Глава 9

Следующие дни прошли на удивление спокойно. Как я и предполагала, Джереми полностью истратил свою энергию, и это пошло ему только на пользу. Внешне его поведение, отношение ко всему оставалось таким же, как и раньше, но внутреннее напряжение стало намного меньше. И в результате я почувствовала себя слегка увереннее. Если бы мой наниматель удосужился понаблюдать за Джереми, ему пришлось бы признать, что скорее всего я была права.

Однажды утром в декабре, когда мисс Гарт и я завтракали с детьми в детской, Седина заговорила о рождественском празднике и о том, что она хотела бы подарить своей матери и дяде Брэндану. Она болтала с обычной оживленностью, а я вдруг заметила что-то похожее на размышление в глазах Джереми, смотревшего на сестру.

— А что ты собираешься подарить своему дяде? — спросила я мальчика.

Селина, быстрая, как колибри, ответила прежде, чем он смог подумать и найти слова:

— В прошлом году он никому ничего не дарил! — громко затараторила она. — Он вел себя, как очень эгоистичный мальчик.

Джереми тут же спрятался в скорлупу безразличия, из которой его уже было невозможно выманить. Мне захотелось отшлепать Селину за то, что она погасила тот взгляд, который я увидела у него.

Однако после завтрака, когда я отправилась в классную комнату, чтобы начать свою работу — в то время я шила несколько фартучков для Селины, — Джереми последовал за мной с задумчивым выражением на лице. Я не стала его расспрашивать и не обращала внимания на то, что он бродит по комнате, рассматривая находящиеся там вещи, как он любил делать. Он задержался у корзиночки с рассортированными материалами для отделки платьев, которую я держала на полке, и, поискав немного, вынул маленькую коробочку с трубчатым бисером стального цвета и протянул мне.

— Что вы делаете с ними? — спросил он.

Я рассказала, что этот бисер употребляют для вышивания узоров на женских платьях.

Он выкатил несколько сверкающих бисеринок на стол и некоторое время молча изучал их. Он двигал их по столу туда-сюда, как будто пробуя выложить из них узор. Я спокойно выжидала, пока он сам расскажет мне о задуманном.

— А у вас есть проволока? — спросил он наконец. Я покачала головой.

— Я могу дать тебе немного крепких ниток, но проволоки у меня нет.

— Мистер Бич достанет мне проволоку, если я попрошу его, — сказал Джереми. — Мисс Меган, можно, я возьму этот бисер?

— Конечно, Джереми. Возьми все, если хочешь. А если тебе понадобится больше, я легко могу достать еще.

— Благодарю вас, — произнес он с необычной для него вежливостью. — Я придумал кое-что для рождественского подарка дяде Брэндану.

— Великолепно, — ободрила я его. — Если тебе понадобится моя помощь, скажи мне.

Он рассеянно кивнул в ответ и не объяснил больше ничего. Он забрал коробочку с бисером в свою комнату, а позднее я слышала, как он попросил Эндрю принести ему несколько кусков тонкой проволоки.

Хотя я была крайне заинтересована и сгорала от любопытства, но не задавала вопросов. Достаточно того, что Джереми казался более бодрым и что он был чем-то занят. Несколько раз он спрашивал меня о спектакле, который мы собирались посетить, и казалось, он ожидал этого момента с радостным волнением.

Утром в субботу, перед выездом на спектакль, мистер Рейд появился в детской — в этот день не было уроков — и удивил всех нас, сообщив, что он тоже едет с нами в театр. День стоял прекрасный, и он сказал, что надеется, что все мы получим бромное удовольствие от выезда. Объявив о времени, когда подадут экипаж, он предупредил нас, чтобы мы были готовы, и вышел из комнаты. Позже я могла бы поклясться, что он метнул на меня быстрый взгляд, в котором явно сквозило веселье. Но он ушел так быстро, что тогда я не была уверена в этом.

Новость произвела на нас различное впечатление. Седина в восторге захлопала в ладоши и сказала, что поедет в своем новом зеленом платье. Джереми не произнес ни слова, но в его глазах сверкнуло удовольствие, и это очень тронуло меня. Я могла только надеяться, что дядя не разочарует его и что необычно хорошее настроение Брэндана Рейда не покинет его весь день.

Моя реакция была довольно смешанной. Мне ни в коей мере не нравилось мое не совсем понятное оживление при мысли оказаться в компании с мистером Рейдом в более приятной обстановке, чем обычно. Несколько раз за утро я твердила себе, что при его бурном характере хорошее настроение вряд ли продлится долго. Без сомнения, мистер Рейд, на мой взгляд, имел в характере больше отталкивающих черт, чем привлекательных. Кроме того, несмотря на мое решение игнорировать людские разговоры, я неоднократно вспоминала слова Эндрю о Сесили Мэнсфилд, и они наполняли мою душу возмущением по отношению к дяде этих детей. Неужели необходимо, чтобы он сидел с нами в ложе и не сводил глаз с этой актрисы, в то время как она будет кокетничать с ним со сцены? Нет! То, что Брандан Рейд решил поехать с нами, означало очень неудачный поворот событий, а его присутствие, конечно, испортит впечатление от выезда, даже если дети останутся довольны.

Так я размышляла и предупреждала себя все то время, пока тщательно надевала нарядное атласное платье, сережки, застегивала брошку в виде солнца с лучами, принадлежавшую когда-то моей матери. В конце концов, это был более подходящий случай для того, чтобы одеться понаряднее, чем в тот вечер, когда я ужинала вместе с Эндрю. Я была уверена, что Эндрю не одобрит решения мистера Рейда сопровождать нас, и радовалась, что в субботу он отсутствовал и я была избавлена от его осуждающих взглядов и язвительных замечаний.

Что касается мисс Гарт, то она была полна негодования. Когда мистер Рейд объявил о своем решении, она просто тихо пылала изнутри, как уголь, а когда он вышел, она олицетворяла собой явное осуждение. Затем она дала выход своим чувствам, сказав Селине, будто та запачкала свое зеленое платье до такой степени, что не сможет надеть его, и прочитав Джереми лекцию о том, как он должен вести себя во время выезда, чтобы оправдать ожидания дяди. Но что она думает по этому поводу, мисс Гарт высказала только когда до нашего отъезда оставалось несколько минут.

У начала лестницы на третьем этаже висело большое зеркало, и я отправилась посмотреть на себя во весь рост — с головы до ног. К этому моменту я уже отбросила все сомнения, выбросила Эндрю из головы и чувствовала себя до смешного веселой, как будто я была не старше Селины. Или так, будто какой-нибудь джентльмен пригласил меня в театр. Мисс Гарт подловила меня у зеркала, и я не смогла даже притвориться, что я только проходила мимо него. Низким, беспощадным голосом она выговорила все, что думает.

— Не притворяйтесь, — сказала она. — Неужели вы думаете, что мы не видим, для кого вы прихорашиваетесь? Неужели вы думаете, что он взглянет на вас? Вряд ли это возможно! Ведь все его внимание будет направлено на его inamorata на сцене.

Меня ее слова шокировали до такой степени, что я стояла, не в силах произнести ни слова от гнева. Но прежде чем я смогла выразить свое негодование или она смогла продолжить в таком же духе, из комнаты выпорхнула Седина в вихре зеленого шелка — и, конечно, с пятнами — и бросилась ко мне.

— Ну пойдемте же вниз, мисс Меган! А то мы опоздаем! Это ведь будет ужасно!

Тут она увидела мое платье и в восторге закружилась вокруг меня. Несмотря на то, что Седина любила иногда и позлить, и подразнить, в ней все же было много тепла.

— Ах, как вам идет! — кричала она. — Какой прелестный красный цвет! И вы так хорошо уложили волосы, и они так хорошо выглядывают из-под шляпки. Дяде Брэндану это понравится… Он любит красивые вещи.

Мисс Гарт возмущенно фыркнула, но не сказала больше ничего. Она отправилась к Джереми, чтобы сопровождать его вниз, а я в это время пыталась выкинуть из головы все, что она говорила. Не буду я слушать всякие сплетни. Если она действительно думает, что я наряжаюсь ради Брэндана Рейда, то и все остальное, что она болтала до того, тоже может быть неправдой. Я сжала Селину в объятиях в знак благодарности за ее комплименты и подвязала ее сумочку немного повыше, чтобы закрыть наиболее заметные пятна на ее платье. Само платье даже без пятен, было не таким уж красивым, каким должно было быть, но я радовалась тому, что оно доставило Селине так много удовольствия.

Через минуту мисс Гарт возвратилась с Джереми, вовсю стараясь теперь испортить настроение ему.

— Слишком много волнений, — говорила она. — Мальчику будет плохо, вот увидите: у него всегда в таких случаях болит желудок. Вполне вероятно, он опозорит вас в ложе. А это послужит его дяде уроком: будет знать, как вывозить его в общество.

Я так разозлилась на нее, что, если бы дети не присутствовали при этом, не удержалась бы, чтобы не высказать ей кое-что. Чем скорее я уговорю мистера Рейда передать мальчика полностью в мои руки, тем будет лучше. К этому времени между Джереми и мной установилось некое подобие взаимопонимания, и уже не было необходимости притворяться, что я была лишь швеей.

Выдав каждому из нас напутствие — наихудшее из всех возможных, мисс Гарт поплыла в свою комнату, а я взяла детей за руки, чтобы весело, по-дружески сойти с ними вниз.

— Не беспокойся, — сказала я Джереми. — Ты не съел ничего, от чего тебе стало бы плохо. А потом, от счастья никому не бывает плохо. А у нас впереди очень приятный день.

Брэндан Рейд поджидал нас внизу у лестницы. Он похвалил нас за то, что мы оказались готовы на две минуты раньше назначенного срока, и выразил свое восхищение, увидев нас всех так нарядно одетыми, всех вместе, не выделяя комплиментом кого-либо из нас специально.

Когда он помогал мне надеть доломан, я отметила, что он выглядел великолепно. Хотя это было не так уж необычно. Под черным плащом-накидкой, который он носил с изяществом, на нем был серый с жемчужным отливом костюм из великолепного тонкого сукна, а когда он усадил нас в экипаж, то надел на голову цилиндр такого же серого цвета с жемчужным отливом. «Во всем Нью-Йорке, — подумала я, — наверняка не найдется сопровождающего более благородного, более великолепного вида».

Фуллер стегнул лошадей, и экипаж уже отъезжал от обочины, когда что-то заставило меня взглянуть на фронтон дома. У окна на втором этаже стояла женщина, и я узнала в ней Лесли Рейд. До этой минуты она не появлялась, не пожелала хорошего времяпрепровождения ни своему мужу, ни детям, и вид ее у окна встревожил меня. Слишком часто миссис Рейд казалась не более, чем тенью в глубине этого дома. Постоянные головные боли и приступы болезни, которые делали ее вялой и заставляли оставаться в постели по нескольку дней кряду, отдалили ее от всех нас так, что мы почти забывали о ее присутствии в доме. И сейчас мне показалось, что я вижу меланхоличный призрак, наблюдающий за нами из нереального мира свечей и фиалок.

Кроме меня, ее никто не заметил, и я не оглянулась, чтобы взглянуть на нее еще раз, пока наш экипаж отъезжал. Но память еще долго хранила картину того, как она стояла там, у окна.

Дядя детей был в необычно хорошем настроении, и я даже заподозрила, что он заключил сам с собой соглашение сделать этот день очень приятным для Селины и особенно для Джереми.

Театр находился как раз за площадью Согласия, и когда мы приехали, экипажи уже подтягивались к его дверям. Когда мистер Рейд провел нас в бело-голубой, с золотом зал и усадил на лучшие места в ложе, мы уже сгорали от нетерпения. Джереми казался спокойным, но глаза его сияли — что очень радовало меня, — и он не пропустил ничего, пока зал заполняли зрители. С передних мест нашей ложи весь зрительный зал был как на ладони. Но я не могла не заметить, однако, что Брэндан Рейд все время держался в глубине ложи и не сделал попытки присоединиться к нам, пока мы разглядывали зал и зрителей.

Один только раз он наклонился ко мне и спросил:

— Вам нравятся места?

Я могла только восхищенно кивнуть. Я никогда еще не сидела на таких великолепных местах и не посмела даже попытаться выразить, что я переживала, чтобы не показаться такой же неразумной и восторженной, как Селина. Наконец в зале погасили свет, стих шелест программ, и на полную мощь зажглись газовые огни рампы, освещая опущенный занавес.

Сесили Мэнсфилд появилась только в конце первого акта. Этот момент был подготовлен увлекательным, блестящим предыдущим действием. Она выпорхнула на сцену с присущим только ей весельем и тут же полностью завладела вниманием зрителей.

Я подалась в своем кресле немного вперед, чтобы лучше разглядеть ее и понять, что это за женщина. Безусловно, она не была красавицей — совсем не такой, как Лесли Рейд. Хорошенькая — да, и в ней было много человеческой теплоты, которая простиралась за пределы рампы и охватывала всю аудиторию. Казалось, она говорила зрителям: «Конечно, вы любите меня! Любите потому, что я люблю вас!»

Пьеса была легкой, без претензий. Детям она нравилась, и я громко смеялась вместе с ними. Один раз я обернулась и взглянула на мистера Рейда, сидевшего в глубине. Я увидела, что он даже не смотрит на сцену. Мне показалось, что он дремлет. Безусловно, он уже видел эту пьесу, может быть, даже не один раз. И все же я, конечно, ожидала, что он будет рад возможности насладиться видом мисс Мэнсфилд. Его безразличие неожиданно вселило в меня надежду, что слухи были все-таки просто слухами. А если в них и была какая-то доля правды, то все уже давно было в прошлом. Но когда эта мысль пришла мне в голову, мне вдруг стало немного стыдно: надежда, что слухи не были правдой, слишком обрадовала меня. В темноте зала я почувствовала, что мои щеки заливает румянец, а сердце бьется гораздо быстрее. Ну какое мне дело до всего этого? Почему меня должны беспокоить неверность Брэндана Рейда, будь это в прошлом или в настоящем?

Когда кончился первый акт и занавес опустился, я старалась хлопать в ладоши с таким же энтузиазмом, как и дети. Возможно, они понимали эту пьесу не до последней строчки, но темп пьесы был жизнерадостным, и я чувствовала, что была права, выбрав ее для них.

В перерыве я с интересом наблюдала за шелестящим залом. В ложе напротив я заметила нескольких женщин, приехавших на спектакль, и поняла, что их бинокли все время возвращались к нам. Леди перешептывались друг с другом. Означало ли это, что они узнали Седину и Джереми?

Из глубины ложи мистер Рейд проговорил:

— Чириканье началось. Леди в ложе напротив удивляются и не могут определить, кто же вы на самом деле.

— А почему они должны удивляться? — спросила я. — Ведь ясно, что я здесь с детьми.

Он насмешливо, но мягко ответил:

— Вы не очень похожи на гувернантку, вот они и удивляются, что это за персона, незнакомая, но модная, появилась в городе, избежав их внимания.

Впервые я осознала, что оделась не совсем к случаю. Я нарядилась для выезда в театр так же, как и дети, но мое платье подобало бы лицу, занимавшему положение в обществе. Мне бы следовало быть в своем скромном сереньком платьице или, по крайней мере, в скучно-коричневом платье гувернантки.

— А мы можем подкинуть им кое-что еще, о чем почирикать, — продолжал мистер Рейд, и прежде чем я догадалась, что он намеревается сделать, он выступил из темноты ложи, подошел к барьеру и наклонился через мое плечо, протягивая мне программу, будто показывал в ней что-то.

— Пожалуйста, не надо, — взмолилась я. — Вы совершенно правы: я не должна была надевать это платье. Я очень сожалею, мистер Рейд.

— Не будьте смешной, — ответил он мне с раздражением. — Вы сносно выглядите именно в этом наряде, а не в тех ужасных платьях, которые носите дома.

Я возмутилась и уже готова была высказать свое возмущение, когда шторы в глубине ложи раздвинулись и вошел капельдинер с запиской для мистера Рейда. Мистер Рейд взял и прочитал ее, нахмурившись.

— Кажется, — произнес он, — мне придется пойти ненадолго за сцену.

Он поклонился нам и быстро исчез, а я так и осталась сидеть, устремив свой взор на голубые плюшевые шторы, покачивающиеся после его исчезновения. Он ушел за сцену в уборную мисс Мэнсфилд — это было ясно. Он даже не дал себе труда придумать что-нибудь. Ему было вовсе безразлично, что я знаю или что я думаю по этому поводу. Все во мне просто кипело, но я старалась, чтобы дети этого не заметили.

Итак, я «сносно» выгляжу в этом платье, и ему совсем не нравились те платья, которые я ношу дома! Он вел себя так, будто у меня не было ни гордости, ни чувства собственного достоинства. Эндрю был прав: у Брэндана Рейда несносный характер. Это человек высокомерный, без сочувствия к окружающим, столь типичный для тех, кто унаследовал богатство, а. не создал его своим трудом. Я кусала губы и не обращала внимания на интерес к своей особе тех, кто сидел в ложе напротив. К тому времени, когда перед началом второго акта поднялся занавес, я уже до того изучила рисунок на нем, что знала каждую линию на память.

Мистер Рейд долго не возвращался, а когда пришел, то опустился в свое кресло, даже не попросив прощения за беспокойство. Я не взглянула на него, продолжая внимательно следить за пьесой. Хотя второй акт был еще живее, чем первый, мой интерес к пьесе несколько ослабел. Один или два раза мне показалось, что Сесили Мэнсфилд посмотрела со сцены прямо на наши места и что ее знаменитая улыбка была направлена с некоторым вызовом прямо к нашей ложе.

Во время антракта после второго акта мистер Рейд вел себя беспокойно, и было ясно, что пьеса ему наскучила. Раза два он вынимал свои великолепные золотые часы и смотрел на них, теребя длинную золотую цепочку. Он уже не разыгрывал роль добрейшего дяди и не делал попыток поддержать хорошее настроение у детей. И вот в этот, возможно наихудший, момент, Селина задала вопрос, который, вероятно, уже несколько часов вертелся у нее на языке.

— Дядя Брэндан, — сказала она, — что такое inamorata? Дома Гарти и мисс Меган говорили, что у вас она есть.

Вопреки небольшому шуму, создаваемому вокруг нас голосами и шуршанием, мне показалось, что в зале воцарилась мертвая тишина. Я ощутила, как мгновенно похолодели мои руки, но не могла придумать ничего в ответ. В конце концов, я ничего и не могла бы сказать, не могла бы защитить себя.

После минуты молчания, показавшейся бесконечной, мистер Рейд холодно сказал Селине:

— Я бы предложил тебе, дорогая, спросить об этом мисс Кинкейд. Подозреваю, что она уже разобралась с этим.

Его слова шокировали меня и разозлили, и все же мне нечего было ответить ему. Положение было таково, что я не могла защищаться, несмотря на свое возмущение и его несправедливость.

Он поднялся и церемонно, не спеша, поклонился нам. И это, конечно, было видно в зале всем, кто в это время смотрел на нас.

— Надеюсь, вы извините мой уход со спектакля. Признаюсь, мне скучно, а я никогда не могу долго выносить скуку. Уверен, что вы сможете доставить детей домой, мисс Кинкейд. Экипаж мне не понадобится.

Я ничего не ответила, и через мгновение он ушел. Наше настроение было окончательно испорчено.

Я знала, что оно было испорчено даже прежде, чем Селина испустила вопль, протестуя против его ухода. И я увидела, что Джереми отводит глаза, и поняла, что он обвиняет в этом неожиданном уходе только себя, хотя это было полнейшей неправдой.

До этого он равно делил свое внимание и восхищение между пьесой и обществом дяди. Это было заметно по тому, с каким вниманием он прислушивался к каждому слову Брэндана Рейда и как смотрел на него. Я постаралась придумать какую-то отговорку, чтобы оправдать уход его дяди, но мне кажется, даже Селина не поверила мне. Оба ребенка поняли, что дядя потерял интерес к нашей компании и ушел, так как больше не хотел оставаться с нами.

Пока шел последний акт пьесы, мое замешательство улеглось, и во мне поднялся гнев. Ни я, ни дети не заслужили такого обращения. Отсутствие уважения, безразличие к чувствам других были невыносимы. Когда представится случай, я ему все выскажу! И пусть он увольняет меня, если ему это нравится…

Мы ехали домой по Пятой авеню, и нам совсем не было весело. Мы должны были бы болтать о пьесе и впечатлениях от театра, но ни у кого из нас не возникало желания разговаривать.

Когда мы въехали на площадь Вашингтона, пошел первый зимний снег. Легкие снежинки падали, покрывая все вокруг толстым слоем и создавая впечатление, что снег никогда не прекратится.

Джереми выдержал до того времени, пока не вернулся домой, а там уже исполнил пророчество мисс Гарт, и ему было очень плохо. Весь вечер потом мы провозились с ним.

Я не знаю, когда мистер Рейд вернулся домой, а может быть, он так и не вернулся. Мне это было, конечно, безразлично. То, что я собиралась высказать ему, не потеряет своей силы от ожидания.