Глава 7

Ровно в шесть зашла Кейт — единственная из всех слуг искренне расположенная ко мне, — чтобы сообщить, что мистер Бич ожидает меня в малой гостиной внизу. Я уже предупредила мисс Гарт, что ужинаю сегодня не дома, и спустилась, чтобы поздороваться с ним.

Странно, но я оделась почти моментально. Мой гардероб был невелик, но мать в свое время настояла на том, чтобы я имела хотя бы два хороших платья. Она потратила много времени, вложив в них всю свою любовь. Сегодня я выбрала платье из вышитого атласа с длинными рукавами и свободно спадающей юбкой, забранной сзади в небольшой турнюр. На платье почти не было отделки, кроме полоски из черных кружев, положенной от выреза вокруг шеи по переду облегающего лифа. Я взбила локоны и подколола волосы, позволив им спадать свободными завитушками сзади на шею, найдя в этом легкомысленном жесте то расслабляющее успокоение, какое может понять только женщина.

Я спускалась довольно медленно. Даже себе я не призналась бы, как мне хотелось, чтобы Брэндан Рейд появился в холле и увидел меня во всем блеске, вместо той серенькой птички-швеи, которой я стала в этом доме. Мистер Рейд, однако, не появился, и малая гостиная была пуста. На этот раз я не устояла перед тем, чтобы не посмотреться в зеркало, и, когда Эндрю вошел в гостиную в дверь позади меня, я изучала в зеркале свое отражение.

— Сожалею, что заставил вас ждать, мисс Меган. Миссис Рейд позвала меня наверх, чтобы выговорить мне за то, что я сегодня утром наказал Селину. Очень трудно иногда угодить этой паре — и ему, и ей. Но давайте забудем обо всем этом. Ну-ка, повернитесь и покажите ваши прекрасные перышки!

Я повернулась и увидела блеск его слегка насмешливых глаз.

— Вы слишком элегантны для того места, куда я собираюсь вас повести. Но я польщен и буду любоваться вами весь вечер. Вы ведь очень хорошенькая, мисс Меган.

Он помог мне надеть накидку, и мы отправились пешком за несколько кварталов от дома, в итальянский ресторанчик, который он выбрал для ужина.

— Видите ли, — объяснял он мне, пока мы шли по улице, — я снимаю комнату наверху у мамаши Сантини, поэтому прекрасно знаю, что ее стол хорош и обилен, хотя и не так необыкновенно вкусен, как у Дельмонико.

Ноябрьская ночь после прохладного дня становилась все холоднее, и в воздухе как будто пахло снегом. Я любила зимние месяцы и находила, что они бодрят и оживляют. Озноб прошел, и вся смена обстановки уже начала благоприятно сказываться на мне.

Маленький ресторанчик, ярко, но без особых претензий украшенный, был заставлен непокрытыми деревянными столами, выскобленными добела. В воздухе плавал аппетитный запах томатов, лука и перца. Вместо ожидаемого мягкого света я увидела повсюду яркие газовые лампы в виде шаров, услышала веселый гул голосов и смех посетителей, сидевших за столами.

Мамаша Сантини сама вышла к нам, чтобы поздороваться со мной, и внимательно, с одобрением осмотрела мое платье из вышитого атласа. Я делаю честь ее заведению, сказала она, добавив с воодушевлением, что заведение заслуживает такой чести. Не оно ли, в конце концов, готовит лучшие итальянские блюда в Нью-Йорке?

Так как Эндрю был ее явным любимцем, нам был оставлен один из угловых столиков, и нас провели к нему с такой пышной церемонией, на какую только был способен главный официант. Мамаша Сантини гордилась своей кухней, и часто раздавался ее добродушный смех, который, казалось, начинался с ее щек, а потом скатывался на грудь и живот, столь обширные, что никакие китовые косточки корсета не могли сдержать их.

Я села на стул в самом углу, сняла перчатки и с улыбкой взглянула на Эндрю.

— Какое прелестное местечко! Спасибо, что привели меня сюда.

Его не слишком явный цинизм сегодня меня совсем не пугал. Эндрю мог насмешничать и над всем миром, и над людьми вокруг него, но, даже высказывая нелицеприятную правду, он никогда так не задевал и не осаживал меня, как это мог делать Брэндан Рейд.

Мне хотелось поговорить с Эндрю, и, пока мы ели восхитительные закуски и потягивали красное вино, я начала рассказывать ему обо всем, что произошло в этот день. Он почти тотчас меня остановил.

— Не надо об этом! — приказал он. — Ваши злосчастные приключения вы изложите в другой раз. А то мы испортим себе аппетит. Лучше расскажите мне о себе, Меган. Откуда вы пришли и куда идете?

На первый его вопрос ответить было очень просто, и я поведала ему о Принстоне в штате Нью-Джерси — городе, в котором я выросла и где преподавал мой отец. Я не очень стеснялась того, что в моих словах чувствовалась ностальгия, хотя знала, что Эндрю совершенно городской житель, и жизнь в университетском городке может показаться ему смешной. Я коротко рассказала о гибели моего отца в сражении и о стараниях матери заработать нам на жизнь здесь, в Нью-Йорке.

— К несчастью, — призналась я, — у меня нет ее прилежания и искусства, с которым она шила. Сказать по правде, мои дела шли так плохо, что я уж и не знала, что делать, когда Мистер Рейд предложил мне это место.

— А что будет, — задал вопрос Эндрю, — когда закончится ваше пребывание здесь?

— Ну, пока нет оснований беспокоиться об этом, — возразила я. — Действительно, мистер Рейд сделал мне сегодня выговор. И мне придется больше времени уделять Джереми и постараться помочь ему. Но ведь я только начала.

Эндрю отломил хрустящую корочку итальянского хлебца. Он не взглянул на меня, но я снова услышала горькие нотки в его голосе, которые появлялись обычно, когда он говорил о Брэндане Рейде.

— Если бы я был на вашем месте, я бы надолго не рассчитывал на милость Рейда. Когда он почувствует, что уже не сможет использовать вас в своих целях, он тут же выставит вас. И он даже не подумает о том, что станет с вами после увольнения. Прежде всего подумайте о себе, Меган. Немного побольше себялюбия вам не помешает.

Я не знала, что ответить, и не пыталась возражать. Нам принесли тарелки с дымящимися спагетти, и я набросилась на еду с еще большим аппетитом. Эндрю наблюдал за мной понимающим взглядом.

— Даже аппетит у вас исправляется, когда вы покидаете этот дом. Не думайте, что я не замечал, как вы ковыряетесь в своей тарелке в присутствии Гарт. И я бы сказал, что, если ей позволить, она испортит аппетит любому. Я нарушаю порядок за столом и мешаю ей навести его. Вы не заметили, как она любит меня?

Я рассмеялась, радуясь возможности уйти от обсуждения Брэндана Рейда и моего положения в доме.

— Ну, а теперь ваша очередь, — проговорила я. — Расскажите мне о ваших планах. Я знаю о вашей способности схватить подобие в рисунке. Джереми показал мне набросок, который вы сделали в суде во время расследования обстоятельств смерти его отца. Набросок мне показался очень похожим и глубоко раскрывающим его характер. Вы сумели пробиться через весь этот ужас к потрясенному и испуганному ребенку.

— Сомневаюсь, — сухо отозвался Эндрю. — Я только предложил публике ту сентиментальность, который она жаждала. Большинство взрослых скорее будут рыдать над ребенком, чем поверят в то, что в ребенке скрывается чудовище.

Мне было очень неприятно, что Эндрю заговорил так бесчувственно, когда речь зашла о Джереми, но как только я попыталась возразить ему, он сменил тему разговора:

— Сейчас меня больше интересует портрет Селины и ее матери, который я пишу. Ребенок — идеальная модель, но мать очень трудно ухватить. К сожалению, они не позируют мне так часто, как мне хотелось бы.

Я знала, что Эндрю иногда оставался после уроков или возвращался после полудня, чтобы работать над портретом, который заказала миссис Рейд. Но до сих пор он мне его не показывал.

— Я бы хотела посмотреть на вашу работу, — сказала я.

— Не уверен, что вы одобрите, — загадочно ответил он и продолжил разговор на этот раз о своей работе свободного художника для газет.

Ему довольно часто давали задания, и он сумел развить свою способность делать быстрые зарисовки тех, на кого было обращено внимание публики. Я уже видела некоторые из его пугающих рисунков, изображавших осужденных преступников, и понимала, что по сравнению с ними Джереми он изобразил очень мягко и сочувственно. Теперь он заговорил по-деловому, но с юмором, о карманниках и убийцах, о политических сферах и санкционированных нарушениях закона так, будто они были обычным делом в газетном мире. Вероятно, так и было.

Я перевела разговор на Дуайта Рейда и его борьбу с преступностью и упомянула, что мы нашли Джереми в доме-мемориале, построенном в честь Дуайта.

Казалось, это не произвело никакого впечатления на Эндрю.

— Дуайт много сил отдавал этому, я полагаю. Но даже сам сэр Галахад растерялся бы в Нью-Йорке сегодня, особенно если учесть наши несправедливые законы и продажное правосудие.

— Даже несмотря на то, что Джима Фиска посадили? — спросила я.

— Это только первые шаги. Дуайт Рейд сделал едва заметную зарубку. Тем более жаль, потому что он завоевал любовь публики. — Он резко изменил тему разговора: — Вы все еще собираетесь взять детей на дневной спектакль Сесили Мэнсфилд?

Я рассказала ему, что мистер Рейд сегодня днем упомянул о намерении снять нам ложу, и Эндрю тихо свистнул:

— Ложу! Он, видно, сошел с ума. Неужели он не понимает, что если вас никто не знает, то Селину и мальчика узнают многие?

— Ну и что из этого? — раздраженно спросила я. — Неужели все должны вести себя так, чтобы трагедия, происшедшая в прошлом, навеки испортила жизнь этим детям?

Эндрю откинул прядь волос со лба, словно раздумывая над чем-то.

— Что же это такое? — снова задала я вопрос. — В чем дело с этой пьесой, что все начинают странно вести себя, как только я упоминаю о ней?

— Об этом я тоже мог бы вам сказать, — ответил он. — Хотя и не знаю, почему я должен всегда обо всем информировать вас. Но, по крайней мере, у меня нет ощущения, что я должен быть деликатен, как только дело касается репутации мистера Рейда. Знаете, не совсем приятная репутация. Его имя связывали какое-то время с именем этой женщины, Мэнсфилд. Публика знает, что он был без ума от нее.

Я потрясение молчала. Я никогда не доверяла слухам и никогда не обращала внимания на то, что пишут по этому поводу газеты. И все же, если сказанное Эндрю — правда, то это объясняло многое из того, что меня приводило в недоумение. Это объясняло реакцию самого мистера Рейда на мое предложение — сначала гнев, а потом веселье. Но как легко решил он сыграть такую возмутительную шутку со мной! Это также объясняло негодование, которое выразила мисс Гарт, и то, почему Лесли Рейд покинула библиотеку, когда муж предложил ей присоединиться к детям.

Эндрю, наблюдая за мной, видел мое растущее замешательство, и это даже немного забавляло его.

— Ну а теперь вы в затруднении, не так ли? Как же должна поступить при таких обстоятельствах благовоспитанная особа? Вы не собираетесь высказать ваше возмущение мистеру Брэндану и отказаться от театра?

— Перестаньте смотреть на меня так, будто вы собираетесь нарисовать меня для вашей газеты, — с негодованием сказала я, все еще стараясь побороть свое замешательство.

— Вы вся в этом, безусловно! — И он громко расхохотался. — Из вас выйдет очаровательная героиня какого-нибудь нового рассказа, хотя, вероятно, в вас больше противоречии, чем в большинстве из тех леди, которых я рисую. Возможно, в этом часть вашей привлекательности, Меган. Вы не всегда поступаете так, как я ожидал бы от молодой женщины на вашем месте. Очень занимательно наблюдать за вами. Но вы все же не ответили на мой вопрос.

Я вдруг пришла к решению, отбросив всякие сомнения:

— Если то, что вы мне сказали, правда, значит, мистер Рейд ведет со мной непростительную игру и развлекается за мой счет и за счет своей жены. Но как мне узнать правду? Вы повторили сплетни, а сплетни меня не интересуют. Я все же возьму детей на спектакль, когда придет время. Для меня важнее развлечь их, а не слушать то, что скажут люди.

Я надеялась, что таким образом разделалась с Эндрю, Брэнданом Рейдом и моей собственной совестью одним махом.

— Браво! — вскричал Эндрю, протянул руки через стол и положил ладони на мои руки. Усатый итальянец за соседним столиком улыбнулся нам с одобрением и галантно поднял бокал вина в нашу честь.

— Если быть полностью справедливым, — сказал Эндрю, — то нельзя винить одного Брэндана Рейда. Что может поделать мужчина, если женится на той, кто любит только его умершего брата?

Так вот в чем дело! Неудивительно, что мистер Рейд часто кажется таким суровым, погруженным в себя и несчастным. Я вспомнила теплые взгляды, которые он бросал на прекрасную Лесли, и спокойствие, с которым она проскользнула мимо него. А та сцена преданности за обеденным столом, которую я наблюдала в мою первую ночь в доме, после всего сказанного выглядела просто игрой. И об этом было очень грустно думать.

— Ну успокойтесь, — заметил Эндрю. — Не надо так жалеть его. Он не тот человек, чтобы долго страдать от любви без взаимности. Ему нравятся неумные, легкомысленные женщины. Не позволяйте, Меган, чтобы это коснулось и вас.

Я чувствовала, что мои щеки заливает румянец.

— Коснулось меня? Это смешно. Я забочусь только о мальчике.

— А вы настойчивая девушка, — ухмыльнулся он. — И вы к тому же очень, очень милы. Хотел бы я поверить в благополучное осуществление ваших надежд. Но я не верю этому. Я по-прежнему счастлив, когда вечерами покидаю этот дом.

Подобно тем неумным, легкомысленным женщинам, о которых с сожалением говорил Эндрю, я сосредоточила свое внимание на словах «очень, очень милы» и забыла все остальное. Хотя в Эндрю не было, как я решила, ничего романтического, он мне все же нравился, и я не могла сдержать удовольствие от того, что он сказал обо мне такие слова. Даже если он не вкладывал в них ничего серьезного. Я улыбнулась ему, а он послал мне насмешливый воздушный поцелуй. Мы снова стали друзьями.

Был уже десятый час, когда Эндрю проводил меня к дому на площадь Вашингтона. Я провела вечер очень приятно, не скучала и сказала об этом ему. Он на мгновение задержал мою руку в своей и пожал ее намного теплее, чем обычно.

— Будьте осторожны, Меган, — предупредил он меня опять, — будьте осмотрительны.

Но эти слова мало что значили для меня. Я уже забыла то чувство беспокойства, которое испытывала в обществе Джереми днем. Открыв дверь своим ключом, я вошла в дом и направилась вверх, тихо напевая, потому что вновь чувствовала себя молодой, беззаботной и даже привлекательной. Завтра у меня будет предостаточно времени, чтобы обрести свой будничный облик.

Сняв с себя накидку и шляпку, я направилась к двери комнаты Джереми, которая находилась рядом с моей комнаткой, и, постучавшись, спросила, можно ли мне войти.

Джереми сидел на кровати и читал книгу. Когда я вошла, он посмотрел на меня с явным вызовом. Заметив название книги, я испытала немалое удивление. Это была книга по Египту, которую я оставила в классной комнате.

— Я смотрю, ты еще не спишь, — сказала я.

Он как будто вызывал меня на то, чтобы я побранила его.

— Я читаю об Озирисе.

Я была рада, но постаралась не показать этого.

— Это очень интересно.

— Мой отец сейчас тоже ушел к Озирису, — заявил он все еще с вызовом в голосе.

— Что ты имеешь в виду? — спросила я.

Джереми, казалось, почувствовал, что я не собираюсь выговаривать ему за то, что он еще не лег, и немного расслабился. Очень четко он объяснил, что вычитал в книге: древние египтяне верили, что, когда человек умирает, он тоже становится подданным Озириса и отвечает перед Богом за свои грехи на земле.

— Когда-нибудь, — сказал Джереми, — и я буду стоять в судном зале Озириса и буду наказан за все, что совершил на земле.

У меня сжалось сердце от жалости к нему. Я села в кресло возле кровати и спокойно заговорила о том Боге, в которого верила я. Боге всепрощающем и понимающем.

— Современные египтяне уже не верят в Озириса, — заметила я.

— Но ведь я видел Озириса, — настаивал Джереми. — Он еще там, в библиотеке дяди Брэндана, в белой короне с перьями. И я не боюсь его. Он красивый, и строгий, и мудрый. Если он захочет меня наказать, то будет прав.

Его слова расстроили меня. Лучше бы он не отождествлял голову в библиотеке дяди со сверхъестественной силой, и я попыталась отвлечь его от этой идеи.

— Возможно, все старые боги в конце концов слились в образ единого Бога, — сказала я. — Озирис — часть очень большого образа.

Он посмотрел на меня, и в его глазах мелькнуло что-то странно похожее на надежду. Но мне не хватало мудрости понять, что же такое я сказала или сделала, что помогло ему. Я уже хотела пожелать ему спокойной ночи и уйти, когда в дверях появилась мисс Гарт. Она увидела, что он сидит в кровати с книгой на коленях.

— Ты должен спать, — рявкнула она и выхватила книгу у него так быстро, что он не успел спрятать ее. Когда она увидела заглавие, лицо ее нахмурилось, выражая явное неодобрение.

— Что это за отвратительную ерунду ты читаешь? — спросила она, а затем взглянула на меня. — Мне кажется, это ваша книга, мисс Кинкейд?

Даже сейчас, успев только кивнуть, я не переставала удивляться, почему эта статная женщина, с прекрасной фигурой и великолепными темными волосами, всегда производит неприятное впечатление. Уже в который раз она заставляла меня чувствовать себя почти преступницей, которая может причинить Джереми только вред. Я предполагала, что в этом и была ее тайная цель: быть настолько неприятной, чтобы я покинула этот дом с чувством поражения, и тогда никто бы не посмел покушаться на ее столь ревностно охраняемые права. Не хотелось бы играть ей на руку. Я взяла у нее книгу и положила ее на столик возле кровати Джереми.

— Мистер Рейд поощряет наш интерес к Египту, — сказала я ей. — И Джереми в любое время может взять мою книгу, если ему это нравится.

Я взглянула на мальчика и увидела, что он следит за мной напряженно и с любопытством. Он проигнорировал мисс Гарт и обратился ко мне.

— Вы мне позволите когда-нибудь играть с вашей каруселью? — спросил он. — Селина только о ней и говорит. Она говорит, что вы не позволяете ей трогать ее.

— Возможно, я позволю тебе поиграть с ней когда-нибудь, — ответила я и улыбнулась ему.