уже боялась больше, чем чего-либо в жизни.