Глава 23

Ей рассказал Идрис. Он ворвался как стрела на подворье, где она стояла с Уолдо Парри, обсуждая будущие его обязанности. Идрис рассказал им обоим.

— За мисс Вильямс пришли, — сообщил он задыхаясь. — Связали руки за спиной и поволокли в Тегфан.

Не прошло и пяти минут — за это время Марджед сбегала в дом, сняла фартук и схватила шаль, — как она выскочила за ворота и зашагала вниз по холму. Проходя мимо мальчика, она даже не услышала, как он пытается убедить отца, что все будет хорошо, что граф Уиверн не сделает с мисс Вильямс ничего ужасного.

Сирис все-таки узнали. Глупая женщина. Выбежала на открытую дорогу, даже не пытаясь замаскироваться. Те двое, что стреляли в нее и Аледа, должно быть, разглядели ее и признали. Смотритель заставы, если он был одним из двух, когда-то жил в Глиндери. Сирис узнали и решили, что она была в толпе, разрушившей заставу. А теперь она арестована.

Но что она там делала посреди дороги? Утром Марджед так и не сумела найти минутку, чтобы сбегать к Вильямсам. В глубине души она надеялась, что Сирис поднимется к ней в Тайгуин.

Марджед все убыстряла шаг и к тому времени, как достигла подножия холма и свернула на дорогу, ведущую в Глиндери и в парк Тегфана, почти бежала. Именно Сирис поймали и силком отвели в Тегфан со связанными руками. Какая ирония судьбы. Сирис, которая была ярой противницей мятежей Ребекки, так что даже порвала все отношения с Аледом и почти порвала дружбу с Марджед.

Сирис схватили.

Марджед стало не по себе оттого, что она была так счастлива этим утром. Он любит ее. Ребекка любит ее. Прежде чем он привел ее домой, они три раза занимались любовью в хижине на вересковой пустоши. Она почувствовала разочарование, что он вновь надел полную маскировку, прежде чем покинуть убежище, но все поняла. Ради ее безопасности, а также ради собственного спокойствия ему было важно сохранять свое имя в тайне. Поэтому она решила не расстраиваться. Она была очень счастлива. Он любит ее.

А теперь это. Пока она утром бродила по ферме, рассеянная, с мечтательным взглядом, пока беседовала с Уолдо Парри, почти не обращая внимания на то, что говорилось, к Сирис тем временем подкрадывалась опасность.

Что они с ней сделают? Что он с ней сделает? Марджед невольно вспомнила о кошмаре двухлетней давности, когда поймали Юрвина: суд, приговор — признать виновным; осознание того, что его увезли, что он находится в тюрьме, что он… Она встряхнула головой и поспешила дальше.

На середине подъездной аллеи Тегфана ей пришлось посторониться, чтобы пропустить карету. Внутри она заметила сэра Гектора Уэбба из Пантнеуидда. С ним были еще двое, но кто они или хотя бы какого пола, разглядеть было невозможно. А вдруг это Сирис увозили в тюрьму? Марджед совсем задохнулась, ноги стали ватные, но кое-как она перешла на бег.

Она громко постучала в парадную дверь, даже не подумав воспользоваться входом для прислуги. И обратилась к лакею, открывшему дверь, и дворецкому, оказавшемуся в холле, с такой яростной решительностью, хоть он и смотрел на нее как на червя, что ей позволили войти. Дворецкий отправился узнать, дома ли его сиятельство.

Оказалось, что его сиятельство в библиотеке и немедленно примет миссис Эванс. Дворецкому удалось состроить бесстрастную и одновременно презрительную мину. Марджед не обращала на него внимания. Переступив порог библиотеки, она окинула ее быстрым взглядом, отметив две стены, заставленные шкафами с книгами, высокий сводчатый потолок, большой стол, заваленный бумагами, толстый ковер на полу. Все эти подробности лишь на секунду задержались у нее в голове. Герейнт отложил перо и поднялся из-за стола.

— Марджед? — Он удивленно приподнял брови. Красивый, безукоризненно одетый, Марджед ненавидела его.

— Где она? — последовал решительный вопрос. — Что ты с ней сделал?

Герейнт внимательно смотрел через ее плечо, пока за ней не закрылась дверь.

— Она? — повторил он, переводя взгляд на гостью.

— Где Сирис Вильямс? — все так же решительно продолжала Марджед.

Он вышел из-за стола, хотя к ней не приблизился. Стоял, расставив ноги и сцепив руки за спиной. Холодный, невозмутимый аристократ.

— В маленьких селениях новости распространяются быстро, — сказал он. — Несомненно, ты слышала, что ее арестовали за участие прошлой ночью в разрушении заставы.

Услышав это из его уст, она внезапно осознала весь ужас ситуации. Марджед на секунду испугалась, что поддастся панике. Вскинув голову, она злобно посмотрела на него.

— Сирис? — спросила она. — Второй такой мягкой, робкой женщины не найти. Как не найти второй такой противницы беззакония и насилия. Произошла ужасная ошибка.

— Робкой? — переспросил он. — Я бы сказал, храбрее женщины не найти. Она молчала, Марджед. Не проронила ни слова. Можешь не бояться, что она выдала всех твоих друзей и соседей. Она не сделала этого.

Но если Сирис отказалась говорить, то они придут в ярость. Попытаются заставить ее заговорить. На что же они пойдут, чтобы добиться от нее показаний? В ее голове мгновенно возникли сцены насилия и пыток. Марджед задохнулась.

— Произошла ошибка, — твердила она. — Сирис увидели на дороге, не так ли? Когда она вернулась, чтобы найти потерянный п-платок, который мог бы навести на ее след. Так ведь было, правда? Но это была не Сирис. Это была я. Это я вчера ночью отправилась с Ребеккой крушить заставы, не Сирис. Это была я.

Он посмотрел на нее долгим, тяжелым взглядом, и она вдруг поняла, что неизвестно почему думает о том, какого цвета глаза у Ребекки — такие же голубые, как у Герейнта, или серые. Наверное, она этого никогда не узнает. Скорее всего никогда не узнает. Она внезапно обрадовалась, что не знает имени Ребекки. Потому что засомневалась, сумеет ли достойно выдержать пытку… или остальное.

— Марджед, — сказал он, — в том, что это была она, нет никаких сомнений. Ее разглядели на близком расстоянии. К тому же вы с ней совсем не похожи.

— Было темно, — сказала Марджед.

— Когда ее видели, светила луна, — возразил он. Ничего не выйдет. Ей не удастся освободить Сирис, да и себя она только что выдала. Но страха она не испытывала… пока. Только чувство полной безнадежности.

— Герейнт, — Марджед обратилась к нему по имени, сама того не сознавая, и приблизилась на несколько шагов, — Сирис невиновна. Она пришла предупредить нас. Должно быть, она услышала то, что идут констебли, и пришла предупредить нас. Потому что мы ей небезразличны, она любит нас, хотя и не одобряет того, что мы делаем. Она не принимала участия в том, что произошло. Отпусти ее. Ладно? — Она яростно заморгала, потому что глаза у нее затуманились.

— Марджед… — произнес он.

— Возьми меня взамен, — сказала она, — а ее отпусти. Прошу тебя, Герейнт. Я уже призналась, что была там вчера ночью. Я участвовала во всех выступлениях Ребекки. Помогала собственными руками крушить заставы. Если я честно признаю свою вину, зачем тогда мне лгать о невиновности Сирис? Отпусти ее. Что мне сделать, чтобы уговорить тебя освободить ее? — Она приблизилась к нему еще на шаг.

Он стоял неподвижно, глядя ей в лицо немигающим взглядом.

— Что ты готова сделать, Марджед? — наконец спросил он.

Действительно, что она готова сделать? Внезапно она поняла, какой смысл вложил он в свои слова, пусть и невольно. Она с болью вспомнила о Ребекке и о чудесной ночи любви, которая закончилась для них всего несколько часов назад. А еще она подумала, что, когда была близка с Ребеккой, то, не видя своего возлюбленного, представляла Герейнта. Она думала о Герейнте, мальчишке, которого любила так долго, и мужчине, который стал частью ее жизни, хотя она очень этому сопротивлялась.

Она сделала оставшиеся два шага и оказалась с ним рядом. Когда она положила ладонь ему на сердце, то увидела, что рука дрожит.

— Отпусти ее. — Марджед положила другую руку ему на грудь и, качнувшись, прислонилась к нему всем телом. Ее лоб оказался прямо у него под подбородком. — Я сделаю все, что попросишь. Герейнт, вспомни, каково это — быть бедным, несчастным и запуганным.

Он так и не пошевельнулся. Руки его по-прежнему были сцеплены за спиной. Тело напряжено. Марджед невольно подумала, что он такого же роста и сложения, как Ребекка. Она не хотела думать о Ребекке. Она считала своим долгом спасти Сирис и ради этого готова была пойти на все, а потом ей предстояло держать ответ за свое необдуманное признание. Она не должна думать о мужчине, которого любит.

— Что ж, предложение заманчивое, — произнес он бесстрастно. — Твое тело в обмен на свободу твоей подруги, Марджед? И я смогу им распоряжаться как пожелаю и сколько пожелаю?

Герейнт. Это был Герейнт. Этот холодный, невозмутимый человек был когда-то тем живым, очаровательным мальчиком, которого она любила.

— Да, — сказала она.

— Твоя подруга уже на свободе, — сказал он. — Как оказалось, произошла ошибка. Ее жених, Мэтью Харли, объяснил, что у них было свидание на холмах, они развлекались как могли, когда между ними случилась небольшая, хм, стычка, после чего она выбежала на дорогу в самом неподходящем месте в самый неподходящий момент. Такое объяснение вполне удовлетворило и меня, и сэра Гектора Уэбба. В конце концов, никто не может усомниться в честности или преданности моего управляющего. Он проводил ее домой. Мне странно, что ты не встретила их по дороге сюда.

Он специально не сказал ей об этом сразу. Позволил ей самой сплести веревку, завязать петлю и набросить на собственную шею. Она тут же отстранилась от него и попятилась, опустив голову и закрыв глаза.

— Марджед, — сказал он, — кто такой Ребекка?

— Не знаю, — ответила она тихим, безжизненным голосом. — А если бы и знала, все равно не сказала бы. Ни за что.

— Есть способы добиться показаний от упрямо не желающих говорить свидетелей, — сказал он.

— Да. — Она все еще не открыла глаза. — Мне кажется, что я смелая, но на самом деле я вовсе в этом не уверена. Возможно, я не выдержу. Я рада, что он отказался назвать мне свое имя.

— Значит, ты все-таки говорила с ним? — последовал вопрос.

— Да. — Она почувствовала внезапный приступ гнева и презрения. Внезапную потребность причинить ему боль, хотя она не знала, конечно, будет ли ее признание неприятным для него. — И я любила его. Мы занимались любовью. Я люблю его. Уверена, что сохранила бы его тайну, если бы он доверил мне ее. Но этого не произошло.

Ей показалось, что молчание длилось очень долго. По какой-то глупой, безумной, необъяснимой причине она вдруг почувствовала себя потерянной. Ей хотелось протянуть руку и снова дотронуться до него, сказать ему, что она вовсе не то подразумевала и что он, Герейнт, все еще небезразличен ей. Что в глубине души она все еще любит его и всегда будет любить. И что она сама не понимает, как может так глубоко и страстно любить Ребекку и в то же время любить Герейнта.

— Марджед, — произнес он, — то, что ты сказала мне в этой комнате, никогда не должно быть произнесено вне ее стен. Ты поняла меня? Ты, как всегда, была неразумно прямолинейна и в то же время поступила нечестно, что так на тебя не похоже. Ты солгала, чтобы спасти свою подругу, которая вовсе не нуждалась в спасении. Побуждения твои достойны восхищения, но действовала ты безрассудно. Если ты расскажешь эту историю кому-нибудь другому, то тебе могут и поверить.

Она все-таки подняла голову и посмотрела ему в глаза. Они оказались так близко от се лица, что она чуть было не шагнула назад. Но осталась на месте.

— Мне не нужно говорить тебе, что такое тюрьма, не так ли? — продолжал он. — Или что значит быть сосланным на каторгу. Твоя ложь может довести тебя до беды.

Она знала: он не сомневается, что она сказала правду.

— Герейнт… — начала она.

— Ступай теперь домой, — сказал он. — Ты нужна своей свекрови и бабушке.

— Герейнт…

Она снова наклонила голову и закрыла лицо руками. Ей захотелось сказать, что она солгала о своих чувствах к Ребекке. Нет, все-таки она сказала правду. Она любила его всем своим существом. В ту же секунду она отметила, что этим утром Герейнт не воспользовался своим одеколоном и от него пахло просто чистотой. Эта деталь на секунду задержалась в ее сознании и так же быстро покинула его.

— Ступай домой, Марджед. — В его голосе внезапно появилась нежность. — Иметь такого друга, как ты, это просто чудо. Я сам знаю, что это так. Когда-то ты была и моим другом. Помню, как я прибежал однажды домой и рассказал матери, что у меня появился чудесный друг. Мой первый друг. Теперь ступай домой. Твоя ложь дальше меня не пойдет, а я всегда буду помнить о нашей дружбе.

— Герейнт. — Она с тревогой услышала, что в ее голосе появились пронзительные, дрожащие нотки. — Почему жизнь так непредсказуема, даже когда мы стараемся следовать всем правилам? Иногда я просто пугаюсь.

Она повернулась, чтобы последовать его совету. К счастью, он не пошевелился, чтобы остановить ее. Если бы он это сделал, вся ее решимость улетучилась бы и она презирала бы себя до конца жизни. Не успела она сделать несколько шагов, как дверь распахнулась.

— Какого черта здесь происходит, Гер? — В библиотеку вломился Алед Рослин, за его спиной маячил беспомощный дворецкий. При виде Марджед кузнец остановился как вкопанный.

— Полагаю, — произнес Герейнт, — ты, как и Марджед, пришел похлопотать насчет Сирис Вильямс?

Марджед заметила, что Алед смертельно бледен. Хотя, конечно, новость об аресте Сирис он воспринял тяжелее, чем она. Алед любил Сирис.

— Ничего не говори, Алед, — быстро произнесла она. — Сирис уже отпустили. Произошла ошибка.

Кузнец встретился взглядом с Герейнтом поверх ее головы.

— Ее жених подтвердил, что они были вместе, гуляли, а потом вдруг оказались среди банды мятежников Ребекки, разбегавшихся в разные стороны, — пояснил Герейнт. — Мисс Вильямс твой друг, Алед?

На одну секунду Марджед показалось, что кузнец сейчас лишится сознания.

— Можно и так сказать, — ответил он.

— Ясно, — тихо произнес Герейнт за ее спиной.

Как это странно, подумала Марджед, они снова вместе, все трое, как часто бывало в детстве, когда Герейнт затевал какую-нибудь новую проказу. И все же теперь между ними пролегла глубокая пропасть, на одной стороне которой был Герейнт, а на другой она с Аледом. И отношения между ними теперь ужасно натянуты.

— Я свободна и могу идти? — спросила она.

— А разве есть причины считать по-другому? — раздался высокомерный голос графа Уиверна за ее спиной. — Всего доброго, Марджед.

Она умчалась, бросив лишь торопливый взгляд на Аледа, когда проходила мимо. Слава небесам, что она сумела вовремя предупредить его, чтобы он ничего не выболтал по неосторожности, как она.

Она ломала голову, почему Герейнт притворился, будто не поверил ей. Почему отпустил ее? Быть может, он пытался каким-то образом загладить то, что сделал… или скорее не сделал… для Юрвина? Неужели ему не все равно?

Он повел ее домой кратчайшим путем, сначала верхней дорогой у северной границы парка, затем по холмам до отцовской фермы. Он выбрал этот путь специально, чтобы миновать деревню. Они шли рядом и молчали, пока не остановились по взаимному согласию у выхода из парка. Совсем недалеко от того места, где накануне они устроили пикник и обручились.

Лицо Сирис ничего не выражало. Она смотрела под ноги. У Харли защемило сердце.

— Сирис, — заговорил он, — они с тобой плохо обращались?

— Нет, — почти беззвучно произнесла она, покачав головой.

— Ты предала меня, — сказал он.

Только тогда она посмотрела ему в лицо. Взгляд ее был спокоен, хотя в глазах читалась боль. Он понимал, что не стоило так говорить. Предательство было взаимным, с его стороны даже большим, потому что он специально расставил ей ловушку.

— А я предал тебя, — добавил он.

— Да. — Она смотрела все так же спокойно, но теперь печально. — Почему ты им солгал?

— Потому что во всем виноват только я один, — ответил он. — Потому что тебя можно обвинить только в преданности своему народу. Потому что я люблю тебя.

Она вновь потупилась.

— Кто это был? — спросил он. Она слегка покачала головой.

— Кузнец? — Ему не хватило одного беглого взгляда, чтобы узнать всадника, тем более что он больше смотрел на Сирис, чем на человека, с которым она уехала, но всю ночь его терзала мысль, что это был кузнец.

Она уставилась в землю.

— Ты провела с ним ночь, Сирис?

Он знал, что это так. Ему пришлось возвращаться пешком от разрушенной заставы, тогда как она была на коне. Вероятнее всего, она добралась домой задолго до того, как он дошел до конца тропы, ведущей к дому ее отца. Но он все равно провел остаток ночи, наблюдая за домом. Поджидая ее на дороге, он старался убедить себя, что она давным-давно крепко спит в своей комнате. Она вернулась домой на рассвете, со стороны Глиндери.

Сирис ничего не ответила. Харли продолжал:

— Вчера ты сказала мне, что девственна. А сегодня ты можешь сказать то же самое?

Она опять посмотрела на него.

— Нет, Мэтью, — тихо ответила Сирис. — Прости. Ты захочешь отказаться от своего предложения, которое сделал мне вчера, а я должна изменить свой ответ. Прости.

— А ты пошла бы предупреждать их вчера ночью, если бы его не было с ними? — язвительно поинтересовался Харли.

— Это мой народ, Мэтью, — ответила она. — Мне не нравится, что они делают, но они делают это искренне, убежденные, что это единственный способ протестовать против невыносимых условий нашей жизни. Я пошла, потому что это мой народ.

— И потому, что ты любишь его. — Харли все никак не мог отступить от своего. — Скажи это, Сирис. Ты осталась с ним вчера ночью. Ты бы так не поступила, если бы не чувствовала к нему любви, не так ли?

— Прости, Мэтью. — Ее глаза наполнились слезами. — Мне не следовало говорить «да». Ты мне нравился, и я думала, что этого достаточно. Ты заслуживаешь лучшего.

Он ей, оказывается, нравился! Харли от бессилия сжал кулаки.

— Тебе не нужно идти дальше, — сказала она. — Будет лучше, если отсюда я пойду сама.

Он кивнул и долго смотрел ей вслед, представляя ее маленькую фигурку, распростертую под кузнецом.

— Сирис, — прокричал он ей вдогонку. Она обернулась и посмотрела на него. — Скажи своему любовнику, что я обязательно поймаю его и прослежу, чтобы его осудили по самым строгим меркам. Наслаждайся им, пока можешь. Скоро этому придет конец. Остаток жизни он проведет на каторге.

Она посмотрела на него долгим взглядом, ничего не ответила, а потом снова повернулась и пошла по холму. Он опустился на землю и, опершись локтями в поднятые колени, закрыл глаза руками. Вчера ему следовало воспользоваться ею, когда подвернулась возможность. Если бы он только знал, как все обернется, он бы насладился ею в полной мере. Он показал бы ей некоторые фокусы, которые любил проделывать со шлюхами, желавшими заработать лишнюю монету помимо основной платы. И прошлой ночью, когда настала очередь кузнеца, он нашел бы ее всю слегка помятую и в синяках.

Наверняка вчера тем всадником был кузнец. Харли поднял голову и обхватил колени руками. Он такого же роста и сложения. Кузнец был одной из «дочерей» Ребекки. А сама Ребекка — то есть сам, разумеется, ждал на холме, пока кузнец благополучно не вернулся с Сирис. А ведь он этим ожиданием подвергал себя опасности, особенно в таком заметном одеянии. С чего бы ему было ждать? Потому что он тоже знал Сирис и беспокоился о ней? Из чувства преданности к своей «дочери»? Потому что именно эта «дочь» была его близким другом? Значит ли это, что Ребекка тоже живет в Глиндери или где-то поблизости?

А может быть, совсем близко? Теперь это предположение казалось таким же невероятным, как и вчера ночью, когда впервые промелькнуло у него в голове. Но сейчас хотя бы можно как следует подумать. Он мысленно сопоставил кое-какие факты, взятые наугад, не пытаясь при этом собрать их в одно целое.

Рядом с Ребеккой на коне сидел еще кто-то. С виду молодой паренек. Но сидел он боком, обхватив руками талию Ребекки. Женщина? Весьма вероятно. Вчера вечером графа Уиверна не оказалось дома, когда Харли искал его, и никто не знал, куда он ушел. Камердинер думал, что хозяин рано отправился на покой. Граф Уиверн вернулся домой незадолго до рассвета. Он не заметил Харли, когда проезжал по холму выше фермы Вильямсов. На нем не было ни пальто, ни плаща, ни шляпы, но к седлу была привязана довольно объемистая скатка, а сам он то и дело запускал пальцы в шевелюру, приглаживая ее, как будто только что снял шляпу.

Может, он возвращался домой после романтического свидания с любовницей? Харли сомневался, что хозяин смог отыскать себе подругу в этом уголке Уэльса, где все жители придерживались строгой религиозной морали. Но в одном Харли не сомневался. Он узнал об этом, поговорив со старым садовником после приезда Уиверна из Англии. В детстве у хозяина были два близких друга, еще до того, как стало известно, что он законнорожденный. Алед Рослин, теперешний кузнец Глиндери, и Марджед Ллуид, теперь Марджед Эванс, которая жила без мужчины на ферме Тайгуин, расположенной еще выше, чем ферма Вильямсов. Юрвин Эванс умер по дороге на каторгу, куда его сослали за попытку разрушить лососевую запруду. Его вдова, должно быть, сердитая молодая женщина, не говоря о том, что она хорошенькая и, вероятно, пылкая.