Глава 23

Дона выглянула из окна спальни. Высоко в небе над темными кронами деревьев повис тоненький золотой серпик нарождающегося месяца. "К счастью", – подумала Дона и застыла, любуясь погруженным в темноту садом, вдыхая терпкий, сладкий аромат магнолий. Ей хотелось запомнить этот вечер, навсегда сохранить его в сердце вместе с воспоминаниями о той красоте, которая совсем недавно радовала ее, а теперь канула в прошлое, – она понимала, что видит это в последний раз.

Спальня показалась ей чужой и неуютной. Остальные комнаты тоже выглядели мрачно и неприветливо: всюду громоздились сундуки и коробки, одежда по ее приказанию была сложена и аккуратно увязана в тюки. Когда, разгоряченная и пыльная с дороги, она вернулась под вечер домой, оставив лошадку на попечение грума, у дверей ее уже ждал конюх с хелстонского постоялого двора.

– Сэр Гарри передал, что вы хотите нанять карету до Оукхэмптона, ваша светлость.

– Да, – ответила она.

– Хозяин просил сообщить, что карета готова и прибудет за вами завтра после полудня.

Она рассеянно поблагодарила его, глядя в сторону, на убегающую вдаль аллею, на парк и на лес, за которым скрывался невидимый отсюда ручей. Слова конюха казались ей нелепыми и бессмысленными, не имеющими никакого отношения к действительности. Он говорил о будущем, а будущее ее не интересовало. Она повернулась и пошла в дом, а конюх долго еще смотрел ей вслед, озадаченно почесывая в затылке, – какая странная дама, бормочет что-то, будто во сне, и не поймешь, слышит она тебя или сама с собой разговаривает.

Дона побрела в детскую, оглядела пустые кроватки, голый пол, с которого успели снять ковер. Шторы были задернуты, и воздух в комнате сделался душным и жарким. Под одной из кроваток валялась оторванная лапка матерчатого кролика – любимой игрушки Джеймса, которую он разорвал однажды в припадке злости.

Дона подняла ее и повертела в руках. Лапка выглядела трогательно и жалко, как будто пролежала здесь долгие-долгие годы. Оставлять ее на полу не хотелось. Она открыла тяжелый платяной шкаф, стоявший в углу, и положила лапку внутрь. Потом захлопнула дверцу и, не оборачиваясь, вышла из комнаты.

В семь подали ужин. Дона почти не притронулась к нему – ей было не до еды. После ужина она отпустила служанку и, сказав, что очень устала и хочет как следует отдохнуть перед дальней дорогой, попросила не беспокоить ее ни сейчас, ни завтра утром.

Когда служанка вышла, она развязала узелок, приготовленный для нее Уильямом – она заехала к нему сразу после посещения лорда Годолфина. В узелке были грубые чулки, старые, поношенные штаны и латаная-перелатаная рубашка яркой расцветки. Дона с улыбкой достала вещи, вспоминая, какое смущенное лицо было у Уильяма, когда он вручал их ей.

– Это все, что удалось раздобыть, миледи. Грейс взяла их у своего младшего брата.

– Отличный костюм, Уильям, – утешила его Дона, – такому костюму позавидовал бы даже Пьер Блан.

Ну что ж, сегодня ночью она примерит этот костюм на себя, сегодня ночью в последний раз наденет мужское платье.

– Зато теперь я смогу быстро бегать, – объяснила она Уильяму. – И скакать верхом по-мужски, как скакала в детстве.

Уильям сдержал обещание и достал лошадей. Встретиться они договорились в девять на дороге, ведущей из Нэврона в Гвик.

– И не забудь, Уильям, – наставляла она, – теперь ты врач, а я – твой кучер. Никаких "миледи", зови меня просто Том.

Он сконфуженно отвел взгляд.

– Не знаю, миледи, смогу ли я. Очень уж это непривычно, прямо язык не поворачивается.

Она рассмеялась и ответила, что врачу не пристало выказывать такую робость, в особенности врачу, чья пациентка только что благополучно произвела на свет сына и наследника.

Она начала переодеваться. Наряд пришелся как раз впору, даже ботинки оказались по ноге, не то что неуклюжие башмаки Пьера Блана. Она повязала голову платком, стянула талию кожаным поясом и подошла к зеркалу – из рамы на нее смотрел смуглолицый паренек с темными вихрами, упрятанными под косынку. "Вот я и снова юнга, – подумала она. – А Дона Сент-Колам снова дремлет в своей кровати и видит сладкие, волнующие сны".

Она подошла к двери и прислушалась: в доме было тихо, слуги давно разошлись. Она старалась не думать о неосвещенной лестнице, по которой ей предстояло спуститься, – слишком живо было воспоминание о Рокингеме, крадущемся вверх с ножом в руке. "Нужно зажмуриться покрепче, – решила она, – и осторожно, держась за перила, сойти в зал. Тогда, по крайней мере, не придется смотреть на тяжелый щит, висящий на стене галереи, и на черные ступени, уходящие вниз". Закрыв глаза и вытянув руки, она медленно двинулась вперед. Сердце ее отчаянно билось, ей чудилось, что где-то там, в темноте, притаился Рокингем и готовится напасть на нее. Охваченная диким страхом, она бросилась к двери, рванула задвижку и выбежала в сгущающиеся сумерки. Стоило ей очутиться в знакомой тихой аллее, как страх ее мгновенно исчез. Воздух был мягок и спокоен, под ногами похрустывал гравий, на бледном небе сиял тонкий серп луны.

Мужская одежда не стесняла движений. Чувствуя, что настроение сразу улучшилось, она бодро двинулась вперед по аллее, насвистывая любимую песенку Пьера Блана. Ей вспомнилось его живое обезьянье личико и широкая белозубая улыбка. Она представила, как он стоит на палубе "Ла Муэтт" где-нибудь на середине пролива и ждет подходящего момента, чтобы приплыть за своим капитаном.

Из-за поворота дороги неожиданно выступила неясная тень. Приглядевшись, Дона узнала Уильяма. Неподалеку вырисовывались силуэты трех лошадей. Рядом с ними стоял какой-то мальчуган – по всей вероятности, братишка Грейс, законный владелец присвоенного ею костюма.

Оставив мальчика сторожить лошадей, Уильям вышел из кустов и приблизился к Доне. Она с трудом удержалась от смеха: на нем был черный докторский сюртук, белые чулки и черный завитой парик.

– Как поживаете, доктор Уильямс? – спросила Дона. – Роды прошли удачно?

Он ответил растерянным взглядом. Новая роль явно была ему не по душе, он не мог смириться с тем, что ему приходилось изображать господина, а ей – слугу. И хотя он на многое привык смотреть сквозь пальцы, теперешняя ситуация казалась ему просто неслыханной.

– Он что-нибудь знает? – шепнула Дона, кивая на паренька.

– Почти ничего, миледи, – прошептал в ответ Уильям. – Грейс сказала ему только, что я скрываюсь от властей, а вы мне помогаете.

– Хорошо, тогда я останусь Томом, как мы и договорились, – твердо сказала она и, желая немного подразнить его, снова начала насвистывать песенку Пьера Блана. Затем подошла к одной из лошадей, ловко вскочила в седло, улыбнулась пареньку, ударила лошадь пятками по бокам и поскакала по дороге, с усмешкой поглядывая на них через плечо. Подъехав к ограде, окружающей усадьбу Годолфина, они спешились, оставили мальчика и лошадей в лесу, а сами, в соответствии с планом, разработанным ими вчера вечером, двинулись к воротам, находившимся в полумиле от этого места.

В лесу уже стемнело, на небе появились первые звезды. Дона и Уильям шли молча, не переговариваясь и ни о чем не спрашивая друг друга – все было обговорено заранее. Оба испытывали такое чувство, какое испытывают актеры, впервые вышедшие на сцену и не рассчитывающие на благосклонность зрителей.

Ворота были заперты. Они свернули за угол, перелезли через ограду и осторожно двинулись вдоль аллеи, стараясь держаться в тени деревьев. Вскоре впереди показался дом; в одном из окон над дверью горел свет.

– Наследник заставляет себя ждать, – шепнула Дона.

Она обогнала Уильяма и быстро зашагала к дому. У ворот конюшни, на вымощенном булыжником дворике, стояла докторская карета; чуть поодаль, под фонарем, на перевернутом сиденье расположились кучер и один из местных грумов – оба с картами в руках. Дона услышала смех и негромкий говор. Она повернулась и пошла обратно. Уильям стоял невдалеке от аллеи; его бледное личико почти совсем спряталось под пышным париком и большущей шляпой. Под сюртуком угадывалась рукоятка пистолета, губы были крепко сжаты.

– Ты готов? – спросила она.

Он кивнул, не спуская с нее пристального взгляда, и двинулся следом за ней по дорожке, ведущей к башне. Дону неожиданно охватило сомнение: а что, если он растеряется, что, если не сможет как следует сыграть свою роль? От его уверенности и находчивости зависело сейчас очень многое: если он ошибется, то провалит все дело. Они подошли к башне и остановились у запертой двери. Дона ободряюще похлопала его по плечу, и он улыбнулся ей в ответ – впервые за весь вечер. Маленькие глазки его озорно блеснули, и она сразу успокоилась: все будет в порядке, Уильям не подведет.

Прошла минута, и вот перед ней стоял уже не Уильям, а степенный, осанистый доктор. Он постучал в дверь и зычным басом, совершенно не похожим на его обычный голос, прокричал:

– Есть тут кто-нибудь по имени Захария Смит? Доктор Уильямс из Хелстона желает с ним побеседовать!

Из башни послышался ответный крик, дверь распахнулась, и на пороге появился знакомый стражник – куртка сброшена из-за жары, рукава закатаны до локтя, на лице сияет широкая улыбка.

– Ага, значит, ее светлость все-таки сдержала свое обещание, – проговорил он. – Ну что ж, сэр, заходите, заходите, пива у нас на всех хватит – не только младенца можем окрестить, но и вас в придачу. Чем порадуете, сэр, – мальчик или девочка?

– Мальчик, – ответил Уильям, – да еще какой крепенький, вылитый лорд Годолфин.

Он удовлетворенно потер руки и прошел вслед за стражником в башню, оставив дверь открытой. Дона, притаившаяся за углом, отчетливо слышала шаги, звон кружек и хохот стражника.

– Поверьте, сэр, я в этом деле разбираюсь не хуже вашего, – говорил он. – Четырнадцать детей – это вам не шутка. Ну-ка, скажите, к примеру, сколько весит ваш младенчик?

– Младенчик? – замялся Уильям. – Так-так, дай подумать…

Дона, давясь от смеха, представила, как он хмурит лоб, пытаясь сообразить, сколько может весить этот чертов младенчик.

– Да пожалуй, фунта четыре будет, хотя, может, и побольше – за точность не ручаюсь, – вымолвил он наконец.

Стражник удивленно присвистнул, а его напарник весело расхохотался.

– И это, по-вашему, крепыш? Да он и дня не протянет, помяните мое слово. Мой младшенький уж на что был заморыш, а и то при рождении весил одиннадцать фунтов.

– Я сказал четыре? – поспешно поправился Уильям. – Ну, это, конечно, ошибка. Четырнадцать – вот настоящий вес. Впрочем, нет, не четырнадцать – пятнадцать… или даже шестнадцать.

Стражник снова присвистнул.

– Господи помилуй, вот это младенчик! Наверное, ее светлости пришлось немало потрудиться. Как она себя чувствует, бедняжка?

– Великолепно, – ответил Уильям, – настроение просто прекрасное.

Когда я уходил, они с лордом Годолфином как раз обсуждали, какое имя выбрать для первенца.

– Ну и ну, – вымолвил стражник, – выходит, ее светлость куда крепче, чем я предполагал. А уж вы, сэр, просто герой. Слыханное ли дело – шестнадцать фунтов! Да за такую работу вам и трех кружек мало! Пью за ваше здоровье, сэр. А также за здоровье новорожденного. Ну и, конечно, за здоровье той леди, которая навестила нас сегодня. Видит Бог, эта леди даже ее светлость заткнет за пояс.

Наступила тишина, нарушаемая лишь звяканьем кружек, глубокими вздохами и смачным причмокиванием.

– Да-а-а, во Франции такого пива не варят, – раздался наконец голос стражника. – Они там все больше хлещут свою виноградную кислятину да уплетают лягушек, улиток и прочую нечисть. Я недавно понес пиво нашему арестанту – дай, думаю, побалую человека напоследок, – так что вы думаете, сэр, он выдул одним махом всю кружку, похлопал меня по плечу да еще и улыбается. Вот это выдержка, сэр, вот это я понимаю!

– Иностранцы все такие, – поддержал его второй стражник, – что французы, что голландцы, что испанцы. Им бы только вина побольше да бабенку поаппетитней – до остального им и дела нет. А чуть что не так – сразу нож в спину.

– И правда, сэр, вы только посмотрите: последний день человек доживает, завтра на виселицу поведут, – продолжал Захария, – а он знай себе посмеивается, птичек на бумаге малюет да трубочку покуривает. Я думал, он хотя бы за священником пошлет – у католиков это просто: нагрешат, натворят дел, а потом начинают каяться да распятие целовать. Но не тут-то было – нашему узнику, видать, священник не нужен, он сам себе голова. Еще по кружечке, доктор?

– Спасибо, приятель, не откажусь, – послышался голос Уильяма, сопровождаемый бульканьем пива. Дона забеспокоилась: слишком уж он охотно откликается на радушные предложения стражника. Но в эту минуту Уильям громко кашлянул, подавая ей условный сигнал.

– Да, занятный вам попался узник, – проговорил он. – Мне даже захотелось на него взглянуть. Судя по тому, что вы рассказали, это неискоренимый преступник. Хорошо, что мы от него наконец избавимся.

Интересно, что он сейчас поделывает? Неужели спит?

– Спит? Ну что вы, сэр! Я только что отнес ему две кружки пива. Он быстренько их выдул и велел записать на ваш счет. Да еще сказал, что, если вы до полуночи заглянете в башню, он не прочь распить с вами и третью – за здоровье новорожденного.

Стражник рассмеялся и добавил, понизив голос:

– Конечно, это не положено, сэр, но ведь сегодня его последний день…

Хоть он и француз, и пират, а все-таки жалко – живой человек.

Ответа Уильяма Дона не расслышала, зато ясно разобрала звон монет и стук шагов по каменному полу. Стражник снова рассмеялся и проговорил:

– Спасибо, сэр. Сразу видно настоящего джентльмена. Если моей жене опять придется рожать, можете не сомневаться, я приглашу именно вас.

Шаги застучали по лестнице. Дона нервно глотнула и впилась ногтями в ладонь. Теперь все зависело от нее. Малейшая оплошность, малейший неверный жест – и дело будет погублено. Дождавшись, когда Уильям и стражник, по ее расчетам, добрались доверху, она наклонилась к двери и прислушалась: сверху донеслись голоса, затем в замке заскрежетал ключ, дверь в темницу открылась и снова захлопнулась. Дона шагнула вперед. В караульне оставалось еще двое стражников. Один, зевая и потягиваясь, сидел на скамейке у стены, спиной к ней; другой стоял под лестницей и смотрел вверх.

В комнате было довольно темно, под потолком тускло светила единственная лампа. Стараясь держаться в тени, Дона постучала в дверь и крикнула:

– Есть здесь доктор Уильямс?

Стражники обернулись. Тот, что сидел на скамейке, прищурившись, взглянул на нее и спросил:

– А зачем он тебе?

– Его срочно требуют в дом. Больной стало хуже.

– Ничего удивительного, – откликнулся стражник, стоявший под лестницей. – Шестнадцать фунтов – мыслимое ли дело! Подожди, парень, сейчас я его позову.

И он начал подниматься по лестнице, выкрикивая на ходу:

– Эй, Захария, доктора требуют к больной!

Дона подождала, пока он завернет за угол, и, как только услышала, что он добрался доверху, быстро захлопнула входную дверь, накинула засов и опустила решетку. Стражник, сидевший на скамье, вскочил на ноги и завопил:

– Что ты делаешь, парень? Ты что, спятил?

Теперь их разделял только стол, и, когда стражник рванулся вперед, Дона схватила его за край и что было сил толкнула вперед – стол перевернулся и рухнул на пол, погребя под собой стражника. В ту же минуту наверху послышался приглушенный крик и звук удара. Она подняла кувшин с пивом и швырнула в лампу – свет погас. Стражник копошился в темноте, пытаясь выбраться из-под стола, и, чертыхаясь, звал на помощь Захарию. Сквозь его вопли до нее неожиданно донесся голос француза, окликавшего ее с лестницы:

– Ты здесь, Дона?

– Да, – ответила она, задыхаясь от смеха, возбуждения и испуга.

Француз перепрыгнул через перила и едва успел коснуться ногами пола, как тут же наткнулся на стражника. Дона услышала, как они схватились в темноте. Затем до нее донесся глухой стук, и она поняла, что француз ударил своего противника по голове рукояткой пистолета. Стражник застонал и повалился на пол.

– Дай мне шарф, Дона, я завяжу ему рот, – сказал француз, и она поспешно сдернула с головы повязку. Через минуту стражник был обезврежен.

– Покарауль его, – коротко скомандовал француз. – Не бойся, теперь он уже не опасен.

И, отойдя от нее, он снова подошел к лестнице.

– Ну что, Уильям, – крикнул он, – готово?

Из камеры донесся странный, придушенный всхлип и звук чего-то громоздкого, перетаскиваемого по полу. Дона стояла в темноте, прислушиваясь к тяжелому сопению стражника и к глухому шуму, долетавшему сверху, и чувствовала, как к горлу ее подкатывает волна безумного, истерического хохота. Она с трудом подавляла его, понимая, что, рассмеявшись, уже не сможет остановиться – смех затопит ее с головой.

В эту минуту с лестницы послышался голос француза:

– Дона, открой дверь и выгляни во двор: все ли там в порядке?

Она осторожно пробралась к двери, нащупала задвижку и высунула голову наружу. Издалека донесся стук колес – со стороны дома к башне приближалась карета врача. Она услышала щелканье бича и крик кучера, понукавшего лошадь.

Она обернулась, желая предупредить француза, но он уже стоял рядом – глаза его лучились озорным, дерзким смехом, точь-в-точь как в ту минуту, когда, перевесившись через перила "Удачливого", он срывал парик с головы Годолфина.

– Ага, – вполголоса проговорил он, – кажется, доктор наконец отправился домой.

И, как был, без шляпы, с непокрытой головой, шагнул на дорожку и поднял руку.

– Что ты делаешь? – прошептала Дона. – Это безумие!

Но он только рассмеялся в ответ. Кучер резко осадил лошадь, и карета остановилась у дверей башни. В окне показалась длинная худая физиономия врача.

– Кто вы такой? Что вам надо? – недовольным тоном осведомился он.

– Я хотел узнать, как прошли роды и обрадовался ли лорд Годолфин долгожданному наследнику, – ответил француз, опираясь руками на окно кареты.

– Какое там обрадовался! – в сердцах отозвался лекарь. – Жена наградила его двумя близнецами, и оба, представьте себе, девочки. Ну а теперь, сударь, когда вы узнали все, что хотели, уберите руки и дайте мне проехать. Я тороплюсь, меня ждет ужин и теплая постель.

– Надеюсь, вы не откажетесь подвезти нас сначала, – проговорил француз, и не успел доктор и глазом моргнуть, как он уже стащил кучера с козел и повалил его на землю. – Садись быстрей, Дона! – крикнул он. – Удирать – так с ветерком!

Она не заставила себя упрашивать и, задыхаясь от смеха, быстро влезла на козлы. А из дверей башни уже выходил Уильям – все в том же нелепом черном одеянии, но уже без шляпы и парика. Он захлопнул за собой дверь караульни и наставил пистолет на пораженного лекаря.

– Устраивайся рядом с доктором, Уильям, – скомандовал француз. – Да угости его пивом, если у тебя осталось, оно ему сейчас нужней, чем нам.

Карета понеслась по аллее. Докторская лошадь, до этого трусившая неторопливой рысью, вдруг полетела галопом, в мгновение ока домчав их до запертых ворот усадьбы.

– Живо отпирай ворота! – прокричал француз, как только в окне сторожки показалось заспанное лицо привратника. – Господь наградил твоего хозяина двумя дочерьми, доктору не терпится попасть домой, ну а мы с моим юнгой так накачались пивом, что хватит на тридцать лет вперед!

Привратник распахнул ворота и ошарашенным взглядом проводил карету, из которой неслись возмущенные возгласы доктора.

– Куда ехать, Уильям? – крикнул француз.

Уильям высунулся из окна:

– Сначала за лошадьми, месье, они ждут нас в миле отсюда. А потом на побережье, к Портлевену.

– На побережье так на побережье! – воскликнул француз, обнимая и крепко целуя Дону. – По мне, так хоть к черту на рога! Ведь сегодня, если верить лорду Годолфину, – последний день моей жизни.

Он хлестнул лошадь, та припустила вскачь, и карета, поднимая тучи белой пыли, вылетела на укатанную дорогу.