Книга:
Русский фольклор.Песни, сказки, былины, прибаутки, загадки. игры, гадания, сценки, причитания, пословицы и присловья
Назад:
СКАЗКИ, ПРЕДАНИЯ, БЫЛИЧКИ И БЫВАЛЬЩИНЫ
Дальше:
ПОХОРОННЫЕ ПРИЧИТАНИЯ
ИВАНУШКА-ДУРАЧОК
Был-жил старик со старухою; у них было три сына: двое — умные, третий — Иванушка-дурачок. Умные-то овец в поле пасли, а дурак ничего не делал, все на печке сидел да мух ловил.
В одно время наварила старуха аржаных клецок и говорит дураку:
— На-ка, снеси эти клецки братьям; пусть поедят.
Налила полный горшок и дала ему в руки; побрёл он к братьям. День был солнечный; только вышел Иванушка за околицу, увидал свою тень сбоку и думает: «Что это за человек? Со мной рядом идет, ни на шаг не отстает; верно, клецок захотел?»
И начал он бросать на свою тень клецки, так все до единой и повыкидал; смотрит, а тень всё сбоку идёт.
— Эка ненасытная утроба! — сказал дурачок с сердцем и пустил в неё горшком — разлетелись черепки в разные стороны.
Вот приходит с пустыми руками к братьям; те его спрашивают:
— Ты, дурак, зачем?
— Вам обед принёс.
— Где же обед? Давай живее.
— Да вишь, братцы, привязался ко мне дорогою незнамо какой человек, да всё и поел!
— Какой такой человек?
— Вот он! И теперь рядом стоит!
Братья ну его ругать, бить, колотить; отколотили и заставили овец пасти, а сами ушли на деревню обедать.
Принялся дурачок пасти: видит, что овцы разбрелись по полю, давай их ловить да глаза выдирать; всех переловил, всем глаза выдолбил, собрал стадо в одну кучу и сидит себе радехонек, словно дело сделал. Братья пообедали, воротились в поле.
— Что ты, дурак, натворил? Отчего стадо слепое?
— Да пошто им глаза-то? Как ушли вы, братцы, овцы-то врозь рассыпались, а я и придумал: стал их ловить, в кучу сбирать, глаза выдирать; во как умаялся!
— Постой, ещё не так умаешься! — говорят братья и давай угощать его кулаками; порядком-таки досталось дураку на орехи!
Ни много ни мало прошло времени; послали старики Иванушку-дурачка в город к празднику по хозяйству закупать. Всего закупил Иванушка: и стол купил, и ложек, и чашек, и соли; целый воз навалил всякой всячины. Едет домой, а лошаденка была такая, знать, неудалая, везёт — не везёт! «А что, — думает себе Иванушка, — ведь у лошади четыре ноги, и у стола тоже четыре, так стол-то и сам добежит». Взял стол и выставил на дорогу.
Едет-едет, близко ли, далеко ли, а вороны так и вьются над ним да все каркают. «Знать, сестрицам поесть-покушать охота, что так раскричались!» — подумал дурачок; выставил блюда с ествами наземь и начал потчевать:
— Сестрицы-голубушки! Кушайте на здоровье!
А сам всё вперёд да вперёд подвигается.
Едет Иванушка перелеском; по дороге все пни обгорелые. «Эх, — думает, — ребята-то без шапок; ведь озябнут сердечные!» Взял понадевал на них горшки да корчаги. Вот доехал Иванушка до реки, давай лошадь поить, а она не пьёт.
«Знать, без соли не хочет!» — и ну солить воду. Высыпал полон мешок соли, лошадь всё не пьёт.
— Что ж ты не пьёшь, волчье мясо? Разве задаром я мешок соли высыпал?
Хватил её поленом, да прямо в голову — и убил наповал.
Остался у Иванушки один кошель с ложками, да и тот на себе понёс. Идёт — ложки назади так и брякают: бряк, бряк, бряк! А он думает, что ложки-то говорят: «Иванушка-дурак!» — бросил их и ну топтать да приговаривать:
— Вот вам Иванушка-дурак! Вот вам Иванушка-дурак! Ещё вздумали дразнить, негодные!
Воротился домой и говорит братьям:
— Всё искупил, братики!
— Спасибо, дурак, да где ж у тебя закупки-то?
— А стол-от бежит, да, знать, отстал, из блюд сестрицы кушают, горшки да корчаги ребятам в лесу на головы понадевал, солью-то пойво лошади посолил, а ложки дразнятся — так я их на дороге покинул.
— Ступай, дурак, поскорее, собери всё, что разбросал по дороге.
Иванушка пошёл в лес, снял с обгорелых пней корчаги, повышибал днища и надел на батог корчаг с дюжину — всяких: и больших и малых. Несет домой. Отколотили его братья; поехали сами в город за покупками, а дурака оставили домовничать. Слушает дурак, а пиво в кадке так и бродит, так и бродит.
— Пиво, не броди, дурака не дразни! — говорит Иванушка.
Нет, пиво не слушается; взял да и выпустил всё из кадки, сам сел в корыто, по избе разъезжает да песенки распевает.
Приехали братья, крепко осерчали, взяли Иванушку, зашили в куль и потащили к реке. Положили куль на берегу, а сами пошли прорубь осматривать.
На ту пору ехал какой-то барин мимо на тройке бурых; Иванушка и ну кричать:
— Садят меня на воеводство судить да рядить, а я ни судить, ни рядить не умею!
— Постой, дурак, — сказал барин, — я умею и судить и рядить; вылезай из куля!
Иванушка вылез из куля, зашил туда барина, а сам сел в его повозку и уехал из виду. Пришли братья, спустили куль под лед и слушают; а в воде так и буркает.
— Знать, бурка ловит! — проговорили братья и побрели домой.
Навстречу им, откуда ни возьмись, едет на тройке Иванушка, едет да прихвастывает:
— Вот-ста каких поймал я лошадушек! А ещё остался там сивко — такой славный!
Завидно стало братьям, говорят дураку:
— Зашивай теперь нас в куль да спускай поскорей в прорубь! Не уйдёт от нас сивко…
Опустил их Иванушка-дурачок в прорубь и погнал домой пиво допивать да братьев поминать. Был у Иванушки колодец, в колодце рыба елетц а моей сказке конец.
ЛИСА-ПОВИТУХА
Жили-были кум с кумой — волк с лисой. Была у них кадочка медку. А лисица любит сладенькое; лежит кума с кумом в избушке да украдкою постукивает хвостиком.
— Кума, кума! — говорит волк, — кто-то стучит.
— А, знать, меня на повой зовут! — бормочет лиса.
— Так поди сходи, — говорит волк.
Вот кума из избы да прямехонько к мёду, нализалась и вернулась назад.
— Что бог дал? — спрашивает волк.
— Початочек, — отвечает лисица.
В другой раз опять лежит кума да постукивает хвостиком.
— Кума, кто-то стучится, — говорит волк.
— На повой, знать, зовут!
— Так сходи.
Пошла лисица, да опять к меду, нализалась досыта: медку на донышке осталось. Приходит к волку.
— Что бог дал? — спрашивает её волк.
— Середышек.
В третий раз опять так же обманула лисица волка и долизала уже весь медок.
— Что бог дал? — спрашивает её волк.
— Поскребышек.
Долго ли, коротко ли — прикинулась лисица хворою, просит кума медку принести. Пошел кум, а меду ни крошки.
— Кума, кума! — кричит волк, — ведь мёд съеден.
— Как — съеден? Кто же съел? Кому окромя тебя! — погоняет лисица.
Волк и крестится и божится.
— Ну хорошо! — говорит лисица. — Давай ляжем на солнышко, у кого вытопится мёд, тот и виноват.
Пошли, легли. Лисице не спится, а серый волк храпит во всю пасть. Глядь-поглядь, у кумы-то и показался медок; она ну-тко скорее перемазывать его на волка.
— Кум, кум! — толкает волка. — Это что? Вот кто съел!
И волк, нечего делать, повинился. Вот вам сказка, а мне кринка масла.
ЛИСА-ИСПОВЕДНИЦА
Однажды лиса всю большую осеннюю ночь протаскалась по лесу не евши. На зоре прибежала она в деревню, взошла на двор к мужику и полезла на насест к курам.
Только что подкралась и хотела схватить одну курицу, а петуху пришло время петь: вдруг он крыльями захлопал, ногами затопал и закричал во все горло. Лисица с насеста-то так со страху полетела, что недели три лежала в лихорадке.
Вот раз вздумалось петуху пойти в лес — разгуляться, а лисица уж давно его стережёт; спряталась за куст и поджидает: скоро ли петух подойдёт.
А петух увидел сухое дерево, взлетел на него и сидит себе.
В то время лисе скучно показалось дожидаться, захотелось сманить петуха с дерева; вот думала-думала, да и придумала:
«Дай прельщу его!»
Подходит к дереву и стала здоровкаться:
— Здравствуй, Петенька!
«Зачем её лукавый занёс?» — думает петух.
А лиса приступает со своими хитростями:
— Я тебе, Петенька, добра хочу — на истинный путь наставить и разуму научить. Ты, Петя, на исповеди ни разу не бывал. Слезай ко мне и покайся, а я все грехи с тебя сниму и на смех не подыму.
Петух стал спускаться ниже и ниже и попал прямо лисе в лапы. Схватила его лиса и говорит:
— Теперь я задам тебе жару! Ты у меня за всё ответишь; попомнишь, блудник и пакостник, про свои худые дела! Вспомни, как я в осеннюю темную ночь приходила и хотела попользоваться одним куренком, — а я в то время три дня ничего не ела, — и ты крыльями захлопал и ногами затопал!..
— Ах, лиса! — говорит петух. — Ласковые твои словеса, премудрая княгиня! Вот у нашего архиерея скоро пир будет; в то время стану я просить, чтоб тебя сделали просвирнею, и будут нам с тобой просвиры мягкие, кануны сладкие, и пойдёт про нас слава добрая.
Лиса распустила лапы, а петух порх на дубок.
КОЧЕТ И КУРИЦА
Жили курочка с кочетком, и пошли они в лес по орехи. Пришли к орешне; кочеток залез на орешню рвать орехи, а курочку оставил на земле подбирать орехи: кочеток кидает, а курочка подбирает.
Вот кинул кочеток орешек, попал курочке в глазок и вышиб глазок.
Курочка пошла — плачет. Вот едут бояре и спрашивают:
— Курочка, курочка! Что ты плачешь!
— Мне кочеток вышиб глазок.
— Кочеток, кочеток! На что ты курочке вышиб глазок?
— Мне орешня портки раздрала.
— Орешня, орешля! На что ты кочетку портки раздрала?
— Меня козы подглодали.
— Козы, козы! На что вы орешню подглодали?
— Нас пастухи не берегут.
— Пастухи, пастухи! Что вы коз не бережёте?
— Нас хозяйка блинами не кормит.
— Хозяйка, хозяйка! Что ты пастухов блинами не кормишь?
— У меня свинья опару пролила.
— Свинья, свинья! На что ты у хозяйки опару пролила?
— У меня волк поросёночка унёс.
— Волк, волк! На что ты у свиньи поросёночка унёс?
— Я есть захотел, мне бог повелел.
ЖЕНА-СПОРЩИЦА
Была у одного мужа жена, да только такая задорная, что всё ему наперекор говорила, Бывало, он скажет: «Бритое», — а уж она непременно кричит: «Стриженое!» Всякий день бранились!
Надоела жена мужу; вот он и стал думать, как бы от неё отделаться.
Идут они раз к реке, а вместо моста на плотине лежит перекладина: «Постой, — думает он, — вот теперь-то я её изведу». Как стала она переходить по перекладинке, он и говорит:
— Смотри же, жена, не трясись, не то как раз утонешь!
— Так вот же нарочно буду!
Тряслась, тряслась, да и бултых в воду.
Жалко ему стало жены; вот он влез в воду, стал ее искать и идет по воде в гору вверх, против течения.
— Что ты тут ищёшь? — говорят ему прохожие мужики.
— А вот жена утонула, вон с энтой перекладинки упала!
— Дурак, дурак! Ты бы шёл вниз по реке, а не в гору; её теперь, чай, снесло.
— Э, братцы, молчите! Она всё делала наперекор, так уж и теперь, верно, дошла против воды.
БАРИН И МУЖИК
Жил-был мужик; имел у себя много овец. Зимний временем большущая овца объягнилась и взял он её с двора в избу, с ягнёночком.
Приходит вечер; едет барин, попросился к нему ночевать. Подошёл под окошко и спрашивает:
— Мужичок, пусти ночевать!
— А не будете ночью озоровать?
— Помилуй! Нам бы только где темну ночку проспать.
— Заезжай, барин!
Взъехал барин с кучером на двор. Кучер убирает лошадей, а барин в дом пошёл.
На барине был огромный волчий тулуп. Взошёл в хату, богу помолился, хозяевам поклонился:
— Здорово живёте, хозяин с хозяюшкой!
— Добро жаловать, господин!
Сел барин на лавочку. Овца волчий тулуп увидала и глядит на барина; сама глядит, а ногой-то топ, и pas, да и два, да и до трёх. Барин говорит:
— А что, мужичок, овца ногой топает?
— Она думает: ты волк, слышит волчий дух. Она у меня волков ловит; вот нынешнюю зиму с десяток пымала.
— Ах, дорого бы я за неё дал! Не продажна ли она? Для дороги мне она хороша.
— Продажна, да дорогá.
— Эх, мужичок, да не дороже денег; у барина хватит.
— Пожалуй, уважить можно.
— А сколько она стоит?
— Пятьсот рублей.
— Помилуй, много! Возьми три сотенки.
Ну, мужик согласился, продал.
Барин ночь переночевал, на зорьке встал и в путь собрался; хозяину три сотенки отдал и овечку взял, посадил в санки и поехал.
Едет. Идут встречу три волка. Вот овца увидала волков, так и прыгает на санях…
Барин говорит кучеру:
— Надо пускать: вишь как она раззадорилась!.. Сейчас пымáт. (А она боится.)
Кучер и говорит:
— Постой немножечко, сударь, она раззадорится.
Сверстались волки с ними ровно. Барин выпустил овцу; овца испугалась волков, в лес полетела, коротким хвостом завертела. Как волки за ней залились, только снег раздувáтся, а кучер за ней собирáтся.
Поколе лошадушку выпрягал, в погон за овцой скакал, волки овцу пымали и шкуру с неё содрали, сами в лес убежали.
Кучер подскакал — овца на боку лежит, а её шкура содранá лежит. Подъезжает к барину. Барин его спрашивает:
— Не видал ли чего?
— Ах, сударь, хороша овца! Вся изорвалась, а волкам не поддалась!
Мужичок три сотенки получил, сидит топерь барину сказочки рассказывает, а три сотенки в кармане лежат.
ПРЕДАНИЯ, БЫЛИЧКИ И БЫВАЛЬЩИНЫ
ТРУБКА СТЕНЬКИ РАЗИНА
За Волгой на Синих горах, при самой дороге, трубка Стенькина лежит. Кто тое трубку покурит, станет заговоренный, и клады все ему дадутся и все; будет словно сам Стенька. Только такого смелого человека не выискивается до сей поры.
ПУГАЧ И САЛТЫЧИХА
Когда поймали Пугача и засадили его в железную клетку, скованного по рукам и ногам в кандалы, чтобы везти в Москву, — народ валма валил и на стоянки с ночлегами и на дорогу, где должны были провозить Пугача, — взглянуть на него; и не только стекался простой народ, а ехали в каретах разные господа и в кибитках купцы.
Захотелось также взглянуть на Пугача и Салтычихе. А Салтычиха эта была помещица злая-презлая, хотя и старуха, но здоровая, высокая, толстая и на вид грозная. Да как ей не быть было толстой и грозной: питалась она — страшно сказать — мясом грудных детей. Отберет от матерей, от своих крепостных, шестинедельных детей, под видом, что малютки мешают работать своим матерям, или другое там для виду наскажет, — господам кто осмелится перечить? И отвезут-де этих ребятишек куда-то в воспитательный дом, а на самом-то деле сама Салтычиха заколет ребенка, изжарит и съест.
Дело было под вечер. Остановился обоз с Пугачом на ночлег; приехала в то же село или деревню и Салтычиха: дай-де и я погляжу на разбойника-душегубца, не больно-де я из робких.
Молва уже шла, что когда к клетке подходил простой народ, то Пугач ничего не разговаривал; а если подходили баре, то сердился и ругался. Да оно и понятно: простой чёрный народ сожалел о нём, как жалеет о всяком преступнике, когда его поймают и везут к наказанию, — тогда как, покуда тот преступник ходил на воле и от его милости не было ни проходу пешему, ни проезду конному, готов был колья поднять, — сожалел по пословице: «лежачего не бьют»; а дворяне более обращались к нему с укорами и бранью, что-де, разбойник и душегубец, попался!..
Подошла Салтычиха к клетке: лакеишки её раздвинули толпу.
— Что, попался, разбойник? — спросила она.
Пугач в ту пору задумавшись сидел, да как обернется на зычный голос этой злодейки и, — богу одному известно, слышал ли он про нее, видел ли, или просто-напросто не понравилась она ему зверским выражением лица и своей тушей, — да как гаркнет на неё; застучал руками и ногами, индо кандалы загремели; глаза кровью налились: ну, скажи, зверь, а не человек. Обмерла Салтычиха, насилу успели живую домой довезти.
Привезли её в именье, внесли в хоромы, стали спрашивать, что прикажет, а она уже без языка. Послали за попом; пришел батюшка; видит, что барыня уж не жилица на белом свете, исповедовал глухою исповедью; а вскоре Салтычиха и душу грешную богу отдала. Прилетели в это время на хоромы её два чёрные ворона…
Много лет спустя переделывали дом её и нашли в спальне потаенную западню и в подполье сгнившие косточки.
НОЧЬ НА ИВАНА КУПАЛУ
Был у одного барина холоп кабальный. Вот и вздумал этот холоп на Ивана Купалу, в самую ночь, сходить в лес;] сорвать папоротник, чтобы клад достать.
Дождался он этой ночи, уложил барина спать и в одиннадцать часов пошёл в лес.
Входит в лес. Раздался тут свист, шум, гам, хохот. Жутко стало, но он всё ничего: хоть жутко, а идёт. Глядит — чёрт на индейском петухе верхом едет. И это ничего, прошёл холоп — слова не сказал.
И тут увидел: растёт вдали цветок, сияет — точно на стебельке в огне уголек лежит.
Обрадовался холоп, бегом к цветку побежал, а черти ну его останавливать: кто за полу дёрнет, кто дорогу загородит, кто под ноги подкатится, чтобы он упал. Уж почти добежал холоп до цветка, но тут не вытерпел да как ругнёт чёртей:
— Отойдите, — говорит, — вы от меня, проклятые!
Не успел выговорить, его назад отбросило.
Делать нечего, поднялся, опять пошёл, видит: напрежнем месте блестит цветок. Опять его стали останавливать, опять дёргают. Он все терпит, идёт и идёт, не оглянется, словечка не скажет, не перекрестится, а сзади его строют такие-то чудеса, что страшно подумать!
Подошёл холоп к цветку, нагнулся, ухватил его за стебелёк, рванул, глядит: вместо цветка у чёрта рог оторвал, а цветок всё растёт по-прежнему и на прежнем месте. Застонал чёрт на весь лес.
Не вытерпел холоп да как плюнет:
— Тьфу ты!
Не успел проговорить, вдруг его опять назад отбросило. Убился больно, да делать нечего.
Он встал, опять пошёл. Опять по-прежнему блестит цветок на прежнем месте. Опять его стали останавливать, дёргают. Всё стерпел холоп, тихонько подполз к цветку — и сорвал его!
Пустился он со цветком домой бежать и боль забыл. Уж на какие только хитрости ни поднимались черти — ничего, холоп бежит, ни на что не глядит — раз десять упал, пока домой прибежал.
Прибегает к дому, а из калитки барин выходит и давай ругать холопа на чём свет стоит:
— Алёшка! Где ты, подлец, был? Как ты смел без спросу уйти?
Злой был барин у холопа, да и вышел с палкой. Повинился холоп:
— Виноват, — говорит, — за цветком ходил, клад достать.
Пуще прежнего барин озлился:
— Я тебе, — говорит, — дам за цветком ходить, я тебя ждал, ждал! Подай мне цветок! Клад найдём — разделим.
Холоп и тому рад, что барин хочет клад разделить с ним. Подал цветок — и вдруг провалился барин сквозь землю. Цветка не стало! Тут и петухи пропели.
Глянул холоп кругом — стоит он один, заплакал бедняга — побрёл в дом. Приходит, смотрит, а барин спит, как его уложил. Потужил, потужил холоп, да так и остался ни с чем — только лишь с синяками.
ПРЯНИЧНАЯ ГОРА
За Волгою, недалеко от границы Симбирской и Самарской губернии, возле слободы Часовни тянутся небольшие горы и в одном месте перерываются овражком. В старые годы, сказывают, на этом месте Пряничная гора была. Шёл один великан и захотел её скусить; взял в рот (а у него зуб-то со щербинкой был), откусил, а щербинкой-то борозду и провёл; так она и по сие время осталась.
ВОЛГА И КАМА
Кама с Волгой спорили: не хотела в нее течь. Сначала хотела ее воду отбить; до половины реки отбила, а дальше не смогла. Поднялась Кама на хитрость: уговорилась она с коршуном:
— Ты, коршун, крикни, когда я на той стороне буду, чтобы я слышала; а я под Волгу подроюсь и выйду в другом месте.
— Ладно.
Вот Кама и начала рыться под Волгу. Рылась, рылась, а тем временем коршуна беркут заприметил и погнался за ним. Тот испугался и закричал, как раз над серединой Волги.
Кама думала, что уж она на том берегу, выскочила из-под земли и прямо в Волгу попала.
ЧЁРТ
Мужик рыбу ловил на Амборских озерах (там где скиты), увидал чёрта на заязке. Чёрт сидит, качается и говорит:
— Год году хуже, год году хуже, год году хуже.
Мужик его веслом и хлопнул:
— А этот год тебе хуже всех.
Да и убил.
В НЯНЬКАХ У ЛЕШЕГО
В Нёноксе жила старуха на веках, Савиха. Пошла она за ягодами и заблудилась. Пришёл мужик:
— Бабка, что плачешь?
— А заблудилась, дитятко, дом не знаю с которой стороны.
— Пойдём, я выведу на дорогу.
Старуха и пошла. Шла, шла:
— Что этта лес-от больше стал? Ты не дальше-ле меня ведёшь?
Вывел на чисто место, дом стоит большой; старуха говорит:
— Дедюшка, куда ты меня увёл? Этта дом-то незнакомый?
— Пойдем, бабка, отдохнем, дак я тебя домой сведу.
Завёл в избу, зыбка вéснет.
— На, жонка, я тебе няньку привёл.
Жонка у лешего была русска, тоже уведена, утащена. Старуха и стала жить, и обжилась; три года прожила и стоснýлась. Жонка зажалела:
— Ты так не уйдёшь от нас, а не ешь нашего хлеба, скажи, что не могу есть.
Старуха и не стала; сутки и други и третьи не ест. Жонка мужа и заругала:
— Каку ты эку няньку привёл, не лешего не жрёт и водиться не умеет, отнеси её домой.
Леший взял на плечи старуху, посадил да и потащил. Притащил ко старухину двору, бросил, весь костыченко (сарафан) прирвал, едва и старик узнал старуху. Вот она и рассказывала, что у лешего жить хорошо, всего наносит, да только скучно; один дом — невесело!
