Арлингтон-Хаус, который назывался Горинг-Хаусом до того, как Беннет купил его в 1663 году, стоял рядом со старым садом Малберри к западу от дворца. В этом доме барон и баронесса давали самые блестящие, самые изысканные и самые посещаемые вечера в Лондоне. Ничто иное не могло сравниться с этими балами. Рассылаемые приглашения могли бы служить верным барометром социального положения каждого. Незначительных людей сюда не приглашали.

Его светлость был известен как особенно щедрый и рачительный хозяин в светском обществе. Здесь подавали превосходные угощения, приготавливаемые дюжиной французских поваров, вина – из огромного погреба. В каждом зале звучала музыка, игорные столы ломились от золота, свечи зажигали тысячами. Дом был переполнен графами, герцогами и рыцарями, графинями и герцогинями, другими знатными леди, и на первый взгляд все казалось образцом декорума и пристойности: одетые в атлас дамы приседали в реверансах и улыбались поверх раскрытых вееров, джентльмены в камзолах, расшитых парчой, кланялись в пояс, широким жестом срывая с себя шляпы, все гости вели беседу вежливо и вполголоса.

Но на самом деле они с упоением злословили, грязью поливая друг друга. Мужчины, стоявшие группой и наблюдавшие за хорошенькой девушкой, хвастались, кто и сколько раз переспал с ней, обсуждали ее физические недостатки и говорили о ее поведении в постели. А женщины с таким же, если не большим, усердием уничтожали репутацию джентльменов. В затемненных спальнях по всему дому парочки искали уединения для случайных утех. В слабо освещенном углу фрейлина поднимала юбку, чтобы франты увидели: ее ноги ничуть не хуже, чем у другой. Она жеманилась и хихикала, когда молодые люди давали волю рукам. Один из молодых людей сумел тайком привести сюда девицу из заведения мадам Беннет, надев на нее маску и плащ, и теперь она выдавала им театральный номер где-то за запертыми дверьми.

Арлингтон никогда не вмешивался в развлечения своих гостей и предоставлял возможность каждому веселиться на свой лад.

В семь часов, когда вечерние сумерки только начали сгущаться и гости были еще трезвыми и любопытными, они собрались в главной гостиной и не отрывали взглядов от вновь прибывавших. Все ожидали приезда двух женщин – герцогини Рейвенспурской и леди Карлтон. Ее светлость, которую почти никто еще не видел, была, по слухам, поразительной красавицей, какой еще не бывало в Англии, хотя мнения на этот счет разделились. По крайней мере, многие дамы решили, что примут окончательное решение, когда она появится, – настолько ли она красива, как говорят. А что касается герцогини то она несомненно выкинет какой-нибудь неожиданный фортель из страха, что леди Карлтон затмит ее.

– Мне очень жаль ее милость, – томно произнесла одна молодая леди. – На галереях говорят, она живет теперь в ужасе, что потеряет то, что имеет. Господи, как, наверное, ужасно быть знаменитой.

Ее собеседница улыбнулась, поджав губы:

– Вот поэтому вы, вероятно, никогда и не пытались подняться по лестнице из опасения свалиться вниз, да?

– Да чихать мне на леди Карлтон и на то, как она выглядит, – вмешался худощавый молодой человек, вертя в руках дамский веер, – но я готов стать ее рабом, если ей удастся наставить нос герцогине. Эта чертова баба стала совершенно невыносимой после того, как король дал ей герцогский титул. Я, бывало, зашнуровывал ей корсаж, когда она была лишь презренной актеркой, а теперь, когда мы встречаемся она отворачивает физиономию, будто и не знает меня.

– Это из-за ее дурного воспитания, Джек. Чего другого от нее можно ожидать?

Тут громкий голос перебил их разговор:

– Ее милость герцогиня Рейвенспур!

Глаза всех гостей обратились к дверям, но там стоял только дворецкий. Все ждали секунду-другую. Наконец, высоко подняв голову, с выражением вызывающей гордости в комнату вошла герцогиня. Она медленно двинулась от дверей к центру. Волна изумления прокатилась по залу. Все повернули головы, глаза вылезли из орбит, и даже король, прервав разговор с миссис Уэллз, уставился на Эмбер.

Она шла спокойно и невозмутимо, хотя внутри у нее все дрожало. Слышала, как ахнули дамы постарше, увидела, как они гневно сжали губы, подняли возмущенно плечи и осуждающе уставились на нее. Она уловила, как мужчины тихонько присвистнули, подняли брови и стали локтями толкать друг друга. Видела, что молодые дамы гневно и с ненавистью глядят на нее за то, что она перехватила у них внимание мужчин.

Но вдруг она расслабилась, убежденная в своем успехе, надеясь, что Брюс и Коринна где-то неподалеку и видят ее триумф.

Почти сразу же она почувствовала, что рядом Элмсбери, Она взглянула на него, и слабая улыбка коснулась ее губ, но что-то в его взгляде заставило ее насторожиться. В чем дело? Не одобряет? Жалеет? И то и другое? Но это же просто смешно! Она выглядит потрясающе и сама это знает.

– Святой Боже, Эмбер, – пробормотал он, оглядывая ее с ног до головы.

– Вам нравится? – Ее взгляд застыл, но в голосе звучала медь самоуверенности, скорее даже бравады.

– Да, конечно. Ты выглядишь шикарно…

– А вам не холодно? – перебил его женский голос, и, повернувшись, Эмбер увидела рядом миссис Боингов, смотревшую на Эмбер с откровенной наглостью.

С противоположной стороны раздался другой, на этот раз мужской, голос:

– Вот это да, мадам! Такого великолепного зрелища я не видел с младенческого возраста. – Это был король, он лениво улыбался, явно развлекаясь.

Эмбер вздрогнула, будто ей нанесли удар.

Ей стало нехорошо в этом зале – от ужаса, от отвращения к самой себе. "Что же я наделала? – подумала она. – О Боже! Что я здесь делаю – полураздетая? "

Она обвела взглядом присутствующих, заглянула в каждое лицо и поняла, что они втайне смеются над ней. И сразу же почувствовала себя как человек во сне, который самоуверенно ходил по городу голый и только на полпути понял весь ужас своего положения. И так же, как тому человеку во сне, ей захотелось вернуться домой – туда, где никто не увидит ее, – но она с ужасом поняла, что на этот раз попалась в ловушку, расставленную себе самой. От этого сна ей не очнуться! «Так что же мне делать? – с отчаянием думала она. – Как мне вырваться отсюда?» Охваченная тревогой, она совсем позабыла о лорде Карлтоне и его жене.

И тут неожиданно, так, что Эмбер чуть не вздрогнула, прозвучал голос дворецкого:

– Лорд Карлтон! Миледи Карлтон!

Не сознавая, что она делает, Эмбер схватила Элмсбери за руку и повернулась к дверям. В ее лице не осталось ни кровинки, даже шея побелела, когда она увидела входящих в зал Карлтонов. Элмсбери крепко, по-дружески сжал ей руку.

Брюс выглядел почти таким же, как тогда, когда покидал Англию два года назад. Ему теперь исполнилось тридцать восемь, возможно, он стал чуточку тяжелее, но был по-прежнему красив, с гладкой тугой кожей и сильным телом. Он был из тех, кто мало меняется с годами. Эмбер только взглянула на него и сразу же перевела взгляд на его жену, которая шла рядом, держа мужа под руку: высокая, стройная и грациозная, с ясными голубыми глазами и темными волосами, кожа на ее лице казалась светлой, как лунный свет. Черты лица – тонкие, выражение лица – безмятежное. При взгляде на нее возникало то же неуловимое чувство, какое вызывает искусно расписанный фарфор. Платье на Коринне было сшито из серебряной парчи с отделкой из черных кружев, черная кружевная мантилья покрывала голову; шею украшало колье из бриллиантов и сапфиров, которое когда-то принадлежало матери Брюса и которое Эмбер всегда надеялась получить от него.

Король, нарушив церемониал, подошел к лорду и леди Арлингтон, чтобы вместе приветствовать вновь пришедших. Все гости шумно зашушукались:

– Мой Бог, что за чудесное создание!

– Я знаю, это платье сшили в Париже, дорогая моя, я просто уверена в этом, ведь не могли же его сшить…

– Неужели такие женщины водятся на Ямайке?

– Какое самообладание и манеры – я больше всего именно это ценю в женщине.

Теперь у Эмбер действительно начались боли в животе. Ладони и подмышки вспотели, ныли все мышцы. «Надо удрать отсюда, пока они не увидели меня!» – мелькнула у нее дикая мысль. Но не успела она и двинуться, как Элмсбери крепко ухватил ее за руку и чуть подтолкнул вперед. Она удивленно взглянула на него, но потом быстро взяла себя в руки.

Карл, нарушив этикет, попросил леди Карлтон потанцевать с ним. Зазвучала музыка, и король повел даму в старинном танце паване. За ними – остальные гости, и вскоре зал оказался заполненным танцующими под ритмичные аккорды спинета, звуки флейт и низкие удары барабана. Эмбер едва ли услышала, как Элмсбери пригласил ее на танец. Он повторил просьбу, на этот раз погромче.

Она подняла глаза.

– Я не хочу танцевать, – пробормотала она рассеянно. – Не хочу больше оставаться здесь. Я… я плохо себя чувствую… я еду домой.

Она подхватила юбки, сделала шаг, но граф схватил ее за руку и так энергично дернул, что у Эмбер выскочил локон из прически.

– Перестань вести себя как дуреха, или я дам тебе пощечину! Улыбайся же! Ну улыбнись, ведь на тебя все смотрят.

Не поднимая глаз, Эмбер быстро метнула взгляд по сторонам. Ей захотелось повернуться и закричать или схватить что-нибудь и запустить в них, сделать что-то такое, что уничтожит их прямо на месте, сотрет с лица земли раз и навсегда, эти любезные самодовольные рожи. Вместо этого она подняла глаза на Элмсбери и улыбнулась, растянув улыбку как можно шире, чтобы унять дрожь мускулов лица. Она вложила ладонь в его руку, и они стали танцевать.

– Мне обязательно нужно убраться отсюда, – сказала Эмбер, пользуясь тем, что музыка заглушала слова. – Я просто не могу здесь оставаться!

Выражение лица графа не изменилось.

– Только попробуй: мне придется связать тебя по рукам и ногам. Если хватило смелости надеть на себя эту штуку, то надо иметь смелость остаться до конца!

Эмбер стиснула зубы. Сейчас она ненавидела Элмсбери. Ее ноги сами собой двигались в такт музыке, но голова была занята планами бегства – удрать через боковую дверь, как только он скроется из виду. «Черт подери! – думала она. – Он опекает меня, как нянька! Ну какое ему дело – останусь я или убегу! Я уйду, если…»

И тут совершенно неожиданно она увидела леди Карлтон ближе, чем в десяти футах. Коринна улыбалась Элмсбери и с удивлением посмотрела на его партнершу. В глазах Эмбер молнией сверкнула ярость, и Коринна быстро отвернулась, несколько смущенная.

«Ох уж эта женщина! – подумала Эмбер. – Как же я ненавижу ее, ненавижу! Ненавижу! Вы только посмотрите, как она строит улыбочки и жеманничает, как она кокетливо отставляет ножку! Фу-ты ну-ты! Какие мы гордые да скромные! Надо было мне выйти просто голой! Вот тогда бы у нее глаза повылазили из орбит! Ничего, она мне еще за все заплатит! Она еще пожалеет, что вообще посмотрела на меня! Ну погоди же!..»

И тут неожиданно у нее иссякла энергия. Эмбер почувствовала слабость и беспомощность.

«Я умираю, – подумала она в тоске. – Я никогда не переживу этого. Теперь моя жизнь не стоит и ломаного гроша… О Господи, пошли мне смерть прямо сейчас, здесь… мне и шагу больше не сделать». На мгновение ей показалось что если бы не рука Элмсбери, то она просто бы свалилась на пол.

Но музыка кончилась, и все стали расходиться, собираясь в группы. Эмбер, рядом с которой по прежнему был Элмсбери, сделала вид, что не видит никого из знакомых, и попробовала пробраться сквозь толпу.

«Вот сейчас я и уйду, – говорила она себе. – И этот болван тупоголовый нипочем меня не остановит!»

Но когда она шагнула к дверям, Элмсбери успел перехватить ее:

– Подойдите сюда и познакомьтесь с леди Карлтон.

Эмбер вырвалась:

– Зачем мне знакомиться с ней?

– Эмбер, ради всего святого! – Его голос, чуть громче шепота, был молящим. – Оглянитесь, разве не ясно, что они думают?

Эмбер снова быстро оглядела гостей и успела заметить десятки глаз, внимательно следящих за ней, эти глаза блестели злым любопытством, а губы изгибались от зависти и насмешки. Некоторые даже не стали отводить взгляда, они глядели на нее с открытым презрением и наглостью. Они наблюдали и ждали…

Эмбер глубоко вздохнула, вцепилась в руку Элмсбери, и они вместе двинулись к группе, где стояли лорд и леди Карлтон, король, герцог Букингемский, леди Шрусбери, леди Фолмаут, Бакхёрст, Сэдли и Рочестер. По мере их приближения разговоры в этой маленькой группе стали стихать: если рядом Эмбер – что-то непременно должно произойти. Элмсбери представил леди Карлтон герцогине Рейвенспур, и обе женщины вежливо улыбнулись и сделали легкий реверанс. Леди Карлтон вела себя дружелюбно и просто, очевидно, она не подозревала, что ее муж мог быть знаком с этой роскошной полуобнаженной женщиной. Все мужчины, включая короля, повернулись и разглядывали ее, восхищаясь ее фигурой.

Но Эмбер не видела никого, кроме Брюса.

На мгновение лицо Брюса изменилось: волнение чуть было не выдало его, но, к счастью, никто не смотрел на него в этот момент. Затем он овладел собой и поклонился Эмбер, будто они были едва знакомы. Когда их глаза встретились, Эмбер почувствовала, что земля уходит у нее из-под ног. Началась беседа, но только через несколько секунд Эмбер нашла в себе силы включиться в разговор: Карл и Брюс обсуждали Америку, развитие табачных плантаций, возмущение колонистов по поводу закона о навигации, – это были люди, которых король знал и которые отправились в Новый Свет, чтобы начать там новую жизнь. Коринна говорила мало, но, когда говорила, король поворачивался к ней с интересом и нескрываемым восхищением. У нее был негромкий мягкий голос, совершенно женский, и, судя по кротким взглядам, которые она бросала на Брюса, имел место неслыханный в Лондоне феномен: эта женщина была глубоко влюблена в своего мужа.

Эмбер же хотелось протянуть руки и расцарапать своими длинными ногтями это спокойное и прелестное лицо.

Когда вновь заиграла музыка, она сделала реверанс – очень высокомерный и небрежный, скорее, даже насмешливый реверанс Коринне, рассеянно кивнула Брюсу и отошла от них; после этого сделала вид, что ей интересно здесь, что она получает удовольствие и что ее нисколько не беспокоит ее полуобнаженный вид. Эмбер с удовольствием ужинала, принимала ухаживания полудюжины франтов, пила много шампанского и танцевала все танцы подряд. Вечер тянулся бесконечно, Эмбер казалось, что он никогда не кончится.

Спустя час или около того танцующие начали исчезать в дальних комнатах, где были поставлены игорные столы. Эмбер извинилась и отправилась в гардеробную для дам: у нее болела спина, ныли мышцы. Леди пудрили лица, подкрашивали губы, поправляли подвязки на чулках или просто садились в кресла немного отдохнуть и расслабиться на несколько минут, что было невозможно в присутствии мужчин.

Кроме пары служанок, в комнате никого не было. Эмбер вошла и постояла немного, сбросив с себя напряжение. Она опустила плечи и закрыла лицо руками. Вдруг она услышала шаги за спиной и веселый голос Бойнтон:

– Ну, как вы себя чувствуете, ваша милость? Приступ ипохондрии?

Эмбер бросила на нее презрительный, недовольный взгляд и нагнулась поправить чулок и подтянуть подвязку. Бойнтон уселась в кресло с тяжелым вздохом, она широко расставила и вытянула ноги, стала вертеть головой, чтобы прошла боль в мышцах шеи.

Искоса поглядев на Эмбер, она начала снимать перчатки.

– Ну, что вы скажете о миледи Карлтон?

– Достаточно мила, я думаю, – пожала плечами Эмбер.

Бойнтон громко рассмеялась:

– Говорите, достаточно мила? Да все мужчины считают ее здесь самой красивой, хотя и не самой Обнаженной!

– О, заткнитесь! – пробормотала Эмбер и отвернулась к зеркалу. Она прижала руки к столешнице. Она действительно выглядит усталой, или просто лицо блестит от пота? Она попросила одну из служанок принести ей пудру.

Через секунду в дверях гардеробной появилась леди Карлтон. Эмбер увидела ее в зеркало, и сердце ее учащенно забилось, ей стало трудно дышать. Она схватила коробку с пудрой и начала торопливо пудрить нос.

– Можно войти? – спросила Коринна.

– Конечно же, ваша светлость! – вскричала Бойнтон, метнув на Эмбер злой, торжествующий взгляд. – Мы как раз говорили, что, после того как герцогиня Ричмондская подхватила оспу, вы теперь – самая красивая дама при дворе.

Коринна мягко рассмеялась:

– Благодарю вас за добрые слова.

Она посмотрела на Эмбер, стоявшую к ней спиной, с растерянным видом, словно хотела поговорить с ней, но не знала, как начать. Вообще-то ей хотелось извиниться за неловкость в начале вечера. Она поняла, что это Лондон, а не Америка, и здесь, несомненно, даме самого высокого ранга вполне прилично появиться на частном балу почти голой.

– Ваша милость, – осмелилась она наконец, – не покажется ли вам грубым, если я скажу, что мне страшно нравится ваше платье?

Эмбер даже не повернула головы в ее сторону, она продолжала водить по лицу заячьей лапкой.

– Отнюдь нет, если вы всерьез, – ответила она не без язвительности.

Коринна озадаченно посмотрела на нее, обиженная ее нелюбезностью, думая, как ей ответить. Коринну уже успели сбить с толку и удивить бурные подводные течения, скрытые от взора лоском придворного этикета.

Тут вдруг заговорила Бойнтон:

– Но и ваше платье сегодня, леди Карлтон, совершенно очаровательно! Откуда только вы достаете такие ткани в Америке? Серебряная парча и эти кружева – просто чудо!

– Благодарю вас, мадам. Моя портниха – француженка, и ткани она приобретает во Франции. И потом, поверьте, – добавила она, смеясь, – вы напрасно думаете, что мы такие уж дикари в Америке. Наверное, вы ожидали, что я явлюсь сюда в кожаном платье и мокасинах.

Эмбер нашла Брюса за карточным столом – он никогда не любил подолгу проводить время в танцевальном зале, его тянуло туда, где сдавали карты, играли в кости. Он был настолько поглощен игрой, что не сразу заметил Эмбер, и ей пришлось несколько минут постоять напротив. Она продумала выражение лица: чуть выпятила нижнюю пухлую губу и слегка приподняла брови.

Она сразу почувствовала его взгляд и с полуулыбкой подняла глаза. Но он не ответил ей улыбкой: секунду его зеленые глаза смотрели на нее со всей серьезностью, потом взгляд смягчился, он оглядел всю ее фигуру с ленивой наглостью, снова посмотрел в глаза Эмбер и едва заметно приподнял бровь. В это мгновение она почувствовала себя обыкновенной уличной шлюхой, которая демонстрирует свои прелести будущему клиенту, ожидая – либо он оценит ее, либо – что еще хуже – отвергнет.

Эмбер чуть не заплакала от унижения и гнева, быстро отвернулась и торопливо отошла.

По дороге она столкнулась с лордом Бакхёрстом, и тот предложил ей поискать вместе отдельную комнату, чтобы не видеть всей этой толпы. Она оставалась с лордом более двух часов и получила своеобразное горькое удовлетворение от мысли, что Брюс, вероятно, узнает, чем она занималась. Уже девять лет Эмбер безуспешно пыталась вызвать у него ревность, но до сих пор не была полностью убеждена, что это невозможно.

Они вернулись в гостиную после одиннадцати. Карточная игра шла вовсю, а вокруг короля и его высочества собралась небольшая группа – Джеймс играл на гитаре, а Карл пел своим прекрасным низким голосом фривольную песенку кавалеров времен гражданской войны. Первым, кого она увидела, еще не успев спуститься на нижнюю площадку лестницы, был Элмсбери. Он подошел с встревоженным лицом, но ничего не сказал, лишь обменялся вежливым поклоном с Бакхёрстом. Его светлость отошел в сторону, оставив Эмбер с графом.

– Ах, Боже мой, Эмбер, я повсюду искал вас! Решил, что вы уехали…

Эмбер чуть не расплакалась:

– Элмсбери! О Элмсбери, ну пожалуйста, прошу вас, увезите меня домой! Разве я мало проторчала здесь?

Они вышли, сели в карету, и тут Эмбер горько зарыдала, со всхлипываниями, почти истерически. Только через несколько минут она смогла заговорить:

– О Элмсбери! Он даже не улыбнулся мне! Он смотрел на меня, как на… как на… О Боже мой, лучше бы мне умереть!

Элмсбери прижал Эмбер к себе, поцеловал в щеку:

– Ну что он мог еще сделать? Ведь рядом была его жена!

– Какое мне до этого дело! Почему он, именно он оказался единственным мужчиной в Лондоне, которого тревожит, что подумает его жена! О, он ненавидит меня, я знаю, знаю! И я тоже ненавижу его! – Она высморкалась. – О, как бы я хотела возненавидеть его!

Она увидела лорда и леди Карлтон на следующий день на парадном выезде карет. Эмбер знала, что Брюс терпеть не мог это монотонное катание по кругу, когда приходилось раскланиваться с одними и теми же людьми по нескольку раз, но, очевидно, он поддался на уговоры Коринны, ибо дамы всегда любят подобное времяпрепровождение. На следующий день они сидели в смежных ложах Театра герцога, а еще через день были вместе на службе в церкви при Уайтхолле. Впервые Эмбер увидела Брюса на богослужении. И всякий раз лорд и леди Карлтон улыбались и раскланивались с ней, а его светлость делал вид, что знаком с ней не ближе, чем его жена.

Эмбер разрывали два чувства: ярость и отчаяние. «Ну как он мог забыть меня? – гневно думала она. – Он ведет себя так, будто никогда не видел меня раньше. Да не может быть такого! Ни один мужчина, который никогда прежде не видел меня, не стал бы так вести себя! Если у его жены есть хоть капля разума, она должна сразу заподозрить, что муж знает меня даже слишком хорошо! Но она, конечно, не понимает этого! Тупее женщины я не встречала!»

Но, несмотря на его кажущееся безразличие, она не могла поверить, что такое возможно, что он смог позабыть все-все, все радости и печали за прошедшие девять лет. Он не мог забыть то, что Эмбер помнила слишком хорошо. Первый день в Мэригрин, первые счастливые недели в Лондоне и то ужасное утро, когда умер Рекс Морган, страшные дни чумы… Он не мог забыть, что она родила ему двоих детей. Он не мог забыть наслаждений, которые они испытывали оба, их смех и ссоры, экстаз и отчаяние любви. Это было то, что никогда не в памяти. Ни одна женщина на свете никогда не сможет стать для него тем, чем была она.

– О, он не может позабыть! – в отчаянии повторяла она, чувствуя себя одинокой и покинутой. – Не может! Не может! Он еще придет ко мне, как только улучит удобный момент, я знаю, он придет. Он придет сегодня вечером.

Но он не пришел.

Через пять дней она увидела его в Арлингтон-Хаусе. Он и Элмсбери вошли в ее комнату в конце дня, когда Эмбер переодевалась к ужину. Эмбер думала о нем весь день – с ненавистью и отчаянием, страстно мечтая, чтобы он пришел, и тем не менее она была удивлена его приходу.

– О ваша светлость!

Мужчины поклонились и скинули шляпы.

– Мадам.

Быстро придя в себя, Эмбер выпроводила из комнаты служанок. Нет, она не бросилась к Брюсу с распростертыми объятиями, как представляла себе в мечтах, она просто встала и поглядела на него, испытывая почти физическую боль в сердце. Эмбер не знала, что надо делать, и не решалась вымолвить ни слова. Она ждала, что скажет он.

– Не мог бы я посмотреть на Сьюзен?

– О да, конечно.

Она подошла к двери, позвала кого-то из соседней комнаты и повернулась к Брюсу.

– Сьюзен так сильно выросла. Она… стала гораздо больше, с тех пор как ты уехал.

Эмбер едва ли понимала, что говорит. «О дорогой мой! – думала она в тоске. – И это – все, после двух лет разлуки? Вот так стоять и смотреть, будто мы едва знакомы?»

Но в следующее мгновение дверь с шумом раскрылась и влетела Сьюзен, одетая по-взрослому в платье из зеленой тафты, из-под которой виднелась розовая нижняя юбка, золотистые блестящие волосы были перехвачены с одной стороны розовым бантиком. Она взглянула сначала на маму, потом, несколько неуверенно, на двух джентльменов, удивляясь, что им от нее нужно.

– Ты что, не помнишь своего папу? – спросила Эмбер.

Сьюзен поглядела на него с сомнением.

– Но у меня уже есть папа, – вежливо возразила она.

Когда однажды она сказала, что у нее нет папы, король Карл объявил ей, что теперь он будет ее папой. И с тех пор она считала короля отцом: часто видела его, он играл с ней, так как она была хорошенькой, а Карл вообще любил детей.

Брюс засмеялся, подошел ближе и наклонился к ней, потом взял на руки:

– Меня такими сказками не обманешь, красавица. Ты, конечно, можешь иметь нового папу, но старого папу со счета не скинуть, и он – твой первый папа. Ну же, иди ко мне, поцелуй меня, и если хорошо поцелуешь, то, возможно, получишь от меня подарок.

– Подарок?

Сьюзен сделала большие глаза, взглянула на маму, которая, подмигнув ей, кивнула головой. Тогда без всякого колебания она обняла Брюса за шею и крепко поцеловала в щеку.

Элмсбери рассмеялся:

– С каждым днем она все больше походит на свою мать.

Эмбер состроила ему гримасу, но была слишком счастлива, чтобы обижаться на его колкости. Брюс поставил девочку на пол, подвел к двери, открыл ее, протянул руку и достал большую коробку.

– Ну, – торжествующе произнес он, – открывай, и посмотрим, что там внутри.

Эмбер и Элмсбери подошли ближе, и Сьюзен с очень важным видом подняла крышку. Там лежала прекрасная кукла, размером, наверное, фута полтора, со светлыми волосами-кудряшками, причесанными по последней моде, и в роскошном модном французском платье. Рядом был упакован ее гардероб, состоящий из еще нескольких платьев, нижних юбок, жакетов, туфель, перчаток, веера и маски – все принадлежности знатной леди. Сьюзен, у которой голова пошла кругом от радости, снова поцеловала его. Потом очень осторожно вынула свою драгоценность из коробки, обшитой изнутри атласом, и взяла ее на руки.

– О мама! – вскричала она. – Я хочу, чтобы и ее на картине нарисовали! Можно? – Сьюзен позировала художнику мистеру Лели, он писал ее портрет.

– Конечно, можно, дорогая. – Эмбер взглянула на Брюса и заметила, что он внимательно наблюдает за ними обеими, и, хотя он улыбался, в глазах было что-то тоскливое. – Очень мило, что ты подумал О ней, – тихо промолвила она.

Наконец через полчаса Эмбер бросила взгляд на часы:

– Тебе пора собираться на ужин, милочка, иначе опоздаешь.

– Да никакой ужин мне не нужен! Никуда я не хочу идти! Хочу остаться со своим новым папой!

Она подбежала к нему, он ее обнял:

– Я скоро приду повидаться с тобой, дорогая, обещаю. Но теперь тебе надо идти. – Он поцеловал ее, девочка сделала реверанс Эмбер и Элмсбери и важно прошествовала к двери, где ее ждала нянька. В дверях она еще раз обернулась к гостям:

– Я думаю, мама, тебе пора ложиться спать с моим новым папой!

Нянька торопливо закрыла Сьюзен рот рукой и поторопилась выпроводить ее, плотно притворив дверь, а мужчины весело рассмеялись. Эмбер развела руками и пожала плечами, состроив смешную гримасу. Не было никакого сомнения, что девочку много раз отсылали из комнаты под предлогом того, что маме и папе пора ложиться спать. Брюс поднялся.

Эмбер вопросительно взглянула на него, ее глаза светились мольбой.

– Ты не должен уходить. Останься еще немного и поговори со мной…

И пока он стоял и глядел на Эмбер, Элмсбери тихо вышел и закрыл за собой дверь. Заметив, что Элмсбери ушел, Брюс взглянул на дверь, постоял еще мгновение, а потом бросил шляпу на стул.