— Надеюсь, — сказал Луис, обхватив тонкую талию Эми и бережно подсаживая ее на переднее сиденье сверкающего черного ландо, — ты не разочарована, что Патрон не приехал встречать тебя самолично? — Усевшись рядом, он повернулся и взглянул ей прямо в глаза.

— А что, разве я выгляжу разочарованной? — не растерялась Эми, хотя чувствовала, что щеки горят как в огне.

Темные глаза Луиса расширились. Он с трудом сглотнул.

— Нет. Ты выглядишь… выглядишь… — Он запнулся, отвел от Эми взгляд и принялся торопливо расправлять длинные кожаные поводья, которые были намотаны на тормозной рукоятке.

Эми прикоснулась к его плечу:

— Так все-таки как же я выгляжу? Скажи!

— Очень красивой, — ответил Луис, не глядя на нее, и Эми могла бы поклясться, что его красивое смуглое лицо залилось ярким румянцем.

Вспыхнув от непривычного воодушевления, которое никоим образом не было связано со стремлением поскорее оказаться дома, Эми все же ухитрилась улыбнуться и вполне чистосердечно произнести «спасибо».

Негромкой командой Луис тронул с места отлично подобранную пару гнедых, и карета покатилась, вздымая колесами мелкую пыль, которая долго еще висела в сухом неподвижном воздухе.

Сложив на коленях стиснутые руки, Эми украдкой бросала взгляды на классический мужской профиль под темным сомбреро. Внимательно изучив опушенные густыми ресницами глаза, высокие скулы и полные, прекрасного рисунка губы, она обнаружила, что ее весьма занимает ревнивый вопрос: была ли уже в жизни Тонатиу женщина? Или, возможно, даже женщины?

— Сегодня вечером праздник в честь твоего возвращения, — сказал Луис, поворачиваясь к Эми. — Ты чем-нибудь огорчена? — спросил он, уловив какую-то тень, омрачившую ее лицо.

Эми покачала головой:

— Ничем не огорчена. Вот нисколечко. А ты будешь на моем празднике, правда?

— Если ты хочешь меня там видеть, — улыбнулся Луис. Быстрая чувственная улыбка сумела лучше всяких слов сказать, что он прекрасно знает: Эми этого очень хочет. И что он сам не менее пылко желает того же.

— Да, я хочу тебя… — откликнулась Эми, умышленно помедлив перед тем, как добавить с застенчивой улыбкой: — видеть на своем празднике.

И ее пробрал озноб, когда она увидела, каким темным огнем полыхнули его глаза.

За толстыми стенами асиенды Орилья, сложенными из оранжево-розового необожженного кирпича, в библиотеке на верхнем этаже за большим сосновым письменным столом сидел, низко опустив белокурую голову, мужчина с горящими от возбуждения голубыми глазами. Перед ним лежала раскрытая бухгалтерская книга в потертом переплете из коричневой кожи. Гладкая поверхность стола была усыпана деньгами. Указательный палец блондина скользил вдоль длинных колонок черных цифр, заполнявших белые страницы кожаного гроссбуха. Вид аккуратных рядов с суммами вызывал у сидевшего за столом довольную улыбку.

На другом конце просторной комнаты другой блондин, несколько моложе и крупнее, лениво развалился на кушетке, вытянув вперед обутые в сапоги ноги. Он также улыбался, держа в руке наполовину опорожненный стакан с кентуккийским бурбоном. Братья Салливен (Бэрон — за столом — и Лукас — на кушетке) как нельзя лучше воспользовались приездом сестры. Долгожданное возвращение Эми вызвало в Орилье настоящий переполох, что чрезвычайно устраивало братьев. На ранчо съехалось такое количество важных гостей, что никто из домочадцев не оставался без дела. У всех в Орилье — от мальчиков-мексиканцев, приставленных к лошадям и каретам, до старого, ушедшего на покой нефа-повара, чье барбекю славилось по всему Техасу, — хлопот было выше головы.

Уолтер, глава семьи Салливен, и дон Рамон Кинтано — совладельцы Орильи — в качестве радушных хозяев отправились вскоре после полудня сопровождать группу именитых гостей (в числе которых были губернатор Техаса и губернатор мексиканского штата Чиуауа) на верховую прогулку. И сейчас вся эта чисто мужская компания осматривала многочисленные коровьи стада и табуны лошадей где-то на бескрайних просторах Орильи.

Уолтер Салливен настоятельно предлагал своим взрослым сыновьям поехать вместе со всем обществом, однако Бэрон отказался за обоих.

— Мы уже кое с кем договорились раньше, — коротко и без извинений бросил он отцу. — Как-нибудь в другой раз, папа.

Едва дождавшись, пока последний всадник выедет за высокие белые ворота ранчо Орилья, Бэрон обернулся к младшему брату и, ухмыльнувшись, спросил:

— Как насчет нашего дела, Лукас? Готов подняться и бросить взгляд на расчетные книги старого скупердяя?

— Не понимаю, чего мы ждем? — откликнулся брат, хватая стакан и графин с виски.

Пока мужская половина гостей скакала по пустынным угодьям, а их дамы отдыхали в прохладных затененных гостевых комнатах Орильи, пока слуги прибирали, стряпали и наводили в доме красоту для предстоящего вечернего праздника, Бэрон сидел за письменным столом своего отца, подсчитывая наличность и сосредоточенно изучая расчетные книги, извлеченные из стенного сейфа, скрытого за портретом, изображающим в полный рост его давно умершую мать.

— Господи, Лукас, в один прекрасный день мы окажемся парочкой богатеньких ребят. — Бэрон открыл банковские книжки, и его синие глаза заблестели от радости при виде огромных счетов в Пасо-дель-Норте, Сан-Антонио, в Пекосе и в скромном Фермерском банке небольшого техасского городка Сандауна.

Одобрительно кивнув, Лукас отхлебнул большой глоток виски:

— И много там, Бэрон? На сколько мы с тобой потянем?

— На миллионы. Если дон Рамон будет еще жив, когда отец умрет, то мы предложим ему деньги и выкупим его долю.

Лукас проглотил еще порцию виски.

— Не знаю. Этот маленький испанец — хитрая бестия. Я не очень-то уверен…

— Ну а я уверен, — оборвал брата Бэрон. — Когда придет время, я доходчиво растолкую этому «дону», что ни он сам, ни его смазливый индейский сынок никому больше в Орилье не нужны. К тому моменту, когда я закончу свое объяснение, он будет прямо-таки сгорать от желания исчезнуть, прихватив с собой Луиса и немного денег.

— Думаешь, мы сумеем прибрать к рукам и долю Эми тоже? — спросил, ухмыльнувшись, Лукас.

Бэрон встал со стула. На его физиономии также играла усмешка.

— Я уже кое-что придумал.

— В самом деле? И что же? Она ведь еще ребенок. Ты не можешь…

— Эми — взрослая девица, и пора подумать о ее замужестве. — Бэрон собрал деньги, расчетные гроссбухи и банковские книжки и понес их в сейф. — У меня уже есть на примете отличный муж.

Лукас громко фыркнул. Он знал, что Бэрон говорит об их близком друге Тайлере Парнелле. Тайлер, как и братья, любил повеселиться, и они провели втроем немало разгульных ночей в салунах и борделях по обе стороны границы.

— Вот потеха-то будет — заполучить старину Тайлера в зятья! Одна беда: он гол как сокол — ни денег, ни земли, ни чего другого.

— Вот именно, — подтвердил Бэрон. Он закрыл сейф, набрав пальцем комбинацию цифр, повесил на место портрет матери и повернулся лицом к брату. — Тайлер быстро смекнет, как это заманчиво: жить в Орилье и забот не знать. А как только наш дружок это сообразит, он мигом загорится желанием увидеть нашу сестрицу в роли своей разрумянившейся молодой супруги.

— Что ж, он, может быть, и загорится, только как мы сумеем уговорить Эми сказать ему «да»?

Бэрон пожал плечами:

— Похоже, женщины находят Тайлера привлекательным. Я пригласил его на сегодняшний вечер. Надеюсь, они с Эми поладят.

Лукас хмыкнул:

— Вот если бы еще Эми выглядела сзади поаппетитней, чем при отъезде из Техаса, а то здесь не найдется охотников с ней «поладить».

— И то правда. Зато в охотниках наложить лапу на Орилыо недостатка не будет, — напомнил брату Бэрон.

— Черт побери, об этом я не подумал. Да кто угодно может объявиться и жениться на нашей скромнице, лишь бы отхватить кусок ранчо.

— Попал в точку, братец. — Бэрон обогнул стол и присел на край столешницы. — На Эми должен жениться Тайлер Парцелл. Я из него могу веревки вить. Эми, естественно, передаст право собственности на свою землю новоиспеченному мужу, вот тут за дело возьмусь я и облегчу ему это бремя. Пока у Тайлера будет хватать денег на выпивку и хорошеньких мексиканочек, он будет доволен.

— И я с ним вместе, — со смехом добавил Лукас.

Бэрон лишь улыбнулся.

Низко надвинув шляпу и сощурив глаза от нестерпимого блеска солнца, Уолтер Салливен верхом на любимом пегом мерине обозревал свои владения с вершины пологого холма. Загорелой рукой он гордо указывал гостям на огромные гурты длиннорогих коров — техасских лонгхорнов, щиплющих траву на широких плоских равнинах, которые расстилались внизу. В облике Уолтера Салливена угадывались черты, роднившие его со здешней землей, — в нем были те же простота и сила. Его широкое, грубо высеченное лицо с неразглаживающимися морщинами в уголках прищуренных глаз, с собранным в глубокие складки лбом, потемневшими от солнца щеками и тяжелым подбородком напоминало суровый ландшафт пустыни. Человек твердых правил, бесхитростный и упорный, стареющий Салливен был наделен своеобразным безыскусным обаянием, присущим дикой природе.

Могучий пегий мерин под седлом у Уолтера был скроен из того же прочного и надежного материала. Широкогрудый и быстроногий, он отличался смелостью, умом и поразительной выносливостью. Восемь лет нелегкой жизни оставили на его теле свои отметины так же, как и на теле хозяина. Знай он, что такое гордость, он по праву мог бы с гордостью носить не только клеймо SBARQ на крестце, но и многочисленные знаки, оставшиеся на память о переделках, в которых ему довелось побывать: половину правого уха он потерял при нападении пумы, а глубокий рубец от давно зажившей раны указывал место, куда впилась горящая стрела кочующего в одиночку индейца из племени апачей. Ноги над копытами были все испещрены следами бесчисленных уколов длинных колючих листьев лечугильи — кактуса, произрастающего только в суровой пустыне Чиуауа.

И человек, и конь отлично приспособились к своему дикому краю. Оба любили его: здесь они выросли, здесь и умрут. И оба без ропота принимали ту долю, что выпала им в жизни.

Второй совладелец Орильи, все еще красивый седовласый дон Рамон Рафаэль Кинтано, был столь же стоек и мужествен, как и его техасский компаньон.

Уравновешенный, никогда не повышающий голоса Дон проработал в Техасе бок о бок с Салливеном много лет и, как и тот, знавал тяжелые времена, но и в пятьдесят он выглядел почти так же, как в тридцать, когда дерзкий молодой аристократ покорил сердце шестнадцатилетней экзотической ацтекской принцессы. Красивое лицо кастильца не изрезали морщины, тело осталось стройным и гибким, а манеры сохранили спокойное достоинство.

Дон любил Орилыо. По правде говоря, больше, чем Орилью, он любил только единственного сына, Луиса. Как он гордился своим сильным красивым мальчиком, наделенным и умом, и почтительностью к старшим, и трудолюбием. Дон не уставал благодарить судьбу: после того как окончится его земной путь, Орилья по наследству достанется сыну.

Всякий раз, когда дон Рамон садился на чистокровного гнедого жеребца и из-под широких полей сомбреро окидывал взглядом просторы ранчо, его испанское сердце переполняла гордость. Половина всего, что мог охватить глаз, и еще многого, скрытого за горизонтом, принадлежала ему. И его сыну. И сыну его сына.

Когда ландо подъехало к высоким белым воротам ранчо Орилья, Эми попросила Луиса на секунду придержать лошадей.

Очарованный индеец с радостью повиновался и, добродушно улыбаясь, наблюдал за девушкой. А она, едва дождавшись, когда экипаж остановится, вскочила с сиденья, сорвала с головы соломенную шляпку и раскинула руки, как будто хотела заключить в объятия весь мир. Запрокинув белокурую головку, она взглянула на высокую, освещенную солнцем арку.

С мощной поперечины свисали, ярко сияя в блеске солнечных лучей, двухфутовой высоты чеканные серебристые буквы: ОРИЛЬЯ.

Эми, смеясь от счастья, простерла руки вверх, словно хотела дотянуться до букв, но кончики пальцев не доставали до них на добрых восемь — десять футов, хотя она и стояла не на земле, а в ландо.

— Ты сейчас упадешь и расшибешься, Эми. — Луис протянул руку, чтобы поддержать девушку за талию. Эми с улыбкой повернулась к нему:

— Не упаду. Ты меня удержишь. — Она снова медленно опустилась на сиденье кареты, накрыв своими ладонями руки Луиса. Бесконечное доверие к нему — вот что выражало сейчас ее лицо. — Ты никогда не допустишь, чтобы я расшиблась. — Она взглянула прямо в глубину его бездонных глаз. — Ведь не допустишь, Тонатиу?

— Никогда, — пылко и решительно подтвердил он. Его руки властно сжали талию девушки. Неожиданная, странная сила этих изящных пальцев заставила Эми задохнуться в сладостном испуге. А когда Луис привлек ее ближе к себе, так близко, что его лицо оказалось в какой-то жалкой паре дюймов от лица Эми, ее охватило пьянящее восторженное чувство, которому она не находила названия.

Напряженное лицо Луиса смягчилось.

— Никогда, — повторил он тихо и улыбнулся.