Часть вторая
ДНИ И НОЧИ
Естественно, положение, которого они достигают… очень часто незавидно с нравственной точки зрения и не может полностью избавить их от ощущения своей неполноценности. В поисках такого избавления они могут сколько угодно множить свои «победы», однако достичь его всецело им не дано никогда. Еще меньше везет в этом смысле мужчинам… они-то и обнаруживают в наиболее чистом виде пресловутый комплекс расовой неполноценности, стремясь вознаградить себя за него самыми причудливыми проявлениями тщеславия.
О. Маннони
XVII
Назавтра, встретив приятелей, Рыбий Пуп с напускным равнодушием поведал им о своем приобщении к таинствам плоти, но, как ни огорчительно, его новость не произвела того впечатления, на какое он рассчитывал, потому что Сэм и Тони объявили, что и они в эту же ночь вторглись в заповедную область, имя которой Женщина. Все четверо больше, чем когда-либо, держались вместе, ища друг у друга нравственной поддержки, делились признаниями, обменивались советами и, делая вид, будто не придают особой важности своим подвигам, каждым подчеркнуто небрежным жестом наивно выдавали свое возбуждение.
Рыбий Пуп осваивался со своим новым положением; карманные деньги, свобода от мелочных материнских придирок, уважительное отношение Тайри — все это придавало ему изрядную уверенность в себе. Единственное, чем Эмма теперь позволяла себе выразить свое несогласие по какому-либо поводу, были слова: «Мне ничего не остается, как только молиться за тебя, сынок». Неизвестно, что ей сказал Тайри, добытчик и непререкаемый диктатор в собственном доме, но только это подействовало.
Более смышленый по природе, чем отец, Рыбий Пуп быстро смекнул, как употребить побуждения, которыми движим Тайри, в целях, о которых Тайри не имел и представления. Вынужденный считаться с Тайри, оттого что у Тайри есть деньги, он сдерживался, не позволяя себе открыто проявлять враждебное отношение к нему, строя свое поведение на внешней видимости сыновнего почтения. Страшнее Тайри для него был мир белых, который Тайри в какой-то степени сумел подчинить себе. Подсознательно Рыбий Пуп рассуждал так: «Ты, папа, черный, и по твоей милости я очутился во враждебном мне мире белых людей, с которыми ты на позорно унизительных условиях заключил мир. И потому я воспользуюсь тобою, как щитом, который будет ограждать меня от этого мира, и, поступая так, буду знать, что я прав».
Он твердо решил не просто бывать с отцовского дозволения у женщин, но добиться для себя права приходить и уходить, когда ему заблагорассудится. Хитроумная тактика родилась и созрела в несмелом, но мятежном его сердце, и, руководствуясь ею, он с доскональной изощренностью осуществлял свои набеги на отцовский кошелек, ловко играл на страхах Тайри, выдаивал из него как можно больше, но с таким расчетом, чтобы не вывести его из себя, хватив через край, и не прервать поток денежных поступлений. Он умел точно угадать тот неуловимый миг, когда пора прервать свои улыбчивые домогательства и, покаянно свесив голову, пробормотать слова извинения; знал, когда и как вновь двинуться на приступ, захватывая одно за другим все новые послабления себе, предусмотрительно отступая, едва лишь Тайри ощетинится, и нагло наступая снова, как только отец отвернется, уверенно полагаясь на то, что глубоко укоренившееся чувство вины удержит Тайри от чересчур суровых мер наказания.
Попытки Тайри сорвать с мира белых прельстительные покровы и обнажить его убогую сущность лишь увеличили в глазах его сына притягательную силу этого мира, ибо на каком еще примере мог Рыбий Пуп строить жизнь, что положить в ее основу, как не образ отца, любимый и одновременно отталкивающий, и те расплывчатые, неправдоподобно искаженные представления о мире белых, какие просочились к нему сквозь расовые барьеры? Черный пояс был для него чем-то вроде болота, позорной ямы, в которой он по вопиющей несправедливости обречен влачить свои дни. Как выкарабкаться из этого болота, как спастись из ямы? Этого он не знал.
Ни он сам, ни Тайри не предвидели, какую особенность прежде всего выявят в нем изменившиеся обстоятельства его жизни.
Рыбий Пуп никогда не блистал успехами в учении, и второй год с грехом пополам выезжал в школе на посредственных оценках. Теперь же, после крещения, полученного им в Вериных объятиях, то, о чем говорилось в учебниках, и подавно отодвинулось вдаль. Он знал, что не найдет в них даже упоминания о том, с чем будет вынужден столкнуться в жизни, а Тайри в первый же раз, как Рыбий Пуп пришел из школы к нему в контору, только подлил масла в огонь, объявив со свойственным ему хвастливым самолюбованием:
— Ни в одной школе Америки, Пуп, столько не узнаешь, сколько здесь, в моем заведении.
Рыбий Пуп промолчал, но до чего обескуражен был бы Тайри, если б мог знать, с каким горячим одобрением принял сын его слова!
До сих пор он добирался в школу сам, но теперь Тайри предложил, что будет каждое утро подвозить его на машине по дороге в свое заведение.
— Слушай, Пуп, — в то первое утро Тайри был с ним задушевно откровенен, — мне тут нужно еще заехать кой за кем. Одна молодая женщина… — Он откашлялся. — Знакомая моя… Ты того… не обязательно рассказывать, что ты ее видел, понимаешь?
— Конечно, папа. Все понимаю, — быстро отозвался Рыбий Пуп.
— Ну да? — Тайри усмехнулся.
— Меня, пап, твои дела не касаются.
— Правильно, молодец. — Тайри был доволен. — Если кто будет спрашивать, ты про меня ничего не знаешь.
Так вот почему Тайри никогда до сих пор не подвозил его в школу! Он заезжал за знакомой и не хотел, чтобы это стало известно. Ну и ну. С каждым часом обнажались скрытые пружины, которые приводили в движение мир взрослых. Машина остановилась перед каркасным домом, стоящим поодаль от тротуара.
— Едва ли ты ее знаешь, — сказал Тайри, трижды просигналив автомобильным гудком. — Ее зовут Глория Мейсон.
Минуту спустя из дома показалась молодая мулатка и, торопливо стуча каблуками, покачивая бедрами, направилась к машине. Глаза и губы у нее были подкрашены.
— Впусти-ка ее, Пуп, — велел Тайри.
Рыбий Пуп выскочил из машины и придержал дверцу. Женщине было лет двадцать шесть. Пышногрудая, смешливая, с золотистой кожей и карими веселыми глазами — у него прямо дух захватило. И нарядная, он еще никогда не стоял с такой рядом.
— Познакомься, Пуп, это Глория, — представил ее Тайри.
— Очень приятно, — сказал Рыбий Пуп.
— Рада с тобой познакомиться, Пуп. — Глория пожала ему руку и села в машину. — В школу едешь? — сказала она, взглянув на его учебники. — Много приходится заниматься?
— Порядком, — протянул Рыбий Пуп. Он сел рядом, держась поближе к дверце.
Машина тронулась. Счастливый человек Тайри, думал Рыбий Пуп. Что захочет, то и делает. Но ничего, настанет день, когда и у него так будет. Удивительно разговаривает эта Глория, совсем не тем плаксивым голосом, каким обыкновенно говорят черные. Голову держит высоко, четко произносит слова, вся ее повадка дышит уверенностью. В голове пронеслась мысль о Вере и слова Тайри, что когда-нибудь, вспомнив ночку у Мод Уильямс, он будет помирать со смеху! Он вел себя с этой потаскушкой Верой как с принцессой, но теперь ему не нужно доказывать, что с нею нечего больше встречаться, — он найдет себе гораздо лучше.
Глория повергла его в замешательство не только тем, что походила на белую женщину, но и тем, что держалась как белая. Постой, что значит держаться как белые? Она прекрасно держится. Ну а что значит прекрасно? Да уж во всяком случае, черная женщина так держаться не будет. В чем же разница? Он вспомнил, как в давно минувший вечер подрался с Сэмом под газовым фонарем на углу и как Сэм говорил, что такое черные люди, а что — ниггеры… К этой Глории, во всяком случае, никак не подходит такая кличка. Она ведет себя в точности как белые продавщицы из больших магазинов в центре города, куда он ходит покупать галстуки.
Рыбий Пуп был в состоянии судить о Глории лишь по меркам Черного пояса, а в эти мерки она не укладывалась. Волей-неволей приходилось подбирать ей сравнения, основываясь на том, что ему удавалось украдкой подглядеть в мире белых. Рядом с этой Глорией, у которой лицо просится на рекламную картинку, Вера выглядела бы дешевой девкой. Опять он увидел полицейскую машину, белую официантку, подающую прохладительный напиток полицейским, которые угрожали его кастрировать, вспомнил, как давился непрожеванным клочком бумаги с фотографией улыбающейся белой красотки, и совсем запутался.
— Приехали, Пуп, — сказал Тайри. — Вылезай.
Рыбий Пуп вышел из машины и захлопнул дверцу.
— Пока, пап. — Он посмотрел на Глорию. — Счастливо.
— До свидания, Пуп, — с улыбкой сказала Глория.
— Слышь-ка, Пуп. — У Тайри лукаво заискрились глаза.
— Чего?
— Как тебе Глория?
Рыбий Пуп даже вздрогнул. Тайри словно читал у него в мыслях. На него накатила отчаянная бесшабашность.
— Обалдеть можно. — Он двинулся к школе, слыша, как вслед ему несется смех. Рыбий Пуп обернулся и завистливо посмотрел, как машина скрывается за углом. Да, вот это женщина!
— Эй, Пуп!
Он повернул голову. К нему со стопкой учебников в руках, скаля зубы, шел Зик.
— А, привет, — сказал Рыбий Пуп.
— Это кто сидел с твоим папой? — спросил Зик, глядя на него во все глаза. — Объедение!
— Будь здоров девочка, да? — восхищенно сказал Рыбий Пуп.
— И где только он откопал такую.
— Интересно, сестренки нет у нее? — Рыбий Пуп завел вверх глаза.
— Ох, я бы такой не дал скучать.
Зазвенел звонок на уроки.
— Айда, опоздаем, — смеясь, позвал приятеля Рыбий Пуп.
— Ну его на фиг, давай смоемся, — неожиданно предложил Зик.
Это звучало заманчиво. Рыбий Пуп встрепенулся.
— И чего будем делать?
— Я знаю, куда сходить, шикарно проведем время. — Зик подхватил приятеля под руку и потянул за собой. — У знакомой твоего папаши такая упаковочка, что ни один предмет не полезет в голову.
Они шли в тени раскидистых, отягощенных густою листвой персидских мелий. Рыбий Пуп не первый раз прогуливал школу, но никогда еще ради того, что имел в виду Зик.
— Куда мы идем? — спросил он.
— В «Пущу», куда ж еще.
— Да там закрыто, голова!
— А вот и нет, — с уверенностью сказал Зик. — Там круглые сутки открыто. Надо только постучаться с черного хода.
— Ну посмотрим.
Хорошо, стряхнув с себя тягостную повинность отбывать часы на скучных уроках, шагать утром по солнечным улицам, видеть, как торопятся к рабочему месту у плиты в белых домах черные девушки, как тащат туго набитые сумки черные почтальоны и черные дворники длинной метлой сметают в кучу палые листья. Тонкая пыль, рассеянная в воздухе, несла с собою аромат земли.
— А кто хозяин этой самой «Пущи»? — спросил Рыбий Пуп.
— Доктор Брус, — сказал Зик. — Только про это мало кто знает. О докторе пошла бы дурная слава, если б узнали, что он промышляет живым товаром. Девочек в «Пуще» — навалом… Заправляет там негр, по кличке Брюхан, мужчина крутой, но для тебя он всегда расстарается.
Слова Зика воскресили знакомое видение: безжизненное тело Криса под незащищенной электрической лампочкой, и доктор Брус объясняет, как Крис встретил смерть. Значит, доктор втихую зарабатывает на «Пуще» тем же манером, как Тайри — на «Номерах» Мод Уильямс!
— Часто ты там бывал? — спросил Рыбий Пуп.
— Всего раз. Хватит, чтоб захотелось еще.
Дойдя до городской окраины, они свернули на мощеную дорогу, проложенную в густом лесу, прошли милю и за крутым поворотом увидели громоздкое, похожее на большой сарай строение, к которому вела уже грунтовая дорога. Со всех сторон, растопырив увешанные космами серого мха ветви, его обступили дубы и вязы, рядом с которыми дом выглядел игрушечным. Вокруг щетинились заросли бурьяна. Там и сям, отливая мрачной зеленью вощеных листьев, насыщая воздух приторным запахом мертвенно-белых призрачных цветов, стояли магнолии. Дверь спереди, дверь сзади, высоко над ней — крошечное слуховое окно, и больше ни окон, ни дверей; бревна и доски, образующие остов здания, отстояли друг от друга дюймов на пять, обшивка же была выполнена из материала, необычного как по фактуре, так и по замыслу. «Пуща» работала только в летнее время, и с крутизны ее сверкающей железной кровли густо перевитыми плетями свисал серый мох, окаймляя по карнизу всю крышу и сплошь покрывая с четырех сторон стены здания — праздничное убранство, придающее этому полуамбару-полудансингу живописное и дикарское своеобразие.
— И много денег приносит доку эта «Пуща»? — спросил Рыбий Пуп.
— Это, парень, золотое дно. — Зик покрутил головой.
— Что ж, док торгует живым товаром, твой отец — бакалейным, мой — гробами… Вещи нужные. Можно не бояться, что прогорим, — рассуждал вслух Рыбий Пуп.
— Вот именно. Кто без этого обойдется.
Зик вошел на ступеньки заднего крыльца, и Рыбий Пуп уловил приглушенные звуки рояля — кто-то наяривал буги-вуги.
— Ловко шпарит, — невольно поддаваясь музыке, уронил он.
— Ух и повеселимся, чертям станет тошно, — промурлыкал Зик, раскачиваясь в такт музыке, и три раза постучал в дверь.
— Девочки-то здесь чистые? Или какие на каждом углу?..
— Что ты, здесь девочки с гарантией.
— Это в каком смысле?
— Подцепишь сифилис или еще что, док тебя вылечит за так.
— Ей-богу?
— Серьезно. И потом, учащихся здесь обслуживают со скидкой.
— Мамочки мои родные! — прыснул Рыбий Пуп. — Не отстает док от жизни!
Дверь открыл грузный черный мужчина высокого роста, с красными воспаленными глазами, в грязном белом фартуке.
— Зик, привет.
— Здоров, Брюхан.
— Это кто же, дружок твой? — спросил Брюхан, подозрительно покосившись в сторону Пупа.
— Рыбий Пуп, сын Тайри, — представил приятеля Зик.
Брюхан округлил глаза, его лицо просветлело.
— Скажи на милость! Дождались! Ну заходи, кавалер. Давным-давно пора.
Они вошли в тесный коридорчик, откуда вела наверх крутая лестница. Под лестницей были как попало навалены бочонки, ящики из-под пива.
— Про тебя уже тут спрашивали, Пуп, — сказал Брюхан.
— С чего бы это?
— Ну как же, сынок Тайри. Сколько девочек только того и ждут, чтобы с тобой познакомиться.
— Тогда скажите, пускай приготовятся, я — вот он, — пропел Рыбий Пуп.
Все рассмеялись. Брюхан повел их наверх, в главное помещение — огромный зал с высоким потолком, пропахший пивом и затянутый сизым табачным дымом. Железное перекрытие крест-накрест оплетали изнутри связки мха. Посреди зала лениво топтались три пары танцующих; костлявый черный музыкант в рубахе и без пиджака, поставив рядом с собою стакан виски и не выпуская изо рта сигарету, барабанил по клавишам. За столиками сидело десятка два девушек.
— Видал? — Зик повел головой в их сторону.
— Да, брат ты мой. — Рыбий Пуп протянул Зику сигареты. — Закуривай.
— Что будем пить? — спросил Брюхан.
— Тащи пару пива, — распорядился Зик. Он чиркнул спичкой, поднес ее Пупу, закурил сам и, не погасив, кинул через плечо на пол.
— Эй ты, соображаешь? — крикнул Брюхан, затаптывая тлеющую спичку. — Мох-то сухой, как черт-те что. Нам только пожара не хватало.
Он отошел, переваливаясь, и приятели, сев за столик, стали оглядывать девиц. Скрипнули стулья по дощатому полу, три девушки в тесных, обтягивающих грудь тонких свитерочках встали и, не торопясь, направились к ним. По клавишам рояля плясали звуки буги-вуги.
— Потанцуем? — слабо улыбнувшись, спросила одна, высокая, с очень светлой кожей.
— Надо бы сперва промочить горло, — сказал Рыбий Пуп. — Выпьете с нами пивка?
— Спасибо, — хором ответили все три.
— Присаживайтесь, — пригласил Зик, с усмешкой рассматривая девушек.
Они сели. Одна — низенькая, черная как смоль толстуха. Другая — пухлая, с желтой кожей. Третья — та, что заговорила первой, была стройна, как тростинка, и почти белокожа.
— А вы, видать, свои мальчики, — улыбаясь, отметила чернокожая.
— Прогуливаем? — спросила вторая, трогая их учебники.
— Почему, просто проходим анатомию, — сказал Рыбий Пуп.
Девушки захохотали, учуяв заработок.
— Остряки, — сказала толстуха и, оттопырив влажные губы, нацелила большие глаза на Зика.
Рыбий Пуп угостил девушек сигаретами; Брюхан подал пиво и проворно принес еще три бутылки.
— Меня зовут Глэдис, — сказала светлокожая.
— А меня — Рыбий Пуп.
Рыбий Пуп определил свой выбор с первого взгляда. Было жутковато, что Глэдис так похожа на белую, но он знал, что опасаться нечего, что она доступна, и это волновало его.
— А меня зовут Мейбелл, — сказала черная.
— Меня — Бет.
— В Дугласовской учишься? — спросила Глэдис.
— Ага, правда, недолго осталось.
— Кончаешь? Я тоже там кончала, четыре года назад.
— Не совсем так. Бросаю. Только пусть это будет между нами.
— Ох, я тебя понимаю, — смеясь, сказала Глэдис. — Сама была рада без памяти отвязаться от этих чертовых учителей.
— Чем же они тебе насолили?
— Познакомимся получше, скажу, — с горечью ответила она.
— Нет, ты скажи сейчас, — попросил он, наклонясь к ней ближе.
Она взглянула на него, помолчала и решилась:
— Учитель английского сделал мне ребеночка, — прошептала она ему на ухо. — Это он мне так хорошо объяснял про глаголы…
— Джефферсон?
— Он самый, подлец, — сказала она, глядя куда-то мимо печальными глазами.
Она нравилась ему все больше; она была не так хороша, как Глория, и все же он находил в них что-то общее. Во взгляде ее карих, влажных, почти неизменно опущенных глаз была боль и покорность судьбе, от всего ее облика веяло усталостью много испытавшего человека. Она по-хозяйски просунула руку ему под локоть.
— Потанцуем, не хочешь?
— Давай. — Рыбий Пуп повел ее на середину зала.
Прислушиваясь не столько к музыке, сколько к прикосновениям партнерши, Рыбий Пуп не обратил внимания, что Зик пошел танцевать с Бет. Обернувшись, он увидел, что Мейбелл сидит в одиночестве, заметил, как она вынула сигарету из его пачки. Музыка кончилась, и, ведя Глэдис назад к столику, он крикнул:
— Брюхан, еще четыре пива!
— Сию минуту! — отозвался из-за стойки Брюхан.
— А как же я? — с вызовом спросила Мейбелл, глядя ему прямо в глаза.
Над столиком повисла напряженная тишина. Мейбелл оказалась лишней, и по какой причине — было яснее ясного. С виноватым чувством Рыбий Пуп глядел в ее выпученные, налитые кровью глаза.
— То есть, я хотел сказать, пять бутылок, Брюхан! — поправился он.
— Не надо! Подавись своим поганым пивом! — Мейбелл презрительно скривила толстые губы.
— Мейбелл, — укоризненно сказала Глэдис, — мальчики выбрали, кого им хочется…
— Катись ты к дьяволу, сука белесая! — с неожиданной яростью завизжала Мейбелл и, вскочив из-за стола, с грохотом смахнула на пол бутылки. — Я не слепая покамест! Вижу, что выбрали! Польстились на белое мясо! Только вы-то шлюхи — не белые! Ниггеровы дочки, как и я! Просто им белей вас взять неоткуда, они и выбирают, что хотя бы похоже! — Она резко обернулась к Зику и Пупу. — Если вас так уж тянет на белое, что ж вы не ходите на тот конец города, там одним только беленьким и торгуют. Не хотите говорить? Тогда я вам скажу! Боитесь, что убьют, как собак! Сидишь с ними, сволочами, а они на тебя взглянуть гнушаются, сами черней гуталина, а подавай им желтое да белое!
— Но ты-то, Мейбелл, — черная, — через силу улыбнувшись, сказала Бет.
— И горжусь этим! — вскинулась Мейбелл.
— Тебе только и осталось, что гордиться, — негромко сказала Глэдис.
— Эй, что у вас тут за шум? — Брюхан поставил перед Мейбелл бутылку пива и тяжело затопал обратно.
Мейбелл перевернула бутылку вниз горлышком, и пиво пенной струей хлынуло на пол.
— На, лакай, — ядовито бросила она Пупу.
— Не стыдно, Мейбелл? — сказала Бет. — Выливаешь чужое пиво…
— Напилась и завидует, вот и все, — сказала Глэдис.
— Кому — тебе, белохвостая сука? — злобно огрызнулась Мейбелл. — Никогда в жизни я тебе не позавидую.
Звуки буги-вуги умолкли. Рыбий Пуп еле сдерживался, в руки ему словно вставили стальные пружины — подняться бы сейчас и двинуть эту девку кулаком по потной черной роже. Все понимали, что происходит, он это знал, но зачем говорить об этом вслух. Стыдно, когда про такое говорят вслух.
— Дай людям быть, с кем им нравится, — прорычал он.
— Во-во! — немедленно подхватила Мейбелл, нагибаясь к нему через стол и брызжа пьяной слюной. — Дали ему белые Джимом Кроу по черной заднице, так нет же, ему все мало!
— Шла бы ты, а, Мейбелл? — сказала Бет. — Уши вянут от этих разговоров!
— Я здесь такое же право имею находиться, как ты, желтая тварь! — визжала Мейбелл.
— Я тебе не тварь. — Бет встала.
— А я и не говорю — тварь. Я говорю — желтая тварь!
Зик потянул Бет обратно на стул.
— Убирайся, черная зараза, чтоб я тебя больше не видела! — крикнула Бет.
— Верно! Черная! — пронзительно вопила Мейбелл. — И кабак этот — для черных! Не нравится здесь — ступай в кабаки для белых… что не идешь? А то, что ходу нет! И рада бы, да не подступишься!
— Черт знает что, — буркнул Рыбий Пуп. — С меня хватит.
— А ты не стесняйся, сердечный! — мигом перекинулась на него Мейбелл. — Я хоть и женщина, но с таким, как ты, справлюсь, будь спокоен!
— Брюхан! — позвал Рыбий Пуп.
— Зачем беспокоить человека? — не унималась Мейбелл. — Самому, что ль, слабо?
— Я здесь! — Брюхан вперевалку подошел к столику, глаза его смотрели недобро. Он тоже был черный. — Что тут у вас стряслось?
— Уберите отсюда эту девку, покуда я ей не съездил, — сказал Рыбий Пуп.
— Съезди! Попробуй только!..
— Не хотите, чтоб она сидела за вашим столиком? — спросил Брюхан, хотя спрашивать было излишне.
— С нами уже сидят две девочки, — беспомощно объяснил Зик.
— Девочки? — на весь зал разнесся полный яда голос Мейбелл. — Ха-ха! Скажи лучше — проститутки! — Она повернулась к Бет. — Я — проститутка, и ты — такая же! — Она опять обратилась к Зику: — Все у нее то же самое! На ощупь — одно и то же. Одинаковая сласть. По-твоему, у ней все лучше, потому только, что белей, так ведь не белое все равно. Своего же цвета стыдишься! Заклинились на белом, дураки черные, вот и хапают, что для них понаделали белые в Черном поясе! Валяйте, подонки, подбирайте объедки после белых!
— Все, Мейбелл, хватит, — спокойно сказал Брюхан.
— Ты еще будешь на меня гавкать, черный пес, — набросилась на него Мейбелл.
Кинув поднос, Брюхан подскочил к ней, ухватил одной рукой за шиворот, другой — за ногу и без особой натуги вскинул вверх.
— Опусти сейчас же! — визжала Мейбелл, барахтаясь и молотя руками воздух.
— Вышвырни отсюда эту стерву! — крикнул кто-то.
— Вышвырни вон! — подхватили другие.
Держа Мейбелл на поднятых руках, словно подушку, набитую перьями, Брюхан пошел через зал. Мейбелл брыкалась и рыдала, барабаня кулаками по его спине. С клавиш рояля опять полетели звуки буги-вуги. Один из официантов, забежав вперед, открыл Брюхану дверь, и тот стал спускаться по лестнице.
— Пошла вон, и, пока не протрезвишься, чтоб не показывалась! — донесся голос Брюхана. Хлопнула дверь, и он вернулся. — Нализалась, и все дела.
— Язык у нее без костей, — сказала Глэдис.
— Выпьем-ка лучше еще пива, — сказал Зик.
— Точно, — поддержал его Рыбий Пуп.
Тяжелой поступью подошел Брюхан, неся еще четыре бутылки.
— Ну, порядок теперь?
— Нормально, — сказал Рыбий Пуп.
Но понадобились еще три бутылки, чтобы смыть изо рта привкус услышанного от Мейбелл. После он уже был под хмельком, и ему стало все равно, и в самое время Глэдис, прижавшись к нему, когда они танцевали, спросила шепотом:
— Пойдем со мной, хочешь?
— Деньжат при себе маловато, девочка.
— Я тебе ничего не говорила про деньги. Приходи ко мне почаще, больше мне ничего не надо. Я ведь одна…
— Договорились, пойдем. Ты мне нравишься.
— И ты мне.
— Живешь далеко отсюда?
— Две минуты ходу.
Рыбий Пуп обернулся к Зику.
— Мы пошли!
— Мы тоже уходим, — сказал Зик.
Рыбий Пуп расплатился за пиво, и они вчетвером вышли наружу, щурясь от солнца. Вышли и остановились от неожиданности. Черная Мейбелл, откинув точеную черную голую ногу, согнутую в колене, уютно положив голову на полную руку, лежала ничком на траве, куда ее бросил Брюхан. Толстые губы ее приоткрылись, щеки увлажнились от пота, она похрапывала, и солнце било ей прямо в лицо.
— Господи! — вырвалось у Бет.
— Брюхан! — позвала Глэдис.
Брюхан показался на пороге.
— Забери эту поганку с солнца, — скомандовала Глэдис.
Брюхан глянул и почесал в затылке.
— Черт, а я думал, она ушла! А она — нате вам, где ее кинули, там и уснула… Лежит себе, отсыпается — чистый младенец, верно? Проснется, будет как шелковая.
Он взял Мейбелл на руки и потащил в дом.
— Бедненькая, — сказала Глэдис и, обняв Пупа за пояс, пошла с ним по тропинке.
— Ой, а учебники! — воскликнул Зик, останавливаясь.
— Ничего, полежат пока у Брюхана, — сказала Глэдис. — Не волнуйся. Никто не стащит ваши учебники, потому что никто здесь никогда не читает…
XVIII
Рыбий Пуп проснулся. В затененной комнате стояла тишина, и, вдыхая теплый сырой воздух, он услышал, как по дранке барабанят капли дождя. В необъяснимой и внезапной тревоге он приподнялся на локте и огляделся кругом.
— Пуп, — долетел до слуха знакомый шепот.
— Глэдис. — Он облегченно вздохнул. — А я не сразу понял, где я есть.
— Хорошо дремалось?
— Угу. — Он зевнул.
В теплом сумраке его взгляд остановился на ее белокожем лице, на ее губах, еле тронутых грустной улыбкой, которую нечасто удавалось вызвать даже ласками, — улыбкой, рожденной, казалось, не радостью, а скорее неизбывной скорбью. На ней были только нейлоновые трусики, а в тусклом свете лампочки бутонами рдели соски на ее крепкой груди. Никогда и ни с кем он не знал такого покоя, как с нею, а между тем посреди этого покоя что-то неизменно точило его.
— Спал как убитый, — сказала она.
— Очень устал.
— Я люблю смотреть, как ты спишь, — тихо сказала она.
— Да? Интересно. — Он вскинул на нее глаза. — С чего это?
— Не знаю. Ты прямо как маленький, когда спишь.
Он фыркнул и по-кошачьи потянулся в полутьме.
— До сих пор на меня никто не любовался во сне.
— Неужели и впрямь никто? — лукаво спросила она.
— Я бывал до тебя с другими женщинами, Глэдис, но ни с одной не спал. — Он покаянно усмехнулся. — Знаешь, как водится:
Ппапамм —
И наше вам,
Мадам…
Она засмеялась, не разжимая губ.
— У каждого мужчины есть женщина, которая смотрела, как он спит, — сказала она, глядя мимо него в пространство.
— Если только мама, когда я был маленький… Слушай, а пива не осталось? Пить охота.
— Приберегла для тебя холодненького. — Она вынула из оцинкованного ведра со льдом бутылку пива.
— Умница, — благодарно сказал он. Опорожнив бутылку наполовину, он поставил ее на стол возле кровати.
Глэдис, низко нагнув голову, чинила юбку; освещенные маленькой лампой, стоящей у нее под рукой, блестели шелковистые завитки ее волос, матово золотилась кожа. Рыбий Пуп нагнулся вперед и стянул со спинки стула свои брюки.
— Уже идешь? — спросила она.
Он не ответил. Достал из кармана четыре зеленые бумажки, протянул ей.
— Возьми, девочка, здесь тринадцать долларов… Десять от папы, и еще три выклянчил у матери.
Она встала, взяла деньги и сунула под дорожку на комоде.
— Спасибо, Пуп. Теперь будет чем заплатить за квартиру.
— Мало я тебе даю, я знаю, — сокрушенно сказал он.
Она отозвалась добродушно:
— Я не жалуюсь.
Ничего не было хуже этих минут, когда он давал ей деньги. Хотелось расспросить, хватает ли ей на жизнь — одеваться, есть, платить за жилье, давать матери, которая растит ее незаконнорожденного ребенка, но что спрашивать, если он все равно не может давать ей больше? Он знал, чем она зарабатывает, и гнал от себя мысли об этом, потому что от них был готов проклясть ее. Приходилось довольствоваться тем, что ему, по ее словам, отдают предпочтение. Ссутулясь на краю кровати, он силился превозмочь чувство вины перед нею, потому что не имел на него права. Как случилось, что она, такая красивая, угодила в этот омут?
— Глэдис, а у тебя отец жив? — спросил он вдруг, закуривая сигарету.
— Чего? — Она резко вскинула голову, склоненную над рукодельем, и распахнула ему темную глубину своих глаз. — Да, жив, — и опять согнулась над шитьем.
— И чем занимается?
— Торгует лесом.
— Он что, белый?
— Ага, — сказала она тихо.
— Не захотел взять за себя твою маму?
— Ты что это мне устраиваешь допрос? — В ее голосе слышалось раздражение.
— Я же не знаю тебя, Глэдис, — сказал он с затаенной мольбой. — Встречаемся, а я ничего о тебе не знаю…
— Чтоб белый женился на черной, да еще на Юге? — Иронический вопрос не требовал ответа.
— Могли бы и на Север податься. — Он старался говорить не слишком запальчиво.
— Он уже был семейный.
— Любил он твою мать?
Она долго не отвечала.
— А что это — любовь? — почти неслышно проговорила она наконец, не поднимая глаз.
— Он здесь в городе живет?
— Ага.
— Видитесь вы с ним?
— Да нет.
— И из семьи его ни с кем не встречаешься?
— Какое там. Они же белые. Я — черная…
— Ничего ты не черная, — сказал он, словно обвиняя ее в чем-то.
Дождь все стегал по крыше. Глэдис поднесла ткань к лицу, перекусила зубами нитку и, отмотав с катушки новую, стала вдевать в иголку, держа ее у самых глаз.
— Хорошо хоть здесь мама, есть на кого оставить ребенка. — Она завязала узелок на конце нитки.
— Я бы на твоем месте уехал на Север.
— Это зачем?
— Зажила бы тогда как хочется.
Она взглянула на него, удивленно приоткрыв рот.
— А я так и живу.
У него оборвалось что-то внутри. Значит, она смирилась с тем, что произошло! Она равнодушна к миру белых, не таит на него обиды за зло, которое он ей нанес. Вот он, не столкнувшись еще, по сути дела, близко с этим миром, уже ненавидит его. А может быть, нет? Ненавидит, когда начинает здраво рассуждать, а когда замечтается — любит… Разве он приставал бы к ней сейчас с расспросами, если б не преклонялся перед этим белым миром, не чтил бы его втайне?
— А где живет твой папочка, не знаешь?
Пальцы Глэдис вцепились в материю, она с горечью засмеялась сквозь плотно стиснутые губы.
— Как не знать, только в субботу ходила к ним обедать.
Он невольно рассмеялся тоже, но резко оборвал смех.
— Слушай, этот учитель, Джефферсон, знал, что у тебя отец белый?
— Что отец белый? — переспросила она. — Знал… Скажи, зачем ты все это выспрашиваешь? Может, я не нужна тебе больше?
— Ты же знаешь, что не в том дело. — Он досадливо поморщился.
Ну да, она боится, что не нужна ему, потому что родилась вне брака, потому что обстоятельства ее рождения свели в ней на нет принадлежность к белым. Он потушил сигарету и растянулся на кровати. Он знал, что ее почти никогда не тревожат мысли о мире белых, — зато его они не покидают. А расспрашивал он Глэдис потому, что и она, и ее мать, и этот, то ли существующий, то ли нет, белый мужчина, который ей доводится отцом, вошли смутными образами в его сознание, и он пытался проследить, каковы связи между этими образами и им самим, его жизнью. В тот первый день Мейбелл спьяну говорила, будто бы черные подбирают объедки после белых, которые сходятся с черными женщинами. По цвету кожи Глэдис была такая же, как белые, а между тем ей было до них дальше, чем ему, — так далеко, что она даже не давала себе труда думать о них. И конечно, учитель Джефферсон склонил ее к сожительству потому, что она почти белая и незаконнорожденная и за нее некому заступиться. Белый мужчина сошелся с черной женщиной, у черной женщины родилась внебрачная, почти белая, дочь, и, так как всем известно, что отец у этой незаконнорожденной, почти белой, девушки — белый, за этой девушкой стали увиваться черные мужчины. И у нее, этой почти что белой девушки, тоже родится незаконнорожденное дитя, за которое тоже не вступится ни белый, ни черный. Мужчин такая девушка себе найдет, мужа — едва ли.
— Тебе бы к закону притянуть этого Джефферсона, пусть бы его заставили заботиться о ребенке.
— Пуп, я ведь со многими гуляла, — откровенно сказала она, вздохнув. — Девочка от него, но как докажешь? Похожа на отца как две капли воды, жена Джефферсона и то про это знает…
Он закурил опять. Что-то станется с дочкой Глэдис? Ведь Джефферсон тоже светлокожий. Вырастет еще одна почти белая девушка, затерянная, как Глэдис, в черном мире.
— Верхний свет зажечь, мой хороший?
— Не надо.
Она встала и пошла в дальний угол комнаты — оттуда, из темноты, она казалась совсем белой. Из-за женщины такого цвета, как Глэдис, убили Криса.
— О чем ты, милый, задумался?
— А? Так, ни о чем.
Лицо женщины на снимке, которым он давился в полицейской машине, улыбалось — Глэдис улыбается редко.
— Глэдис, ты никогда не слыхала про парня, которого звали Крис Симз?
— Крис Симз? — медленно повторила она. — Н-нет… А что?
— Его убили.
— Кто?
— Да белые.
— А-а, это тот! — воскликнула Глэдис. — Нет, я его не знала. Слышать слышала, даже видела один раз. Ой, да ведь ты не знаешь! Я же одно время в прислугах служила у женщины, с которой он встречался…
— Что-о?
— Ну да. Это когда она еще была замужем. А уже после занялась ремеслом…
Ух, до чего он ненавидел это слово. Он предупреждал, что не желает слышать от нее слово «ремесло». И как только она может его выговаривать с таким спокойствием.
— Какая она из себя?
— Что значит — какая? На что тебе?
— Фигурой на тебя похожа?
— Нет. Ниже ростом, полней… Волосы совсем светлые. Пила она без удержу. Потому и муж от нее ушел.
— А мужчин у нее было много?
Глэдис криво улыбнулась.
— Когда занимаешься нашим ремеслом, мужчин всегда много… — Она пристально посмотрела на него: — Зачем ты все это спрашиваешь?..
— И с нашими она тоже якшалась?
— С какими это «нашими»?
— С черными, — многозначительно сказал он.
— По-моему, до этого случая с Крисом — нет. Только для чего это тебе?..
— Выходит, она с Крисом зналась из-за денег?
— В нашем ремесле со всяким знаешься из-за денег, — сказала Глэдис.
Рыбий Пуп допил пиво до дна и опять вытянулся на кровати.
— Зачем тебе понадобилось знать про эту женщину? — спросила она. — Обыкновенная шлюха, ничего в ней нет.
— А я и сам не знаю. Взбрело что-то в голову, — негромко, отрывисто сказал он.
Они замолчали. В парном воздухе стоял монотонный стрекот дождя.
— Глэдис.
— А?
— Поди сюда.
Она отложила рукоделье и подошла к нему.
— Поцелуй меня, — сказал он.
Она нагнулась, и, обнимая ее, целуя ее, он яростно, изо всех сил старался заглушить неясный страх, тлеющий в нем. Если уж суждено, чтобы когда-нибудь и его опалил огонь, то, может быть, исподволь приучить себя к его жару, окунаясь в похожее пламя. Напрасно — вынырнув, он был все так же далек от цели и все так же горел в его крови лихорадочный, гложущий, неуемный страх. Ничуть не меньше прежнего был притягателен и страшен белый огонь.
XIX
После школы, а чаще — после затянувшихся на полдня свиданий с Глэдис Рыбий Пуп сидел в конторе у Тайри, отвечал на телефонные звонки, записывал адреса, по которым нужно заехать за покойником, и говорил Джиму, а Джим в свою очередь давал указания Джейку и Гьюку, водителям катафалка, который одновременно служил и санитарной машиной. Он уже знал, как принимать заплаканных посетителей, печально улыбаться, когда того требуют обстоятельства, изображать на лице снисходительное соболезнование убитому горем клиенту, а между тем толковать о своем:
— Да, что поделаешь, теперь мы должны позаботиться о том, чтоб приготовить ложе…
И он извлекал красочно изданный каталог с цветными снимками гробов и указателем цен.
— Выбирайте, какой вам больше подходит, у нас имеются в наличии любые, я покажу вам.
Новая роль кружила ему голову, давая ощущение власти. Он был полномочным представителем Тайри, и ему это страшно нравилось. Тайри поручал ему заказывать стеклянные кружки и шприцы, канистры с жидкостью для бальзамирования, искусственный дерн для могил, гробы разных сортов, косметику для усопших, женские платья, мужские костюмы и так далее. Кроме того, ему вменялось в обязанность следить, чтобы Джейк и Гьюк не упивались до бесчувствия, пока не справятся с работой.
Всю зиму и весну Рыбий Пуп, забросив занятия, не переставал встречаться с Глэдис. Он знал, что провалится на экзаменах и вынужден будет остаться на второй год. Как-то утром, сидя в «Пуще» с Глэдис и потягивая пиво, он услышал, как открылась дверь черного хода, и, охваченный недобрым предчувствием, повернул голову. Вошли Тайри с Глорией, и его пальцы невольно сжали пивную бутылку. Опасаясь, что его ждет позорное разоблачение при всем народе, он сидел, глядя в одну точку, и старался держаться как можно более независимо. Тайри, нахмурясь, прошел мимо и стал рядом с Глорией у стойки. Рыбий Пуп вздохнул свободней. Он давно ждал минуты, когда откроется его обман, — что ж, вот наконец и выплыло наружу, что он пропускает школу. Слава Богу, что Глэдис не знакома с Тайри и ничего не заметила.
Над столиком навис с непроницаемым лицом Брюхан.
— Тебя просят подойти к стойке.
Рыбий Пуп непринужденно прошествовал через зал. Тайри стоял у стойки, глядя в пивную кружку.
— Здравствуйте, — сказал Рыбий Пуп Глории. — Привет, папа.
— Здравствуй, Пуп. — Глория улыбнулась.
— Ты отсюда куда собираешься? — холодно цедя слова, спросил его Тайри.
— В заведение, пап. Как всегда, — с улыбкой отвечал Рыбий Пуп.
— Чтобы к пяти часам был на месте.
— Само собой. — Он старался говорить как ни в чем не бывало. — Это все?
Тайри не ответил. Ясно, теперь ему выдадут. Он вернулся к своему столику.
— Что-то твой приятель не больно тебе обрадовался, — заметила Глэдис.
— Нет, просто у него дело ко мне, — улыбаясь, соврал Рыбий Пуп.
Спустя немного Тайри вышел, пропустив вперед Глорию.
— Господи, вот мне бы так одеваться, — сказала Глэдис.
— Хороша, правда?
— А этот, кавалер ее, он кто?
— Так, один папин знакомый. — Что ему оставалось, как не врать дальше?
— Не знала, что среди здешних негров есть такие богачи.
— Водятся и у негров денежки, — проворчал он.
Не перестанет ли теперь Тайри давать ему на карманные расходы? Не попросит ли доктора Бруса, чтобы его больше не пускали в «Пущу»?
— Что ты улыбаешься, мой хороший? — спросила Глэдис.
— Да ничего, — сказал он с улыбкой.
— Я тебя знаю, Пуп. Когда ты улыбаешься, что-то не так.
— Почему, все так, — сказал он, продолжая улыбаться.
Он досидел в «Пуще» до четырех часов и медленно побрел в похоронное бюро. Войдя к отцу, он увидел, что Тайри и Джим сидят за письменным столом, склонясь над конторскими книгами.
— Хватит на сегодня, Джим, — сказал Тайри. — Кончим завтра утром. Сейчас мне надо потолковать с сыном.
— Есть, Тайри. — Джим встал. — Пуп, здорово.
— Здравствуй, Джим.
— Как дела в школе?
— Ничего, нормально, — посмеиваясь, соврал Рыбий Пуп.
— Учись, старайся. Дело требует.
Проклятье, даже Джим знает…
Джим вышел. Рыбий Пуп сидел, улыбаясь, — он ничего не мог с собой поделать. Он был напуган и понимал, что сейчас умней всего притвориться, будто он согласен на все, чего бы ни потребовал Тайри. Свесив голову, Тайри все так же сидел за столом. Наконец он резким, пружинистым движением повернулся к сыну.
— Слышал, что сказал Джим?
Не зная еще, велика ли грозящая ему немилость, Рыбий Пуп решил на всякий случай прикинуться дурачком.
— Насчет чего, пап?
— А я думал, на тебя можно положиться, — сурово сказал Тайри.
— О чем ты, папа? — по-прежнему вилял Рыбий Пуп.
— Неужели ты не видел, что я никаких расчетов не делаю без Джима? — беспомощно разведя руками, спросил Тайри жалобным голосом.
— Как же. Видел. Да, он работает на тебя…
— Я не о том говорю, и ты это очень хорошо знаешь!
— А-а… — Рыбий Пуп сделал вид, будто до него только теперь дошло. — Он тебе помогает…
— А ПОЧЕМУ? — загремел Тайри.
Рыбий Пуп знал почему, но говорить об этом вслух было неловко.
— Потому что я неученый! — гневно признался Тайри. — Я плачу ему деньги, чтобы он читал заместо меня…
— Я буду вместо тебя читать, папа.
— Молчи ты! — крикнул Тайри. — Ты понимаешь, о чем разговор! Я-то надеялся, что в скором времени передам дела сыночку, а сыночек знай себе гоняется за девками! Что с тобой творится, Пуп? — Тайри вплотную приблизил к нему лицо. — Ты что, без бабы уже дня прожить не можешь?
От страха Рыбий Пуп лишился и красноречия, и бойкости.
— Могу.
— Ты с каких пор повадился в «Пущу»?
— Тебе про все уже доложил Брюхан, я не собираюсь отнекиваться, — убито сказал Рыбий Пуп.
— Далеко у вас зашло с этой Глэдис?
— Просто она моя девушка, вот и все.
— Не начинил ты ее, случаем, или еще что?
— Нет. Она хорошая, пап, чистоплотная и…
— Она подстилка, только и всего! — загремел Тайри. — До нее мне дела нет! Мне до сына моего есть дело, до тебя! — Тайри встал и надвинулся на него. — Сколько раз ты прогулял школу?
Рыбий Пуп окончательно смешался — он давно потерял счет пропущенным урокам.
— Хватает, — неопределенно пролопотал он. И поспешно прибавил: — Да я наверстаю.
— Елки зеленые, Пуп! — Тайри сплюнул. Он подошел к окну, посмотрел в него, стоя спиной к сыну, круто обернулся. — Я хотел, чтобы ты получил образование…
— Я получу, папа, — оправдывался Рыбий Пуп.
— Где? В «Пуще»?
— В «Пуще» — навряд ли, — честно сказал Рыбий Пуп. — Это я так, для разрядки. — Он пристыженно засмеялся, отводя глаза.
— Посмейся мне, я тебе шею сверну, паршивец!
— Я не смеюсь, пап. Я виноват. — Он заискивающе улыбнулся и тут же стал серьезным. — Но я возьмусь за ум.
— Пуп, не запускай, Христа ради, учение из-за девчонок, — умоляюще сказал Тайри. — Я тебя стараюсь вывести в люди, а ты топчешься на месте. И тут на белых валить не приходится, сам себе вредишь. Я нанимаю людей думать за меня, а ты этим временем ухлестываешь за бабьем. Я считал, что ты умней… Неужели у тебя нет охоты чего-то добиться в жизни?
— Есть.
— Чего же — за ляжками гоняться? — сказал Тайри с презрением. — На это особой грамотности не требуется… Крепко ты меня подвел, Пуп. — У него сорвался голос.
Тайри был недалек от слез, и это проняло Пупа, как ничто другое.
— Я тебя не подведу, папа, — сказал он горячо. — Клянусь тебе.
— Что ж ты теперь думаешь делать? — спросил Тайри с несвойственным ему оттенком безнадежности.
— Я исправлюсь! Прямо с сегодняшнего дня! — уверял Рыбий Пуп.
— Беседовал я с директором школы, — сказал Тайри. — Говорит, ты завалишь экзамены за этот год. Он думал, я тебя забираю из школы и хочу определить к себе на работу. Знаешь, Пуп, и разжевать можно за другого, и в рот ему положить, но глотать человек должен сам. Хочешь прожить всю жизнь черным забулдыгой — я этому помешать не в силах.
— Папа, я сию минуту сажусь заниматься. Ничего больше не нужно говорить, я все понял.
— Все в твоих руках, сын, — сказал Тайри, беря шляпу. — Не меня ты дурачишь, имей в виду, — ты себя же оставишь в дураках… — Он глотнул и покачал головой. — Ну, я пошел… До вечера.
— Ага. А я буду сидеть заниматься.
Тайри ушел. Рыбий Пуп сел за стол и загляделся в пустоту. Да, сейчас он начнет заниматься. В коридоре раздались чьи-то шаги. Он оглянулся. В дверях стоял Джим.
— Пуп, — окликнул его Джим.
— Да, слушаю, — небрежно уронил Рыбий Пуп.
— Малыш, я не хочу вмешиваться, но все же иди-ка ты давай в школу и…
— Я и так собираюсь ходить в школу, Джим, — отрезал он.
— Если ты не кончишь школу, не получишь лицензию, ты не сможешь повести отцово дело…
— Да знаю я, — досадливо сказал Рыбий Пуп.
— У тебя хороший отец…
— Слушай! — взорвался Рыбий Пуп. Вся злость, которую он сдерживал в присутствии Тайри, обратилась сейчас против Джима. — Ты хоть и образованный, а работаешь на папу! Вот и я буду нанимать таких, как ты, чтобы вели за меня дело!
На щеках у Джима обозначились желваки.
— С тобой бесполезно говорить. — Он вышел.
Катись он, этот Джим… Рыбий Пуп раскрыл учебник по государственному устройству и принялся бессмысленно водить глазами по строчкам. Вспомнилась Глэдис, какой он видел ее сегодня утром. Он вздохнул, помедлил немного, потом снял телефонную трубку и набрал номер.
— «Пуща». Брюхан у телефона.
— Брюхан, это Пуп. Глэдис у вас?
— Нет. Вышла только что. Сам знаешь… скоро будет.
Он передернулся, ужаленный ревностью, понимая, что означает ее отсутствие.
— Передайте, когда вернется, что я ее через час буду ждать на углу Боумен и Розовой. Ладно?
— Угол Боумен и Розовой. Хорошо. Все?
— Все.
Он положил трубку, взял шляпу и постоял в нерешительности.
— Джим! — позвал он.
Джим подошел к дверям конторы.
— Я ухожу.
— Как знаешь. — Джим отчужденно взглянул на него и покачал головой.
— Ну и черт с вами, — прошептал Пуп себе под нос и вышел на улицу.
