21
На следующий день в полдень Ричард со своей свитой въехал в Лондон. Специфические запахи большого города сразу ударили в нос; пахло конским навозом, кровь зарезанного поросенка растекалась по мостовой. Затем ветер донес ароматы заморских специй, свежеиспеченного хлеба и цветов. Добродушный говор кумушек, живущих по соседству, ругань нищего оборванца, смех в толпе — все это смешалось в единый гомон, который создавал шум большого города.
Лондон! Как Ричард любил этот город! Здесь он провел буйную молодость, кутил по тавернам и просыпался в постели незнакомых женщин. Сейчас, следуя по улицам, Ричард наблюдал обыденную жизнь горожан. Мясники продавали свежую телятину, рыбаки выплескивали целыми ведрами устриц в ящики на прилавках, упавшие ракушки стучали о камни мостовой, чувствовался запах моря. По обе стороны узкой улочки стояли оштукатуренные деревянные дома. Чем ближе к центру города они оказывались, тем чаще встречались грязные люди, голодные собаки, нищие оборванные дети. Всюду смердели нечистоты; Ричарду не хватало воздуха в этом душном городе.
Он продолжал вести рыцарей по извилистым улочкам. И вот на острове Ричард увидел шпиль Вестминстера и с благоговением последовал туда.
Через полчаса, перед тем как войти в Вестминстерский собор, Ричард с молитвой на устах преклонил колени в часовне.
— Истербай, а мне уже донесли, что ты приехал.
Ричард почувствовал цепкие пальцы на плече. Он узнал голос всемогущего епископа Вестминстерского, Анри Бофора.
— Приветствую вас, милорд, — сказал Ричард, чуть привстав с деревянной скамьи. От волнения у него забилось сердце. Перед ним стоял самый влиятельный человек в стране после короля. Анри Бофор был не только епископом, но и лорд-канцлером Англии, а также первым советником короля. К тому же он приходился королю дядей.
— Это большая честь, что ваша милость удостоила меня вниманием.
— Я всегда внимателен к друзьям моего племянника. Ты это знаешь, Ричард.
Ричард обнял епископа. Странно было, что этот, ныне могущественный человек когда-то в юности позволял ему фамильярности.
— Я приехал встретиться с Генрихом, — сказал Ричард.
— Ты опоздал, — ответил Бофор, нахмурив брови. — Сейчас он в Тауэре, откуда отправляется на побережье.
— Какая неудача! — Ричард нахмурился. — Мне надо поговорить с ним, это срочно.
Лицо Бофора не выражало ничего хорошего.
— Почему такая срочность и именно сейчас? Король неоднократно отправлял к тебе гонцов с посланиями, и ты не удосужился ответить ни на одно из них. Ты и раньше мог приехать в Лондон.
— Сейчас я отвечу на все его вопросы. Пошлите гонца в Тауэр, пусть король подождет. Бофор я должен поговорить с ним.
Епископ величественно улыбнулся.
— Ах, Ричард, сейчас ничто не остановит Генриха. Его войска собираются в Саутгемптоне. Все готовятся к скорому наступлению. Граф Дорсет предоставил флот. Генрих надеялся, что твои войска уже там, но ты не ответил на его призывы. После последнего заседания парламента ты не появлялся при дворе. А ведь король пожаловал тебе титул графа. Неужто это повлекло за собой такую ответственность, что ты даже не нашел времени послужить своему монарху?
Тишину нарушило громкое пение мужского хора.
— Пошли, после долгой дороги тебе нужно освежиться и отдохнуть. — Епископ взял Ричарда под локоть.
Ричард стоял как вкопанный.
— Мне надо увидеть Генриха. Я должен догнать его.
Епископ холодно посмотрел на графа.
— Истербай, он не примет тебя. Не надейся на это, пока не докажешь на деле свою лояльность. Возвращайся к себе и собирай войско. Граф Солсбери привел сто двадцать человек и восемьдесят боевых коней. От тебя требуется не меньше. Без промедления приведи их в Саутгемптон. Может, тогда ты заслужишь аудиенцию короля.
— Генрих сам это сказал?
Епископ утвердительно кивнул головой.
— Истербай, у тебя богатая жена. Пошли к графу Эранделу своего казначея. Заем в семнадцать тысяч фунтов король оценит по достоинству.
— Непременно. — Ричард вспыхнул от негодования. — Как мне печально слышать это, Бофор. Мы ведь когда-то были друзьями, и Генрих любил меня.
— Любил, не любил, что за наивность, Ричард? — произнес Бофор с презрительной усмешкой. — Дружба — слишком большая роскошь для короля. И если ты в самом деле ему друг, то помоги Генриху расширить свои владения. Война — наилучший способ сделать это. Помоги Генриху, Истербай. Король этого не забудет.
Ричарда передернуло, когда он вспомнил о беспредельной любви сэра Джона к монарху. Подумав о нелепости положения, он решил не принимать все так близко к сердцу, которое принадлежало только Тэсс.
— Вы не хотите взглянуть на послание короля? — спросил Ричард, направляясь к выходу.
— Надеюсь, там хорошие новости, — произнес епископ.
— Самые лучшие. — «Для меня», — подумал граф. — Если вы позволите, я принесу послание, а затем отправлюсь в Кадмонский замок исполнять волю короля.
— А что ты собираешься делать с лоллардами? — крикнул Бофор вслед Ричарду.
Того как по голове ударили. Он обернулся.
— А в чем дело?
— До нас дошли слухи, что у тебя в башне заключены три лолларда. Один из них, Сэр Эндрю Уортон, участвовал в нападении на Элсам. Мы его искали не один месяц.
— Да, он у меня. Я отдам лоллардов, когда придет время.
Бофор закивал головой, подозрительно сощурив глаза.
— Да, так и надо сделать. Ты не отдохнешь у меня, не поужинаешь перед отъездом?
Епископ не получил ответа. Ричард растворился в толпе монахов, снующих у дверей часовни. Ему нужно было немедленно разыскать сэра Джона.
Тем временем сэр Джон направился в Истчип. Он так хорошо знал город, что мог передвигаться по нему с закрытыми глазами. Верховая лошадь следовала мимо ремесленных лавок и торговцев специями. Джон с удовольствием вдыхал ароматные запахи рынка. В животе у него заурчало, когда он представил себе, что может быть на ужин в гостинице «Голова Борова».
— Давай, милая, поспеши, — понукал он лошадь, под тяжестью седока тяжело ступавшую по древней мостовой.
— Прости меня, Ричард, — бормотал Джон. Последнее время он часто разговаривал сам с собой, так как не находил нужного собеседника, чтобы высказать все, что накопилось на душе. — Не мог же я, как слуга, ждать тебя возле Вестминстера. Да и зачем, если там не было короля? Я знаю, ты, мой мальчик, найдешь меня у Нэлли, хозяйки «Головы Борова».
С тех пор как король посадил его в тюрьму, Джон ни разу не посещал этой гостиницы. Он считал благоразумным обходить Лондон стороной. Но сейчас, видя городскую толчею, Джон понял, что этот город был ему единственным домом. Здесь он посещал таверну за таверной, ведя разгульную жизнь. Здесь он в окружении женщин мог выпить больше любого сильного рыцаря и не упасть под стол. Здесь принц Хэл смеялся над шутками сэра Джон до колик в животе. Здесь они с Хэлом напивались до такой степени, что наутро ничего не помнили.
— Тпррру. Стоять, — скомандовал он понурой лошади. — Я пойду пешком.
Спешившись, он оказался у окон домов, из которых доносились запахи вареной капусты и пшенной каши. Он шел, тяжело передвигая ноги. Джон понимал, что время его лихой юности ушло навсегда. «Где же я, старый доходяга, помру? На бочке с элем, видать» — рассуждал он посмеиваясь. Вдалеке слышались крики пьяных моряков.
— Перед тем как я умру, — шептал он на ухо своей кляче, которая, казалось, внимательно слушала, — я должен увидеть Генриха. Я должен, должен.
Лошадь слегка заржала, как бы поддерживая беседу.
— Прости меня, мой принц, за все, что я сделал не так, — бормотал Джон, ведя лошадь в поводу. — Обними меня, старого и немощного. Я прижмусь к твоей груди, принц. Ты — наша надежда. Все, что у меня было — это ты. А затем и смерть не страшна.
Лошадь тихонько ржала, как будто побуждала Джона рассказать еще что-нибудь.
— Хэл сразу скажет, как он соскучился по мне, как устал от скучных министров, дипломатов, консулов и пушек. Он скажет, что все, что ему надо, — это услышать мои шутки и выпить со мной. Я преподнесу ему целую бочку эля. Король пожалуется мне, что окружен одними дураками, политиканами. Да, я расскажу ему много нового, и он будет от души смеяться над моими шутками. — На лбу у сэра Джона выступили капельки пота. Ему трудно было дышать, в глазах потемнело. И вдруг он увидел его, короля! Нет, старику это не показалось, навстречу действительно ехал Генрих, собственной персоной, восседая на белом коне. Короля окружала дюжина воинов. Процессия двигалась под мощные звуки фанфар.
— Мой король! — изо всей силы закричал сэр Джон. — Хэл, это я, сэр Джон!
Джон пробивался сквозь быстро собравшуюся толпу.
— Едет король, король! — кричали дети. Родители брали их на руки, чтобы показать грандиозное шествие короля.
Джон работал локтями, пробиваясь вперед.
— Разойдитесь, я — друг короля! Отступите!
Щурясь от солнца, он разглядел сверкающий серебряными доспехами эскорт Генриха. Дюжина могучих воинов приближалась на грациозных конях. Толпа расступалась в сторону, освобождая дорогу столь важным особам.
Джон разглядел королевский герб, который он узнал бы за версту. На нем были изображены леопарды, разрывающие на части лилию. Джон застыл на месте, не в силах шевельнуться, королевские лошади были так близко, что могли затоптать его. Сердце бешено забилось в груди. Бедный Джон забыл те слова, которые он так давно хотел сказать Генриху. Король приближался, собравшиеся упали на колени. Звонко цокали копыта резвых скакунов.
Джон, который всегда стоял в присутствии Хэла, пал на колени.
— Мой король, — пытался произнести старик, но у него пропал голос, онемевшие губы не двигались. — Эль, у меня есть эль из нашей таверны, — хрипел в отчаянии сэр Джон.
— Слава королю! — закричал кто-то.
— Слава королю! Слава! — подхватил хор голосов, заглушая невнятное бормотанье сэра Джона.
Король проследовал дальше. Вот уже последние воины замкнули шествие. Народ побежал за ними, смеясь и радуясь удаче увидеть так близко могущественного монарха.
— Мой король, Генрих, это же я, — бормотал сэр Джон, поднимаясь на ноги. Но король был уже далеко.
Ослепленный горем, Джон вновь бросился к своей лошади и ударился головой о бочку с элем. Сведенными судорогой пальцами он начал расстегивать ремни, затем схватил бочку и с любовью прижал ее к груди.
— Хэл, я привез тебе подарок. Возьми, не отворачивайся от меня!
Он бежал в толпе, крепко прижимая бочку к груди. Казалось, он нес саму память о прошедших днях. Джон смеялся сквозь слезы. Он ведь думал, что молодость никогда не кончится, что любовь Хэла будет вечной. В те далекие дни одной улыбки принца хватало, чтобы поверить в это. Но Джон, видя, как королевская свита скрылась за поворотом, понял, что в этом мире ничто не вечно. Вот уже не стало слышно ржания лошадей, улица приняла свой обычный вид, дети стали гонять мяч, со второго этажа кто-то выплеснул ведро помоев.
«Всему приходит конец», — думал Джон, еле передвигая ноги. В груди нарастала тяжесть. Вдруг сердце пронзила острая боль, как будто в него вонзили кинжал. Джон застонал, схватившись за грудь.
Бочка с элем упала, гулко ударившись о мостовую, и треснула. Янтарная жидкость ручейком потекла по грязным камням.
— Мой эль… — завопил Джон. Он больше не мог стоять на ногах и упал на колени, больно ударившись об острый камень. Его чулки намокли. Прижав руку к трещине, Джон тщетно пытался не дать элю вытечь из бочки. — О Хэл, прости меня…
Всей тяжестью тела он упал на бочку, которая сразу раскололась. Джону показалось, что он лежал в луже эля целую вечность. В груди нарастала боль. Наконец ему удалось перевернуться на спину. Камзол весь промок. Джон поморгал и вдруг увидел, что король собственной персоной стоит рядом.
— Мой король! Ты ли это? — солнце светило в глаза, и было трудно разглядеть лицо склонившегося над ним человека. — Это ты, Хэл?
Человек кивал головой.
— О Боже, Хэл. Я умираю, — слезы покатились по щекам старика, но он их не стыдился. Джон не хотел покидать этот грешный мир. Он протянул руку, его величество сжал ее. — Я всегда любил тебя, мой король, и всей душой был предан тебе. Ты любил меня, Хэл?
Человек наклонился и потрепал его по щеке.
— Ты был самым лучшим другом, которого король когда-либо имел.
Джон заморгал, не веря своим ушам.
— Хэл, это правда?
Человек снова кивнул.
Джон улыбнулся и погрузился в темноту. Его величество обнял старика, и теперь, прижавшись к этой груди, Джону уже не страшно было умирать.
На следующий день, повелев слугам проводить в последний путь сэра Джона, Ричард немедленно отправился в дорогу, взяв с собой только Перкинса. На улицах города нечем было дышать. Ричард не мог дождаться, когда вырвется из Лондона на просторы зеленых полей.
Путь домой был долгим и утомительным. Покачиваясь в седле под знойным солнцем, он гнал коня по лесам и долинам к Кадмонскому замку, чтобы поскорее обнять любимую. Сейчас она была единственным утешением, смыслом его жизни. Все прежние ценности были уничтожены. Недавний разговор с дядей короля только подтвердил это. Идти войной на Киркингама сейчас, когда король уже пошел на Францию, было безумием. К нему отнесутся не лучше, чем к ассасину из Персии.
На следующий день на горизонте появился Кадмонский замок. Ричард придержал коня; он с любовью разглядывал каждый листик на деревьях, каждый изгиб на дороге. Перкинс, покачиваясь в седле рядом, тоже радовался, что вернулся домой.
— Хоть и жалко сэра Джона, но ему повезло, — сказал Ричард взъерошенному юнцу. — Знаешь, Перкинс, он умер счастливым.
— Да, милорд, ему не придется увидеть той резни, которая скоро будет во Франции.
Ричард откинул голову назад и закрыл глаза, подставляя лицо лучам яркого солнца. Свежий ветер трепал волосы. Графу хотелось забыть печальную картину кончины его старого друга. Ричард чувствовал себя опустошенным, полумертвым, ему хотелось, чтобы природа вдохнула в него радость жизни.
— Наша бренное тело тленно, Перкинс, и душа покидает его. А жизнь на земле идет своим чередом, и никто из людей не задумывается, что смерть может прийти внезапно, не спросив, ждал ли ты ее, готов ли ты к ней. А затем ты останешься наедине с самим собой в кромешной ночи. Как старик не хотел умирать… — тихо добавил Ричард, когда они остановились у ручья, чтобы напоить коней. — Хоть он был хвастуном и пьяницей, мог стащить, что плохо лежит, я все равно любил его.
— Я знаю, милорд. Это большая потеря для всех нас.
Ричард кивнул. Теперь в его жизни осталась одна Тэсс, и все, чего граф желал, это скорее обнять ее. Вспомнив ее горячие поцелуи, Ричард вдруг пожалел о годах, проведенных с женщинами, которых он вовсе не любил.
— Знаешь, Перкинс, — сказал Ричард, натягивая поводья и выводя коней обратно на дорогу. — Когда я был молод, то думал, что жизнь будет вечной. Я менял одну женщину за другой. Сейчас даже не помню их имен, забыл им счет. Как все это глупо…
Перкинс ничего не ответил, только покраснел.
Надо спешить к Тэсс, — подумал Ричард.
— Догоняй! — крикнул он Перкинсу и пустился галопом.
Ричарду надо было срочно заняться любовью с Тэсс. Даже не ради удовольствия, а чтобы она почувствовала, как он любит ее. Она должна это понять, пока не постучалась смерть, смеющаяся над человеческим тщеславием. Ведь только тщеславный человек не задумывается о скоротечности жизни. И когда темнота окутает меня, я, зная, что по-настоящему любил и не развеял семени своего по ветру, смогу спокойно умереть, — думал Ричард.
Затем, хлестнув коня плеткой, Ричард отбросил мрачные мысли, решив всем смертям назло веселиться и радоваться жизни.
— Милорд, не так быстро, подождите, — кричал сзади Перкинс. Но граф уже въезжал на подъемный мост, он был дома.
Вдруг Ричард резко остановил коня. Разгоряченный зверь встал на дыбы.
— Перкинс, ступай к леди Тэсс и скажи, что я уже прибыл. Я только сделаю одно дело и сразу буду у нее.
— Хорошо, милорд.
Ричард помчался в вересковую пустошь, где они с Тэсс так недавно кружились в танце. Длинная дорога измотала графа, и он с трудом слез с седла. Но стоило ему только ступить на ковер буйно цветущего вереска, как силы вновь вернулись и сердце наполнилось надеждой. Ричарду еще с большей силой захотелось увидеть жену.
Он наклонился и мозолистыми, огрубевшими руками сорвал несколько упругих стебельков. Глядя на хрупкие розовые цветы, Ричард почувствовал, что, несмотря на всю трагичность, жизнь все же остается прекрасной, только хватило бы ума понять это. Он понимал это, Джон понимал, и Тэсс — тоже.
— Господи, — вскрикнул Ричард, чувствуя прилив благодарности. — Спасибо Тебе за эту жизнь!
Охваченный этими высокими чувствами, Ричард разрыдался. Это были слезы радости и печали. Выплакавшись наедине с природой, он молча забрался в седло.
По пути в замок Ричард думал только о ней, представляя ее нежное лицо с алым румянцем на щеках, ее губы, чей поцелуй ароматнее вереска, искренний взгляд добрых карих глаз. Тэсс. Тэсс. Тэсс. Казалось, даже подковы копыт выстукивали ее имя.
Но вот копыта коня застучали по деревянному настилу моста.
— Приветствуем милорда! — закричали обитатели замка.
Да, Ричард приехал домой, туда, где его ждала Тэсс. В замке он встретил Годфри и Рандольфа. Видя, что граф не собирается говорить с ними, они окружили его на ходу и стали наперебой рассказывать о всех событиях, происшедших за время его отсутствия.
— Милорд, потребовали выкуп за сэра Освальда, — сказал Годфри.
— Епископ?
— Да, Ричард. Он у Киркингама, жив и здоров.
— Сколько Киркингам требует за нашего лучшего стрелка?
— В два раза больше, чем вы платили за стрелка принца в Оуэне.
Ричард протяжно свистнул.
— Киркингам — жадный пес.
— Но он согласен вернуть Освальда без выкупа, — вмешался сэр Рандольф.
— Что ты говоришь, Рандольф? С трудом верится…
— Вы не будете платить ни фартинга, — пояснил Рандольф, — если подпишете бумагу, что добровольно передаете Мэрли-Вэйл епископу.
Ричарду это нелепое предложение показалось даже не смешным.
— Через два дня на заре начнем сражение. Будьте все готовы.
— А как же Освальд? — спросил Годфри.
— Ему придется потерпеть еще несколько дней. Епископ не причинит ему вреда. Киркингам требует выкуп, и, если будет такая необходимость, я заплачу. Но давайте попробуем отбить Освальда.
Широкое лицо сэра Рандольфа расплылось в довольной улыбке.
— Мы так ждали этого. Не так ли, Ричард?
— Да, и слишком долго.
Если бы у меня была хотя бы половина мужества, которым обладает Тэсс, эта битва давно бы состоялась, — подумал Ричард.
— Спокойной ночи, — коротко сказал граф, давая понять, чтобы его не ждали к вечерней трапезе. Все свое время он посвятит только Тэсс.
Когда он распахнул дверь спальни, она сидела на краю деревянной ванны, опустив руку в воду.
— Тэсс…
Ее карие глаза в свете горящих факелов сверкали как две звезды.
— Ричард…
Держа в руке веточки вереска, он жадными глазами осматривал Тэсс; ее каштановые распущенные волосы лежали на хрупких, белых, как фарфор, плечах, чувственные алые губы слегка дрожали от волнения.
— Ты ждала меня.
— Мне казалось, что я умру без тебя.
Ричард увидел расстеленную кровать. На столе стояла ваза с фруктами и блюдо с сыром. Тронутый ее заботой, он молча протянул ей букет вереска, не зная, как ему сказать, что любит ее.
— Это тебе, — только и смог произнести он.
— Да? — Выражение ее лица было как у ребенка, которому показали сладость, но в глазах читалось спокойствие взрослой женщины.
— Я сорвал этот вереск там, где мы танцевали.
Тэсс подошла поближе и взяла букет так, будто это было бесценное сокровище.
— Это очень дорогой подарок, — улыбнулась она.
— Тэсс…
— Да, милорд.
Ричард был у себя дома, подобно кораблю, зашедшему в гавань после опасного плавания в штормящем океане. Я должен сказать ей, как мне больно, она сильная, и она выдержит, — подумал он.
— Тэсс, сэр Джон… умер.
— О…
Она восприняла эту суровую правду без наигранной истерики.
— Как? Когда? — спросила Тэсс с печалью в глазах.
Ричард рассказал ей все по порядку, начиная с их прибытия в Лондон и заканчивая сердечным приступом старика на улице.
Они сидели на кровати; Тэсс внимательно слушала. Когда рассказ подошел к концу, она еле сдерживала слезы.
— Джон так и умер, считая тебя королем? И ты не сказал ему правду?
Ричард печально улыбнулся.
— Да, я хотел, чтобы бедняга умер, веря, что получил благословение короля. Он так этого желал.
Глядя ей в глаза, он понял, что Тэсс не осудит его за эту ложь.
— Мы с Перкинсом притащили Джона в таверну «Голова Борова», которая была неподалеку, — продолжал Ричард с глубоким вдохом. — Это та самая таверна, где Джон, я и принц Хэл кутили ночи напролет. Нэлли, хозяйка, уложила несчастного в постель и положила влажное полотенце на его горячий лоб. Она была рада увидеть его вновь.
— В то время он был еще жив?
— О да, он еще что-то понимал и говорил. Нэлли вложила ему в руки весенние цветы, и Джон бормотал двадцать третий псалом «Бог мой пастырь…»
— Никогда бы не подумала, что такой дебошир, как сэр Джон, читал Библию, — удивилась Тэсс.
— Все живые боятся смерти. С губ Джона не сходило имя Бога, пока он не отошел… Молился ли он, просил ли прощения, мы не знаем. В последние минуты жизни он умудрился схватиться за меч, который лежал рядом с кроватью, и стал угрожать им невидимому врагу. Джон в ужасе таращил глаза в угол комнаты и кричал, явно прогоняя Смерть. Затем старик сказал, что он не трус, а просто очень любит жизнь и не хочет расставаться с ней. Я попрощался со стариком, поцеловал его в лоб. Джон улыбнулся и сказал, что король простил ему прегрешения. Затем мой старый друг замер на кровати, его лицо побелело, глаза закатились. Последним его словом было «прощение».
Ричард замолчал, не в силах продолжать.
Тэсс разрыдалась, закрыв лицо руками. Она тихо всхлипывала, наполняя сердце Ричарда теплом. Он крепко прижал ее к себе, успокаивая. Он чувствовал, что жизнь продолжается; радость и печаль — это лишь признаки неукротимо текущей жизни.
Он поцеловал Тэсс в лоб, думая уже о проблемах завтрашнего дня.
— Тэсс, через два дня мы начнем сражение за Мэрли-Вэйл, — с нежностью, но твердо прошептал Ричард.
Она посмотрела на него с одобрением, затем прижалась к губам горячим поцелуем. То было благословением, печатью, дающей добро на битву.
Но вот все проблемы и печали ушли на задний план — жизнь брала свое. Тэсс поднялась и потащила его к ванне.
— Сейчас я помою тебя.
Она помогла ему раздеться. Ричард с удовольствием погрузился в теплую воду. Тэсс намылила его и стала нежно массировать шею, снимая усталость после долгой дороги.
— Сейчас мы ляжем в постель и займемся любовью.
— Ты не боишься, что я ослабею перед схваткой с епископом?
Тэсс мило улыбнулась и стала тереть ему грудь мочалкой.
— Нет, мой милый, мы должны поскорее зачать сына. Имя Ричард должно жить вечно.
Для Ричарда эти слова были как бальзам. Ведь он знал, что Тэсс боится родов. Но для истинной любви страх не преграда.
Быстро обтершись, он потащил ее в постель, и они всецело отдались любви. Мысли о том, что эта ночь может оказаться последней, обостряли их страсть.
