Глава 12

После того как герцог поднял принцессу с пола и отнес на диван, та открыла глаза и издала странный негромкий звук, словно крик застрял у нее в горле. Но, прежде чем она успела вымолвить хоть слово, девушка поднесла к ее губам бокал с коньяком.

— Выпейте немного, мадам, — проговорила она.

Принцесса беспрекословно подчинилась, отпила глоток, и обжигающий напиток вернул румянец на ее щеки. Затем слабым движением она отвела руку Аме с бокалом в сторону.

— Достаточно, благодарю вас, — прошептала она. — Простите, это было глупо с моей стороны.

На какое-то мгновение взгляд принцессы задержался на лице герцога, затем снова остановился на девушке, на лице женщины было выражение безмерного удивления и еще нечто такое, что можно было бы назвать нежностью, почти неописуемой словами.

Аме пересекла комнату и поставила бокал на сервировочный столик, а потом вернулась к принцессе.

— Боюсь, мадам, мое появление в гостиной расстроило вас, — проговорила она.

— Это из-за ваших волос, — тихим голосом объяснила принцесса. — В тот раз, когда вы были у меня на обеде, они были напудрены. А сегодня… я узнала.

— Что вы узнали? — спросил уже герцог Мелинкортский, и было в его голосе нечто такое, что убедило принцессу де Фремон — он и так знает ответ.

Она слабым движением руки попыталась опровергнуть его подозрения.

— Поверьте мне, ваша светлость, когда я собиралась нанести вам визит, то не имела ни малейшего понятия о том, что обнаружу в вашем доме. Я лишь хотела попросить у вас помощи.

— Вам хотелось бы продолжить наш разговор с глазу на глаз? — спросил герцог.

— Да, да, разумеется, мадам, — заговорила Аме, прежде чем принцесса успела ответить герцогу. — Я докидаю вас.

— Нет, нет! — взволнованно остановила девушку, принцесса де Фремон. — Мне очень хочется, чтобы вы, присутствовали при моем разговоре с его светлостью. чтобы вы услышали все, что я собираюсь сказать герцогу. — Она протянула руку девушке. — Подойдите и сядьте рядом со мной, дитя мое, вы услышите от меня очень странную историю. И умоляю вас понять, что она значит для меня.

— Естественно, я обязательно постараюсь, мадам, — вежливо заверила ее девушка.

Подчиняясь желанию принцессы, она тем не менее взглянула на герцога Мелинкортского, и тот заметил, что девушка находится в полнейшем неведении относительно всего происходящего, но со свойственной ей мягкостью хотела бы молча согласиться со всем, о чем ее попросят.

Принцесса достала из кармашка крошечный носовой платок из батиста и кружев и прижала его к губам.

— Мне очень трудно приступить к рассказу, — начала она, судорожно вздохнув. — Я даже боюсь представить себе, что вы можете подумать обо мне, и в тоже время полностью отдаю себе отчет в том, что пришло время, когда должна рассказать всю правду.

— Если вам трудно, мадам, то, может быть, не стоит рассказывать, — проговорила девушка. — Разумеется, его светлость окажет вам содействие, если вы доверитесь ему, потому что он приходит на помощь каждому, кто нуждается в поддержке; но если то, что вы должны будете рассказать ему, доставит вам боль, можете просто попросить герцога помочь вам, не особенно вдаваясь в подробные объяснения по поводу причин.

Принцесса улыбнулась ее словам.

— Нет, я хочу рассказать вам обоим все о себе, — ответила она, и, сплетя свои тонкие пальцы, принцесса де Фремон начала свой рассказ:

— Когда я была еще совсем юной девушкой, меня обручили с младшим братом моего мужа. Семья де Фремон всегда была очень влиятельной и богатой, и все поэтому считали, что мне чрезвычайно повезло, что это — блестящая партия. Я происходила из знатной, но давно обедневшей фамилии; моя мама с детства была близкой подругой принцессы де Фремон, повзрослев, я и познакомилась с двумя молодыми принцами — Шарлем и Пьером.

Я понимала, что независимо ни от чего должна буду выйти замуж за Пьера, — продолжала свой рассказ принцесса де Фремон, — но за шесть месяцев до свадьбы, без особых мучений, Пьер скоропостижно скончался: он никогда не отличался крепким здоровьем, в тот год выдалась суровая зима, и он заболел воспалением легких.

Мои родители находились в полном отчаянии, — сказала принцесса, — сознавая, что все мои надежды рухнули, но затем произошло чудо. Дело в том, что старший брат Пьера, Шарль де Фремон, наследник огромного состояния и фамильного имения, попросил моей руки. Поначалу мои отец и мать едва могли поверить в это. Они думали, что мне уже не суждено добиться такого счастья.

Мои родители понятия не имели о том, что Шарль де Фремон влюбился в меня еще до того, как брат умер, и когда я приходила в их замок, чтобы навестить больного жениха, его старший брат доставлял много неприятных минут, подчеркивая особое внимание ко мне.

Я боялась Шарля, и, если сказать честно, тогда он мне совершенно не нравился, — объяснила принцесса де Фремон. — Он был намного старше меня, к тому времени уже овдовел; репутация у этого человека была безупречной, но его жесткий, а во многих отношениях даже грубый характер всегда приводил меня в замешательство при наших встречах, я стеснялась вымолвить слово в его присутствии. А тот факт, что я нравилась ему, лишь усиливал мою неприязнь. Но у меня была еще одна причина, вернее, тайна, я едва осмеливалась говорить о ней даже себе самой, — продолжала принцесса де Фремон. — Я была влюблена! Дело в том, что примерно в то же время я познакомилась с одним молодым англичанином, который с несколькими друзьями останавливался у наших соседей, так как находился на лечении после неудачной охоты на дикого кабана, где был ранен. Мы встретились с ним совершенно случайно, когда я пришла навестить хозяйку дома. Потом мы встречались еще много раз, но всегда тайно.

Земли, на которых стоял замок наших соседей, где остановился тот англичанин со своими приятелями, граничили с имением моего отца, и мы всегда встречались с моим другом в маленьком лесочке на границе двух поместий, где люди почти не появлялись, и поэтому можно было не бояться, что нас кто-нибудь увидит, — объяснила принцесса де Фремон. — Мы с ним были очень, я бы сказала, безмерно, счастливы. Но сейчас я думаю, что мы с самого начала понимали — наша любовь обречена.

Мы крепко обнимали друг друга, — рассказывала принцесса, — словно дети, зная, что каждый час, каждая секунда, проведенная вместе, была для нас бесценным даром, что счастье держать в объятиях любимого — радость, которой очень скоро мы оба должны будем лишиться. А потом, когда мои родители объявили о моей помолвке с Шарлем де Фремоном, мы буквально сошли с ума.

Я рассказала Генри Бьюмону — так звали этого англичанина, — как ненавистен мне Шарль и как я боюсь его, — продолжала свой рассказ принцесса де Фремон. — Потеряв благоразумие', он стал умолять меня рассказать моим родителям всю правду, объяснить им, что я не могу стать женой Шарля де Фремона, потому что люблю его. Генри Бьюмона, и только за него могу выйти замуж.

Генри не имел ни малейшего понятия о традициях и обычаях, которые царят во французском обществе, — сказала принцесса де Фремон. — Он никак не мог понять, почему я смертельно боялась сказать правду родителям.

Генри даже на секунду не мог представить себе, что ни мольбы, ни протесты не могли бы даже в малейшей степени повлиять на решение моих родителей.

Я пыталась рассказать ему все, объяснить мое положение в семье, — рассказывала принцесса. — Но когда мы были с Генри вдвоем, мне трудно было думать о чем-нибудь ином, кроме того, что он рядом, что я люблю его так сильно, что даже он не мог бы любить меня сильнее.

И вот когда он наконец понял, что я не признаюсь своим родителям, когда я, стоя на коленях, молила не ходить к моему отцу, как он поначалу намеревался. Генри решил покончить со всеми трудностями, сказав, что единственным решением проблем было бы немедленное бегство.

К тому времени он уже излечился от ран, — объяснила принцесса де Фремон, — и поэтому был готов вернуться на родину, в Англию. «Ты поедешь со мной, любимая, — сообщил он мне. — Мы обвенчаемся у первого же священника, которого встретим по дороге, и приедем в Англию как муж и жена. Я небогат, но моя семья принадлежит к старинному и славному роду; ведь я люблю тебя, люблю всем сердцем».

Голос принцессы де Фремон замер в тишине. Глаза ее сияли, губы приоткрылись, и герцог с девушкой поняли, что в тот момент эта женщина вновь испытала удивительное счастье, как тогда, когда всем своим существом принадлежала любимому человеку.

— И вы убежали, мадам! — воскликнула Аме. — Как удивительно, как отважно вы поступили!

— Да, это было большой смелостью, — согласилась принцесса де Фремон. — Мой отец был очень трудным человеком, и жить с ним было нелегко. Он всегда наказывал нас железным прутом. Я не испытывала к нему никаких чувств, кроме ужаса, а моя мать никогда не осмеливалась сказать хоть слово против его воли. Однажды ночью, когда все слуги уже спали, я потихоньку спустилась по лестнице вниз. Затем через окно выбралась в сад и пробежала по лужайке к воротам, где меня уже ждал Генри.

Он нанял экипаж, и мы немедленно тронулись в путь, — продолжала свой рассказ принцесса де Фремон. — Через пять или шесть миль мы добрались до какой-то маленькой деревушки. Это было небольшое бедное местечко, но Генри договорился с приходским священником, что тот обвенчает нас. Я и сейчас помню холод в той церкви, темноту внутри, которая рассеивалась лишь свечами на алтаре. Казалось, что мой голос эхом отражается от стен; меня охватил страх. Но рука Генри, которой он поддерживал меня, была крепкой и теплой.

После венчания мы направились в другую деревню, которая располагалась примерно в трех милях от первой, — рассказывала принцесса де Фремон. — Там я и Генри провели первую ночь. То были самые счастливые и самые удивительные часы за всю мою жизнь. Я была женой любимого человека, человека, которого я сама выбрала себе в мужья. Мне и сейчас доставляет радость воспоминание о той ночи, когда ни один из нас так и не смог заснуть. Мы лежали обнявшись до тех пор, пока не рассвело и первые лучи солнца не проникли в комнату через окно; потом мы встали, оделись и постарались как можно скорее продолжить свой путь.

Всю-дорогу мы смеялись от счастья, — вспоминала принцесса де Фремон. — Нам казалось, что мы были уже в безопасности, что нам все-таки удалось убежать. Мой отец нагнал нас где-то около полудня. Его отряду на чистокровных лошадях не составило никакого труда настичь наемный экипаж, хоть он был самым лучшим из тех, который мог нанять Генри. Отец настиг нас у пересечения дорог; я и сейчас помню ужас, охвативший меня, когда я увидела, как он вышел из кареты и направился к нам.

То, что случилось потом, — сказала принцесса, — даже сейчас представляется мне каким-то чудовищным нагромождением боли и страдания. До сих пор у меня в ушах звучит грозный голос отца, орущего на Генри.

Я помню, как Генри что-то ответил ему, после чего отец обнажил свою шпагу. Скорее всего, я кричала что-то. Но никто из них не обращал на меня ни малейшего внимания. Они начали драться на шпагах, и я вспомнила в тот момент, что мой отец всегда славился умением превосходно фехтовать. В ту же секунду я упала на колени прямо на обочине. Я пыталась молиться, кричала и умоляла, чтобы они прекратили дуэль, но все мои усилия были совершенно бесполезны — мне оставалось только, стоя на коленях, наблюдать, как человек, которого я любила, умирал от руки моего родного отца.

Мне даже не разрешили прикоснуться к Генри, поцеловать на прощание, когда он лежал на траве с закрытыми глазами; на сорочке у него алело кровавое пятно, шпага валялась в стороне. Отец силой затолкал меня в свою карету, и мы двинулись по дороге к нашему поместью.

Меня охватило безумие, — вспоминала принцесса де Фремон, — и отцу потребовалось немало сил, чтобы удержать меня в экипаже. Хотя сейчас я на самом деле не могла бы вспомнить, как все это тогда происходило — казалось, меня окутала тьма, а время милосердно смягчило боль, которая наверняка терзала тогда все мое существо.

После тех событий я проболела несколько месяцев, и прежде чем мой разум очень медленно возвращался к реальности, мать узнала всю правду — я ждала ребенка.

Сказав эти слова, принцесса де Фремон вскинула голову. Жест этот, безусловно, свидетельствовал о ее гордости, но был несколько наигранным. Однако, не сделав паузы, она продолжала свой рассказ, обращаясь теперь непосредственно к Аме:

— Не хотелось, чтобы вы думали, будто я стыдилась или почувствовала себя несчастной, когда узнала, что у меня будет ребенок от Генри. Напротив, я была рада и горда, это излечило меня от болезни, которой я страдала со дня смерти Генри. Ни врачи, ни лекарства не могли помочь мне, но радость от мысли, что вскоре я стану матерью, придала мне силы и излечила. Пусть Генри мертв, но я ношу его ребенка — у меня осталось от него хоть что-то, этот кусочек счастья, который всегда будет со мной.

Родители мои к этому известию отнеслись совершенно по-другому, — продолжала свой рассказ принцесса де Фремон. — Они решили, что никто ни в коем случае не должен узнать — как они сказали — о моем «бесчестье».

Ссылаясь на мою болезнь, мать увезла меня в Италию.

Мы поселились там в маленькой деревушке у самого моря, где жили рыбаки, и там я родила свою дочь. К великой радости, у моей малышки были такие же огненно-рыжие волосы и голубые глаза, как и у моего мужа — отличительная черта всей его семьи.

Из полуоткрытых губ Аме вырвался возглас удивления. Глаза у девушки внезапно округлились, а пальцы задрожали, словно повторяя удары сердца; потом она вновь успокоилась и устремила взгляд на принцессу де Фремон — Наверное, я не смогу вам описать, что это значило для меня — держать на своих руках дочь Генри, — продолжала принцесса. — Знать, что эта крошка — часть его, что наша любовь вновь ожила в этой маленькой девчушке.

А потом мать сообщила мне, что они собираются предпринять в дальнейшем, — рассказала принцесса де Фремон. — Как оказалось, мой отец уже имел доверительную беседу с кардиналом де Роганом, нашим дальним родственником. Отец сообщил ему о моей постыдной связи с каким-то нищим англичанином, в результате которой я подвергла риску возможность вступить в прекрасный и выгодный брак с наследником принца де Фремона.

— Кардинал, казалось, очень увлекся идеей, — продолжала рассказывать принцесса де Фремон, — что одна из его родственниц, хоть и дальняя, войдет в семью де Фремон, которая пользовалась огромным влиянием при королевском дворе. Поэтому он обещал помочь, а мои родители взяли на себя обязательство выполнить все, что он скажет, для того чтобы предотвратить появление каких-либо слухов и сплетен на мой счет.

— Как мне сказали, мой ребенок будет помещен в монастырь де ла Круа в Сен-Бени, — рассказывала принцесса де Фремон. — Это был монастырь, в котором у его преосвященства были свои интересы, а мать-настоятельница этой обители была его хорошей знакомой. Кроме того, этот монастырь был одним из самых богатых в его приходе. Мать сухо сообщила мне, что моей дочери чрезвычайно повезло, благодаря поддержке кардинала удалось заполучить для нее место в столь изысканной общине. Я пробовала протестовать, пыталась доказать ей, что собираюсь сама воспитывать своего ребенка, но на деле мало что могла сделать в своем положении.

Таким образом, у меня реально было два выхода из создавшейся ситуации — либо убить себя и свое дитя, либо полностью подчиниться условиям, о которых договорились мой отец и его преосвященство. Все было спланировано до мельчайших деталей. Как я поняла впоследствии, о том, что в судьбе моего ребенка принимает участие , кардинал, было известно лишь матери-настоятельнице монастыря, но даже ей не сообщили, кем в действительности является эта девочка и откуда она будет доставлена.

Для того чтобы совершить самоубийство, — объяснила принцесса де Фремон, — я была слишком хорошей католичкой, поэтому на самом деле у меня не было другого выхода, кроме как подчиниться. Еще около месяца я и моя мать жили в Италии. Я нянчила мою девочку, и каждый час, каждая секунда для меня были так же дороги, как и то время, которое я провела с Генри. И так же, как встречаясь с ним, я подсознательно чувствовала, что не должна спать, чтобы не упустить даже мгновения близости с любимым, такие же чувства испытывала я, держа на руках свою малышку.

Мне было отпущено судьбой целых двадцать восемь дней, — продолжала принцесса, — двадцать восемь дней, которые заменили мне всю жизнь. А потом пришло время, когда мы должны были возвращаться домой. Его преосвященство и мой отец не оставили мне ни малейшей возможности изменить свою судьбу. По дороге мы меняли лошадей только на тех станциях, где нас никто не мог узнать и запомнить. Наемный экипаж с довольно странными сопровождающими доставил нас в монастырь де ла Круа.

На прощание я поцеловала свою дочурку, — продолжала свой рассказ принцесса де Фремон. — Втайне от матери я написала короткую записку и спрятала ее в детской одежде. Потом я положила дочку на ступеньки, позвонила в огромный монастырский колокол, после чего ушла прочь.

Я ощутила, будто во мне что-то умерло, — призналась принцесса. — После тех событий уже ничто не могло пробудить во мне хоть какие-то чувства. Я не испытывала больше ни любви, ни ненависти. Не могла сказать, счастлива я или нет. Казалось, что я живу в волшебном мире, в котором прошлое для меня было более реальным, чем настоящее, а будущее не вызывало ни малейшего интереса.

Месяц спустя я вышла замуж за Шарля де Фремона, — продолжала свой рассказ принцесса. — Он очень любил меня, а я лишь удивлялась тому, что он никогда так и не смог понять, что я не была человеком, присутствующим в реальном мире. Вполне возможно, что ему требовалась лишь покорная, со всем согласная жена, так как он ни разу за всю нашу с ним совместную жизнь не выражал неудовольствия. О том происшествии в моей семье больше никогда не вспоминали; они выкинули весь тот период моей жизни, словно его никогда не было. Родители мои были чрезвычайно довольны этим браком — мой отец даже говорил, что гордится мной. Хотя чаще всего я не могла решить, каковы его настоящие мысли.

Один за другим проходили годы. Иногда мне казалось, — говорила принцесса де Фремон, — что та любовь, те счастливые дни только приснились мне, настолько быстро все это промелькнуло в моей жизни — слишком быстро.

И вот однажды, менее двух недель назад, ко мне с визитом явился кардинал де Роган. Надо сказать, что его преосвященство был постоянным гостем в нашем доме, так как он часто обсуждал различные государственные дела с моим мужем, но в этот раз он прибыл, чтобы поговорить наедине со мной. Это было тем более удивительно, потому что никогда прежде этого не случалось; поэтому я немедленно спустилась вниз, в гостиную, где меня ждал его преосвященство. И вот он заявил, что подозревает меня в похищении моей собственной дочери!

Какое-то время я думала, что он, должно быть, сошел с ума, — объяснила принцесса де Фремон, — но потом поняла: с девочкой что-то случилось. «Что вы говорите, ваше преосвященство? — спросила я тогда у кардинала. — Как же я могу прятать ее здесь, если она сейчас находится в монастыре?» На что он мне сказал: «В этом-то все и дело. Эта девчонка покинула монастырь, сбежала оттуда, и мы никак не можем напасть на ее след!»

«Заявляю вам, что не виделась с ней, — ответила я ему. — Мне остается только молить бога, чтобы она пришла ко мне, потому что я могла бы устроить ее судьбу, и вы это знаете».

Его преосвященство очень нервно отреагировал на мое заявление и после настоятельного совета соблюдать осторожность, взяв с меня обещание, что я ни единым словом не выдам себя, он покинул наш дом. Кардинал всегда не нравился мне, и я чувствовала, что ему, по-видимому, доставляет удовольствие видеть мои страдания, знать, какие волнения и беспокойство будут переполнять мою душу от тревожных мыслей за судьбу моей девочки.

А на том званом обеде в моем доме, — продолжала свой рассказ принцесса де Фремон, — на котором присутствовали и вы, он буквально насмехался надо мной, зная, что мне известна вся правда, и тем не менее я должна была делать вид перед своими гостями, словно никогда прежде не слышала о сбежавшей послушнице и что до этой девушки мне нет никакого дела. Разумеется, его преосвященство в тот раз очень жестоко обошелся со мной, но я ведь достаточно наблюдательный человек и вполне смогла понять, что тогда кардинал был очень озабочен тем, какова будет реакция вашей светлости на это известие. Мне не составляло труда заметить, как хитро и внимательно он наблюдал за вами, я слишком хорошо знаю этого человека, чтобы ошибиться в его намерениях.

Когда его преосвященство сказал, что в ту ночь карета вашей светлости останавливалась вблизи того монастыря, я почувствовала, что он в чем-то подозревает вас, что вам, по всей видимости, известно о пропавшей послушнице нечто такое, о чем вы не хотите поделиться с ним. Мне захотелось тогда же или на следующий день поговорить с вами, но привычка соблюдать повышенную осторожность, которая выработалась у меня за столько лет, заставила отказаться от этого намерения.

И вот прошлой ночью, — продолжала свой рассказ принцесса де Фремон, — когда мне стало известно об исчезновении вашей подопечной, а его преосвященство рассказал мне о своих подозрениях по поводу наличия тайного заговора с целью похищения молодых девушек, я решила открыть правду. У меня было намерение явиться к вашей светлости и умолять вас рассказать мне все, что вам известно о… моей девочке. Я даже удивилась, найдя в себе достаточно храбрости для такого поступка, так как думала, что все давно угасло во мне вместе с остальными чувствами; именно поэтому я сегодня ранним утром вышла из дома и велела отвезти меня к вам, надеясь на вашу милость, и нашла… ту, которую искала.

Голос принцессы де Фремон смолк. Но когда она взглянула на Аме, глаза ее были сухими. Напротив, выражение лица принцессы стало мягким и ласковым от переполнявшей ее любви; губы у этой женщины дрожали от чувств, переполнивших ее сердце. Через мгновение Аме протянула к ней свои руки в непроизвольном порыве любви, воскликнув:

— Мамочка! Я никогда не думала, что наступит счастливый день, когда я скажу это слово. Мамочка. He обращая внимания на то, что по щекам у нее текут слезы, принцесса обняла девушку и крепко прижала к себе. Герцог медленно поднялся с кресла и отошел к окну, чтобы в такой момент мать и дочь могли остаться наедине, соединившись наконец после стольких лет безысходного одиночества.

— Как я мечтала об этом, — прошептала принцесса, — о том, что когда-нибудь смогу обнять тебя. Сколько раз я видела тебя в своих мечтах спящей в монастыре, и тогда мне хотелось, чтобы у меня появились крылья и я смогла бы, оставаясь невидимой, прилететь и защитить от всего, что могло напугать тебя, рассказать о том, как я люблю тебя.

— Наверное, я чувствовала ваше присутствие там, — ответила ей девушка. — Я была очень счастлива в монастыре, но, кажется, особенно чувствовала себя умиротворенной, когда находилась в своей келье. Обычно я думала, что это, должно быть, из-за ангелов, которые благословляют меня и для этого являются ко мне, но теперь знаю — это были вы, матушка.

— И ангелы тоже, надеюсь, дитя мое, — улыбнулась принцесса де Фремон. — Ты так похожа на своего отца.

Только подумать, что ты была в моем доме в тот вечер, я прикасалась к твоей руке и все-таки не узнала тебя.

— И очень хорошо, что не узнали, — ответила Аме, — потому что ваше поведение могло выдать нечто такое, из-за чего кардинал мог заподозрить меня, а в этом случае он сделал бы все, чтобы немедленно вернуть меня в монастырь.

Слова девушки, казалось, напомнили принцессе де Фремон об опасности. Она закрыла лицо руками.

— Мне надо идти, — проговорила принцесса. — Ни в коем случае нельзя допустить, чтобы кто-нибудь узнал о моем приходе в ваш дом, ваша светлость.

— Но почему? — удивилась Аме. — И пожалуйста, я очень хочу увидеться с вами еще раз.

Принцесса опустила руки.

— Дорогая, дитя мое, — проговорила она. — Я отдала бы все, что у меня есть, даже свою правую руку, чтобы объявить всему свету, что ты моя дочь; чтобы ты могла жить в моем доме, но я не могу этого сделать! И дело не в моем желании сохранить спокойное существование. Все на самом деле обстоит намного серьезнее.

Как вам известно, — продолжала свои объяснения принцесса де Фремон, — я нахожусь под покровительством Ее Величества. Она даже удостоила меня своей дружбой. Большую часть своего времени я провожу с ней, особенно когда королева уединяется в Малом Трианоне, отдыхая от строгого формализма жизни в Версале. У нас с Ее Величеством много общего, и я всеми силами стараюсь помочь ей по мере возможности избегать сложностей и опасностей жизни при дворе. Но существует немало людей, которые завидуют нашей дружбе. И они были бы рады, увидев меня или любого из друзей Ее Величества вовлеченными в какой-нибудь громкий скандал, эти люди не преминули бы тут же использовать его против королевы.

— Герцог де Шартре! — воскликнула Аме.

Казалось, что это имя напугало принцессу.

— Тише, — предостерегла она девушку. — Произносить имя этого человека вслух небезопасно, но вам, так же как и мне, известно, что он, пожалуй, злейший враг королевы.

— Это известно каждому, — проговорил герцог Мелинкортский, возвращаясь к дивану. — Я знаю, о чем вы пытаетесь рассказать нам, принцесса, и считаю, что вы совершенно правы. Если Филиппу де Шартре станет известно, что Аме — ваша дочь, то этот факт в его руках может стать еще одним грозным оружием, направленным против трона и королевы.

— Я знала, что вы все поймете, — сказала принцесса де Фремон. — Мой муж занимает высокое положение при дворе. И если бы открылась правда, это, без сомнения, привело бы к его полному краху; и к моему тоже.

— Мы никогда не сделаем ничего, что могло бы повредить вам или Ее Величеству, — заверила принцессу Аме. — Мы будем очень осторожны; но, мамочка, я так рада, что нашла вас.

— И я тоже, дорогая! — воскликнула принцесса.

Она снова поцеловала девушку, а потом повернулась к герцогу Мелинкортскому.

— Мне известно, что вы, ваша светлость, отнеслись с большой заботой к этой девушке, — проговорила принцесса де Фремон. — И вам пришлось пойти на большой риск. Если бы кардинал узнал, что его обвели вокруг пальца…

— Он этого никогда не узнает, — твердо заверил ее герцог, прервав на полуслове. — Пока мы еще не имеем полного плана наших действий на ближайшее будущее, но я обещаю вам, мадам, сообщать обо всех наших действиях. Однако и вы со своей стороны попытайтесь заставить его преосвященство поверить в то, что продолжаете беспокоиться по поводу того, что могло случиться с Аме после ее бегства из монастыря.

— Да, да, обязательно постараюсь, — пообещала принцесса де Фремон, — и благодарю вас, ваша светлость, — благодарю вас от всего сердца. — Она поднесла платок к глазам. — Я опять плачу, — извинилась она, — но это уже от счастья: я вновь обрела свою дочь, а ей покровительствует такой добрый человек, как вы.

— Ни один человек не смог бы отнестись ко мне с большей добротой, чем монсеньор, — заверила ее Аме.

— Уже поздно. Я должна идти, — проговорила принцесса де Фремон с внезапным беспокойством. — Ах, моя маленькая детка, побереги себя, ради бога.

Она очень нежно поцеловала девушку, после чего герцог Мелинкортский проводил принцессу через зал к ожидавшему ее экипажу. Когда его светлость вернулся в гостиную, Аме сидела в большом кресле с высокой спинкой и выглядела очень задумчивой.

Как только герцог прикрыл за собой дверь, она вскочила с кресла и бросилась ему навстречу, затем крепко сжала его руки.

— Монсеньор, теперь я уже больше не несчастная сирота! — воскликнула она. — Как замечательно знать, что у меня есть мать — это даже более замечательно, чем понимать, что я больше не просто Аме, что у меня был законный отец, что я не просто девушка неизвестного происхождения.

— Вас это тревожило раньше? — спросил герцог с едва заметной улыбкой, изучая аристократические черты ее лица, ее манеру гордо держать голову.

— Иногда это меня ужасно тревожило, — призналась девушка. — Часто я лежала по ночам в своей кровати не в силах заснуть и сочиняла разные истории, кем бы я могла быть на самом деле — может быть, дочерью какого-нибудь знатного принца, а возможно, искателя приключений, у которого были свои особые причины для того, чтобы скрывать от меня свое имя. Потом в сердце мое вползал страх, я могла бы оказаться дочерью неизвестного сапожника, кузнеца и нежелательным ребенком, какой-нибудь бедной женщины, которая впоследствии так и не узнала имени своего соблазнителя.

Голос Аме становился все тише, пока она говорила, и герцог Мелинкортский понял, что девушка вот-вот расплачется.

— Вам следовало бы больше верить а свою судьбу, — поддразнил он ее.

Аме тут же гордо выпрямилась, словно принимая вызов.

— Все остальное время я верила, — ответила девушка. — А этой слабости я поддавалась только тогда, когда вокруг было темно и мне становилось немного грустно или когда меня наказывали за какое-нибудь непослушание. Разумеется, это было не по-христиански и не по-католически — беспокоиться из-за таких причин; монахини всегда говорили о том, что все люди равны перед господом, но иногда мне так хотелось считать, что я принадлежу к знатному старинному роду!

— Ну а теперь, когда вы все знаете о своем происхождении, что теперь? — спросил герцог.

— Теперь мне больше уже не будет стыдно появляться где-нибудь в обществе рядом с вами, монсеньор, и не придется выдавать себя за вашу подопечную, — ответила Аме.

— Так, значит, вам было стыдно… в прошлом? — спросил его светлость почти строго.

— Просто иногда меня охватывал страх от мысли, что может настать день, когда вы решите, что мое поведение вызвано не отсутствием знаний о мирской жизни, а невоспитанностью или невежеством; и тогда вы могли бы сказать мне: «Я больше не могу заботиться о вас, выдавая себя за вашего опекуна. Вы, Аме, — дитя этого народа и должны вернуться к нему».

Аме умолкла на какое-то время, а потом, бросив быстрый взгляд на герцога из-под полуопущенных ресниц, продолжила:

— Видите ли, монсеньор, когда сильно любишь кого-нибудь, всегда кажется, что ты недостаточно хороша для этого человека.

Услышав это, его светлость резким движением выдернул свои руки из пальцев девушки, цепко державших их, и быстрыми шагами направился прочь из этой комнаты, но потом так же поспешно вновь вернулся к Аме. В первый раз за все время с тех пор, как его светлость встретился с этой девушкой, он, казалось, потерял привычное спокойствие.

— Послушайте, дитя мое, — проговорил он наконец, — я ведь старше вас — намного старше.

— Монсеньор, если вы хотите сказать, что слишком стары для того, чтобы я могла полюбить вас, — возразила ему девушка, — то глубоко заблуждаетесь. Помнится, когда я приехала в Париж и познакомилась тут с молодыми людьми из высшего общества, вы сказали, что они должны понравиться мне больше, чем ваша светлость.

Как вы были не правы тогда! Все эти молодые люди без исключения показались мне глупыми и никчемными мальчишками; вы — мужчина! Мужчина, которого я люблю. А кроме того, мне кажется, что вы, монсеньор, просто забыли старую истину: любовь — это нечто такое, что приходит само собой, независимо от вашей воли. В любви никому не дано права выбора. Она приходит сама, и чаще тогда, когда ее не ждешь.

— Поймите же наконец, я слишком стар, — настаивал на своем герцог. — И кроме того, я жил совершенно иной жизнью, которая отличалась от той, что известна вам, или о которой вы слышали. Вы, Аме, юная, невинная и чистая девушка. Вы никогда не сталкивались с такими сторонами жизни, которые стали основной частью моего существования в последние пятнадцать лет. А люди не могут полностью преобразиться за одну ночь, сколько бы они ни думали о том, что это возможно. Поэтому наступит время, когда вы сначала испугаетесь, а потом разочаруетесь во мне; потом вы отвернетесь от меня и горько пожалеете о том, что я в свое время не оставил вас под мирной сенью монастыря.

Герцог Мелинкортский говорил все это, не глядя на девушку, но услышал тихий шелест ее юбки, ощутил аромат ее тонких духов, когда она потянулась к нему. А потом очень тихо — герцог едва сумел разобрать смысл — девушка прошептала:

— Что вы хотите сказать, монсеньор?

Он повернулся к Аме лицом.

— Я говорю вам о том, что люблю вас, — произнес его светлость, — люблю всем сердцем и душой, данной мне господом, в существовании которого до последнего времени я сомневался. Я люблю вас, Аме, но заклинаю вас отказаться от моей любви. Потому что понимаю: моя любовь не принесет вам ничего хорошего, а я не хочу, чтобы вы оказались несчастны из-за меня.

— Монсеньор! Монсеньор! — Голос Аме звенел от радости. — Вы, такой разумный человек, говорите сейчас такие глупости. Неужели вы никак не можете осознать, что во всем этом мире для меня существует только один человек, только один мужчина, которого я могла бы полюбить, и только один господин, которому я могла бы верить всегда, пока живу на этом свете?

— Вы уверены в этом? — спросил герцог, и в его голосе ощущалось напряженное ожидание ответа. — Нет, дитя мое, подождите; прежде чем я дотронусь до вас, позвольте мне сказать вам еще кое-что. Я никогда и никого не любил в своей жизни так, как люблю вас. Если вы согласитесь связать свою судьбу с моей, если вы окажете мне честь стать моей женой, я никогда не позволю вам впоследствии уйти от меня. Если когда-нибудь потом, когда полностью освоитесь в этом мире и, возможно, встретите кого-нибудь моложе, чем я, кто понравится вам, кто по складу своего характера будет больше подходить вам, чем я, то и тогда вы все равно останетесь моей. Я сделаю все, чтобы удержать вас. Поэтому, приняв сейчас решение, вы уничтожаете для себя все пути отступления.

— Если вы, монсеньор, можете только подумать о том, что я могла бы когда-нибудь, даже в отдаленном будущем, оставить вас, — начала девушка, — тогда вы просто слепец… С самой первой секунды нашей встречи ко мне пришла любовь, и эта любовь останется во мне навсегда.

Она может лишь становиться все сильнее и сильнее — день ото дня, год от года. Эта любовь к вам, монсеньор, будет со мной до конца моей жизни!

— Но теперь я должна обязательно сказать вам что-то очень важное, — продолжала Аме, — что-то такое, о чем я прошу вас серьезно подумать. Только что вы, ваша светлость, сказали, что собираетесь сделать меня своей женой. Я не очень хорошо представляю себе, какое значение это имеет для вас, но, прожив в этом особняке достаточно долго бок о бок с вами, леди Изабеллой и месье Хьюго, я очень многое узнала о вас. Монсеньор, у вас высокое положение в обществе, у себя на родине, в Англии, вы считаетесь одним из знатных вельмож. Я полюбила вас еще с тех пор, когда той ночью вы обнаружили меня затаившейся на полу вашей кареты под ворохом пледов; и теперь единственная моя мечта — быть рядом с вами, любить вас, поклоняться вам и служить вам, монсеньор, в меру моих сил. Ни о чем большем я не прошу.

Я никогда не могла и мечтать, чтобы стать вашей женой, — сказала Аме, — хотя теперь знаю, что тоже имею благородное происхождение, а мои отец и мать в свое время сочетались законным браком; но я хорошо понимаю, что всегда будет существовать пропасть между женщиной, которая не знает своих предков, не имеет семьи, средств к существованию, положения в обществе, дома, и герцогом Мелинкортским с его огромными родовыми поместьями, безграничной властью, влиянием и высоким положением. Поймите, монсеньор, для вас нет никакой необходимости жениться на мне. Я всегда буду счастлива уже лишь от того, что смогу всегда находиться рядом с вами. Я буду вашей подопечной, пажом, рабыней — кем угодно; все равно я буду счастлива, потому что люблю вас, монсеньор, всем сердцем и душой.

Герцог ласково улыбнулся Аме:

— Так что же, вы думаете, что вы мне нужны как подопечная, паж или рабыня? Дорогая моя, я люблю вас как женщину, вы именно та женщина, которую мне очень хотелось бы назвать своей женой.

На лице у Аме появился румянец от смущения.

— И поверьте мне, впервые в жизни, — продолжал герцог Мелинкортский, — я прошу женщину согласиться стать моей женой; поймите, милая моя, я вовсе не собираюсь сделать вид, будто у меня до вас не было женщин, но вы особенная, с вами, Аме, у меня все совершенно по-иному. Вы — чистая, святая, я никогда не думал, что когда-нибудь наступит день и я скажу подобные слова какой-либо женщине, но все, что я вам сказал, — чистая правда.

Вы так чисты, что у меня появилось желание целовать землю, по которой ступают ваши ноги; поэтому… я даже боюсь прикоснуться к вам.

Аме тихо рассмеялась от переполнявшего ее счастья.

— Не бойтесь, монсеньор, — прошептала она.

Он заключил девушку в объятия, и их уста слились в поцелуе — первом в жизни Аме.

Губы герцога Мелинкортского были осторожными и ласковыми, но, почувствовав ответную реакцию девушки, ощутил, что пламя, разгоревшееся внутри его, зажгло огонь и внутри девушки, от которого она затрепетала в его объятиях, они стали более требовательными, более властными, тело Аме задрожало от чуда и счастья любви, и они отдались ослепляющему и обжигающему чувству.

— Я люблю тебя, — шептал Себастьян Мелинкорт и повторял эти слова снова и снова; объятия его становились все крепче, и на какое-то мгновение показалось, что это не два отдельных человека, они слились в единое существо с помощью фантастической божественной силы, которая способна проявляться в подобные мгновения, когда люди понимают, в чем смысл любви…

Я люблю тебя, — немного позже еще раз повторил Себастьян, но голос его звучал уже мягко; голова девушки покоилась на его плече, и ему приходилось смотреть на Аме сверху вниз.

Любовь и в самом деле полностью преобразила девушку. Щеки горели ярким румянцем, глаза сияли, а губы были полуоткрыты и слегка дрожали, словно она задыхалась от переполнявшего ее счастья.

— Теперь я понимаю, что никогда прежде никого не любил, — проговорил его светлость хриплым голосом, изменившимся из-за пережитых им чувств; потом медленно опустился на одно колено, взял край платья Аме, поднес его к губам и поцеловал.