Было раннее утро. Над пустыней Чиуауа занимался рассвет.

Поблизости от северных границ ранчо, в полнейшем одиночестве, верхом на неоседланном вороном жеребце по кличке Ноче неподвижно сидел Луис Кинтано, одетый только в короткие бриджи. Немигающим взором обводя безбрежные пространства земли, Луис чувствовал, как наполняется гордостью его сердце.

Орилья.

Его Орилья.

Орилья, куда так отчаянно рвалась его душа все эти годы, когда он был отлучен от сухой, запущенной, несравненной красоты этого края. Орилья, с ее поросшими полынью равнинами, пышущими печным жаром пустынями, холодными дальними горами и синим небом, обнимающим мир.

И эта всепроникающая тишина, нарушаемая только жалобой ветров пустыни. Блаженное одиночество, целительный бальзам для растревоженной души.

Луис глубоко вдохнул сухой чистый воздух.

Сколько раз мечтал он о том, чтобы вновь оказаться здесь, на его родной земле. Сколько беспокойных ночей он, словно зверь в клетке, провел в тесноте и шуме городов, не способный ни заснуть, ни хотя бы вздохнуть полной грудью, тоскуя по тишине бехаюдных техасских пустынь.

Сколько дней провел он в неблагодарных трудах или в утомительной праздности, мучительно терзаясь от невозможности скакать на быстром коне вдоль огромного гурта мычащих лонгхорнов, которых следовало загнать к горящим кострам огороженных выпасов Орильи. Сколько душных полуденных часов он воскрешал в памяти счастье окунуться в холодные чистые воды Пуэста-дель-Соль…

И пока призрачно-серый свет — предвестник восхода — омывал бесконечные просторы его любимой Орильи, Луис — пусть только на момент — снова почувствовал себя юным и счастливым мальчишкой…

Последних десяти лет как не бывало. Ему снова семнадцать, и он лучший наездник в Орилье.

Широко улыбнувшись, Луис внезапно шлепнул ладонью по холке жеребца и спросил:

— Ну, что скажешь, Ноче? Как по-твоему, я могу еще это проделать? — Жеребец громко заржал и заплясал на месте. Луис засмеялся. — Да ты никак сказал «черта с два»?

И сразу вслед за этим, легко и уверенно, Луис вскочил и встал во весь рост на блестящую спину коня. Убедившись в том, что обутые в мокасины ноги занимают именно такое положение, какое требуется для сохранения равновесия, Луис пару раз согнул ноги в коленях и еще несколько раз осторожно подпрыгнул, проверяя удобство и точность занятой позиции.

Слегка согнув пальцы ног внутри мягких мокасин — так чтобы ступни плотно прилегали к бокам коня, — Луис полностью расслабил все мускулы. Он сосредоточился на той цели, которая сейчас была для него главной: его тело должно стать как бы продолжением тела могучего скакуна. Они больше не должны оставаться двумя отдельными существами. Теперь им адлежит стать единым совершенным конгломератом изящества, мощи и скорости.

И когда это преображение свершилось, Луису уже не было надобности подавать приказ. Как человек стал конем, так и конь стал человеком. Ноче коротко заржал и рванулся с места. Он пошел легкой ровной рысцой, и с каждым шагом крепла гармоническая связь между гладкими сильными телами человека и коня.

Встречный ветер относил назад спутанные пряди черных волос Луиса; мускулы его бронзовых ног и плеч отвечали на каждое движение коня, как хорошо смазанные пружины. Он без усилий сохранял равновесие, наслаждаясь ощущением ветра, бьющего в лицо, и пространств родной земли, проносящихся мимо.

Его ликующий смех далеко разносился над пыльными равнинами и холмами, изрезанными руслами давно пересохших ручьев: он смог повторить мальчишеский подвиг ловкости и безумной смелости, который когда-то составлял предмет его особой гордости, а теперь наполнял душу давно забытым восторгом.

Если бы лошади умели смеяться, то можно было бы с уверенностью сказать, что и чуткое животное под ногами Луиса тоже смеялось, когда они помчались быстрым галопом, оставляя за собой облако поднятого в воздух песка, в ту сторону, где на горизонте ширилась отливающая металлическим блеском полоса наступающей зари.

И даже когда окрыленный скачкой конь и смеющийся наездник летели через дикие бесплодные равнины, Луис не переставал строить в уме планы будущего процветания Орильи. Пустыня уже начала оживать. Скоро, через несколько недель, густая сочная трава покроет землю зеленым ковром. Тысячные стада заново закупленного скота будут выпущены на тучные пастбища, под надзор надежных вакеро. Орилья станет такой же, какой была в дни ее славы, и таким образом будет исполнено его обещание. Обещание, данное его отцу, дону Рамону, — обещание, данное мертвому. Теперь все это было возможно. Теперь, когда река потекла вновь.

Таковы были мысли, проносящиеся в голове смеющегося человека, стоящего на спине грохочущего копытами коня, в ранний предрассветный час.

Не смеющийся человек, а грохочущий копытами конь принял решение о том, что пора кончать забаву. Но человек инстинктом почуял — непроизвольное подрагивание мышц коня под обутыми в мокасины ногами заблаговременно подало наезднику эту весть, — что резвый игривый жеребец, надеясь застать человека врасплох, готовится к резкой остановке, чтобы тот кувырком слетел с его спины.

Но Луис не собирался попадаться на эту удочку. Все так же смеясь, он готовился к тому, чтобы не запоздать с ответными действиями, когда понадобится спрыгнуть с озорного коня в точно рассчитанный момент.

Человек и животное уже не составляли единого целого. Это вновь были два самостоятельных отдельных существа. Две воли проходили испытание, вступив в безмолвный поединок. Каждый старался предугадать любое намерение другого.

Луис не мог бы с уверенностью сказать, кто же вышел победителем. Но спустя несколько секунд он нагнулся над головой жеребца, ловко перекувыркнулся в воздухе, приземлился на твердую почву, вскочил на ноги и быстро повернулся.

Прямо перед ним, поднявшись на дыбы, молотил копытами воздух гордый своим триумфом Ноче, чье торжествующее ржание было достаточно громким, чтобы его могли услышать на всем пути от асиенды. Луис, широко расставив ноги, подбоченился и спросил:

— С чего это ты так возгордился? Я же знал, к чему идет дело. — И он поднял руки, чтобы стряхнуть с себя песок и сухие колючки, приставшие к коже.

Ноче шагнул вперед, ткнулся носом в грудь Луиса и несколько раз фыркнул, выдувая воздух из ноздрей, как бы для того, чтобы помочь хозяину почиститься.

— Ну нет! — Луис слегка оттолкнул бархатистую морду. — Ты от меня так легко не отделаешься, друг мой. Я хочу выкупаться, и ты отвезешь меня к реке.

Крупная голова Ноче снова качнулась к голому животу Луиса: конь делал вид, что собирается укусить единственного человека, который когда-либо ездил у него на спине. Луис протянул руку, ухватился за жесткую челку коня и, основательно дернув ее, приказал:

— Пуэста-дель-Соль. И пошевеливайся, а не то я тебя продам кавалеристам Соединенных Штатов, в Форт-Блисс… оглянуться не успеешь!

Через несколько минут Луис разрезал обнаженным телом холодные прозрачные воды Реки Солнечного Заката. А еще час спустя, когда краешек солнца показался над горизонтом, он уже находился в своем лагере на ранчо.

Перекинув ногу через спину вороного, он спрыгнул на землю и направился в оштукатуренный белый сарай, где по его приказу было оборудовано стойло для Ноче. Давно уже заброшенный, этот сарай, равно как и окружающая его ограда, находился в некотором отдалении от прочих хозяйственных построек Орильи. Именно по этой причине его выбрал Луис. Он сам ценил возможность уединения и хотел обеспечить такой возможностью и своего призового жеребца.

Рослый вороной послушно последовал за хозяином в стойло и тихонько заржал в знак благодарности, когда Луис снял бадью с крюка в дальнем углу и набрал в нее овса. Для того чтобы как следует почистить Ноче, времени уже не оставалось. Слишком долго они играли на равнине. Луису надо было спешить, если он хотел одеться и вновь появиться во дворе, прежде чем проснутся домочадцы и солдаты приступят к утренним делам.

Предоставив ублаготворенному жеребцу наслаждаться поданным на завтрак овсом, Луис быстрым шагом направился к особняку и бесшумно поднялся по лестнице погруженной в сон асиенды. От широкой площадки центральной лестницы он повернул в западное крыло.

Проскользнув в хозяйскую спальню, он по недавно обретенной привычке взглянул на кровать. Путаница шелковистых белокурых волос, голое молочно-белое плечо и высокий изгиб бедра — вот все, что он увидел из того, что принадлежало женщине, которая спала, уткнувшись лицом в матрас. Обуздав желание снова забраться в постель и заняться с Эми любовью сейчас, когда она еще теплая и сонная, Луис быстро оделся. До его ухода Эми не просыпалась. Только в самый последний момент она успела уловить мимолетный образ выходящего из комнаты черноволосого смуглого мужчины, одетого в белую рубашку, бежевые брюки военного покроя и блестящие сапоги. Луис открыл дверь и вышел, так и не заметив, что сон уже отлетел от Эми. Эми поднялась не сразу.

Она достала с ночного столика перекинутый через него поношенный хлопковый капот, повернулась на спину и смущенно накинула его на себя, все еще ощущая неловкость от собственной наготы. Уставившись на сборчатый шелковый полог над головой, она потянулась, зевнула и мысленно признала, что спать вообще без всякой одежды действительно гораздо удобнее.

Или, точнее, было бы удобнее, если бы не досадная необходимость мириться с присутствием в своей постели обнаженного чужака. Неистового чужака с горячей кровью, чье странное обыкновение скидывать с постели все покрывала и подушки приводило к тому, что каждую ночь она оставалась без единого клочка ткани, который позволил бы ей укрыться от взгляда черных пронизывающих глаз.

— Река… — пробормотала Эми вслух, внезапно вспомнив вчерашнюю поездку на Пуэста-дель-Соль и странное выражение, которое она увидела в этих гипнотических черных глазах, когда Кинтано прижал ее руку к Солнечному Камню. Мысли так и заметались у нее в голове: Бог мой, река и в самом деле снова течет, и это потому… потому… Эми резко села, спустила ноги с кровати и энергично замотала головой. Нет?Этого не может… не может быть! Он тут ни при чем. Ни при чем! Я становлюсь смешной!

Но Эми чувствовала, что ей трудно дышать, и холодок пробегал по спине. На время позабыв о приличиях, она уронила капот, забросила за спину волосы и воззрилась в пространство… а перед глазами у нее стояла картина: низвергающийся водопад и быстро текущая река.

И высокий властный человек с золотым медальоном на груди.

Эми поежилась как от озноба, но поспешила заверить себя, что это просто из-за ее наготы. Господь Всемогущий, ведь Луис Кинтано — просто человек. Из плоти и крови. Человек, не наделенный даром творить чудеса. Не обладающий сверхъестественным могуществом!

Или… или у него есть такое могущество?

Имя Бог-Солнце снова и снова звучало у нее в уме, повторяясь, как неурочная молитва. Эми нетерпеливо оделась, привела в порядок постель и поспешила вниз на поиски Магделены.

Она была настолько взбудоражена, что даже сгоряча позволила себе нарушить собственное неукоснительное правило: никогда не обсуждать никаких личных дел со слугами; и на одном дыхании, ничего не упуская, выложила Магделене все, что случилось вчера. Она рассказала, как капитан вез ее домой из Сандауна. О том, что солдаты мексиканского отряда расчищали старые каналы. О срывающемся со скалистых уступов водопаде. О реке с вихрящимися водоворотами. О том, как капитан положил на Солнечный Камень ее руку; о незабываемом выражении, мелькнувшем у него в глазах.

И, закончив свою повесть, затаив дыхание, Эми спросила:

— Что ты думаешь об этих чудесах, Мэгги? Неужели я все увидела лишь в воображении? Возможно ли, что пересохшая река снова вернулась в свои берега… спустя столько лет?

Пышнотелая мексиканка улыбнулась и в свою очередь задала вопрос:

— А сколько лет, Эми, прошло с тех пор, как высохла река? Эми прищурилась, прикусила нижнюю губу и на мгновение задумалась:

— Не помню точно, но это было очень давно. Лет восемь прошло… или десять…

Магделена взглянула прямо в глаза Эми:

— Река высохла в то самое время, когда молодой Луис исчез из Орильи.

На лбу у Эми проступила испарина, и губы приоткрылись. После недолгого молчания она нервно засмеялась и промолвила:

— Ты же не веришь, что и в самом деле…

— Вот именно что верю, — перебила ее Магделена. — Мать Луиса, ацтекская богиня Шочикецаль, сотворила чудо и благословила это ранчо, подарив ему воду… а было это двадцать семь лет тому назад. Потом, когда ее сына вышвырнули из Орильи, она отняла свой дар. Теперь он вернулся…

Ее слова повисли в воздухе, и она пожала плечами.

Эми не ответила. В полнейшей растерянности она повернулась и вышла из кухни. Задумчивость не покидала ее все утро, даже когда она принялась мыть пол в коридоре нижнего этажа.

Одетая в старое выцветшее домашнее платье, заколов волосы на темени и спрятав их под цветным платком, она стояла на коленях, наклонившись и опираясь на левую руку, в правой руке находилась большая жесткая щетка, а рядом — таз с водой.

Она энергично водила щеткой по красным гладким кирпичам, отмывая въевшуюся грязь. На ее верхней губе блестели капельки пота, выбившиеся из-под платка локоны обрамляли щеки. На минутку она сделала перерыв: вытерла влажное лицо тыльной стороной ладони, присела на корточки и расстегнула верхние пуговицы лифа.

Ей было жарко, и она успела устать от работы, но, вздохнув, она вернулась к прерванному занятию, хотя душа ее была не здесь: ее преследовало видение полноводной реки. Всецело погруженная в хаос мыслей, она и представления не имела, кто из обитателей Орильи где обретается в этот час.

А между тем в широком коридоре, не далее чем в десяти футах от нее, молча стоял Кинтано. Его глазам потребовалось время, чтобы приспособиться к полутьме коридора, после того как он покинул залитый солнечным светом двор, поэтому он не сразу ее заметил. Он застыл на месте, когда Эми присела на корточки и расстегнула ворот платья. Но едва она снова приняла рабочую позу, встав на четвереньки, и начала тереть плитки пола, лицо Луиса окаменело. Вид Эми, выполняющей эту черную работу, поразил его настолько болезненно, что он решительно бросился к ней.

Эми подняла глаза в тот самый момент, когда он оказался перед ней. Его рука метнулась к ней, плотно ухватила за плечо и резким рывком заставила Эми подняться на ноги с такой силой, что у нее чуть голова с плеч не слетела. Открыв от неожиданности рот, она увидела перед собой возмущенное лицо явно разозленного капитана.

— Никогда, — процедил он, поджав губы, — не смей мыть полы. — Он отобрал у нее щетку и бросил на пол. — И смотри, чтобы я не застал тебя еще хоть раз за этим занятием.

Тут уж немедленно вспыхнуло ее собственное негодование. Вырвав плечо из его цепкого захвата, она со злобной язвительностью парировала:

— Если вы не желаете застать меня за этим занятием, то я могу лишь порекомендовать вам не соваться в дом!

— Ты больше никогда не будешь заниматься мытьем полов… или любой другой черной работой. Где вся прислуга?

— Прислуга?! — Эми даже рассмеялась от абсурдности вопроса. — Прислугу вы видите перед собой.

— У тебя нет слуг?

— Ах, конечно, у меня тут в каждом углу слуги. Их такое множество, что они постоянно путаются под ногами. Но я получаю такое огромное наслаждение от мытья полов! — Она негодующе встряхнула головой и коротко сообщила: — Магделена и старый Фернандо. Вот так-то. А теперь, с вашего любезного разрешения…

— Почему ты мне не сказала?

— Разве от этого изменилось бы хоть что-нибудь? — Она беспомощно взглянула на него и снова опустилась на колени, чтобы продолжить начатое дело.

— Вставай, — приказал он.

— Мне надо кончить работу.

— Я не позволю.

— У вас нет выбора, — ответила она и потянулась за щеткой. Хладнокровным ударом ноги он выбил щетку из пределов досягаемости.

— Я сказал — вставай.

В сузившихся синих глазах Эми вспыхнул огонь.

— А я сказала — нет!

Выкрикнув это, она опустилась на четвереньки и поползла за щеткой.

Уползти далеко ей не удалось.

Рука, подобная стальному крюку, зажала ее талию и оторвала от пола столь стремительно, что Эми с трудом поняла, что произошло. А когда поняла — обнаружила, что прижата к его торсу, захвачена в капкан. Инстинкт заставлял ее бороться: она лягала его ногами и яростно царапала мускулистую руку, сжимавшую ее так сильно, что даже дышать было почти невозможно.

— А ну-ка, замри, — сказал он с такой ледяной невозмутимостью, что она поняла: ей грозит опасность пострашнее любой внезапной вспышки гнева. — Замри!

Эми сразу прекратила сопротивление, ощутив скрытую мощь его властной натуры — силу, спрятанную под маской спокойствия. Она стояла в его объятиях тихо и неподвижно, словно окостенев, страшась и ненавидя его и ненавидя себя за свой страх перед ним. Ей казалось, она так и простоит тут целую вечность, прижатая к нему так тесно, что золотой Солнечный Камень, висевший у него на груди, врезался в ее левое плечо.

Внезапно он ее выпустил.

Эми попятилась на несколько шагов, не желая ни говорить с ним, ни взглянуть на него. Она не решалась вздохнуть, пока он не повернулся и не двинулся прочь по длинному коридору. Только уверившись, что он действительно уходит, что он приближается к тяжелой двери парадного входа, она медленно повернулась.

Неотрывно глядя ему вслед, она чуть ли не зубами скрипнула от злости и досады, а потом беззвучно шевельнула губами:

— Ненавижу…

И затем едва не поперхнулась, когда Кинтано, словно прочитав ее мысли, бросил через плечо:

— И шрамы у меня на спине — отличное тому доказательство.