КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ
СЛЕЗЫ

Изабелла думала, что она сойдет с ума от горя, когда увидела людей, проезжавших по мосту Гоу. Эти кровавые вооруженные люди во главе с Гарри Тюдором и жителями Лондона, которые заполнили городские улицы, тянулись вслед за ними и кричали:

– Да здравствует король! Да здравствует король Генрих!

Они кричали так, как будто он был их спасителем от рабства.

Люди двигались неторопливо, крича и смеясь, передавали друг другу кубки с вином и обливали друг друга жидкостью, которая пачкала их и без того забрызганную броню. Время от времени они останавливались, чтобы получить поцелуй какой-нибудь хорошенькой девушки или взять красную розу из рук ребенка.

И в этой торжествующей, гремящей победе казались нереальными те, которые шли за ними. Побежденные, которые могли идти – даже с трудом – были в цепях, звон которых извещал о поражении и напоминал об этом с каждым их шагом. Еще больше все подчеркивалось громыханием о каменные мостовые колес и повозок, которые везли тяжелораненых. Изабелла с трудом подавила в себе тошноту, подступившую к горлу при виде этих людей, волочившихся, стонущих, плачущих и истекающих кровью.

Позади них на лошади ехал человек целый и невредимый, отвратительно улыбающийся. В одной руке он держал поводья небольшого осла, через спину которого была перекинута какая-то бесформенная вещь, болтавшаяся, как полупустой мешок с мукой, как что-то безжизненное и бесформенное. С первого взгляда можно было подумать, что это и есть мешок с мукой, и только его белый цвет, обагренный кровью, опровергал первоначальные домыслы: ни один фермер не хранил свое зерно в таких мешках. Это был бы обычный серый мешок. Изабеллу удивила ткань, наброшенная на осла. Только когда животное подошло поближе, она поняла, что это был за груз.

– Ох, Боже праведный, – только и смогла выдохнуть она. – Боже праведный!

Потом, не в силах больше себя сдерживать, Изабелла отвернулась и ее тут же стошнило прямо на камни мостовой. Рагнор, сидящий на ее плече, осторожно потерся клювом о щеку девушки и издал негромкий крик, почувствовав ее боль, а Джоселин, которая еще не заметила этого кровавого зрелища, озабоченно вскрикнула.

– Миледи, миледи! Позвольте, я вам помогу! Ах, пойдемте, пойдемте, вы заболели! Эдрик, Тегн, Беовульф, пойдемте! Помогите миледи!

Но Изабелла не обратила внимания на свою служанку и на доверенных рыцарей, которые по команде Джоселин направились к ней. Изабелла, как сумасшедшая, дико расталкивая толпу, пробиралась вперед к этой ужасной вещи, которая еще сегодня утром была Ричардом Плантагенетом – королем Англии.

С него сорвали одежду и голым везли по улицам Лондона, чтобы все могли смотреть и смеяться. Это было жестоко и унизительно. Кто-то набросил на его тело превратившиеся в тряпку остатки знамени в завершение ко всем унижениям. Изабелла, подойдя ближе, увидела, что лилии были закапаны кровью, а леопарды до неузнаваемости искромсаны. Ах, воины Англии, вы порублены, как Ричард!

Завизжав и истерически заплакав, Изабелла бросилась вперед, чтобы прикоснуться к нему, надеясь, что, может быть, каким-то чудом он еще жив, хотя знала, что все ее отчаянные молитвы были тщетными. Его нежные руки были слишком белыми, бескровными, их перетягивали ремни, которыми привязали Ричарда к ослу. Люди смеялись и глумились над женщиной, бегущей рядом с ослом, когда она безумно хваталась за лицо Ричарда, гладила пряди его темных волос, влажных и слипшихся от пота и крови. Но Изабелле было все равно. Она упала и поцарапала колени, но не чувствовала боли, потому что увидела теперь, что его шею обвязали веревкой, как будто Ричард был преступником. Ричард – ее король! Она вскочила на ноги и побежала. Рагнор пронзительно закричал от страха и смятения, и толпа, которая злобно ревела, расступилась в страхе перед тем зрелищем, которое она собой представляла.

– Ричард! Ричард! – кричала она, как безумная. От боли и горя у нее помутился рассудок. – Ричард!

Но он не отвечал, и когда испуганный осел, подгоняемый дикими криками, уколами пик людей Тюдора, входил на мост, Изабелла вдруг поняла, что мост этот слишком узок и мал, и вся эта толпа по нему свободно не пройдет. Смешавшись с плотной толпой, осел споткнулся, и темная голова Ричарда ударилась о каменную стену моста. Послышался хруст раздробленной кости от удара по лицу, которое было так дорого Изабелле. Она еще раз упала и ее опять стошнило. Но потом заставила себя подняться и побежала под смех и ненавистные оскорбления толпы. Грубо смеясь, один из людей Тюдора уколол тело Ричарда пикой, от чего Изабелла пошатнулась. Она уцепилась за его стремя, чтобы удержаться на ногах и не упасть снова, но он со смешком пнул ее ногой, и девушка растянулась на мостовой.

– Одна из проституток изменника, да? – презрительно бросил ей мужчина и усмехнулся. – Тогда на, возьми вот, хотя это больше, чем ты заслуживаешь. Но я не люблю, когда женщины плачут, даже если они всего лишь проститутки.

Он что-то бросил к ее ногам, а потом уехал.

Онемев, Изабелла потянулась к вещи, которая лежала на мостовой. Одервенелыми пальцами она взяла ее и увидела, что это монета – один золотой соверен. «О, Боже! Давно ли другой человек давал ей точно такую же монету и просил помолиться за него и Анну?

Ах, Анна, Анна, я рада, что ты умерла. Впервые я радуюсь тому, что ты умерла, что ты не видишь того, что вижу сегодня я…»

Изабелла, ничего не видя перед собой, прижала монету к груди и заплакала.

Она думала, что это последнее испытание в ее жизни, что Бог спросил с нее все, что только можно было спросить, но ошибалась. Изабелла поняла это, когда принесли тело Гила и положили на ее постель. Он жил, но трудно было понять, каким образом. Йоги его были полностью покалечены, и она понимала, что если вдруг каким-то чудом им удастся собрать эти вывихнутые и раздробленные кости, то ее брат все равно никогда не сможет ходить.

Гил с трудом открыл глаза. Он поймал ее за руку, пытаясь успокаивающе пожать, но не смог.

– Бе… Белла, – прошептал он со стоном. – Милая сестренка, не… не вини… Воррика. Он всего… всего лишь выполнял свой долг. Я бы… сделал то же самое…

– Тише, не пытайся говорить, Гил, – сказала сестра, хотя ей интересно было узнать, что он имеет в виду.

Его лихорадило, он заговаривался.

– Я… я должен… в случае… в случае, если я… умру… Воррик не знал… что лошадь… раздавит меня. Я мог бы… свободно спрыгнуть, но я… но мне это никогда не удавалось, – Гил улыбнулся своей шутке, вспомнив Шотландию. – Потом… там был Ричад… и я думал только… только о нем, пока не… пока не стало слишком поздно…

– Гил, пожалуйста, что бы там ни было, помолчи. Я сделаю что-нибудь, чтобы ты уснул. Твои ноги…

– Я… я знаю: они покалечены.

– Джоселин, – Изабелла беспокойно посмотрела на нее, – приведи лорда Монтекатини, потому что я сомневаюсь, что здесь есть способные хоть чем-то помочь врачи. Попроси графа приготовить снотворное для моего брата. Он знает, как это делать. То же самое, что граф когда-то давал мне.

– Да, миледи.

Изабелла снова повернулась к брату и увидела, что Гил потерял сознание. Осторожно и сосредоточенно она начала снимать его разбитые доспехи, чтобы обработать жалкие поломанные конечности, которые когда-то были ногами.

Лорд Монтекатини надменно улыбался, тщательно выбирая травы для снотворного, которое попросила приготовить для Гила Джоселин. «Бедный Гил. Какая жалость, какой был красивый молодой человек. Нет смысла, чтобы он страдал дальше. Не так ли? Ведь даже животных избавляют от страданий. А если одновременно я смогу и отомстить, то так оно и лучше. Я… мне и так пришлось слишком долго ждать».

С непроницаемым выражением лица итальянец повернулся к Джоселин и протянул ей отвар.

– Вот сонное зелье, – сказал он. – Лорду Рашдену вкус покажется горьким, но это из-за того, что я добавил те травы, которые снимут его боль.

– Ах, спасибо, милорд, – горячо поблагодарила девушка. – Миледи Изабелла будет вам признательна. Она очень любит брата, как вы знаете.

– Да, это ужасно… А лорд Хокхарст оказался в очень неловком положении.

– Да, миледи чуть не сошла с ума, когда узнала об этом. Вначале она думала, что лорд Рашден бредит от боли, но потом, когда рыцари объяснили, что случилось, ошибки быть не могло. То, что лорд Рашден сам рассказал, было правдой.

– Ну, конечно же, леди Хокхарст простит своего мужа, – предположил граф. – В конце концов, ведь это случайность, и вы сказали, что рана ее брата не смертельна.

– Мы молим Бога, чтобы это было так, милорд. Что касается того, сможет ли миледи простить лорда Хок-харста, я не знаю. Он уже приехал, но миледи сказала, что не хочет его видеть и не захочет, пока будет жить. Если лорд Рашден умрет… – голос девушки оборвался.

– Да, в том-то все и дело. Какой позор, какой стыд, – заметил итальянец, но в душе он улыбался такому повороту событий. Было совсем не трудно догадаться, почему.

Целую вечность, как ей показалось, Изабелла ничего не чувствовала. У нее как бы остановилось сердце, а мозг, как пустая темная пещера, был лишен каких-либо мыслей. У нее как будто земля ушла из-под ног, и она почувствовала, как у нее поднимается грудь, а из горла вырываются горькие рыдания.

«Это все неправда, – тупо думала она, онемев от потрясения. – Это неправда!»

Но рука, которую девушка крепко сжимала в своей, была холодной, как когда-то рука умирающей Анны, и Изабелла поняла, что Гил умер.

Но все же она умоляюще посмотрела на Джоселин, пытаясь найти у нее в глазах подтверждение тому, что это не так. Однако, печальные глаза Джоселин опустились под горестно-умоляющим взглядом Изабеллы. Девушка поняла, что надеяться не на что.

– Как, Джоселин? – спросила Изабелла испуганным голосом. По ее лицу потекли кристальные слезы. – Почему? Ведь у него были повреждены только ноги, но я не думала, что была еще внутри какая-то рана.

– Должно быть, была какая-то, миледи. Вы… вы не помните, как он неожиданно вскочил, будто в агонии, и схватился за живот? Значит, внутри тоже была какая-то рана, которую мы не могли исцелить…

– Нет, он просто побился, даже ребра были у него неповрежденными. А если бы лошадь полностью смесила его, то ребра были бы поломаны. Я же знаю, что конь упал ему только на ноги. Тебе так не кажется, Джоселин?

– Нет, миледи. Ах, простите меня, миледи, – торопливо заговорила Джоселин. – Но мне кажется… мне кажется, что вы любите своего мужа и в душе вы не хотите винить его в смерти вашего брата.

– А что мне еще остается делать? – тихо спросила Изабелла, заплакав еще сильнее, как будто пытаясь скорее выплакать пустое щемящее чувство, которое полностью охватило ее. – Гил умер. Мой брат умер! – ее голос срывался. – А Воррика надо винить. Ах, Боже, Боже! Он же клялся мне… Воррик клялся мне, что не причинит моему брату вреда.

– Я, действительно, сдержал свое слово, Изабелла, – тихо сказал Воррик, входя в комнату как раз в тот момент, когда его жена произнесла свои последние слова. – Я убил только лошадь Гила.

Она медленно повернулась на его голос и непонимающим взглядом уставилась на него. В ее бездонных серо-зеленых глазах отразились смущение, боль и упрек. Она смотрела на него, так, как будто видела его впервые, и дурное предчувствие, как клинок, пронзило сердце Воррика.

– Мой брат умер, – бесцветным голосом сказала Изабелла. – Конь упал и смертельно ранил его.

– Нет! – воскликнул пораженный Воррик, не веря своим глазам и ее словам. – Нет! Не может этого быть! Повреждены были только его ноги. Здесь что-то не так! Я убил только лошадь Гила, – лихорадочно повторял Воррик, теперь понимая, что означает это пустое выражение в глазах жены. Он испугался, что потеряет ее теперь навсегда. – Под лошадь попали только ноги Гила, клянусь! Я думал, что он сможет безопасно спрыгнуть, и Гил мог бы это сделать… если бы только… если бы только…

– если бы только не думал о Ричарде, – закончила Изабелла, всхлипнув от боли. От этого голоса у Воррика все перевернулось внутри.

– Да, – неубедительно произнес он, почувствовав, что напоминание о короле после смерти брата ранило ее еще сильнее.

Даже Воррику стало плохо, когда он увидел, как обращались с телом Ричарда Плантагенета Гарри Тюдор и его люди, показывая неуважение к бывшему королю. Ричард не заслуживал того, что они с ним сотворили. Он все-таки был их королем. Воррик молил Бога, чтобы она никогда не узнала, что тело Ричарда бросили на площади, и даже сейчас жители Лондона приходили посмеяться и плюнуть на тело человека, который еще сегодня утром был их королем.

– Ах, Боже, Боже! Воррик, убирайся отсюда! – неожиданно взвыла Изабелла, испугав тем самым Воррика и вернув его в действительность. – Если бы не ты, мой брат и Ричард были бы живы. Живы, ты слышишь? Убирайся, убирайся! Я до конца дней своих не желаю тебя видеть!

– Изабелла…

– Нет, не прикасайся ко мне! Я убью тебя! Я убью тебя, как ты убил моего брата! Моего брата! – Девушку снова стали душить рыдания. Она, испугавшись, что задохнется, стала ловить воздух ртом и закрыла лицо руками. Ее плечи сотрясались от рыданий. Боже мой, она все равно еще любила мужа. И любовь к нему и брату разрывала ее на части.

– Белла, милая, – Воррик еще раз отчаянно попытался перекинуть мост через огромную пропасть, которая образовалась между ними. – Пожалуйста, дорогая, я бы утешил тебя, если бы только смог.

– Нет, ты этого не можешь, – тупо повторила Изабелла, как будто уже сама умирала, – потому что умер для меня, и ты сам в этом виноват. О, Боже, сжалься! – она снова взглянула на мужа, и в ее глазах появилась такая мука, что для него это стало невыносимым.

– Я пыталась, я пыталась его спасти. Я думала… думала, что у него повреждены ноги, но, должно быть, была какая-то внутренняя рана, потому что даже снотворное графа не облегчило боль Гила. Неожиданно, после того, как я дала ему выпить это зелье, он вскочил в агонии и… и умер!

«Снотворное графа…»

Снова и снова эти слова звучали в ушах Воррика, они постоянно приходили на ум, приводя его в ярость, пробуждая желание отомстить за ужасную боль, причиненную Изабелле.

«СНОТВОРНОЕ ГРАФА!»

Теперь он понял, что явилось настоящей причиной смерти Гила. Да, ноги Гила были покалечены после падения с лошади, но Воррик был уверен, что рана его не была смертельной. Он был потрясен, когда узнал о смерти брата жены, и плохо соображал, но теперь ему все стало ясно.

«Боже мой, Изабелла собственными руками убила брата! – Воррику, которого осенила эта мысль, стало плохо, как от сильного удара. – Боже мой, из-за своей доверчивости и по незнанию злобной натуры итальянца Монтекатини Изабелла помогла графу погубить Гила. Она никогда не должна узнать об этом. Никогда! Если только она узнает об этом, то будет убита окончательно. Пусть лучше Изабелла всю жизнь меня ненавидит, но я не должен ей говорить, что снотворное графа, которое она дала брату, убило его. Боже милосердный, – молился Воррик, – дай мне сил молчать, дай мужества выдержать тяжесть ее обвинения, хотя она закрыла для меня свое сердце и превратила навеки свои любовь в ненависть ко мне… Дай мне сил, Боже, я люблю ее. Люблю больше жизни. Пусть лучше будет плохо мне, чем Изабелле… дорогой Белле… моей любимой Розе Восторга».

– Ты… ты не мог бы послать ко мне Кэрливела? – спросила она его, отрывая от раздумий. Изабелла желала увидеть его веселое лицо, надеясь, что он, как всегда даст ей успокоение, которого не мог дать Воррик.

О, Боже милосердный, как он мог сказать ей? Она уже и так слишком много перенесла. Как он мог сказать ей, заставляя ее страдать еще сильнее?

– Если бы я мог, Изабелла, – Воррик говорил медленно и откровенно, – о, Боже, если бы я мог, но я… я не могу. Кэрливел… – его голос оборвался, но он снова овладел собой и продолжал, – Кэрливел… Кэрливел убит сегодня утром при Босвозе.

– Нет! О, Боже, нет!

На этот раз от боли вскрикнула не Изабелла. Это была Джоселин. Джоселин, о которой они забыли в своих страданиях. Воррику и Изабелле стало стыдно и жалко девушку, хотя они и оплакивали Кэрливела. Воррик и Изабелла любили его: он был их братом – кровным и сводным, но они не делили с ним постель, не любили его так, как может любить мужчину только женщина. А Джоселин сейчас чувствовала, как в ней шевелится ребенок Кэрливела. Как бы ни были они сейчас опечалены его смертью, у них не было той ужасной пустоты, печали и боли, которая появилась в глазах Джоселин, когда та умоляюще смотрела на Воррика. Ее взгляд молил, чтобы ей сказали, что Кэрливел жив, что смерть не забрала отца у ее, пока еще не родившегося ребенка. Но боль в янтарных глазах Воррика говорила Джоселин, что Кэрливела больше нет.

– Ах, Джоселин, – выдохнула Изабелла, забыв о своем горе. У Изабеллы и Воррика все же была надежда быть вместе – если они смогут преодолеть смерть Гила, что пролегла между ними страшной пропастью, то у Джоселин никого не было. Ей оставалось только молиться, чтобы образ веселого Кэрливела, который жил у нее в утробе, благополучно появился на свет, чтобы с ней осталась часть ее любимого.

– О, нет! – горестно воскликнула Джоселин и упала в обморок. Изабелла и Воррик склонились над безжизненным телом служанки, как бы отодвинув в сторону свои ужасные потери. Гил и Кэрливел умерли, но у них будет время оплакивать их, а Джоселин жила и сейчас очень нуждалась в них. Осматривая бездыханное тело девушки, они заметили, как между ног у нее потекла теплая жидкость, промочившая платье.

– Это ребенок, – сказала Изабелла. – Потрясение… Смерть Кэрливела… это вызвало преждевременные роды.

Вопросительно посмотрев на жену и получив ее безмолвное разрешение, Воррик осторожно поднял тело Гила с постели и, аккуратно переложив на пол, положил Джоселин на его место.

Через несколько часов Изабелла, наконец, приложила к груди своей служанки маленький сверток, который был ребенком Кэрливела – его сыном. Но сыну и отцу не суждено было встретиться в этой жизни.