Глава 16

Утром я проснулась в необыкновенно нежном и мечтательном настроении влюбленной женщины, которое уже не поддавалось никакому разуму. В этом неразумном очаровании меня удерживали и воспоминания обо всем том, что казалось мне таким милым и привлекательным. Мне так хотелось увидеть лицо моего любимого, что я моментально нашла причину, чтобы сбегать вниз в библиотеку. Но Брэндан уже ушел: он встал раньше меня и отправился по делам, связанным, как сообщила мне Кейт, с новой экспедицией, которую он финансировал.

Я даже немножко обрадовалась этому. Словно внутри меня стоял на страже какой-то строгий часовой, который знал, что мое настроение в это утро делало меня слишком нежной и слишком беззащитной. Чувство влюбленности, которое я осознала, было ново для меня, и лучше, если Брэндан с его сардоническим взглядом не увидит меня. Я еще никогда не испытывала ничего подобного, и мое стремление к этому чувству было так чудесно само до себе, что я не хотела, чтобы его коснулся яркий и беспощадный свет реальности. Мужчина был частицей этой реальности, и хотя я так стремилась увидеть его, я все же боялась этого.

И еще я почувствовала облегчение, когда мисс Гарт, а не Джереми, как она предсказывала, осталась в постели, куда ей заботливо отнесли и нюхательные соли, и лекарства, и мятный чай. В это утро я совсем не хотела думать о том, что может наступить день, когда придет моя очередь выслушивать жестокие и обидные слова. Я была молода, и впервые влюблена и полностью отдалась этому всепоглощающему чувству. Я не смотрела вперед и не думала о будущей беде, а просто позволила себе жить сегодня.

Пока Джереми был занят своими уроками в это утро, я сидела в классной комнате с книгой в руках, с усилием переворачивая время от времени страницы, хотя то, что рисовало мне мое воображение, гораздо больше увлекало меня, нежели тот рассказ, за которым я пыталась укрыться. Только иногда я замечала, что Эндрю и Джереми находились рядом, в том же реальном мире, что и я. Машинально я отметила, что Эндрю занят рисованием, а Джереми кажется за уроком беспокойным и невнимательным. Но я не могла заставить себя сделать замечание мальчику или даже просто уделить внимание таким прозаическим вещам.

Я вышла из своего мечтательного состояния до некоторой степени, только услышав, как Эндрю сурово сказал, обращаясь к Джереми:

— Возьми книгу и отправляйся в свою комнату, Джереми. Когда соберешься с мыслями и сможешь сделать урок, приходи сюда, и мы снова просмотрим его.

Отослать из классной комнаты было уже наказанием. Селину часто наказывали таким образом, а Джереми, как это ни странно, почти никогда. Я покачала головой, выражая упрек, хотя в душе не могла не сочувствовать ему. Для Джереми вчерашний вечер тоже оказался очень волнующим, и он, вероятно, как и я, пребывал в своем воображаемом мире.

Когда он ушел, я решительно приступила к чтению, опасаясь, что Эндрю вмешается в мои настроения со своими разговорами. Он не предпринял попытки заговорить и продолжал какое-то время рисовать. Затем он вырвал лист из своего альбома и поднял его на расстояние вытянутой руки. Этот жест привлек мое внимание, и я увидела, что он внимательно изучает рисунок.

— Как вам это нравится? — спросил он и движением руки послал лист через стол ко мне.

К своему удивлению, я увидела, что он нарисовал на бумаге мое лицо. Полного сходства не было. И, конечно, я не ожидала такой лести от Эндрю. Он нарисовал девушку намного милее меня, намного мягче и намного беззащитнее. Все же мне было приятно, что он видит меня в таком свете, ибо если он смог увидеть меня такой, то, может быть, и кто-то другой разглядит во мне такие же свойства.

— Вы мне очень льстите, — сказала я ему. Он смотрел на меня с непонятным выражением на лице.

— Вы так думаете? Я бы не назвал это лестью. Лицо, которое я нарисовал, это лицо не очень-то разумной женщины. Позвольте, я покажу это вам.

Я вздохнула, соглашаясь поневоле выслушать перечисления моих недостатков. Эндрю встал возле моего стула. Он наклонился надо мной, указывая карандашом, а я вдруг обнаружила, что сравниваю его с Брэнданом. Ростом он был намного меньше того, с кем я танцевала вчера вечером. И иногда он казался почти безобразным. Особенно когда его покидал спасительный юмор. Но в душе я понимала, что он может быть лучшим другом, чем когда-либо сможет быть Брэндан, и более преданным, однолюбом, если уж ему случится полюбить.

Он ткнул карандашом в слегка приоткрытые губы на рисунке.

— Обратите внимание на рот, — сказал он так, будто давал объективную оценку работе его ученика. — Слишком большая мягкость, слишком большая уступчивость. Это рот совсем не той женщины, которая способна на самостоятельные решения и делает только то, что реально можно сделать. И еще — глаза. Слишком мечтательны, даже очень слишком. Здесь отсутствует здравое мышление, велико самопогружение в какую-нибудь глупую, несбыточную мечту.

Я взглянула на него с тревогой, и тогда он взял рисунок из моей руки и вернулся к своему стулу.

— А на самом деле, моя бедняжка Меган, то, что я показал вам на рисунке, это лицо безрассудно влюбленной женщины.

В величайшем возмущении я начала говорить, отрицая и отклоняя обвинения, но он не хотел и слушать. Под его обычной маской насмешливости неожиданно проступил гнев, и это очень удивило меня.

— Вы думаете, я настолько глуп? Вы думаете, я не замечал ничего? Неужели вы надеетесь, что о вас не болтают в этом доме? От Брэндана Рейда только это и можно было ожидать, но от вас, мисс Меган Кинкейд, я ожидал лучшего.

— Болтают? — смутившись, повторила я.

— Болтают! — передразнил он. — Неужели вы думаете, что мне не сообщили о вашем обеде вчера вечером? Не говоря уж о вашем танце в холле и о том, как Гарт получила отставку. Я далеко не глуп, милая девушка, но я подозреваю, что вы своими руками делаете из себя посмешище.

Теперь мной руководило только чувство гнева:

— Все это вас не касается! Глупы вы или умны — ваше собственное дело, и меня это не интересует ни в коей мере. Я не просила вас высказывать свое мнение относительно моих действий — действий, о которых вы знаете только по слухам.

Эндрю успокоился так же быстро, как до того взорвался. Когда он заговорил, в его глазах была явная жалость, а это было еще тяжелее воспринимать, чем его неоправданный гнев.

— Бедняжка Меган, — произнес он, — откуда же вам было знать о таком человеке? Глупышка — вот вы кто, моя дорогая. Возможно, не глупая, но глупышка. И что другое можно подумать о швее, которая влюбляется в гранд-сеньора? Во всем надо винить его. И, тем не менее, пострадаете от этого только вы.

— С вашего разрешения, — сказала я с холодным высокомерием, — я сама могу разобраться в собственных делах.

— Конечно, — ответил он, — и у вас есть полное право на это. Приношу свои извинения. У меня такой характер: я вспыхиваю, если теряю контроль над собой. Но я рассердился не на вас, Меган, а на Рейда, который слишком хорошо знает, что он делает, и совсем не думает о последствиях.

Он снова поднял рисунок, как будто для того, чтобы лучше его рассмотреть. Затем он разорвал его как раз посредине и безжалостно порвал на мелкие кусочки у меня на глазах. И пока я смотрела на все это, он подул на кусочки, лежавшие у него на ладони, и они разлетелись через стол по полу.

— Я встряхнул вас, и это хорошо. Возможно, если вы получите хорошую встряску, она поможет вам избавиться от этой нежности. Постарайтесь задавить ее, как бы вам ни было больно. Тогда впоследствии вы не будете слишком несчастной.

Невыносимо было слушать его нравоучения. Он наблюдал за мной все это время более пристально, чем я думала, он так мало уважал меня и даже выразил свое презрение. Все это расстроило меня больше, чем я ожидала.

— С вашего позволения, — пробормотала я все так же высокомерно и пошла к двери, как раз в тот момент, когда Джереми возвратился с книжкой в руке. Но я не могла больше оставаться здесь ни секунды, даже ради Джереми, и я пробежала в холл мимо него. Я сделала это как раз вовремя, чтобы увидеть, как мисс Гарт выходит из своей комнаты в плаще и шляпке, с дорожной сумкой в руке.

Она преградила мне путь, и мгновение мы стояли лицом к лицу, не уступая дорогу друг другу. Мое сердце забилось сильнее, встретив ее темный, напряженный взгляд. Она не отошла в сторону и не произнесла ни слова. Просто стояла и пристально смотрела на меня с такой ненавистью, что я снова была потрясена и в немалой степени напугана. Эта женщина временами выглядела почти безумной, и ее ненависть ко мне грозила не чем иным, как огромным несчастьем этому дому в будущем.

— Вы …уезжаете? — выдавила я из себя. Она запахнула свой плащ поплотнее и повернулась к лестнице.

— Я уезжаю вверх по реке, чтобы привезти мисс Лесли домой, — ответила она и, проплыв мимо меня, спустилась по лестнице.

Я вошла к себе в комнату и села там, в своем спокойном приюте. В камине еще оставалось что-то от утреннего огня, но у меня не было сил заставить себя встать и подложить еще угля. Мне казалось, что я потеряла всякую способность двигаться или действовать. Встреча с Гарт совсем лишила меня сил. Теперь я знала, что ждало меня впереди. Она не может причинить мне вред злобным взглядом, но постарается нанести глубокие раны словами. Я была уверена, что такого рода слова будут литься неудержимым обвиняющим потоком, как только она предстанет перед Лесли Рейд. И я, конечно, знала, кому из нас двоих поверит миссис Рейд.

И все же, хотя я была обессилена и растеряна, мне придется начинать с самого начала, чтобы вернуть себе цель и волю. Я должна возродиться не в виде трепещущей от любви девушки и не в виде чудовищного создания, которым представит меня мисс Гарт. Я должна начать с правды.

А какова же была правда?

Правдой было, что Брэндан прошлым вечером присоединился к Джереми и ко мне за столом. Но в этом не было ничего плохого, как на самом деле и в веселом танце в холле. Был только один момент, когда он прижал меня к себе, и я почувствовала его неистовую радость и ощутила ответное движение в себе. Но, может быть, достаточно и этого, чтобы разрушить всю пользу для Джереми от моего присутствия в доме? Не будет ли лучше для всех, если я признаю, что моя работа с Джереми подошла к концу, что я не смогу больше оставаться в доме и помогать ему, ибо мое собственное сердце предало меня и завлекло в такую бессмысленную любовь к его дяде?

И все же — если это и была главная правда — я не могла принять ее безоговорочно. По-настоящему для меня имел значение только Джереми, и я могла сделать для него еще очень много. Ради него, а не ради моей пагубной, глупой любви мне надо бороться за то, чтобы остаться в этом доме. В мыслях и действиях я должна оставаться невиновной, если хочу смотреть в глаза матери мальчика с чистой совестью. И только чистую совесть могу считать своим единственным оружием.

В немногие спокойные дни, которые еще оставались до приезда Лесли, я сама, наедине, боролась со своими проблемами и, думаю, начала побеждать. Я признавала, что люблю Брэндана. Возможно, я всегда буду любить его. Но если мне предстоит остаться здесь и помочь Джереми, ни Брэндан, ни кто-либо другой не должен догадываться о моих истинных чувствах. Когда приедет мать Джереми, она должна найти во мне только воспитательницу и любящего друга ее сына. Больше ни в какой роли я выступать в этом доме не могу.

Так я предупреждала себя, советовала себе, как поступить, и укрепляла свой дух. Когда через день или два вернулся Брэндан, я сначала боялась, не окажется ли его присутствие слишком большим испытанием для меня. Но этого не произошло, и я до некоторой степени ослабила свою бдительность. Возможно, он тоже обдумал то положение, в котором мы оказались, слишком приблизившись к опасной черте, которую ни в коем случае нельзя было переступить. Я отступила вовремя. И я так и буду продолжать. По крайней мере, таково было мое желание.

К концу недели, когда с верховьев реки вернулись миссис Рейд и Тора Гарт, я достигла состояния, граничившего с невозмутимостью. Если в тот вечер нашего обеда мои действия не были может быть, полностью невинны, то теперь моя совесть во многом была чиста. Имеет значение только то, что будет происходить начиная с настоящего момента, и я смогу выслушать все, что скажет мне миссис Рейд, не чувствуя вины.

В день приезда в доме стояла суматоха, а Селина порхала вверх и вниз по лестнице, счастливая от того, что она дома, полная впечатлений от визита к бабушке, горя желанием поделиться ими с братом. Джереми был рад видеть ее и совсем не выказывал ревности, которую сначала чувствовал к ней из-за поездки.

Мисс Гарт ходила с торжествующим видом. Это я чувствовала безошибочно и была уверена, что меня не ждет ничего хорошего. Но все же меня не сразу позвали к миссис Рейд. Ничего не случилось до следующего дня. Когда Селина вошла и сообщила мне, что ее мать желает видеть меня, я поняла, что момент настал.

Я нашла миссис Рейд в ее будуаре, конечно, не одну. Мисс Гарт тоже присутствовала и бдительно стояла на страже за стулом своей хозяйки. Эндрю Бич тоже был там, убирая свои кисти и краски. Я увидела, что портрет на мольберте продвинулся к завершению с тех пор, как он показывал его мне в последний раз. Голова Лесли уже стала более реальной и определенной, и я задержалась на мгновение, чтобы посмотреть на нее, бессознательно цепляясь за любую отсрочку, которая помогла бы мне собраться с мыслями перед предстоящим тяжелым разговором.

Образ, выбранный и созданный Эндрю, удивил меня, ибо он решил изобразить женщину не только удивительно красивую, но и полную внутреннего благородства. Глаза с портрета смотрели на меня с теплым пониманием того, что лежало у меня на сердце, и в то же время с прощением. Я с трудом удержалась от желания повернуться к реальной Лесли, чтобы сравнить ее достоинства с теми, которые выражал ее портрет. Вместо этого я бросила взгляд на Эндрю. Когда он снимал портрет с мольберта, наши глаза встретились. Он стоял спиной к миссис Рейд и гувернантке, и выражение его лица было до смешного понятно. Казалось, он говорил: «А что же вы еще ожидали?» И действительно, человек, рисующий по заказу, должен льстить своему заказчику, если намерен снова получить работу. Казалось, он даже предлагал мне осудить его, если я только посмею.

Но, конечно, не портрет миссис Рейд интересовал меня сейчас больше всего, и когда Эндрю ушел, я повернулась к женщине, которая только что позировала ему.

Лесли Рейд лежала в шезлонге с закрытыми глазами, опустив темные ресницы, которые отбрасывали длинные тени на ее щеки. Комната была заполнена дневным светом только ради того, чтобы Эндрю мог писать портрет. Но мисс Гарт сразу принялась задергивать портьеры и зажигать неизбежные свечи. Из спальни она вынесла высокий медный подсвечник и поставила его на ближайший столик, где он возвышался, как башня, а свет его свечи рождал ответные блики в ярких волосах Лесли. Я вспомнила замечание Брэндана о турецком серале и подумала, что вряд ли приходилось этому подсвечнику бросать свет на женщину более красивую, чем эта. Я вдохнула запах фиалок и почувствовала легкую тошноту, хотя решение мое стало еще тверже. Эта женщина держала в своих руках будущее Джереми, и мне нельзя было сдаваться, независимо от того, что сейчас произойдет. Вот до какой степени я была храброй в первые минуты нашего разговора.

— Закройте, пожалуйста, дверь, Тора, — произнесла миссис Рейд. Потом она раскрыла глаза и посмотрела на меня. Не знаю, что я ожидала увидеть, но ее глаза, обращенные на меня, вовсе не были полны слезами, вот-вот готовыми пролиться. Она указала мне на кресло возле себя, и я молча села.

— Вы могли бы стать моим другом, — тихо сказала она. — Вы добились удивительных результатов с Джереми. Теперь я это знаю. Я должна быть благодарна вам за ваши усилия в прошлом.

Здесь ее голос задрожал, как будто от слабости, и она снова замолчала и опустила свои веки.

Мисс Гарт пододвинула подсвечник по столу с еле заметным царапающим звуком поближе к своей хозяйке. Я взглянула на нее и вновь увидела торжество, горящее в ее глазах.

При звуке металла, скребущего по дереву, Лесли раскрыла глаза и продолжала:

— Нельзя винить во всем вас, мисс Кинкейд. Мой муж и раньше предавался таким увлечениям. Когда такое происходит, я могу только посочувствовать женщине. С самого начала я сомневалась в правильности того, что вас позвали в дом, но не могла помешать ему поступать так, как он желает.

Мне стало ясно, что Гарт постаралась описать ей события в самых мрачных красках. Поэтому, отвечая, я старалась говорить как можно искреннее и степеннее:

— Вы ошибаетесь в своих заключениях, миссис Рейд. Единственная цель моего пребывания в этом доме — помочь Джереми. У него намечается некоторый прогресс, и это надо закрепить. Никакие события не должны повлиять на его состояние, не должны отбрасывать его назад.

— Вы должны были подумать об этом еще до всех событий, — вставила Гарт.

Но Лесли все же была ее хозяйкой, и она подняла палец, предупреждая гувернантку и останавливая поток ее слов.

— Можете ли вы оставаться в этом доме и жить здесь с чистой совестью, мисс Кинкейд? — задала вопрос Лесли, и ее взгляд на этот раз был устремлен прямо в мои глаза. В нем было гораздо больше силы, чем раньше.

— Моя совесть чиста, — сказала я, но почувствовала, что на моих щеках начинает проступать румянец.

Миссис Рейд вздохнула и подняла руку, отпуская меня.

— Если вы не хотите уйти по собственному желанию, мисс Кинкейд, то для меня не остается другого выбора, как только попросить вас уйти. Пожалуйста, покиньте этот дом как можно быстрее. Я позабочусь, чтобы вы получили жалованье еще за один месяц дополнительно и необходимые рекомендации, которые помогут вам найти другое место.

Еще мгновение я пыталась удержать свои позиции:

— А если мистер Рейд не захочет отпустить меня?

Мисс Гарт издала какой-то слабый, тут же подавленный звук, так как поднятая рука Лесли опять остановила ее. Янтарные глаза — столь непохожие на глаза, нарисованные Эндрю на полотне — встретили мой взгляд твердо и не мигая. Щеки ее были бледны, без румянца, но голос звучал тверже моего.

— Боюсь, мисс Кинкейд, что жизнь в этом доме, если вы останетесь здесь, окажется для вас невыносимой. Мой муж уезжает в Египет вскоре после начала следующего года. К кому же вы будете обращаться за поддержкой, когда его здесь не будет? Не лучше ли будет для нас всех принять то хорошее, что вы сделали для Джереми, и проследить, чтобы дальше это выполняли уже другие руки? Руки, мисс Кинкейд, которые на этот раз выберу я.

С горечью я осознала наконец истину того, что она говорила. Как же можно бороться за Джереми одной против всех этих ударов и без Брэндана, стоявшего за мной с решительной поддержкой? Была ли моя совесть до такой степени чиста, в конце концов? Не указала ли эта печальная, тихая женщина именно на ту истину, которую я сама искала? Я поняла, что это — поражение, и знала, что мне надо признать ее приговор.

— Покину дом, как только смогу уложить свои вещи, — ответила я ей и вышла из комнаты, не взглянув на Тору Гарт.

Проходя к лестнице мимо библиотеки, я увидела, что в библиотеке горит свет и Брэндан сидит за своим письменным столом. Мне нечего было сказать ему, но он вдруг поднял глаза и увидел мое лицо. Он тут же встал и подошел ко мне.

— Что вас так расстроило, Меган?

Он все равно узнает обо всем, даже если я промолчу, и я вошла в комнату, чтобы сказать ему все.

— Я собираюсь уехать как можно скорее, как только смогу уложиться, — начала я. — Миссис Рейд только что уволила меня. Я уже сделала для Джереми почти все, что могла, и мне больше нечего здесь делать.

Я увидела, как потемнело его лицо.

— Подождите меня здесь! — Отдав это приказание, он шагнул мимо меня к двери и вышел вон.

Я не успела остановить его, сказать ему, что его жена права и что, будь я на месте Лесли, я поступила бы так же. Сила гнева, которая им руководила, привела меня в смятение. За дверью комнаты Лесли раздавались возбужденные голоса, тон Брэндана был резок, как удар кнута. Мне стало совсем плохо, и, чтобы не слышать всего этого, я ушла в глубь библиотеки. Мне необходимо было подождать, пока он вернется. Тогда я должна буду высказать свое мнение о происходящем, как и о том, что любые мои действия в отношении Джереми будут встречать серьезное сопротивление.

Я была так занята своими мыслями, что не заметила, как к двери подошел Джереми. Я увидела его, только когда он заговорил.

— Можно я войду, мисс Меган? — спросил он.

— Входи быстрее и закрой за собой дверь, — ответила я.

Он повиновался, но с явной неохотой, медленно закрыв дверь, которая заглушала звуки сердитых голосов.

— Дядя Брэндан в ярости, — сообщил он с удовольствием. — Интересно, разобьет он что-нибудь на этот раз или нет? В прошлый раз, когда он вышел из себя, он разбил вазу на мелкие кусочки. Почему он рассердился, мисс Меган?

Я не знала, что ответить мальчику. А когда он понял, что я не хочу обсуждать происходящее, он начал ходить по комнате, иногда останавливаясь, чтобы заглянуть за ряды книг на полках или открыть крышку большой резной сигаретницы и пошарить рукой в ней. Я вспомнила, как он искал что-то в комнате своего отца. Здесь повторилось то же самое.

— Что ты ищешь? — спросила я его.

Он поставил слоновый бивень на каминную полку и ответил мне довольно охотно:

— Я ищу пистолет, мисс Меган. Я не знаю, куда они его запрятали. Но если я буду все время искать, то когда-нибудь найду.

Какая-то часть моего мозга отметила, что голоса, доносившиеся через холл, утихли. Другая часть была занята зловещими словами мальчика. Может быть, я смогу сделать еще одно хорошее дело для него.

— Позабудь о прошлом, Джереми, — попросила я его. — Пистолет только напомнит о том, что произошло когда-то, и заставит тебя страдать еще больше.

— Но я не хочу забывать, — возразил он. — Я хочу помнить все. Всегда.

Прежде чем я продолжила разговор об этом, его дядя с шумом распахнул дверь и вошел в библиотеку широким шагом, со следами ярости на лице. Он увидел Джереми и указал пальцем на дверь. Мальчик метнул на меня быстрый, испуганный взгляд и тут же вышел.

Брэндан опустился в кресло за столом и закрыл лицо руками, а я стояла в молчании, не зная, что ожидать. Минуту спустя его плечи немного расслабились, и он мрачно взглянул на меня.

— Джереми остается под вашим присмотром, мисс Кинкейд, — сказал он. — Я и слышать не хочу о вашем уходе.

Я ответила ему как можно тверже:

— У меня нет выхода. При сложившихся обстоятельствах я ничего не смогу делать. Ваша жена выбрала единственно правильный путь. Не лучше ли принять его?

Он вскинул голову и уставился на меня.

— Вы думаете, я захочу выслушивать всю эту бессмыслицу? Пока я здесь хозяин, и вы находитесь в подчинении у меня, мисс Кинкейд. Дело улажено, и в дальнейшем не будет никаких осложнений.

В это я не верила, но пока искала доводы, которые могли бы убедить его, он снова заговорил со мной, на этот раз более мягко.

— Вы действительно хотите оставить Джереми, Меган? Я могла только беспомощно покачать головой.

— Тогда вы должны остаться, — сказал он. Он снова опустил голову на руки, и в его жесте сквозило такое отчаяние, что на мгновение я всем сердцем почувствовала желание подойти к нему и утешить. Но я не могла себе этого позволить. Он снова заговорил, не глядя на меня:

— Иногда я боюсь… Иногда я смертельно боюсь…

— Кого? — в удивлении пролепетала я.

— Самого себя, — спокойно ответил он. — Самого себя, больше, чем кого-либо другого.