Следующие восемь дней пирога продолжала спускаться по течению. Ничего примечательного за эти дни не произошло. На протяжении многих миль река протекала среди великолепных лесов. Затем леса кончились, и вдоль обоих берегов потянулись нескончаемые джунгли.

И эта местность также казалась безлюдной. Дик Сэнд, разумеется, нисколько не был этим огорчен. Зато кругом было великое множество животных. По берегам проносились зебры, из зарослей выходили лоси и очень грациозные антилопы «камы». Вечером эти мирные животные исчезали, уступая место леопардам и львам, оглашавшим воздух грозным рычаньем и ревом. Однако беглецы до сих пор не имели столкновений ни с речными, ни с лесными хищниками.

Каждый день, чаще всего в послеобеденные часы, Дик направлял пирогу к тому или другому берегу, причаливал и высаживался на землю.

Маленькому отряду приходилось возобновлять запась продовольствия. В этих диких местах нельзя было рассчитывать ни на фрукты, ни на маниоку, ни на сорго, ни на маис, которые составляют главную пищу туземцев Вернее, все это росло здесь, но в диком виде, и было не пригодно для еды. Дик Сэнд вынужден был охотиться, хотя звуки выстрелов могли привлечь внимание туземцев.

Путешественники добывали огонь, вращая с большой скоростью деревянную палочку в углублении, сделанном в сухой ветви смоковницы. Этот способ они заимствовали у дикарей; говорят, однако, что таким же способом добывают огонь и некоторые гориллы. На костре жарили мясо антилопы или лося, заготовляя пищу впрок, сразу на несколько дней.

Четвертого июля Дику удалось одним выстрелом уложить на месте каму, которая дала им изрядный запас мяса. Это было животное длиною в пять футов, с большими загнутыми назад рогами, с рыжеватой шерстью, усеянной блестящими пятнышками, и белым брюхом. Мясо его все беглецы признали превосходным.

Из— за ежедневных остановок для ночного отдыха и охоты пирога к восьмому июля прошла в общей сложисти лишь около ста миль. Однако проехать в Центральной Африке сто миль — дело немалое. Дик уже начинал задумываться, куда заведет их эта река, казавшаяся бесконечно длинной. До сих пор она вобрала в себя лишь несколько мелких притоков, и незаметно было, чтобы она сколько-нибудь расширилась. Сначала река текла прямо на север, но теперь она повернула на северо-запад.

Река тоже доставляла путникам свою долю пищи. Вместо удочек они забрасывали длинную лиану, а вместо крючка привязывали на конце лианы колючку. Так они ловили санджику — мелкую рыбешку, очень нежную на вкус, которая долго сохраняется в копченом виде, довольно вкусных черных «узаков», «монндесов», с крупной головой и жесткой щетиной вместо зубов, маленьких «дагала», любящих проточную воду и принадлежащих к породе сельдей, — они напоминают уклеек, которые ловятся в Темзе.

Девятого июля днем мужество Дика Сэнда подверглось новому испытанию. Юноша был один на берегу. Он подстерегал каму, рога которой виднелись над зарослью кустарника. Как только он выстрелил, откуда ни возьмись, в тридцати шагах от него, выскочил другой и очень страшный охотник. Он явился за своей добычей и, видимо, не собирался ее уступать.

Это был огромный лев, по меньшей мере пяти футов ростом, из той породы, которую туземцы называют «карамо», — они совсем не похожи на так называемых «ньясских львов», лишенных гривы. Одним прыжком лев очутился возле камы, подстреленной Диком Сэндом. С жалобным криком бедное животное судорожно забилось под когтистыми лапами грозного хищника.

Ружье Дика Сэнда было разряжено. Прежде чем юноша успел заложить новый заряд, лев заметил его.

У Дика хватило самообладания остановиться на месте, не делая ни малейшего движения. Он вспомнил, что в такие моменты полная неподвижность бывает иногда спасительна. Он не пытался ни бежать, ни перезарядить ружье.

Налитые кровью кошачьи глаза льва неотступно следили за ним. Хищник, казалось, не знал, какую добычу предпочесть: ту ли, что билась под его лапой, или ту, что стояла неподвижно. Если бы кама не извивалась под когтями льва, Дику Сэнду пришел бы конец.

Так прошли долгие две минуты. Лев смотрел на Дика Сэнда, а Дик Сэнд смотрел на льва, даже не моргая.

Наконец лев сделал выбор. Мощным движением он схватил в пасть еще живую, трепещущую каму и унес ее, как собака уносит зайца; Дик видел, как бил по кустам его жесткий хвост, как лев исчез в густой чаще леса.

Из осторожности Дик стоял неподвижно еще несколько секунд, потом вернулся к своим спутникам; он ничего не сказал им об опасности, от которой он спасся благодаря своему хладнокровию. Если бы беглецы не плыли по быстрой реке, а пробирались по равнинам и лесам, где водятся такие хищники, то, быть может, ни одного из потерпевших крушение на «Пилигриме» уже не было бы в живых.

Нигде не было видно людей. Края эти казались необитаемыми. Но не всегда они были такими. В иных местах, где берега были отлогими, попадались следы деревень. Опытные путешественники, не раз посещавшие эту область Африки, как Давид Ливингстон, безошибочно угадали бы это. Бросив взгляд на высокие живые изгороди, сохранившиеся дольше соломенных хижин, на одиноко растущую за оградой священную смоковницу, он сразу признал бы, что здесь было когда-то селение. По обычаю многих африканских племен, после смерти вождя жители покидают свою деревню и переселяются на новое место.

Возможно также, что здесь, как и в других областях Центральной Африки, жили племена, которые не строят домов, но селятся в ямах, вырытых в земле. Эти дикари стоят на самой низкой ступени развития человечества, они выходят из своих жилищ только по ночам, как хищники из берлог, и так же, как с хищниками, встреча с ними очень опасна.

Дик Сэнд не сомневался, что жители этих мест людоеды. Раза три-четыре ему попадались на лесных полянах в золе угасшего костра обгоревшие кости человеческого скелета — объедки ужасного пиршества. Случай мог привести этих людоедов на берег реки как раз в то время, когда Дик Сэнд там охотился. Поэтому он высаживался на сушу как можно реже и всякий раз брал с Геркулеса слово, что при малейшей тревоге, не дожидаясь его возвращения, он тотчас же отчалит от берега. Геркулес давал требуемое обещание, но все время, что Дик Сэнд находился на берегу, очень тревожился, и ему стоило больших усилий скрывать свое беспокойство от миссис Уэлдон.

Вечером 10 июля Дику Сэнду и Геркулесу пришлось пережить несколько тяжелых минут. На правом берегу реки вдали показался ряд свайных построек. Река расширялась там, образуя небольшую бухту. В этой бухте виднелись сваи помоста, на котором стояло около тридцати хижин. Течение несло пирогу прямо на сваи, и лодка должна была проплыть между ними. Уклониться в сторону не было возможности, так как у левого берега реки нельзя было пробраться — там из воды торчали камни.

Деревня была обитаемой. Над тихой рекой разносилось пение, подобное волчьему вою. В нескольких хижинах светились огоньки. Если бы оказалось, как это часто бывает, что дикари протянули сети между сваями, то положение путешественников стало бы критическим: пирога запуталась бы в сетях, а пока бы ее высвобождали, вся деревня поднялась бы на ноги.

Понизив голос до шепота, Дик Сэнд, стоя на носу, подавал команду, лавируя так, чтобы лодка не наткнулась на эти осклизлые столбы. Ночь была светлая. Это облегчало управление пирогой, но и заметить ее было легче в такую ночь… Настала страшная минута. На помосте, над самой водой, сидели два туземца. Увлекаемая течением, пирога должна была пройти как раз под ними, и нельзя было свернуть в сторону — проход был очень узкий. Туземцы не могли не заметить лодку. Что, если они поднимут тревогу и разбудят все селение?

Всего какая-нибудь сотня футов отделяла пирогу от свай, и вдруг туземцы всполошились и заговорили громко. Один из них вскочил и указал другому на спускающийся по течению «плавучий островок», который грозил изодрать в клочья только что поставленные ими сети из лиан.

Тотчас же оба начали поспешно вытаскивать сети из воды и громкими криками призывали на помощь соплеменников.

Несколько дикарей выбежали из своих хижин и, бросившись на помост, подняли невообразимый крик.

Зато в пироге царила полная тишина, если не считать приказаний, которые шепотом отдавал Дик Сэнд; полная неподвижность, если не считать чуть заметных движений, какими Геркулес управлял рулевым веслом. Маленький Джек сжимал ручонками пасть Динго, чтобы тот не залаял, и пес лишь глухо ворчал; вода с тихим плеском набегала на сваи. А на помосте царила дикая сумятица и раздавались злобные вопли дикарей. Если они успеют убрать свои сети до того, как пирога войдет в проход между сваями, все кончится благополучно. Если нет — пирога застрянет и тогда всем ее пассажирам грозит гибель. Ни остановить пирогу, ни изменить направления движения Дик Сэнд не мог: сваи стеснили реку, и она неслась в этом месте с необычайной стремительностью.

Пирога вступила под помост, и как раз в эту секунду — о счастье! — дикари последним усилием вытащили свои сети из воды. Но тут травяной навес пироги зацепился за сваю, и вся правая сторона его мгновенно была сорвана.

Один из дикарей громко вскрикнул. Успел ли он разглядеть, что скрывалось под навесом? Предупредил ли он своим криком соплеменников? Это было более чем вероятно.

Но как бы там ни было, Дик Сэпд и его товарищи находились уже вне пределов досягаемости. Поток мчал их вперед, и скоро огни свайной деревни скрылись из виду.

— Держать к левому берегу! — скомандовал на всякий случай Дик Сэнд.

— Подводных камней больше нет!

— Есть держать к левому берегу! — повторил Геркулес и круто повернул пирогу.

Дик Сэнд перешел на корму и, обернувшись назад, стал пристально вглядываться в освещенную луной поверхность воды. Однако ничего подозрительного он не заметил. Ни одна лодка не преследовала их. Вероятнее всего, у дикарей не было пирог.

Настал день, а дикари не показывались ни на берегу, ни на реке. Однако из осторожности Дик Сэнд продолжал вести пирогу вдоль левого берега.

В течение следующих четырех дней, с одиннадцатого по четырнадцатое июля, путешественники начали замечать, что вид местности очень изменился. Перед их глазами был теперь не только пустынный край, но самая настоящая пустыня, вроде той пустыни Калахари, которую Ливингстон исследовал во время первого своего путешествия. После радовавших взор плодородных долин в верховьях реки эта голая равнина казалась особенно угрюмой.

А река все тянулась вдаль бесконечной голубой лентой и, по всей видимости, должна была впадать в Атлантический океан.

В этих бесплодных местах нелегко было добывать пропитание для пяти человек. От старых запасов продовольствия не осталось и следа. Рыбная ловля давала мало, охота больше ничего не давала. Антилопы и другие травоядные животные здесь не водились, для них не нашлось бы никакого корма, а без них и хищникам тут нечего было делать.

Поэтому по ночам уже не слышно было ставшего привычным рычания львов. Ночную тишину нарушали толь ко лягушачьи концерты, которые Камерон сравнивает с шумами, раздающимися на кораблестроительной верфи, когда там конопатят, бурят и заклепывают морские суда.

Плоская, безлесная, выжженная солнцем равнина тянулась по обоим берегам реки вплоть до отдаленных холмов, замыкавших горизонт на востоке и западе. На этой равнине рос только молочайник, по не та его разновидность, из которой добывается мучнистая масса, кассава, а молочайник, дающий лишь негодное в пищу масло.

Дик Сэнд не знал, что и делать с продовольствием, но тут Геркулес напомнил ему, что туземцы употребляют в пищу молодые побеги папоротника и мякоть, содержащуюся в стеблях папируса. Сам Геркулес не раз утолял таким образом свой голод, когда он пробирался по лесам вслед за китандой миссис Уэлдон. К счастью, папоротник и папирус в изобилии росли по берегам реки. Сладкая сердцевина папируса понравилась всем путешественникам, а маленькому Джеку в особенности.

Однако это кушанье не отличалось особо питательными свойствами, и если бы не помощь кузена Бенедикта, путешественникам пришлось бы плохо. Со времени находки «шестинога Бенедикта», которая должна была обессмертить его имя, энтомолог снова обрел бодрость и хорошее расположение духа. Спрятав насекомое в надежное место — в тулью своей шляпы, кузен Бенедикт пользовался каждой стоянкой у берега, чтобы продолжать свои исследования. Однажды, шаря в высокой траве, он спугнул какую-то птичку, заинтересовавшую его своим оперением.

Дик Сэнд хотел было застрелить ее, но ученый закричал:

— Не стреляйте, Дик! Не стреляйте! Все равно одной этой птички не хватит на пять человек.

— Но зато хватит одному Джеку, — возразил Дик Сэнд, вторично прицеливаясь в птичку, которая не спешила улететь.

— Нет! Нет! — воскликнул кузен Бенедикт. — Не стреляйте. Это «наводчица», она укажет нам место, где много меду.

Дик Сэнд опустил ружье — ведь несколько фунтов меду ценнее, чем одна птичка. Вместе с кузеном Бенедиктом он пошел за птичкой, которая, то взлетая, то опускаясь на землю, словно приглашала охотников следовать за собой. Им не пришлось далеко ходить: среди зарослей молочайника они увидели старый дуплистый пень, вокруг которого с жужжанием носились пчелы.

Кузену Бенедикту не хотелось лишать этих перепончатокрылых «плода их трудов», как он выразился. Но Дик держался на этот счет другого мнения. Он зажег охапку сухой травы, выкурил пчел из улья и набрал изрядное количество меда. Затем, предоставив птичке-«наводчице» поживиться пчелиными личинками, составлявшими ее долю добычи, он вместе с кузеном Бенедиктом вернулся к пироге.

Мед встретили с восторгом, но в конце концов этого было мало, и путники очень страдали от голода, пока 12 июля, причалив пирогу к берегу, они не увидели, что вся земля, как ковром, устлана саранчой. Здесь было много миллиардов этих насекомых, которые в два, а местами даже в три слоя покрывали траву и кусты. Кузен Бенедикт сейчас же вспомнил, что туземцы употребляют саранчу в пищу. Путешественники тотчас бросились собирать ее и набрали так много этой «манны небесной», что можно было нагрузить десять лодок. Поджаренная на слабом огне, саранча представляла собой кушанье, которое пришлось бы по вкусу даже менее голодным людям. Правда, кузен Бенедикт вздыхал, но все же ел и, несмотря на свои вздохи, съел немало саранчи.

Где же конец этой длинной веренице физических и нравственных испытаний? Правда, плыть по течению быстрой реки было не так утомительно, как странствовать по лесам в поисках «гациенды» Гэрриса. Но все же палящий зной днем, влажные туманы ночью и непрестанные нападения москитов вконец измучили их. Да, пора было уже добраться до цели. И, однако, Дик не видел еще конца этому путешествию. Сколько времени еще продлится плавание? Неделю, месяц? Никто не мог подсказать ответа на этот вопрос. Если бы река действительно текла на запад, течение ее принесло бы путешественников прямо к португальским поселениям, расположенным на побережье Анголы. Дик Сэнд надеялся, что так и случится; но река текла скорее к северу, и вполне возможно было, что она еще очень не скоро доставит их к берегу океана.

Дик Сэнд был крайне обеспокоен, как вдруг утром 14 июля направление реки внезапно изменилось. Маленький Джек находился на носу лодки и глядел сквозь травяной навес, — на горизонте показалось большое водное пространство.

— Море! — закричал мальчик.

При этих словах Дик Сэнд встрепенулся и подошел к Джеку.

— Море? — повторил он. — Нет еще, но по крайней мере большая река, она течет на запад, а наша река была только ее притоком. Может быть, это сам Заир?

— Да услышит тебя бог, Дик! — отозвалась миссис Уэлдон.

Да, если это был Заир, или Конго, который Стенли открыл через несколько лет, то оставалось бы только плыть по его течению до самого устья, чтобы достичь португальских поселений, расположенных там. Дик Сэнд надеялся, что так и будет, и у него были основания это думать.

Пятнадцатого, шестнадцатого, семнадцатого и восемнадцатого июля пирога плыла по серебристой поверхности широкой реки. Ее берега уже не были так бесплодны. Но Дик Сэнд продолжал соблюдать осторожность. По-прежнему навес из трав укрывал пирогу, и казалось, что по течению плывет не лодка, а небольшой плавучий островок.

Еще несколько дней — и настанет конец бедствиям пассажиров «Пилигрима»! За это время каждый из них проявил немало самоотверженности и геройства и заслуживал признательности; если Дик Сэнд не признавал, что его доля была здесь самой большой, то это признавали его друзья, и можно было не сомневаться, что миссис Уэлдон позаботится о нем.

Но 18 июля ночью произошло событие, которое чуть не стоило всем жизни, могло бы гибельно отразиться на всех, лишить их всякой надежды на спасение.

Около трех часов пополуночи вдалеке послышался какой-то глухой шум. Дик встревожился и никак не мог себе уяснить, что производит этот шум. Не желая будить миссис Уэлдон, Джека и кузена Бенедикта, которые спали, лежа под навесом, он вызвал Геркулеса на нос лодки и попросил его хорошенько прислушаться.

Ночь была тихая. В воздухе не ощущалось ни малейшего дуновения.

— Это шум моря! — сказал Геркулес, и глаза его засверкали от радости.

— Нет, — возразил Дик Сэнд, покачав головой, — это не море.

— Что же это? — спросил Геркулес.

— Дождемся утра, узнаем. А пока что будем настороже.

Геркулес вернулся на корму к своему веслу, а Дик Сэнд остался на носу лодки. Он напряженно прислушивался. Шум все усиливался. Вскоре он превратился в отдаленный рев.

День настал сразу, почти без зари. На расстоянии полумили вниз по течению над рекой в воздухе парило нечто вроде облака. Но то не был туман, и Дик Сэнд понял это, когда при первых же лучах солнца, пересекая это облако, с одного берега на другой перекинулась великолепная радуга.

— К берегу! — во весь голос крикнул Дик Сэнд, и голос его разбудил миссис Уэлдон. — Впереди водопад! Это облако не что иное, как водяные брызги! К берегу, Геркулес!

Дик Сэнд не ошибался. Русло реки внезапно обрывалось отвесной стеной высотой в сто футов, и река низвергалась с нее стремительным, величественным водопадом. Еще полмили, и пирога была бы увлечена в пропасть.