Глава 13

В комнате стало тихо, звуки песен растаяли в воздухе, как белое облачко дыхания на морозе. Катарина прислушалась, но не уловила ничего, кроме потрескивания поленьев в камине, глаза ее были устремлены на Александра. Свет двух свечей на столе будто вступил в битву с огнем камина за право осветить его. Перед ее мысленным взором предстал его портрет, висевший над камином в ее спальне в Леве, он освещался только огнем камина, который она позволяла себе разводить каждую ночь. Дрова, казалось, были единственной роскошью, в изобилии присутствовавшей в долине Карабас… дрова и ее воображение, когда она засыпала с образом Александра фон Леве, проскальзывающим в ее сны.

Катарина медленно нагнулась над столом и потушила одну из свечей, прикрыв ее согнутой ладонью, словно пытаясь защитить ее. Александр без слов задумчиво наблюдал за ней, его грудь вздымалась и опадала при дыхании. Его сорочка колыхалась при затененном свете точно так, как она себе представляла, ее вырез то обнажал, то скрывал его мужественное тело. Она потушила вторую свечу.

Он сидел ближе к огню, сбоку, она – лицом к камину. Катарина подняла бокал и принялась медленно вертеть его в пальцах. Он нагнулся, чтобы налить ей вина, но она протянула руку и сказала:

– Нет, не двигайся.

Александр вернулся на прежнее место и открыл было рот, чтобы что-то сказать.

– Ш-ш-ш, – предостерегающе прошептала она, не отводя взгляда от бликов света, играющих на краю бокала. – Ты разрушишь чары.

Она наблюдала, как кружились последние капли темно-красного вина, когда она вращала свой бокал.

– Может, это волшебное вино. Рубиновое очарование, дразнящее наши чувства и заставляющее поверить в иллюзию.

Подняв бокал, она наклонила его так, что последняя капля медленно скатилась по изгибу чаши и упала ей на кончик языка.

Она чувствовала, что полный желания взор Александра устремлен на нее. Капля вина растворилась на языке, его терпкий привкус контрастировал со сладким, как мед, жаром, побежавшим по ее венам. Их взгляды встретились.

– Дар Грендель? – спросила она.

Он вытянул ноги перед собой, скрестив их в лодыжках.

– Магия такого рода не совсем в духе Грендель, – пробормотал он, пристально глядя на нее. – Но если пожелаешь…

– А-а-а, – протянула она, кивнув. – Уроки Грендель. Если я поверю, что это правда…

– Тогда для тебя это будет правдой, – тихим голосом закончил он. – Ты этого хочешь, Катарина? Чтобы иллюзия стала правдой?

Она долго смотрела на бокал, который держала в руках, затем шепотом ответила:

– Да, именно этого я хочу. Мне хочется проклясть Грендель за те воспоминания, которые вызвала в памяти красная чарующая жидкость. Воспоминания, которые лучше было бы забыть.

Она отвела глаза от бокала и скользнула взглядом по его телу – от светлых волос, ниспадающих на плечи, и темных, как уголь, внимательных глаз до длинных вытянутых ног.

– Но я не могу проклинать твою Грендель – только себя.

Он нагнулся вперед и обвел контур ее руки на стекле бокала, который она все еще сжимала. Кончики его пальцев оставили на ее коже теплый след, долго еще сохранявшийся.

– Это те воспоминания, которые заставляют тебя кричать от ужаса во сне?

Все ее внимание было приковано к его скользящим по ее руке пальцам, и она, невольно облизав губы, чуть слышно ответила:

– Нет.

– Тогда расскажи мне об этих воспоминаниях, Катарина.

Его прикосновение само по себе казалось чарующим, а слова прозвучали невнятно, но притягательно, как заклинание волхва, услышанное во сне.

Она встряхнула головой, пытаясь вызвать часто посещающих ее демонов. Ей хотелось вернуть гнев, которым они обычно питали ее, придавая силу для борьбы, но они не являлись, словно тоже оказались под воздействием магических чар.

– Да, Катарина. Расскажи мне.

Она закрыла глаза, и ей показалось, будто прошла целая жизнь, а она находится не в комнате постоялого двора в Таузендбурге, а в своей спальне в Леве, охваченная чарами полусна. Она обнаружила, что качает головой, но не могла вспомнить, почему.

Портрет, который она повесила над камином, чтобы проклинать, казалось, ожил. Она тяжело вздохнула и вздрогнула.

Изображение усмехнулось.

– Все еще холодно, Катарина?

– Мне не холодно, – возразила она и сама себе удивилась, что отвечает портрету мертвеца. На расстоянии нескольких лиг к югу все еще бушевала война, продолжавшаяся вот уже много лет, война, убившая человека, улыбавшегося ей. Она обхватила себя руками и потерла предплечья. – Мне не холодно, – повторила она.

– Тогда зачем огонь? – спросил человек с портрета.

– Прохлада… – начала она, но запнулась. – Еще весна, и ночи порой бывают неожиданно прохладными.

– А иногда ночи бывают неожиданно теплыми, Катарина, – смотревшие на нее серебристые глаза казались такими живыми при свете огня. – Попроси меня прийти к тебе, – скомандовал он тихим бархатным голосом.

– Нет, – тяжело дыша, сказала она и снова покачала головой.

– Да, – настаивал он. – Попроси меня, Катарина.

Горло внезапно пересохло, она сглотнула. Губы ее приоткрылись, но она не смогла произнести ни слова, только покачала головой.

– Ты же хочешь, Катарина, – пробормотал он. – Ты хочешь, чтобы я был с тобой, обнимал тебя.

– Как ты можешь утверждать такое? – Весенняя ночь становилась слишком теплой, и она принялась обмахиваться краем тонкой ночной сорочки. – Это не…

– Твои попытки опровергнуть мои слова выдают тебя, моя красавица. Ночь за ночью я наблюдал за тобой. Ты посылала мне проклятья, а затем закрывала глаза, чтобы заснуть, но тревожные сны нарушали твой покой, твое тело становилось беспокойным. Руки твои трепетали, словно в поисках любовника, который ослабил бы охвативший тебя жар.

Пальцы ее замерли.

– Неправда! – Она принялась расхаживать в узком пространстве между кроватью и камином. Тепло, тепло, стало слишком тепло. – Какая женщина захочет холодного тестообразного прикосновения ощупывающего ее животного? Какая женщина захочет слюнявых поцелуев? Может ли она желать, чтобы в нее вонзался отвратительный хрюкающий…

– Ни одна женщина не захочет, Катарина, – ответил он, и его влекущая улыбка как бы намекала на не упомянутое ею наслаждение. – Но ты знаешь это, не так ли? Ты знаешь, чего жаждет женщина, Катарина? Ты знаешь, чего страстно желает твое тело?

Она покачала головой, не соглашаясь с портретом, пальцы ее вцепились в столбик кровати, словно то был якорь, который мог спасти ее в бушующем море иллюзий. «Но это всего лишь еще один сон!» – сказала она себе. Слишком много солнца во время работы на поле, и слишком мало пищи. Она солгала старушке, которую встретила в лесу, и отдала ей свой ужин, заверив ее, что у нее полно еды дома. Старушка с благодарностью улыбнулась и продолжила путь, а Катарина не ела с завтрака.

Золотистый портрет улыбнулся и произнес:

– Когда-то, Катарина, ты знала. Если бы на портрете был он, ты произнесла бы слова «Приди ко мне».

Она улыбнулась, словно в далеком сне.

– Густав? Если бы ты был Густавом, я не проклинала бы тебя каждый вечер. Я не молилась бы о том, чтобы твоя душа горела в аду. – Она закрыла глаза и медленно потерла свои плечи, медленно, словно то действительно были руки прикасающегося к ней любовника. – Я была с ним только раз… первый раз с мужчиной… но, о, каким он был нежным… каким неторопливым и ласковым…

Голос ее дрогнул, и все перед нею закружилось, завертелось, словно в танце огня.

– Густав, Густав, – прошептала она, погрузившись в воспоминания.

– Александр, – настойчиво произнес голос.

– Александр, Александр, – неосознанно повторила она, все перед ней танцевало и кружилось. – Приди ко мне.

Пальцы, на этот раз не ее, скользнули вниз по ее рукам к ладоням.

– Густав, – пробормотала она, сплетая свои пальцы с его.

– Александр, – отозвался глубокий мужской голос. Она тихо засмеялась, не открывая глаз.

– Это моя иллюзия, знаешь, со мной может быть любой, кого я захочу.

Мужские ладони нежно скользнули вверх по ее рукам и плечам, затем прижали ее к крепкой груди. Она ощутила теплое дыхание, почувствовала прикосновение его губ к уху.

– Да, Катарина, – произнес тот же голос. – Я знаю. Вот почему я здесь.

Она засмеялась над такой глупостью, повернулась в его объятиях и обхватила его за шею руками, затем встала на цыпочки и легонько коснулась его губ своими.

– Нет, нет, нет, – тихо сказала она, и каждый раз, качая головой, чуть касалась его рта губами. – Я хочу, чтобы ты стал Густавом. Хочу, чтобы его поцелуи сегодня вечером вычеркнули из памяти воспоминания о поцелуях других, холодных…

Он нежно укусил ее за нижнюю губу, затем провел по ней кончиком языка.

– В самом деле, – пробормотал он, не отрывая губ, затем бережно всосал ее нижнюю губу. – Но это мои губы целуют тебя, Катарина.

Его губы овладели ее ртом, язык неожиданно проскользнул меж ее раздвинувшихся губ.

Губы были совсем не холодными, и Катарина обнаружила, что отвечает на поцелуй. Руки ее крепче сжали его шею, а язык обхватил его язык. «Иллюзия… иллюзия…» – проносилось в голове. Скоро, сказала она себе, скоро мужчина в ее объятиях исчезнет, словно дым под внезапным порывом ветра, и превратится в нежного Густава.

С закрытыми глазами она упивалась сладким, словно мед, наслаждением, которое дарило прикосновение его губ. Предвкушение разрасталось в ней, сам воздух казался насыщенным и живым, каким он обычно становится во время летней грозы перед тем, как молния осветит небо.

– Густав, – прошептала она под страстными поцелуями.

– Александр, – тихо отозвался он. Она оборвала поцелуй и отстранилась.

– Ты все еще здесь? Как ты можешь?..

Кончиками пальцев он провел по ее губам, припухшим от поцелуев.

– Ш-ш-ш, моя прекрасная Катарина. Иллюзии и сны, полные желания, – плоды не ума, а сердца.

– Но в моем сердце не ты!

– Возможно нет, Катарина, и все же… – Его слова растворились в тихой зимней ночи. Она теперь поняла, что находится в комнате на постоялом дворе в Таузендбурге, а не дома в своих мечтах. Он принялся нежно поглаживать ей виски, и она невольно отдалась успокаивающим прикосновениям. – И все же, – продолжал он, и голос его казался тихим, глубоким и совершенно неотразимым, – и все же каждую ночь ты смотрела на меня, проклинала меня, и каждую ночь ты засыпала, видя меня перед собой, мой образ сопровождал тебя ко сну. И перед окружающими ты называла меня мужем. С каждым обращением «мадам фон Леве» разве я не становился все больше и больше частью тебя? День за днем тебя называли моим именем, и ночь за ночью мой образ был последним, что ты видела, прежде чем погрузиться в сон. – Его пальцы круговыми движениями ласкали нежную чувствительную кожу около ушей, затем скользнули вниз по шее, к плечам. – Разумеется, нельзя же винить вдову за шальное желание с помощью магии вызвать образ мужа.

– Но я не вдова, – возразила она.

Она почувствовала легкие влажные поцелуи на закрытых веках.

– Нет, моя красавица. Но ты одинокая женщина, и твои желания околдовывают эту ночь. – Пальцы его провели по изгибу груди над вырезом платья. – Позволь мне преподнести супружеский дар своей жене. Позволь мне любить тебя так, как ты сама пожелаешь быть любимой.

Ее губы дрогнули, готовые сказать ему «да», сказать «да» изумительному ощущению, которое уютно устроилось в глубине ее существа, желая снова ощутить тот восторг, который однажды ей довелось испытать. Грех ли это – желать ощутить себя счастливой на один краткий ослепительный миг?

Его пальцы возобновили круговые ласкающие движения. Сквозь тонкую ткань ночной сорочки она ощущала его теплые прикосновения к своей груди. Он обхватил ладонями полушария ее груди, словно для того, чтобы почувствовать их вес.

– Сейчас глубокая ночь, Катарина. Постоялый двор спит. Окружающий мир, безлунный и темный, отступил куда-то далеко, – говорил он ей, и слова его звучали так же нежно и ласково, как и прикосновения рук. – Это не грех – не хотеть провести эту ночь в одиночестве.

Она почувствовала, как склоняется к нему, но не пыталась сдержаться.

– Но я хочу большего, Александр. А это грех.

– Небольшой по сравнению с теми грехами, которыми полон этот мир.

Его руки принялись нежно массировать ей грудь, затем он один за другим раздвинул пальцы вокруг ее сосков. Ее тихий стон прокатился по комнате. Соски стали напрягаться от его прикосновения, и он перебирал их, чуть пощипывая и потягивая.

Он поцеловал ее снова долгим и глубоким поцелуем, пальцы его при этом творили такие чудеса с ее грудью, что она перестала ощущать жар камина, а только огонь, вызываемый им в ее теле. Его губы целовали нежную кожу чуть ниже уха. Затем там, где только что побывали губы, прошелся язык, словно пробуя ее на вкус. Она позволила себе целиком отдаться чувствам, звенящему жару, палящему, как летнее солнце, который словно исходил от ее тела.

Александр отвел ее к постели и нежно опустил на покрывало. Он склонился над ней, обхватив коленями ее бедра, и целовал ее, пока она лежала там, как в колыбели. Его рот скользил все ниже, будто исследуя и пробуя на вкус линию ее подбородка, нежную плоть под ним, шею, медленно, очень медленно, целуя и проводя языком по мере продвижения вниз.

Соски сквозь сорочку выдавали ее возбуждение. Его губы потянули один, затем другой. Язык коснулся самых кончиков. Она снова застонала, и тело ее выгнулось под ним, увлажняясь и становясь все более требовательным. Бедра ее приподнимались ему навстречу по мере того, как он целовал и посасывал ее соски сквозь тонкую ткань, а рука ласкала ей ноги. С каждым прикосновением его пальцев сорочка поднималась все выше и выше. Ее ноги невольно раздвинулись, чтобы облегчить движение его утонченных пальцев.

– Да, да, моя красавица, – шептал он, уткнувшись лицом в ложбинку меж ее грудей, а пальцы его скользили по ногам все выше и вот коснулись уже проступившей наружу влаги, а ее бедра вздымались ему навстречу. Она всхлипнула, желая большего.

Он разбудил в ней желание, и оно теперь разрасталось и требовало завершения.

– Пожалуйста, – прошептала она.

Два пальца, чуть помедлив, скользнули внутрь. Она вскрикнула при их проникновении, все ее тело выгнулось дугой навстречу его прикосновению, несущему наслаждение. Он ласкал ее, входя и выходя, влажные звуки перемежались с ее прерывистым дыханием, и исступленное наслаждение звенело в ней.

– Вот так, да, моя дорогая, – шептал он. – Отдайся этому. Отдайся наслаждению.

Большим пальцем он принялся проводить круги по набухшему источнику всех ее чувств, стоны ее стали тихими и невнятными, почти прекратились – настолько велика была глубина ощущений, словно она только что вышла из темного погреба на ослепительный свет летнего дня.

Тело ее напряглось, и казалось, что оно все туже и туже натягивается и все ее существо соединяется в единый луч света внутри нее, словно свет свечи в окружении пороха.

«Нет, нет, этого не должно быть», – предостерегающе зазвучал далекий голос в ее голове. Но слишком поздно… ее сознание разбилось об эту маленькую комнатку, об это покрывало и мир, очерченный движением пальцев и губ, даривших ей такое наслаждение.

Он подвел ее ближе, к самой пропасти очарования. На мгновение ей показалось, что она парит между небом и землей, затем с вибрирующим криком она погрузилась в блаженство.

На следующий день поздно вечером Катарина, неуверенно улыбнувшись, поблагодарила хозяина постоялого двора, когда он принес ей еще одну кружку горячего пунша. Большинство шумных и крикливых постояльцев, утомившись после второго базарного дня, отправились на покой рано, в помещении установилась тишина, нарушаемая только гудением голосов вокруг нескольких столов.

Катарина сидела одна за маленьким столиком, накрытым специально для нее, потягивая горячий пунш и перелистывая страницы приобретенной ею книги. Александр сидел на расстоянии нескольких шагов от нее за большим столом в окружении своих приятелей, они тихо говорили и внимательно слушали друг друга. Катарина заметила, что Александр говорил мало, взгляд его часто обращался к ней. Знал ли он, что она ждет прихода мальчишки от сапожника с сообщением о том, что ее просьба выполнена?

Ее взгляд невольно обратился к двери. Могла произойти неожиданная задержка, вызванная немалыми хлопотами второго базарного дня. Понятие мира медленно укоренялось в сознании людей, уже тридцать лет не знавших ничего, кроме войны; но все же палатки, прилавки и лоточники заполняли теперь пышно украшенные улицы Таузендбурга. День больше походил на праздничный, чем на базарный. Катарина даже видела на улицах своего брата Балтазара в окружении его лизоблюдов и вместе с нынешней любовницей.

Катарина поспешно нырнула в переулок, и рассерженный, что-то заподозривший Александр нашел ее только несколько минут спустя. Она одарила улыбкой белокурого полковника и вернулась к прилавку книготорговца, на котором рассматривала книги до появления Бата.

Поймав на себе взгляд Александра, Катарина вспыхнула и опустила глаза на книгу. Прошлой ночью она неожиданно пережила возвращение смущающего сна… не раз преследовавшего ее в одинокие ночи в Леве. Должно быть, это только сон, но такой реальный, такой реальный. Сначала она ощутила себя в Леве ночью ранней весной, но позже камин оказался таким же, как в комнате на постоялом дворе. А руки явно принадлежали Александру. Она закрыла глаза. И такой покой на нее снизошел, такой восхитительный волшебный покой. Она потянулась за кружкой вина, но остановилась. «Нет, больше никакого вина», – сказала она себе. Вот из-за чего все началось прошлой ночью. Вот что было причиной ее сна.

Впервые после появления полковника фон Леве, принесшего столько неудобств, она почувствовала, что все наконец пошло по намеченному ею пути. И что сделала она? Безрассудно потеряла осторожность. Если бы она не напилась до бесчувствия, ей не приснился бы такой сон. Она поерзала на стуле, чтобы подавить теплую волну, пробежавшую по телу. И, возможно, сон не был бы тогда настолько… живым.

Если только это вообще был сон. Она испытала шок от такой мысли и решительно подавила желание посмотреть на Александра. Это был сон, сказала она себе. Из-за вина.

Сон из-за вина. Собрав всю свою силу воли, которую ей следовало бы проявить прошлой ночью, она сосредоточилась на каждом слове книге, лежавшей на коленях. Она впервые увидела ее в доме Грендель, и теперь любопытство не позволило ей пройти мимо, когда она заметила ее в лавке книготорговца. То была книга по алхимии, «науке», стоявшей только на шаг в стороне от магии.

Александр заставил себя в двадцатый раз за этот вечер оторвать взгляд от склонившейся над книгой Катарины и обратить его к своим собеседникам.

– …используя Фейндта для укрепления этого союза, – говорил молодой серьезный Шмидт. – Нам очень повезло, что у него нет дочери. Я слышал, как он полночи ругался и богохульствовал из-за того, что не имеет дочери, которую можно было бы выдать замуж за слабоумного убийцу, сына Фейндта.

Александр услышал прерывистый вздох Катарины, но когда поднял глаза, то увидел, как она дует на вино, словно пытаясь остудить его. Он снова сосредоточил внимание на своих собеседниках.

Хаден фыркнул, услышав слова Шмидта:

– Он готов нарядить своего мальчишку в нижние юбки и потащить к алтарю, если только появится надежда таким путем добиться своей цели.

Сидящий справа от Александра жилистый мускулистый капрал с сожалением покачал головой.

– Да он способен на все, этот ублюдок. Парнишке только восемь лет, но он намного лучше своего отца. Не могу понять, как могло такое произойти.

– Мать мальчика была хорошей женщиной, – сказал Хаден и тяжело вздохнул. – Такая жалость. Такая трагедия.

Александру послышалось подавленное рыдание со стороны Катарины, он поднял глаза и увидел, что пальцы ее прижаты к губам, хотя взгляд по-прежнему был устремлен к книге. Он нахмурился, не уверенный, слышала ли она их слова. Возможно, ее огорчили собственные мысли.

– Господа, хочу напомнить вам, что мы собрались для обсуждения более важных дел, чем генеалогия дома Таузендов.

Собеседники раздосадовано кивнули. Шмидт шумно отхлебнул пиво.

– Однако мальчик – наследник фон Меклена. Если бы нам удалось сплотиться и возобновить…

Александр стиснул запястье Шмидта.

– Не смей произносить вслух таких слов, – тихо скомандовал Александр. – Иначе через неделю мальчик погибнет.

Шмидт кивнул, его кадык конвульсивно заходил.

– Д-д-да, сэр, – дрожащим голосом пробормотал он. Хаден откашлялся.

– Вы видели самодовольного осла-интригана… – Под взглядом Александра он оборвал фразу, снова откашлялся, затем продолжил: – Полковник, вы видели сегодня свиту фон Меклена. У него уже сложились близкие отношения с французами, а они так любят воевать, что сражаются друг с другом за неимением других противников. Он заставил прислушаться к себе баварцев, а также Колмара с востока, так и не сумевшего простить императора за то, что Валленштейн совершил в Праге.

Долговязый капрал покачал головой.

– Колмар участвовал в убийстве Валленштейна. Можно подумать, что убить человека достаточно для того, чтобы отомстить.

– Он жаждет возмездия, не мести, – вмешался Хаден.

– За возмездие, – сказал Шмидт, поднимая свою глиняную кружку.

Хаден так ударил его, что пиво выплеснулось из кружки.

– Глупый щенок.

– Эй, поосторожней! Посмотри, что наделал.

– Речь идет не о возмездии.

– Тогда о чем же? – враждебно спросил Шмидт. – Этот ублюдок стоил нам половины полка, когда предал нас в битве при Брейтенфельде! Накар погиб. Лауинген погиб. Мемлинген погиб, и вся его колонна перебита. Полковник несколько недель находился на краю гибели… скитался четыре с половиной месяца. И когда мы будем сражаться с фон Мекленом весной, я намереваюсь уничтожить двоих его приспешников за каждого нашего погибшего товарища.

– Довольно, парень, – проворчал Хаден. – Мы все были там. И навряд ли когда-нибудь забудем. Но все же дело не в этом.

– Так в чем же? – Шмидт, опершись на локти, наклонился к Хадену. – Скажи мне.

– Чтобы уберечь других от того же, что этот ублюдок сделал с нами. – Хаден обратился к Александру. – Верно, полковник?

Александр молчал и не двигался с тех пор, как Шмидт поднял свою кружку, провозглашая тост. Сейчас, поздно вечером, таверна была почти пуста, здесь находились только они и его так называемая жена. Жена, на которую он не мог поднять глаз, хотя чувствовал, что ее взгляд устремлен на него.

– Полковник? – донесся до него голос Хадена. – Дело ведь не в возмездии… правда?

Дверь распахнулась, впустив струю холодного ночного воздуха, и человек, похожий на преуспевающего рабочего, вошел в помещение, вслед за ним проскользнул мальчишка-подмастерье. При виде сидевших за столом четверых мужчин человек заколебался, затем набрался смелости, снял шапку и подошел к Катарине.

– Мадам фон Леве? – поклонившись, спросил он.

– Да, – ответила Катарина и закрыла книгу, заложив пальцем страницу. Она посмотрела на мальчика-подмастерье, затем снова на рабочего, и удивление появилось у нее на лице. У Александра это вызвало подозрение, но Хаден ждал ответа, а у полковника не было времени, чтобы удостовериться в верности своих наблюдений.

– Мэм, – начал человек, снова поклонившись. – Прошу простить меня за поздний визит, мэм. Потребовалось немало времени, мэм, чтобы сообразить, что делать. – Он опять поклонился. – Мэм.

Катарина улыбнулась с мягким благожелательным выражением владетельной сеньоры, и Александр заметил, что незнакомец сразу же немного расслабился.

– Назови мне свое имя, – попросила она.

– Я Глейн, ткач, мэм, – ответил он, сопроводив свои слова еще одним поклоном.

Катарина кивнула и спросила:

– Чем могу тебе помочь, Глейн?

Человек принялся шаркать ногами и нервно теребить пальцами поля шляпы.

– Сестра жены брата моей жены замужем за Клаусом, кузнецом, мэм. В деревне Карабас. И он рассказал, как вы, мэм, тепло приняли их в Карабасе и что в долине много необработанной земли, и как хорошо бы… – Недосказанная фраза повисла, словно оборванная нить.

– Ты хочешь стать фермером, Глейн, ткач? – мягко спросила она.

– Что? Фермером? Нет, нет, мэм. – Он протянул к ней свои мозолистые руки. – Эти руки не фермера, мэм! Я ткач, мэм. Как мой отец до меня и его отец прежде него.

– Тогда зачем тебе нужна земля в долине Карабас?

Грубоватое лицо ткача осветилось улыбкой.

– Поля для отбеливания! – Он склонился к ней, пальцы его впились в шляпу, нервное напряжение, казалось, рассеялось, глаза его загорелись. – Только представьте! Пришла весна, акры и акры прекрасного льна белеют на жарком солнце. – Руки его ласкали воздух, словно перед ним уже был лен. – Длинные белые полоски льна аккуратно протянулись между столбиками, отмечающими границы участка. И каждое утро слышится всплеск водяного колеса, поднимающего бадьи, полные воды, чтобы увлажнять полотно, когда оно высыхает…

Катарина подняла руку, пытаясь остановить поток слов ткача.

– Хозяин Глейн, в долине Карабас действительно можно найти такие земли, и даже расчищенные. – Он засветился улыбкой, на которую она ответила печальной усмешкой. – Однако это не мне теперь решать.

Лицо ткача исказилось.

– Но вы мадам фон Леве… да?

Она кивнула, затем встала, взгляд ее скользнул по подмастерью, неподвижно стоявшему за спиной Глейна, словно мальчик был постоянной принадлежностью постоялого двора. Изящным жестом она указала на Александра, заставив того настороженно прищуриться.

– Вот полковник фон Леве. Это его вы должны спросить, хозяин Глейн. – Она посмотрела прямо в глаза Александру холодным, отчужденным взглядом. – Ему решать, что произойдет с долиной Карабас будущей весной.

– Милорд! – глубоко поклонившись, начал ткач. – Милорд, сестра жены брата моей жены… – бубнил ткач, и его слова становились все громче, чтобы заглушить смех Шмидта. На Александра повеяло холодным сквозняком. Его взгляд обежал комнату, затем устремился к двери. Катарина исчезла.