«Яков Пасынков (рассказ Ивана Тургенева)», черновая рукопись, хранящаяся в отделе рукописей Bibl Nat, Slave 87, л. 88-121, см.: Mazon, 4. D. 2; фотокопия — ИРЛИ, Р. I, оп. 29, № 160.

Дополнение к 1-й главе «Якова Пасынкова» («Прибавление к Пасынкову») от слов «Бывало он придет» и кончая словами «к моему рассказу». Черновой автограф хранится в отделе рукописей ГБЛ, ф. 306, И. С. Тургенев, картон 1, ед. хр. 2, л. 56–57.

Отеч Зап, 1855, № 4, отд. 1, с. 195–230.

Т, 1856, ч. 3, с. 51–116.

Т, Соч, 1860–1861, т. III, с. 146–187.

Т, Соч, 1865, ч. III, с. 191–239.

Т, Соч, 1874, ч. 3, с. 189–235.

Т, Соч, 1880, т. 7, с. 125–171.

Т, ПСС, 1883, т. 7, с. 134–185.

Впервые опубликовано: Отеч Зап, 1855, № 4, с подписью: Ив. Тургенев (ценз. разр. 31 марта 1855).

Печатается по тексту Т, ПСС, 1883, т. 7 (см. с. 384) со следующими исправлениями по другим источникам:

Стр. 52, строки 1–2: «г-жа Злотницкая» вместо «Злотницкая» (по всем источникам до Т, Соч, 1880).

Стр. 52, срока 20: «мне очень больно» вместо «мне больно» (по всем другим источникам до Т, Соч, 1880).

Стр. 65, строка 27: «крестьянских девочек» вместо «крестьянских девушек» (по черновой рукописи).

Стр. 70, строка 42: «взбежал» вместо «вбежал» (по всем источникам до Т, Соч, 1874).

Стр. 75, строка 18: «ну, изволь» вместо «изволь» (по всем другим источникам).

Как указал сам Тургенев на первой странице рукописи, «Яков Пасынков» был написан в течение двенадцати дней, с 13 по 25 февраля ст. ст. 1855 г., но и в этот короткий срок Тургенев работал над повестью с перерывами.

В письме к M. H. и В. П. Толстым от 14 (26) февраля 1855 г. Тургенев писал: «Начал одну вещицу — да только три страницы написал — и остановился. Когда Боткин уедет, у меня больше будет времени».

Ю. Г. Оксман высказал предположение, что в рассказе «Яков Пасынков» Тургенев в какой-то мере развил ранний неосуществленный замысел пьесы «Вечеринка» (см. наст. изд., т. 2, с. 693). Содержание этой пьесы Тургенев в 1848 г. рассказал Н. А. Тучковой-Огаревой, о чем она пишет в своих воспоминаниях: «Тургенев любил читать мне стихотворения или рассказывать планы своих будущих сочинений; помню до сих пор канву одной драмы, которую он собирался написать, и не знаю — осуществилась ли его мысль: он хотел представить кружок студентов, которые, занимаясь и шутя, вздумали для забавы преследовать одного товарища, смеялись над ним, преследовали его, дурачили его; он выносил всё с покорностью, так что многие, ввиду его кротости, стали считать его за дурака. Вдруг он умирает; при этом известии сначала раздаются со всех сторон шутки, смех. Но внезапно является один студент, который никогда не принимал участия в гонениях на несчастного товарища. При жизни последнего, по его настоянию, он молчал, но теперь он будет говорить о нем. Он рассказывает с жаром, каков действительно был покойник. Оказывается, что гонимый студент был не только умный, но и добродетельный товарищ; тогда встают и другие студенты, и каждый вспоминает какой-нибудь факт оказанной им помощи, доброты и проч. Шутки умолкают, наступает нелегкое, тяжелое молчание. Занавес опускается. Тургенев сам воодушевлялся, представляя с большим жаром лица, о которых рассказывал» (Тучкова-Огарева H. A. Воспоминания. М.: Гослитиздат, 1959, с. 280–281).

Как свидетельствует рассказ Тургенева о содержании задуманной им пьесы «Вечеринка», в его новой повести только образ Якова Пасынкова напоминает благородный облик умершего студента. Все другие действующие лица, фабула и форма повествования не имеют никакой связи с неосуществленным замыслом пьесы.

Образ Якова Пасынкова, главного героя рассказа, тесно связан и с биографией самого Тургенева и с его творчеством.

Яков Пасынков — типичный представитель не только молодежи, окружавшей Тургенева в его студенческие годы, ознаменовавшиеся увлечением немецкой идеалистической философией (см.: Горбачева, Молодые годы Т), но и поколения, к которому принадлежали Станкевич, Белинский, Грановский.

Создавая образ Якова Пасынкова, Тургенев во многом сделал его похожим на Белинского, в особенности на тот портрет критика, который он сам созвал в своих воспоминаниях. Тургенев писал о Белинском: он «был идеалист в лучшем смысле слова. В нем жили предания того московского кружка, который существовал в начале тридцатых годов и следы которого так заметны еще доныне < …> По понятию Белинского, его наружность была такого рода, что никак не могла нравиться женщинам; он был в этом убежден до мозгу костей, и, конечно, это убеждение еще усиливало его робость и дикость в сношениях с ними. Я имею причину предполагать, что Белинский, с своим горячим и впечатлительным сердцем, с своей привязчивостью и страстностью, Белинский, все-таки один из первых людей своего времени, не был никогда любим женщиной. Брак свой он заключил не по страсти. В молодости он был влюблен в одну барышню, дочь тверского помещика Б-на; это было существо поэтическое, но она любила другого и притом она скоро умерла. Произошла также в жизни Белинского довольно странная и грустная история с девушкой из простого звания; помню его отрывчатый, сумрачный рассказ о ней… он произвел на меня глубокое впечатление… но и тут дело кончилось ничем».

Облик Белинского: его верность идеалам юности, его застенчивость, его неудачная личная жизнь и отношение к женщинам, даже роман с девушкой из «простого звания» — всё это характерно и для Якова Пасынкова.

Тургенев, говоря о Пасынкове, подчеркивал: «В устах его. слова: „добро“, „истина“, „жизнь“, „наука“, „любовь“, как бы восторженно они ни произносились, никогда не звучали ложным звуком. Без напряжения, без усилия вступал он в область идеала…» (наст. том, с. 60). Будучи сам искренне увлечен благородным стремлением ко всему прекрасному, Пасынков оказывал и на других благотворное влияние.

Именно эту черту подметил Тургенев и в Белинском. В своих воспоминаниях Тургенев рассказывал о страстной увлеченности Белинского философскими и общественными проблемами, требующими разрешения. Вспоминая об одной из дискуссий с Белинским, Тургенев писал: «„Мы не решили еще вопроса о существовании бога, — сказал он мне однажды с горьким упреком, — а вы хотите есть!..“ Сознаюсь, что, написав эти слова, я чуть не вычеркнул их при мысли, что они могут возбудить улыбку на лицах иных из моих читателей… Но не пришло бы в голову смеяться тому, кто сам бы слышал, как Белинский произнес эти слова; и если, при воспоминании об этой правдивости, об этой небоязни смешного, улыбка может прийти на уста, то разве улыбка умиления и удивления…»

Яков Пасынков увлечен Шиллером и с восторгом читает его «Résignation» (1784) — одно из наиболее популярных в студенческих философских кружках стихотворений.

Характерно, что Белинский в пору увлечения немецкой идеалистической философией неоднократно писал об этом же произведении. Например, в статье «О критике и литературных мнениях „Московского наблюдателя“» (1836): «Шиллер был душа пламенно верующая, а посмотрите, какое безотрадное, ужасное отчаяние проглядывает в каждом стихе его дивного „Résignation“» (Белинский, т. 2, с. 160). И спустя несколько лет в письме к Н. В. Станкевичу (1839): «В „Résignation“ он <Шиллер> принес в жертву общему всё частное — и вышел в пустоту» (там же, т. 11, с. 386).

Любимое музыкальное сочинение Пасынкова — «Созвездие» Шуберта (см. ниже, с. 411). Этот факт тоже не случаен. Песни Шуберта были очень любимы в кружке Станкевича (см.: Станкевич, Переписка, с. 310, 372, 392 и др.) и в частности Белинским. В одном из писем к В. П. Боткину он писал, имея в виду песню Шуберта «Шарманщик» из сборника «Зимние путешествия» (1826–1828): «Бывают минуты, когда душа моя жаждет звуков. Дорого бы я дал, чтобы послушать в твоей комнате „Leiermann“; мне кажется, я зарыдал бы, если бы, проходя по улице, услышал под окном его чудные, грациозные звуки, которые глубоко запали в мою душу» (Белинский, 11, с. 446).

По внешнему облику Яков Пасынков (узкие плечи и впалая грудь, болезненный вид) также напоминает Белинского. Тургенев подчеркивал неуклюжесть и светскую неловкость своего героя, перевернувшего в гостиной у Злотницких столик. Аналогичный случай произошел и с Белинским, который в гостиной князя В. Ф. Одоевского опрокинул столик и пролил при этом стоявшее на нем вино (об этом эпизоде рассказывают А. И. Герцен — см. «Былое и думы», ч. IV, гл. XXV — и И. И. Панаев — см. «Литературные воспоминания». М.: Гослитиздат, 1950, с. 299).

Известно, что в начале 1840-х годов Белинский вел непримиримую борьбу с «романтическим идеализмом» (см.: Гинзбург Л. Я. Белинский в борьбе с романтическим идеализмом. — Лит Насл, т. 55, с. 191); тем не менее это не мешало ему считать, что период увлечения немецкой идеалистической философией имел свое положительное значение. В одном из писем к Тургеневу (1847) Белинский писал по этому поводу: «…этот идеализм и романтизм может быть благодатен для иных натур, предоставленных самим себе. Гадки они — этот идеализм и романтизм, но что за дело человеку, что ему помогло отвратительное на вкус и вонючее лекарство, даже и тогда, если, избавив его от смертельной болезни, привило к его организму другие, но уже не смертельные болезни: главное тут не то, что оно гадко, а то, что оно помогло» (Белинский, т. 12, с. 343). В этом же письме Белинский писал, что тот, кто «возрос в грязной положительности и никогда не был ни идеалистом, ни романтиком на наш манер», не может ощутить всей сложности человеческих взаимоотношений (ср. точку зрения Белинского на Адуева-старшего в статье «Взгляд на русскую литературу 1847 года»).

Таким образом, изображая «последнего романтика», Якова Пасынкова, похожим на Белинского, Тургенев не нарушал исторической достоверности.

Связь рассказа «Яков Пасынков» с творческими замыслами Тургенева этих лет прослеживается в двух направлениях. Во-первых, в «Якове Пасынкове» затронута та же тема, что и в романе «Рудин», где изображен кружок московских романтиков во главе с Покорским. Во-вторых, этот рассказ отражает идейные поиски Тургенева, приведшие его к созданию речи «Гамлет и Дон-Кихот» (1860), замысел которой относится к началу 1850-х годов (см.: Назарова Л. Н. К вопросу об оценке литературно-критической деятельности И. С. Тургенева его современниками. — Вопросы изучения русской литературы XI–XX веков. M.; Л.: АН СССР, 1958, с. 164). Образ Якова Пасынкова — это один из первых вариантов тургеневских Дон-Кихотов, для которых характерно отсутствие эгоизма, самопожертвование и вера в высокие человеческие идеалы.

Дошедшая до нас черновая рукопись «Якова Пасынкова» а также варианты прижизненных изданий позволяют проследить историю создания этого рассказа.

Работая над образом Якова Пасынкова, Тургенев постепенно дополнял первоначальную канву, стремясь усилить романтическую окраску психологического облика героя и подчеркнуть его внутреннее благородство.

Так, в окончательном варианте текста он полнее раскрыл душевную чистоту и искренность веры Пасынкова в добро, истину, науку, любовь («В устах его слова — другой души!..», с. 60, строки 30–36), вписал рассуждение героя о достоинствах поэзии Пушкина и Лермонтова («Пушкин выше — Лермонтов хорош», с. 75, строки 24–28) и дополнил его биографию эпизодом первой любви к юной немке («Я был поверенным — О, счастливые дни»; см. с. 60–61, строки 42–38). Тургеневу важно также было подчеркнуть созерцательность натуры Пасынкова, и он вставил дополнительное рассуждение героя на эту тему («Я брат — не творить», с. 77, строки 36–39). Тургенев много работал и над местом рассказа, где идет речь о том, что и в зрелом возрасте Пасынков не изменился и остался «весел душой». Так, вместо текста: «Как ни охватывал — нетронутой красе» (с. 63, строки 17–19) в черновом автографе первоначально было: «и жизненный холод, горький холод опыта — он не коснулся нежного цветка, таинственно расцветшего в сердце доброго Якова».

Особенно существенным является дополнение, сделанное Тургеневым, очевидно, в не дошедшей до нас беловой рукописи или в корректуре «Отечественных записок» («Помню я одну ночь сердце переполнилось», с. 62, строки 21–36). Это дополнение подчеркивало романтическую окраску устремлений Якова Пасынкова, необходимым элементом которых были ночные дружеские излияния и размышления о величии мироздания. Увлечение немецкой идеалистической философией в студенческих кружках сопровождалось усилением религиозной экзальтации (см.: Горбачева, Молодые годы Т, с. 18–24); поэтому Тургенев заставил своего героя в сделанном дополнении процитировать стихи, прославляющие «творца». В рукописном тексте осталось еще одно указание на повышенное религиозное чувство рассказчика. Вместо совета, который он дает Якову Пасынкову, искать утешение в искусстве (см. с. 61, строки 36–37), в рукописи остался неисправленным текст, содержащий совет искать утешение в религии.

Работая над образом Асанова, Тургенев стремился избежать прямых разоблачений этого персонажа. Проведенная с этой целью правка в рукописи была, очевидно, вызвана необходимостью психологической мотивировки возможности того безграничного чувства любви, которое питала к Асанову Софья. Так, вместо текста «Этот человек — нашим обществом» (с. 49, строки 23–29) в черновом автографе читаем: «Он начал беспрестанно проводить рукой по своему лбу, медленно приговаривая: „Как я красив! Какое у меня благородное чело!“ И потом с презрением посматривая на нас, прибавлял: „Боже мой! у меня дядя действительный тайный советник. А я? — с какой шушерой провожу я свое время! Это ужасно! que dirait mon oncle, s’il me voyait!“». A после текста «„Знакомый почерк!..“ — подумал я» (с. 50, строка 16) в автографе были строки, характеризующие Асанова как хвастуна: «Я протянул было руку к письмам, но Асанов их тотчас же спрятал… — То-то и есть! — промолвил он, выпив залпом стакан шампанского — знай сверчок свой шесток! Могут ли быть у вас такие знакомства, как у меня, подумайте сами. — Куда нам! — ответил я и опять налил ему стакан…»

Напротив, создавая образ Софьи, Тургенев подчеркивал прямоту ее характера, честность, внешнюю сухость. В отброшенном варианте черновой рукописи прямолинейность поведения Софьи Тургенев определил как жестокость. Так, вместо текста: «при всей ее сухости, при недостатке живости и воображения» (с. 52, строки 14–15) было: «при всей ее сухости, даже жестокости, при недостатке живости и воображения…» — и строкой ниже вместо: «прелести прямодушия, честной искренности и чистоты душевной» было начато: «честная была».

Очевидно, по первоначальному замыслу Маша должна была занимать в рассказе еще более скромное место, но в ходе работы Тургенев решил познакомить читателя с историей ее жизни в Новгороде. Текст «У вас в Новгороде — Маша помолчала» (с. 86, строки 8 — 17) является дополнительной вставкой на полях чернового автографа.

Как и в рукописях «Затишья» и «Переписки», в первоначальном варианте «Якова Пасынкова» были французские фразы, которые в окончательном тексте заменены русскими.

После опубликования «Якова Пасынкова» в апрельском номере «Отечественных записок» 1855 г. в печати появилось несколько откликов. Критик «С.-Петербургских ведомостей» писал о последнем произведении Тургенева: «Рассказ чрезвычайно прост, но полон задушевной теплоты и наводит невольную тихую грусть. Сам герой и твердая, непреклонная героиня очерчены очень хорошо; но еще лучше их обрисовано одно эпизодическое лицо — мещанка Маша, девушка, которую некоторое время любил Пасынков. Она является всего в одной сцене, но характер ее набросан такой мастерской рукой, что Маша невольно приковывает к себе внимание читателя. Грациозный образ ее напоминает лучшие создания г. Тургенева» (СПб Вед, 1855, № 81, 15 апреля).

Рецензируя в январе следующего 1856 г. лучшие произведения, напечатанные в прошлогодних журналах, Вл. Зотов отметил рассказ Тургенева «Яков Пасынков». Он писал, что «Яков Пасынков», как и вообще все произведения Тургенева, проникнут «искренним сочувствием к изображаемым им типам» и написан «с тою удивительною простотою и безыскусственностью языка, которая дается в удел только истинным художникам» (СПб Вед, 1856, № 21, 26 января).

Появление нового рассказа Тургенева было встречено сочувственно также и «Современником». В «Заметках Нового поэта» (И. И. Панаева) говорилось о том, что, создавая «Якова Пасынкова», «г. Тургенев имел счастливую мысль вступиться за романтизм. Вступаться за невинно угнетенных и притесненных — всегда подвиг, и уже одна эта мысль заслуживает полного сочувствия и одобрения». Сказав далее о насущной необходимости разоблачения «торжествующего положительного человека», Новый поэт писал, что «такой подвиг может совершить только такой талант, каким владеет, например, автор „Записок охотника“, ибо для этого подвига необходим, кроме тонкого анализа внутренних ощущений и глубокого поэтического чувства, еще собственный жизненный опыт… Только тот, кто сам поэт, кто пережил все эти романтические порывания, стремления и верования, — только тот может вступиться за них горячо и с успехом».

Приветствуя появление «Якова Пасынкова», критик «Современника» считал, однако, что этот рассказ — «только намек на такой подвиг; это небольшой эскиз, набросанный для будущей картины, эскиз бойкий, но в котором мысль автора еще можно только угадывать» (Совр, 1855, № 5, отд. V, с. 121). В художественной незавершенности «Якова Пасынкова» Тургенева, очевидно, обвиняли и в личной беседе его литературные друзья. Учтя критические замечания, Тургенев при подготовке «Якова Пасынкова» к изданию в сборнике «Повестей и рассказов» (1856) дописал несколько страниц, посвященных главному герою.

В прибавленном тексте (см. с. 63–65: «Бывало он придет — к моему рассказу») говорилось о том, что Пасынков любил читать вслух новинки литературы для молодых людей, в обществе которых он бывал, что он любил музыку и особенно романтические «Созвездия» Шуберта, что он застенчив и неловок в обществе. Таким образом, новые штрихи, добавленные Тургеневым к облику Якова Пасынкова, сделали его еще более похожим на Белинского.

Вставленная глава важна также и тем, что в ней содержится несколько намеков на возможность романтического характера отношения к герою Варвары Злотницкой, о преданной любви которой читатель узнавал в первопечатном тексте только в конце рассказа.

Все эти дополнения сделали образ Якова Пасынкова более определенным и художественно завершенным, а композиции рассказа в целом придали стройность и логическую обоснованность.

Во всех последующих прижизненных изданиях, «Яков Пасынков» печатался без существенных поправок, исключение представляет лишь текст этого рассказа во французском издании 1858, Scènes. В этом издании, принимая во внимание, что его читателями будут французы, плохо осведомленные в русской литературе, Тургенев сделал некоторые незначительные изменения и дополнения.

Вместо: «Мечта, мечта… Что такое мечта? Мужик Собакевича — вот мечта. Ох!» (с. 79, строки 7–8) — во французском переводе напечатано: «Ah! les rêves!.. les rêves… Rien de pareil aux rêves… Le mari de Sophie… C’est aussi un rêve» («Ах! мечты, мечты… ничего нет равного мечтам… Муж Софьи… И это тоже мечта…», с. 109). Кроме того, к тому месту рассказа (1858, Scènes, р. 105), где речь идет о стихотворении Лермонтова «Завещание», во французском тексте сделано примечание, в котором приведен полный прозаический перевод этого стихотворения.

После выхода в свет «Повестей и рассказов» (1856) Тургенева рассказ «Яков Пасынков» еще раз привлек внимание критиков.

С. С. Дудышкин в статье, посвященной «Повестям и рассказам» Тургенева, рассматривал образ Якова Пасынкова с точки зрения своего буржуазного идеала «честного труженика», которому этот герой не соответствовал. Дудышкин считал, что романтизм в русской жизни «был случайностью, эпизодом литературным и не относился к жизни народа никогда как ее здоровая часть» (Отеч Зап, 1857, № 1, отд. II, с. 20). А раз так, то и в изображении образа романтика критик не видел никакого смысла. Яков Пасынков, по мнению Дудышкина, не может быть ни для кого примером, тем более что его вера «во всё прекрасное» автором «не вознаграждена». «Да, Пасынков верил в любовь, остался ей навсегда верен… следовательно, Пасынков может быть примером кому-нибудь? Но, боже! кто любил Пасынкова: Варвара Николаевна и Маша. И эту награду ему приготовил автор! Так зачем же выведен Пасынков?» (там же).

Дудышкин пришел к выводу, что Яков Пасынков так же, как и все тургеневские «лишние люди», не соответствовал идеалу «народности», проявление которого он сам видел в рабском примирении с русской действительностью, в «постепенности и умеренности».

Критик «Библиотеки для чтения» А. В. Дружинин, в противоположность Дудышкину, видел заслугу Тургенева именно в том, что он создал образ романтика. По его словам: «Новый герой новой тургеневской повести будто сам просился в свет. Он был нужен после Вязовниных, Астаховых и Веретьевых; в нем имела сказаться нам оправдательная милая сторона той среды, из которой вышли лишние люди нашего времени, с их пороками и страданиями. Тургенев должен был вывести на сцену одного из тихих, благородных идеалистов, может быть, последнего из идеалистов в нашем обществе» (Б-ка Чт, 1857, № 5, отд. V, с. 23).

Однако, с точки зрения Дружинина, при всем благородстве идеи, которую Тургенев стремился воплотить в своем новом произведении, рассказ этот лишен художественной убедительности и цельности. Композицию «Якова Пасынкова» Дружинин считал не только «слабой и неполной, но, вдобавок еще, как бы распавшейся на две груды». Он не находил в рассказе «ни интриги, ни характеров, ни анализа высоких духовных ощущений…» (там же, с. 27).

Заканчивая свою статью о «Повестях и рассказах» Тургенева, Дудышкин писал, что критики разных направлений согласились с автором «Рудина», утверждающим: «вне народности нет искусства, нет жизни, нет истины», но истолковали при этом понятие «народности» каждый по-своему (Отеч Зап, 1857, № 4, отд. II, с. 72). И действительно, с точки зрения «народности» Дудышкин осудил образ романтика Пасынкова, а славянофил К. С. Аксаков, руководствуясь опять-таки требованием «народности», писал, что в рассказе «Яков Пасынков» «с сочувствием выставлен человек, вовсе не разочарованный, вовсе не гордый, а, напротив, кроткий и любящий. Недавно было у нас в моде смеяться над такими лицами; эта недостойная насмешка выходила из собственной бедности душевной насмехающихся, и потому тем с большим удовольствием встретили мы сочувствие автора к такому лицу, как Пасынков, — сочувствие, к какому способна лишь добросовестная любящая душа» (Рус беседа, 1857, т. I, Обозрение современной литературы, с. 21).

Совершенно иную интерпретацию образ Якова Пасынкова получил в революционно-демократической критике. H. A Добролюбов в статье «Когда же придет настоящий день?» (1860) назвал Якова Пасынкова в числе тех героев Тургенева, для которых были характерными «сборы на борьбу». Эти герои, писал Добролюбов, «были вносители новых идей в известный круг, просветители, пропагандисты, — хоть для одной женской души, да пропагандист» (Добролюбов, т. II, с. 209).

О героине «Якова Пасынкова» Софье на страницах «Современника» писал А. Острогорский в статье «По поводу женских характеров в некоторых повестях» (1862). Автор статьи отметил в характере Софьи «много задатков к доброму влиянию», но причину ее страданий объяснил слишком прямолинейно. Он считал, что героиня имела все задатки для того, чтобы оказать благотворное влияние на Асанова. По мнению А. Острогорского, Софья потерпела крах в «перевоспитании» Асанова только потому, «что она, руководясь воспоминаниями о том, как ее маменька учила ее благонравию и приличию, думала, что перед нею стоит такой же ребенок, каким сама была некогда, что он так же обязан любить ее и слушаться, как некогда она была обязана питать эти похвальные чувства к своей маменьке <…>. Потерпев неудачу, она стала в обществе в положение невинно гонимого существа, она возбуждала сожаление к себе и, кажется, мало-помалу привыкла смотреть на себя с этой же точки зрения, нисколько не подозревая унизительности этих сожалений» (Совр, 1862, № 5, отд. VIII, с. 23–24).

Критик «Современника» требовал от Софьи действий, которые соответствовали бы идеалу женщины, сложившемуся в революционно-демократической среде. Между тем Тургенев поставил перед собою иную задачу. Трагедия Софьи — это еще одно проявление тургеневского представления о любви как о стихийной силе, не подвластной человеку.

В этой связи необходимо упомянуть о сестре Софьи Варе, которая тоже молча и безответно любила всю жизнь Якова Пасынкова. Образ Вари не был замечен критикой. Это обстоятельство, очевидно, можно объяснить тем, что в критике не обсуждался тот аспект повести, в связи с которым об образе Вари можно было бы говорить, а именно — трагедийное осмысление роли любви в жизни человека.

«Яков Пасынков» привлекал внимание критиков и исследователей творчества Тургенева и после смерти писателя.

Вопрос о связи рассказа «Яков Пасынков» с воспоминаниями Тургенева о Белинском впервые был поставлен И. Ивановым, который писал, что «Яков Пасынков» — это не рассказ в обычном смысле слова, а «несколько отрывочных воспоминании, очень напоминающих воспоминания, например, о Белинском, — только с большей художественною „вольностью“» (Иванов, с. 219).

О связи образа Якова Пасынкова с личностью Белинского с еще большей определенностью писал С. М. Петров, высказавший мысль, что с «образом Якова Пасынкова в творчество Тургенева входила тема героического < …> Герой тургеневской повести был из тех русских людей, которые в 60 — 70-е годы шли в народ, а затем попадали на каторгу во имя светлой и благородной идеи» (Петров С. М. И. С. Тургенев. М., 1961, с. 178–179).

Г. А. Бялый в монографии о Тургеневе не выделяет Якова Пасынкова из категории «лишних людей». Он считает, что, создав образ «последнего романтика» лишенным черт эгоизма и самолюбия, Тургенев тем самым подготовил читателей к тому, чтобы «они увидели в людях 1840-х годов не только шлак истории, но и предшественников дальнейшего исторического движения» (Бялый Г. А. Тургенев и русский реализм. М.; Л., 1962, с. 67).

…истина в вине. — Поговорка, восходящая к латинскому выражению In vino veritas.

…ноктюрн Шопена. — Творчество Шопена завоевало широкую популярность в России еще в 1830-е годы. Музыкальный рецензент «Северной пчелы» писал в 1838 г. (№ 107, 14 мая), что Шопен является основателем романтической школы в музыке. Слава Шопена в России еще более упрочилась после концертов Листа, которые он давал в 1842, 1843 и 1847 годах в Петербурге, Москве, Киеве и других городах, включая в программу выступлений произведения Шопена (см.: Русские музыканты и критики о Шопене. — Советская музыка, 1949, № 5, с. 72–76). Ноктюрны были одним из излюбленных жанров Шопена.

…частном пансионе немца Винтеркеллера, в котором и я прожил три года. — Не исключена возможность, что, описывая пансион Винтеркеллера, Тургенев вспоминал пансион немца Вейденгаммера, в котором он провел около двух лет (1827–1828); см.: Тихонравов Н. С. И. С. Тургенев в Московском университете. — ВЕ, 1894, № 2, с. 710.

…называли его — сыном Ермака… — Ермак Тимофеевич (ум. 1585 г.), казачий атаман, предводитель похода в Сибирь, положившего начало присоединению этих земель к России и их освоению. Раненный в сражении с сибирским ханом, Ермак пытался переплыть приток Иртыша реку Вагай, но утонул. О Ермаке еще в XVI в. были сложены песни, впоследствии его образ неоднократно привлекал внимание писателей и художников.

…перед «святыню красоты…». — Неточная цитата из стихотворения Пушкина «Красавица» (1832).

…любила Маттисона, Уланда… — Маттисон (Matthisson) Фридрих (1761–1831) — немецкий поэт, автор сентиментальных элегий, пользовавшихся популярностью в конце XVIII — начале XIX в.

Уланд (Uhland) Иоганн-Людвиг (1787–1862) — немецкий поэт, автор романтических стихотворений, написанных большей частью на сюжеты средневековых легенд, многие из которых были переведены В. А. Жуковским.

…над нами — звездами их творец… — Тургенев приводит здесь в несколько измененном виде строки, которыми заканчивалось стихотворение И. И. Козлова «К другу В. А. Ж<уковскому>» (1822, опубл. 1825). Источником для стихов Козлова послужил рефрен гимна Шиллера «К радости» (см.: Данилевский Р. Ю. Стихотворная цитата в повести «Яков Пасынков». — В сб.: Тургенев и его современники. Л., 1977, с. 47–49).

…«Созвездия» Шуберта. — Первоначальный интерес к творчеству Шуберта в России был связан с идейными и философскими исканиями, шедшими в русле романтизма (см.: Алексеев М. П. Первые встречи с Шубертом. — В кн.: Венок Шуберту (1828–1928). Этюды и материалы. М.: Гос. изд., муз. сектор, 1928, с. 13–23). Именно поэтому Тургенев сделал любимым музыкальным произведением Пасынкова сочинение Шуберта. «Созвездия» («Die Gestirne») — песня, написанная Шубертом на слова Клопштока в 1816 г. Очевидно, в данном случае идет речь об исполнении «Созвездий» в переложении для фортепьяно.

…поехали — в Парголово — кареты взяли с Владимирской. — Парголово — поселок близ Петербурга. Это место Тургенев хорошо знал, так как жил там на даче в 1844 году. Владимирская площадь существует под тем же названием и ныне. От нее начинается прямой путь в Парголово.

«Снова тучи надо мною собралися в тишине…» — Первые строки стихотворения Пушкина «Предчувствие» (1828).

«В последний раз твой образ милый дерзаю мысленно ласкать». — Первые строки стихотворения Пушкина «Прощание» (1830).

«Соседка есть у них одна…» — Цитата из стихотворения Лермонтова «Завещание» (1840).

«На свете мало, говорят, мне остается жить…» — Цитата из того же стихотворения Лермонтова.

Вся жизнь паша сон, и лучшее в ней опять-таки сон. — Тургенев здесь перефразирует название драмы Кальдерона «Жизнь есть сон» (1631–1632), восторженный отзыв о которой содержится в его письме к Полине Виардо от 13 (25) декабря 1847 г. В другом письме к Полине Виардо, от 1 (13) августа 1849 г., удивляясь реальности ощущений, испытанных им во сне, Тургенев сказал: «жизнь есть сон, и сон есть жизнь». Об интересе Тургенева к испанской литературе см.: Липовский А. Увлечение И. С. Тургенева Кальдероном. — Лит Вести, 1903, т. VI, кн. 5, с. 33–37; Алексеев М. Тургенев и испанские писатели. — Литературный критик, 1938, № 11, с. 139; Zviguilsky A. Tourguénev et l’Espagne. — Revue de littérature comparée, 1959, t. XXXIII, N 1, p. 50–79; Бронь Т. И. Испанские цитаты у Тургенева. — Т сб, вып. 1, с. 303–312.

Мужик Собакевича — вот мечта. — Очевидно, намек на эпизод из пятой главы «Мертвых душ» (1852) Гоголя, где, торгуясь с Чичиковым при продаже умерших крестьян, Собакевич характеризует их высокое мастерство каретника, каменщика, повара и расхваливает каждого из них, как живого.