Глава 21

Прошло два дня, два долгих дня без часов и минут. Дона одевалась, спускалась к обеду, гуляла по саду, испытывая странное ощущение, что все это происходит не с ней, а с какой-то другой женщиной, чьи слова и поступки были ей совершенно непонятны. Она жила словно во сне, ни о чем не думая, ничего не желая, скованная оцепенением, охватившим не только ее ум, но и тело – она не замечала солнечных лучей, прорывавшихся сквозь завесу облаков, не чувствовала легкого ветерка, время от времени пробегавшего по саду.

Дети как ни в чем не бывало резвились на лужайке. Джеймс карабкался к ней на колени, Генриетта прыгала вокруг и щебетала: "А злого пирата уже поймали. Пру говорит, что его скоро повесят". Дона взглянула на Пру. Вид у девушки был бледный, подавленный, и она с трудом вспомнила, что в Нэвроне траур, что тело Рокингема лежит в полутемной церкви, дожидаясь погребения.

Время тянулось бесконечно долго, серое, пустое и безрадостное, как в детстве, когда пуритане запретили танцевать на лугу по воскресеньям. Явился пастор из Хелстонской церкви с соболезнованиями по поводу безвременной кончины их дорогого друга. Произнеся несколько напыщенных фраз, он уехал, но его место тут же занял Гарри. Он хлюпал носом, говорил непривычно тихо и вообще был на удивление робок и заботлив: поминутно осведомлялся, не нужно ли ей чего-нибудь, не подать ли ей накидку, не укутать ли колени пледом, а когда она качала в ответ головой, желая только, чтобы ее оставили в покое и дали посидеть молча, ни о чем не думая, никого не видя, он снова и снова принимался твердить, что он любит ее, что никогда больше не возьмет в рот ни капли, что полностью осознает свою вину за события той злосчастной ночи: если бы не его пьяное легкомыслие и преступная небрежность, их не заперли бы в спальнях и бедняга Рокингем остался бы жив.

– Поверь, дорогая, с вином и картами покончено, – бормотал он. – Клянусь тебе, я больше никогда не сяду за карточный стол. Мы продадим наш городской дом и переедем в Хэмпшир, туда, где ты родилась и где мы с тобой познакомились. Мы будем жить спокойной, размеренной жизнью – ты, я и дети; я научу Джеймса ездить верхом и охотиться с соколами. Ведь ты поедешь со мной, правда, Дона? Скажи, ты поедешь?

Но она молчала и смотрела прямо перед собой.

– В Нэвроне есть что-то зловещее, – продолжал он. – Я всегда это замечал, даже в детстве. Да и климат здесь слишком мягкий. Он вреден для моего здоровья. И для твоего тоже, правда, дорогая? Да, да, мы обязательно уедем отсюда, как только закончим все дела. Единственное, о чем я жалею, так это что мне не удалось поймать твоего подлого слугу и вздернуть его вместе с хозяином. У меня до сих пор мороз по коже идет, когда я представляю, какой опасности ты подвергалась, живя с ним бок о бок.

Он высморкался и покачал головой. Один из спаниелей подбежал к Доне и, ласкаясь, лизнул ее руку, и ей вдруг вспомнилось, как заливисто они тявкали в ту ночь, как возбужденно носились по залу. Пелена, окутывающая ее сознание, упала, мысли сделались ясными и четкими. Она огляделась вокруг.

Дом, сад, фигура Гарри снова обрели смысл и значение. Сердце ее забилось быстрей. Она прислушалась к тому, что он говорил, понимая, что времени осталось мало и из его слов можно извлечь кое-что полезное.

– Должно быть, Роки все-таки перехитрил твоего подлого лакея, – рассуждал Гарри. – В его комнате все было перевернуто вверх дном, а от двери по коридору тянулся кровавый след. Потом этот след вдруг исчез, а сам негодяй как сквозь землю провалился. Наверное, ему удалось каким-то чудом выскользнуть из дома и догнать остальную шайку. Представь себе, оказывается, у них на реке был тайник, они прятались там во время набегов. Эх, черт побери, если бы мы знали об этом заранее!

Он стукнул кулаком по ладони. Потом, вспомнив, что в доме покойник и что во время траура не полагается кричать и чертыхаться, вздохнул и добавил чуть тише:

– Бедный Роки! Как я буду жить без него!

Дона заговорила. Голос ее звучал робко и неуверенно, словно она пыталась вспомнить плохо затверженный урок.

– Как его поймали? – спросила она, не чувствуя, что пес снова лижет ей руку.

– Кого? Француза? – отозвался Гарри. – Видишь ли, нам самим пока не все ясно. Мы надеялись, что ты сможешь пролить свет хотя бы на то, что происходило вначале. Ты ведь довольно долго оставалась с ним наедине, там, в гостиной. Я пытался тебя расспрашивать, но ты становилась такой странной, такой рассеянной, от тебя ничего нельзя было добиться. И я сказал Юстику и всем остальным: "Нет, черт побери, не надо ее мучить, ей и без того пришлось несладко". Так что решай сама, дорогая: если хочешь, расскажи все как было, а нет – я не буду тебя принуждать.

Она сложила руки на коленях и проговорила:

– Он отдал мне серьги и ушел.

– Да? – переспросил Гарри. – И все? Ну вот и хорошо, вот и отлично.

Только потом он, видно, решил вернуться и погнался за тобой по лестнице. Ты добежала до дверей своей спальни и упала в обморок. Поэтому ты, наверное, ничего и не помнишь. К счастью, поблизости оказался Роки. Он разгадал намерения негодяя и кинулся тебе на помощь. Завязалась драка. И наш дорогой, наш верный, преданный друг погиб, защищая твою честь.

Он замолчал и принялся гладить собаку. Дона подождала немного и спросила, глядя на лужайку:

– А потом?

– Потом все было так, как предсказывал Роки. Ведь это он придумал весь план. Еще в Хелстоне, когда мы впервые встретились с Юстиком и Джорджем Годолфином. "Расставьте часовых по обеим берегам, – посоветовал он, – и держите наготове лодки. Если корабль скрывается на реке, легче всего перехватить его ночью, во время отлива, когда он начнет пробираться к морю".

Так все и получилось, только вместо корабля в наши сети попал сам капитан.

Он рассмеялся и потрепал собаку по спине.

– Теперь этот негодяй поплатится за все свои злодеяния. Мы вздернем его на первом суку, и местные жители наконец-то вздохнут спокойно, верно, Герцогиня?

Дона, словно издалека, услышала свой холодный, бесстрастный голос, отчетливо проговоривший:

– Прости, я не поняла: он что же, ранен?

– Ранен? Какое там – ни единой царапины! Так, в целости и сохранности, и отправится на виселицу. Они слишком задержались в Нэвроне – он и трое других бандитов – и не успели сесть на корабль. Капитан, очевидно, велел команде заранее приготовить его к отплытию, пока он будет орудовать в доме.

Не знаю уж, как им это удалось, но они его приготовили. И когда Юстик со своими людьми прибыл на оговоренное место, судно было уже на середине реки, а трое матросов вплавь добирались до него. Капитан остался на берегу, прикрывая их отступление. Он стоял у воды, спокойный и невозмутимый, как сам дьявол, и отбивался одновременно от двух наших часовых, то и дело оборачиваясь к плывущим и посылая им вдогонку какие-то команды на своем тарабарском наречии. Несколько лодок тут же пустились за ними в погоню, как было задумано, но и корабль и разбойники успели удрать. Судно летело на всех парусах, подгоняемое сильным отливом и крепким попутным ветром, а капитан смотрел им вслед и, по словам Юстика, хохотал во все горло.

Дона слушала Гарри и представляла устье реки, расширяющееся при впадении в море, свист ветра в мачтах "Ла Муэтт", точь-в-точь такой же, как в тот раз, когда она стояла на его палубе. Да и все остальное было таким же, все матросы были на месте: и Пьер Блан, и Эдмон Вакье, и другие члены команды… Только капитана не было с ними. Он остался на берегу, а они уплывали в море, потому что таков был его приказ. Именно этот приказ он и прокричал им вслед, отбиваясь от наседающих врагов. Он спас команду и корабль, а сам оказался в плену, но она знала, что, в какую бы темницу его ни заточили, какую бы охрану к нему ни приставили, его живой и деятельный ум обязательно найдет выход и поможет ему вырваться на свободу. И чем больше она об этом думала, тем дальше отступал ее страх, тем смелей и уверенней она становилась.

– Где он сейчас? – спросила она, поднимаясь и роняя на землю плед, которым укутал ее Гарри.

– Пока у Джорджа Годолфина, – ответил он. – Джордж заточил его в башню и приставил надежных часовых. А через двое суток, когда прибудет конвой, мы отправим его в Экзетер или Бристоль.

– Зачем?

– Чтобы повесить, разумеется. Хотя не исключено, что Джордж и Юстик захотят облегчить работу слугам его величества и вздернут его в ближайшее воскресенье на радость местным жителям.

Они вошли в дом. Дона остановилась у балконной двери, той самой, перед которой несколько дней назад прощалась с французом, и спросила:

– Но ведь это незаконно?

– Конечно, незаконно, но я уверен, что его величество посмотрит на это сквозь пальцы.

"Итак, времени осталось совсем мало, – подумала она, – а дел еще непочатый край". Ей вспомнились слова француза: "Чем рискованней предприятие, тем больше шансов на успех". Ну что ж, этот совет, пришелся сейчас очень кстати: более рискованной и безрассудной затеи, чем его освобождение, трудно было себе представить.

– Как ты себя чувствуешь, дорогая? – озабоченно спросил Гарри. – У тебя такой странный вид. Наверное, ты расстроилась из-за Роки? Мне кажется, его смерть сильно потрясла тебя.

– Возможно, – ответила она. – Не знаю… Да и не все ли равно… Я чувствую себя совершенно нормально. Ты напрасно беспокоишься.

– Я забочусь о твоем здоровье, дорогая, – ответил он. – Я хочу, черт возьми, чтобы ты была счастлива.

Он посмотрел на нее робким, влюбленным взглядом и неловко схватил за руку.

– Ведь ты поедешь со мной в Хэмпшир, правда?

– Да, – ответила она, – да, Гарри, я поеду с тобой в Хэмпшир.

Она села на низкую скамеечку у камина, в котором с самой весны не разжигали огня, и задумалась, глядя в то место, где когда-то танцевали языки пламени. Гарри, позабыв, что в доме траур, завопил во все горло:

– Герцог! Герцогиня! Вы слышали? Ваша хозяйка согласилась поехать со мной в Хэмпшир! А ну-ка, собачки, вперед бегом, кто быстрей?

"Прежде всего нужно повидаться с Годолфином, – думала Дона, – и добиться, чтобы он разрешил мне пройти в башню. Надеюсь, что это будет нетрудно – Годолфин туп как пробка. Надо постараться отвлечь его внимание и передать французу какое-нибудь оружие: нож или, если удастся раздобыть, пистолет. Все остальное – время и условия побега – – он должен выбрать сам".

Ужинали они вдвоем, сидя у раскрытого окна гостиной. После ужина Дона, сославшись на усталость, поднялась к себе. У Гарри, слава Богу, хватило такта не задавать лишних вопросов.

Она разделась и легла, снова и снова прокручивая в голове детали предстоящей беседы с Годолфином. Неожиданно в дверь постучали. Сердце у нее упало. Неужели Гарри? Нет, не может быть, он так искренне сокрушался, так трогательно жалел ее… Боже мой, только не сегодня! Она притаилась, надеясь, что, не получив ответа, он уйдет. Стук повторился. Затем ручка медленно повернулась, и в комнату вошла Пру, в ночной рубашке и со свечой в руке. Глаза у нее были красные и распухшие от слез.

– Что случилось? – вскакивая, проговорила Дона. – Джеймс заболел?

– Нет-нет, миледи, – прошептала Пру. – Дети спят. Я… я хотела поговорить с вами.

И снова принялась плакать, вытирая глаза рукой.

– Заходи и закрой дверь, – сказала Дона. – Вот так. А теперь спокойно объясни, что случилось. Ты что-нибудь разбила? Не бойся, я не буду тебя ругать.

Девушка продолжала плакать, испуганно оглядываясь по сторонам, словно опасаясь, что Гарри находится где-то поблизости. И наконец прошептала сквозь слезы:

– Это касается Уильяма, миледи. Я так виновата перед вами, так виновата!

"О Господи! – подумала Дона. – Только этого не хватало. Наверное, Уильям соблазнил ее, пока я была на ``Ла Муэтт''. А теперь он исчез, и она боится, что у нее будет ребенок и я ее прогоню".

– Ну-ну, Пру, – ласково проговорила она, – успокойся, я на тебя не сержусь. Что ты хотела мне рассказать? Говори, я слушаю.

– Ах, миледи, Уильям был такой добрый, – начала Пру, – он так хорошо относился ко мне и к детям, пока вы болели, – заботился о нас, старался во всем угождать. А когда дети засыпали и я садилась за шитье, он приходил и рассказывал мне о разных странах, в которых он побывал. Ах, миледи, он так хорошо рассказывал!

– Да-да, Пру, я понимаю, – сказала Дона. – Я тоже с удовольствием послушала бы его рассказы.

– Кто бы мог подумать, – всхлипывая, продолжала девушка, – что он связан с этими иностранцами, с этими ужасными пиратами, о которых все только и говорили. Он был всегда такой добрый, такой обходительный, особенно со мной.

– Ты права, Пру, обходительности Уильяму было не занимать.

– Ах, миледи, я поступила очень дурно, ничего не рассказав сэру Гарри и остальным господам. Но я так испугалась в ту ночь, когда произошли все эти ужасные события и господа выламывали двери, а сэра Рокингема убили. К тому же Уильям совсем ослабел от боли, он был такой бледный, такой несчастный, в лице ни кровинки, ну просто как привидение, я и не смогла, миледи, я не решилась его выдать. Я понимаю, если господа узнают, они высекут меня и посадят в тюрьму, но Уильям просил непременно передать вам, вот я и передаю.

– Подожди, Пру, – мягко остановила ее Дона, – я ничего не понимаю. О чем ты говоришь?

– Ах, сударыня, вчера ночью я нашла Уильяма в коридоре. Он был ранен в руку, и голова у него была разбита. Я подобрала его и отвела в детскую. Он сказал, что если сэр Гарри и остальные господа найдут его, то ему несдобровать, потому что он служил у французского пирата, который в эту ночь напал на Нэврон. И тогда, сударыня, вместо того, чтобы обо всем доложить вам, я промыла и перевязала его раны, а после завтрака, когда господа отправились ловить пиратов, выпустила его через черный ход. Вот, сударыня, теперь вы знаете все.

Она поднесла к носу платок и громко высморкалась, очевидно опять намереваясь заплакать. Дона наклонилась к ней и с улыбкой погладила по плечу.

– Ты правильно сделала, Пру, что все рассказала мне, – проговорила она. – Не беспокойся, я тебя не выдам. Я тоже люблю Уильяма и не хочу, чтобы он попал в беду. Но ты забыла сказать самое главное: где он сейчас?

– Когда он пришел в себя, миледи, он сразу же заговорил о Коуврэке и попросил позвать вас, но я ответила ему, что вы больны и вас нельзя беспокоить, потому что этой ночью убит лорд Рокингем. Тогда он немного подумал и после того, как я еще раз перевязала его раны, сказал, что в Гвике у него есть хороший приятель, который может его приютить, так что, если вы захотите с ним встретиться, сударыня, он будет ждать вас там.

– В Гвике? – переспросила Дона. – Хорошо, Пру, спасибо. А теперь иди к себе и успокойся. Ни о чем не думай и ни с кем не говори о случившемся, даже со мной. Веди себя как обычно: гуляй, играй с детьми, занимайся хозяйством. Я постараюсь все уладить.

– Слушаюсь, сударыня, – приседая, ответила Пру – глаза у нее опять были на мокром месте – и, выйдя от Доны, направилась в детскую.

Дона осталась одна. Она лежала в кровати и улыбалась в темноте. Уильям нашелся, ее верный, преданный Уильям, он снова был рядом, и освобождение француза казалось уже не таким безнадежным делом.

Успокоенная, умиротворенная, она наконец заснула, а когда проснулась и выглянула в окно, тусклое небо снова было голубым, облака рассеялись, а воздух наполнился неповторимым летним сиянием и теплотой, совсем как в те далекие дни, когда, беззаботная и счастливая, она удила в ручье рыбу.

Она оделась, обдумывая дальнейший план действий, затем позавтракала в одиночестве и послала за Гарри. К Гарри уже почти вернулись его прежние бодрость и самодовольство. Войдя в комнату, он громко окликнул собак, уверенно подошел к жене, сидящей перед зеркалом, и чмокнул ее в шею.

– Гарри, – начала она, – я хочу попросить тебя об одном одолжении.

– Конечно, дорогая, все что угодно, – с готовностью откликнулся он.

– Ты не мог бы уехать сегодня из Нэврона вместе с Пру и детьми?

Лицо его тут же вытянулось, он испуганно уставился на нее.

– А ты? Разве ты не поедешь с нами?

– Поеду, – ответила она, – только не сегодня, а завтра.

Он принялся ходить по комнате.

– Я надеялся, что мы уедем вместе, когда закончим все дела, – произнес он. – На завтра намечена казнь пирата. Мы должны еще обсудить кое-какие детали с Годолфином и Юстиком. Разве тебе не интересно посмотреть, как его повесят? Если начать пораньше, скажем часов в девять, и сразу после этого выехать, то к вечеру мы как раз успеем в Лондон.

– Гарри, – сказала она, – ты когда-нибудь видел повешенных?

– Ну да, согласен, зрелище не из приятных. Но сейчас особый случай. Мы собираемся наказать негодяя, который прикончил беднягу Рокингема и чуть не убил тебя. Неужели тебе не хочется с ним расквитаться?

Она промолчала, по-прежнему сидя к нему спиной, так что лица ее он не видел.

– Джордж обидится, если я просто так возьму и уеду, – проговорил он.

– Я ему все объясню, – ответила она. – Я все равно хотела заглянуть к нему после твоего отъезда.

– Но не могу же я бросить тебя здесь наедине с этими бестолковыми слугами!

– Уверяю тебя, Гарри, со мной ничего не случится.

– А на чем ты будешь добираться, если дети сядут в карету, а я поеду верхом?

– Закажу экипаж в Хелстоне.

– И когда же мы встретимся – вечером в Оукхэмптоне?

– Да, Гарри, вечером в Оукхэмптоне.

Он подошел к окну и хмуро уставился в сад.

– Нет, я просто отказываюсь тебя понимать, Дона.

– Тебе совсем необязательно меня понимать, – ответила она.

– Обязательно, – возразил он, – в том-то и дело, что обязательно. Что же это будет за жизнь, если муж и жена перестанут понимать друг друга?

Она посмотрела на него. Он стоял у окна, заложив руки за спину.

– Ты действительно так думаешь? – спросила она.

– Я вообще уже ничего не думаю, – пожал он плечами. – Я совсем запутался, черт возьми. Я знаю только одно: я готов отдать все на свете, чтобы ты наконец стала счастливой, но убей меня Бог, если я понимаю, как это сделать. Я ведь вижу, Дона, что крошечный Джеймсов ноготок для тебя в тысячу раз дороже всех моих ласк. А что остается человеку, которого разлюбила жена?

Наливаться пивом и просиживать ночи за картами – вот и все развлечения.

Она подошла к нему и положила руки на плечи.

– Через месяц мне исполнится тридцать, Гарри, – сказала она. – Я стану старше и, может быть, чуточку мудрей.

– Мне вовсе не нужно, чтобы ты становилась мудрей, – буркнул он, – ты меня и такая устраиваешь.

Она промолчала. Он снова заговорил, теребя рукав ее платья:

– Помнишь, перед отъездом в Нэврон ты рассказала мне какую-то странную историю о птицах. Я тогда ни слова не понял, да и сейчас, честно говоря, понимаю не больше. Может быть, ты объяснишь, что ты имела в виду?

– Не стоит, Гарри, – ответила она, погладив его по щеке. – Коноплянка в конце концов вырвалась из клетки. Давай поговорим о чем-нибудь более существенном. Ты согласен уехать сегодня?

– Ладно, так уж и быть, – ответил он. – Но имей в виду, все это мне страшно не нравится. Приезжай побыстрей в Оукхэмптон, я буду тебя ждать.

Постарайся не задерживаться.

– Хорошо, Гарри, – ответила она, – я постараюсь.

Он пошел вниз – распорядиться насчет отъезда, а она позвала Пру и сообщила ей о внезапном изменении планов. В доме поднялась суматоха: слуги увязывали тюки и коробки, складывали одежду, готовили еду на дорогу; дети, довольные любой переменой, вносящей разнообразие в их монотонную жизнь, бегали по комнатам, как шаловливые щенята. "Им нисколько не жаль расставаться с Нэвроном, – думала Дона. – Они быстро забудут знакомые лица и привыкнут к новым местам. Через месяц они так же весело будут резвиться на лугах Хэмпшира, как резвились на лугах Корнуолла".

На обед подали холодное мясо; детям в виде исключения было разрешено обедать со взрослыми. Генриетта скакала вокруг стола, словно маленькая фея, радуясь тому, что Гарри будет сопровождать их карету верхом. Джеймс сидел на коленях у матери, время от времени делая попытки положить ноги на стол, а когда она наконец позволила ему это, огляделся вокруг с таким победным видом, что Дона не удержалась и расцеловала его в обе щеки. Их веселье передалось и Гарри. Он начал рассказывать им о Хэмпшире и о том, как прекрасно они будут там жить в оставшиеся летние месяцы.

– Я подарю тебе пони, Генриетта, – говорил он. – И тебе, Джеймс, только попозже.

К дверям подкатила карета. Первыми усадили детей, затем погрузили тюки, пледы, подушки, корзины для собак. Лошадь Гарри грызла удила и била копытом.

– Извинись за меня перед Джорджем Годолфином, – наклоняясь к Доне и похлопывая себя хлыстом по сапогу, проговорил Гарри. – Объясни ему как-нибудь мой внезапный отъезд.

– Не волнуйся, – ответила она, – я знаю, что ему сказать.

– Все-таки я не понимаю, зачем тебе это надо, – продолжал он, пристально всматриваясь в нее. – Почему ты не можешь поехать с нами? Ну да ладно, поступай как хочешь. Встретимся завтра вечером в Оукхэмптоне. Я закажу для тебя экипаж, когда будем проезжать через Хелстон.

– Спасибо, Гарри.

Он снова похлопал себя по сапогу, прикрикнул на лошадь, которая нетерпеливо рвалась вперед, и повернулся к Доне:

– А может быть, ты просто не оправилась от этой проклятой простуды?

Может быть, ты еще больна и не хочешь в этом признаваться?

– Нет, Гарри, – ответила она, – я совершенно здорова.

– У тебя очень странные глаза, – произнес он. – Я заметил это еще в первый день, когда зашел тебя проведать. В них появилось какое-то непонятное выражение, которого я никогда раньше не видел.

– Я уже говорила тебе, Гарри: через месяц мне исполняется тридцать лет.

Должно быть, это видно и по глазам.

– Нет, черт побери, дело не в возрасте, – ответил он. – Наверное, я просто болван и так и умру, не поняв, что с тобой случилось.

– Теперь это уже не важно, Гарри, – ответила она.

Он взмахнул хлыстом, повернул лошадь и поскакал по аллее. Следом за ним не спеша покатила карета. Дети выглядывали из окон, улыбались и посылали ей воздушные поцелуи. Затем дорога сделала поворот, и они исчезли из виду.

Дона прошла через опустевший обеденный зал и вступила в сад. Дом казался унылым и заброшенным, он словно по-стариковски предчувствовал, что пройдет немного времени – и кресла затянут чехлами, окна закроют ставнями, двери запрут на засовы и он снова останется один и будет тихо дремать в темноте, с тоской вспоминая о солнце, о лете и о веселых голосах.

Дона медленно шла по саду. Вот под этим деревом она лежала несколько недель назад, следя за полетом бабочек, когда перед ней впервые предстал лорд Годолфин, так внезапно, что она не успела привести себя в порядок и вынуждена была принимать его в мятом платье и с цветком в волосах. А вон там, в лесу, она собирала колокольчики – теперь они уже отцвели. И бурый папоротник, доходящий ей почти до пояса, был тогда свежим и изумрудно-зеленым. Ах, как быстро все подросло, как быстро созрело и как незаметно исчезло! Что-то подсказывало ей, что она никогда больше не увидит этой красоты, никогда не пройдет по этой лужайке, никогда не вернется в Нэврон. Но что бы ни случилось, частица ее все же останется здесь: легкий след, убегающий к ручью, не видимый глазом отпечаток руки на дереве, трава, примятая в том месте, где она когда-то лежала… И может быть, через много-много лет какой-нибудь странник забредет сюда и, вслушиваясь в тишину, различит невнятный шепот, увидит смутный отблеск грез, привидевшихся ей однажды жарким летним днем.

Она вышла из сада и, кликнув мальчика-конюшего, приказала ему поймать и оседлать коренастую лошадку, пасущуюся на лугу, – она хочет покататься верхом.