Дом Дэнжерфилдов располагался в старом аристократическом квартале Блэкфрайерз и был построен двадцать лет назад на месте большого особняка четырнадцатого века. Дом представлял собой широкую букву Н с дворами спереди и сзади. В подвальном этаже размещались складские помещения, на первом — контора, в остальных трех этажах проживало многочисленное семейство. Построенный из красного кирпича, дом поражал идеальной симметричностью архитектуры, по фасаду тянулся ряд больших квадратных окон, на крыше виднелось множество дымовых труб. Строение стояло на углу Сапожного Ряда и выходило на Грин Лейн. С обеих сторон участок окружала высокая чугунная ограда с массивными воротами посредине, у которых днем и ночью находились слуги в ожидании приказаний.

Выйдя из кареты перед широкой двойной лестницей, которая вела к главному подъезду на втором этаже, Эмбер рассматривала дом широко раскрытыми от удивления глазами.

Дом оказался гораздо больше, чем она ожидала, впечатляющим и роскошным. Двести тысяч фунтов! Эмбер даже не могла себе представить такую сумму. До приезда сюда она считала Сэмюэля Дэнжерфилда просто старым джентльменом, которого ей удалось обвести вокруг пальца, но теперь он возвысился в ее глазах, и Эмбер почувствовала легкую тревогу при мысли о встрече с его семьей. Она хотела бы испытывать ту же уверенность, с которой Сэмюэль говорил, что семья примет ее с распростертыми объятиями и полюбит с первого взгляда.

Теперь, когда они стояли под холодным моросящим февральским дождем и он давал распоряжения лакею насчет сундуков и саквояжей, на третьем этаже раскрылось окошко и в нем показалась женская головка.

— Папа! Ну наконец-то ты вернулся! Мы так волновались за тебя, тебя так долго не было! Тебе стало лучше?

Она словно не замечала, что рядом с отцом стояла женщина.

Эмбер взглянула на девушку с любопытством. «Это, должно быть, Леттис», — подумала она.

Она много слышала про Леттис; Сэмюэль вообще немало порассказал о своих детях, но больше всего о ней. Леттис была замужем уже несколько лет, но после смерти матери она вернулась с семьей к отцу, чтобы управлять домом. Сам того не желая, Сэмюэль в своих рассказах создал образ энергичной, волевой женщины, и Эмбер уже заочно невзлюбила ее. И вот теперь Леттис полностью игнорировала Эмбер, будто она не жена ее отца, а уличная девка, на которую можно не обращать внимания.

— Я чувствую себя превосходно, — ответил Сэмюэль, и было видно, что он недоволен поведением дочери. — Как поживает мой внук?

— О, ему вчера исполнилось две недели! Он так похож на Джона!

— Спускайся в гостиную, Леттис, — сухо сказал Сэмюэль. — Нам надо немедленно поговорить.

Леттис украдкой бросила взгляд на Эмбер, затворила окно и исчезла. Эмбер и Сэмюэль в сопровождении Нэн и Теней поднялись по лестнице к парадному входу в дом. Дверь им отворил громадный негр в красивой синей ливрее, и они вошли в просторный вестибюль, где были двери в другие помещения. Справа и слева деревянные резные лестницы вели вверх, в холл, отгороженный балюстрадой.

Красивые наборные полы, резная дубовая мебель, гобелены на стенах — все это свидетельствовало о комфорте и богатстве. И тем не менее, создавалось общее впечатление строгой умеренности, а не нарочитой роскоши. Почти унылый консерватизм сквозил во всем — в обитом бархатом табурете, в резном карнизе. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять — в этом доме живут спокойные, сдержанные и хорошо обеспеченные люди.

Эмбер и Сэмюэль прошли в левую часть гостиной — не меньше пятидесяти футов — и тут Сэмюэль сообразил, что он совершил ошибку. Здесь над камином висел портрет, на котором был изображен он рядом с первой женой. Картина, написанная лет двадцать назад, столь долго находилась тут, что он совершенно не замечал ее и только сейчас обратил внимание. Но Эмбер, посмотрев на властное, непривлекательное лицо первой миссис Дэнжерфилд, сразу поняла, почему ей удалось женить на себе Сэмюэля, хотя она сомневалась, что это поймет и его семья.

В этот момент за их спиной послышались шаги, Эмбер обернулась и увидела точную копию женщины с портрета. На мгновение Эмбер и Леттис встретились взглядом — быстрым, пронизывающим, всевидящим и недобрым женским взглядом, потом Леттис посмотрела на отца. Эмбер тут же про себя отметила, что Леттис ничего не знает о том, как надо одеваться. Тридцати двух лет от роду, высокого роста, Леттис выглядела в.: своем наряде намного старше. На ней было платье, которое Киллигру заставлял надевать для роли лицемерной пуританки и против которого актрисы всегда протестовали: простое черное платье с большим белым полотняным воротником, плотно закрывавшим горло, и с широкими полотняными манжетами. Ее светло-каштановые волосы почти полностью закрывала маленькая накрахмаленная шапочка, ленты которой спускались до плеч; никаких украшений не было, кроме обручального кольца с бриллиантом. Рядом с такой простотой Эмбер, которая считала себя весьма скромно одетой, выглядела наряженной с вызывающей роскошью.

— Дорогая моя, — обратился Сэмюэль к Эмбер и взял ее за руку, — позвольте представить вам мою старшую дочь Леттис. Леттис, познакомься с моей женой.

Леттис ахнула и побледнела, как мел. После церемонии бракосочетания Эмбер предлагала Сэмюэлю послать курьера известить семейство о событии, но тот настоял на том, чтобы устроить для них, как он сказал, приятный сюрприз.

Несколько мгновений Леттис напряженно глядела на отца, а когда она повернулась к Эмбер, ее лицо выражало откровенный ужас и оторопь. Она вроде бы отдавала себе отчет, но ничего не могла с собой поделать. Эта ее реакция рассердила Сэмюэля. Но Эмбер, уже готовая к недоброжелательному приему, слабо улыбнулась и кивнула головой.

Наконец Леттис обрела дар речи:

— Твоя — жена? Но, отец… — она прижала руку к голове. — Ты, значит, женат? Но ведь в твоих письмах и намека не было… мы не знали… О, прошу прощения… я…

По лицу Леттис было видно, что эта новость причинила ей боль. И высокомерная холодность Сэмюэля сразу растаяла. Он обнял дочь за плечи:

— Ну что ты, моя дорогая, я понимаю, для тебя это сюрприз. Но я рассчитывал, что ты поможешь мне сообщить о моем браке всем остальным. Ну, посмотри на меня и, пожалуйста, улыбнись. Я очень счастлив и хочу, чтобы моя семья тоже была счастлива вместе со мной.

Леттис прижалась лицом к груди отца, Эмбер терпела с растущим раздражением и ожидая истерики со стороны дочери. Наконец Леттис выпрямилась, поцеловала Сэмюэля в щеку и улыбнулась.

— Я рада, что ты счастлив, папа, — она быстро обернулась. — Пойду приготовлю все для обеда, — и выбежала из комнаты.

Эмбер посмотрела на Сэмюэля и заметила странный задумчивый взгляд, которым он провожал Леттис. Эмбер взяла его под руку.

— О Сэмюэль, она не любит меня. Она не хотела, чтобы ты женился.

— Возможно, и не хотела, — согласился он, хотя прежде не допускал такой мысли, — но Леттис вообще никогда не любила ничего нового, неважно, что именно. Подождем, пока она познакомится с тобой поближе. Она еще полюбит тебя, тебя нельзя не любить.

— О Сэмюэль, хотела бы я надеяться на это! Может быть, они все полюбят меня. Я буду очень стараться понравиться им.

Они поднялись в его апартаменты в юго-западном крыле дома, окна которого выходили на задний дворик и сад. Эта часть дома представляла собой вереницу комнат, расположенных анфиладой, которые были обставлены в одном стиле. Все здесь напоминало о первой жене: еще один портрет над камином, гардероб с ее одеждой, каждый предмет, каждый коврик. Эмбер не покидало ощущение, что она идет по комнатам, все еще принадлежащим этой умершей женщине. Эмбер сразу решила произвести здесь некоторые изменения.

Ровно в час дня Сэмюэль с женой вошли в столовую, где их поджидали все члены семейства, находившиеся в доме и достаточно взрослые, чтобы прийти сюда. Почти тридцать человек стояли у огромного стола, в том числе несколько детей, которые, как правило, обедали в детской. Такие большие семьи были обычным явлением среди богатых представителей среднего класса, ибо младенцы не умирали так часто, как у бедняков, а женщины не удерживались от деторождения, как леди Уайтхолла и Ковент Гардена.

Теперь, когда Эмбер и Сэмюэль стояли в дверях комнаты, одна маленькая девочка громко спросила:

— Мама, это и есть та самая женщина?

Мать дала ей подзатыльник, да еще энергично встряхнула, чтобы та не устроила рев.

Сэмюэль не обратил внимания на эту неловкость и начал церемонию представления. Каждый, кого он называл, выходил вперед — мужчины кланялись, женщины делали реверанс — и чмокал в щеку. Дети смотрели на Эмбер во все глаза и неловко приседали. Несомненно, они уже получили от взрослых некоторое представление о новой миссис Дэнжерфилд.

Члены семейства были здоровые и красивые люди, пожалуй, только простое лицо Леттис являло исключение. Перед глазами Эмбер прошли все: старший сын Сэмюэль с женой и шестью детьми; следующий сын по старшинству Роберт, вдовец с двумя детьми; муж. Леттис Джон Бекфорд и их восемь детей; третий сын Джон, который, как и все старшие сыновья, принимал участие в делах отца, также жил в этом доме с женой и пятью детьми; дочь, жившая по соседству, тоже приехала со своими детьми; Джеймс с женой и двумя детьми; и еще трое младших детей — девочки пятнадцати и тринадцати лет и двенадцатилетний мальчик. Были у Сэмюэля и другие дети: один сын в путешествии за границей, другой учился в университете Грэйз Инн, третий — в Оксфорде, еще — дочка, которая жила в деревне, и другая — беременная в первый раз, отчего не смогла присутствовать на церемонии представления.

«Господи! — подумала Эмбер, — столько претендентов на одно наследство! И теперь — еще на одного больше».

Все члены семьи получили инструкцию называть Эмбер «мадам» — Сэмюэль не мог заставить себя назвать им ее имени. После этого в комнату проследовала вереница лакеев: они торжественно несли большие серебряные блюда, супницы и чаши, испускавшие восхитительные запахи изысканных кушаний и ароматного золотистого эля. Столовый зал отличался той же чопорной роскошью, что и другие комнаты. Стулья и кресла были обтянуты гобеленовой тканью; большой посудный шкаф из резного дуба был полон серебряных тарелок в таком количестве, что Эмбер внутренне ахнула; они пили из хрупких хрустальных бокалов и ели на серебре. И при этом великолепии все были облачены в скромные, неприглядные одежды черного, серого и темно-зеленого цвета с белыми воротниками и манжетами, — однообразные и жалкие, как воробьи. Эмбер ни на ком не заметила лент или кружев, накладных локонов, пудры или мушек. Поэтому в своем простом черном бархатном платье с белым кружевным воротником она чувствовала себя одетой экстравагантно — так оно и было.

Эмбер ожидала, что семья Дэнжерфилда отнесется к ней враждебно, и она не ошиблась в своих ожиданиях, ибо по законам города Лондона, третья часть состояния мужчины переходила в собственность его вдовы, а если она родила от мужа ребенка, а Эмбер надеялась на это, то сумма возрастала.

Но причина враждебности крылась не только в наследстве. Они невзлюбили ее прежде всего потому, что их отец женился на ней. Именно это казалось им причиной всех неприятностей и вызывало обиду, и едва ли она могла завоевать их любовь когда-нибудь. Как Эмбер ни старалась добиться их расположения, она оставалась чужой и чуждой для них во всех отношениях.

Ее красота в их глазах была слишком яркой, до неприличия вызывающей, даже когда она почти не пользовалась косметикой. Женщины семейства были твердо уверены, что Эмбер только притворяется дружелюбной и невинной, ибо они безошибочно угадали в ней ненасытную чувственность, хотя и не обсуждали этого между собой. У приличной женщины не должно быть такого кокетливого разреза глаз, ее тело не должно казаться обнаженным, даже будучи полностью одетым. Обитатели дома сумели выяснить, каково было имя новой хозяйки, и это стало для них еще одним ударом. Ведь у всех у них имена были вполне добропорядочные и старомодные, имена, вызывающие доверие: Кэтрин, Леттис, Филадельфия, Сьюзен.

Сама же Эмбер, несмотря на ее заверения, что ничего на свете она не желает больше, чем завоевать любовь его семьи, с самого начала совершила ряд поступков, вызвавших лишь осуждение и неприязнь окружающих.

Уже имея обширный гардероб, она, тем не менее, постоянно заказывала и покупала все новые и новые наряды: изысканные платья, накидки с меховой отделкой, дюжины шелковых чулок, веера, туфли, муфты и перчатки — десятками. Она несколько недель подряд могла появляться на людях, ежедневно меняя платья. Эмбер надевала свои драгоценности — изумруды, бриллианты, топазы и обращалась с ними так небрежно, будто это были простые стекляшки. Ее портрет в золотистом кружевном платье, с еле заметной улыбкой на губах, оказался в гостиной, на месте портрета Сэмюэля с его первой женой. В спальне, где родились многие из домочадцев, была заменена мебель, на окнах повешены яркие алые занавеси, такие же украсили полог кровати; старый камин убрали и заменили новым из черного генуэзского мрамора; вместо респектабельного английского дуба повсюду появились венецианские зеркала, ост-индская лаковая мебель и восточные ширмы.

И даже это могли бы ей простить, если бы не явная и непристойная влюбленность их отца. Выйдя замуж за Сэмюэля, Эмбер стала применять многочисленные средства для поддержания его страсти, к которым не решалась прибегать во время ухаживания. Она знала, что ее власть над ним заключена главным образом в ее молодости, красоте и желанности — тех качествах, которые отсутствовали у первой жены и которые считались присущими любовнице, а не законной жене. И решив завести ребенка, чтобы еще крепче привязать его к себе, она всеми способами потворствовала разжиганию его похоти. Сэмюэль забросил ради нее свою работу, сильно похудел и, хотя старался изо всех сил скрыть это перед домашними, глаза выдавали его страстную.влюбленность в жену. Они понимали все это, понимали больше, чем решились бы сказать, и их ненависть росла.

Они считали, что такая страсть в его возрасте не только отвратительна сама по себе, но и предательски оскверняет память их матери. Это оставалось непостижимым как для мужчин, так и для женщин, чтобы Сэмюэль, такой тихий и замкнутый, столь много и усердно трудившийся и никогда не интересовавшийся ни хорошенькими женщинами, ни какими-либо развлечениями, внезапно изменил своему образу жизни и привычкам.

Но именно Леттис больше, чем кто-либо иной, возненавидела Эмбер. Она считала, что само присутствие такой женщины в их доме является позором для семьи, ибо эта чуть ли не двадцатилетняя девица не могла быть чем-то иным, кроме как любовницей шестидесятилетнего мужчины.

— Эта женщина, — прошептала она однажды на ухо Бобу и молодому Сэму, когда они трое стояли на нижней ступеньке лестницы и смотрели, как Эмбер, потряхивая локонами, легко и весело взбежала по ступенями, приподняв юбки, отчего обнажились ножки в зеленых шелковых чулках, — конечно же, неприличная! И я уверена, что она красится!

Между собой они говорили про Эмбер то, что не решались произнести при ней, а остальные все тоже прекрасно понимали, но не обсуждали вслух.

К ним подошел двадцатилетний Генри, студент Грэйз Инн и тоже поглядел на Эмбер. Он был настолько моложе остальных, что его доля в наследстве была бы совсем небольшая, по этой причине у него не было предубеждения к Эмбер.

— Если бы она не была такой яркой красавицей, тебе было бы легче, да, Леттис? — пошутил он.

— Красавицей?! — возмущенно напустилась на него Леттис. — Любая стала бы красавицей, если бы нарумянилась так, как она, если бы обвесила себя лентами, наклеила мушки и всякое такое!

Генри пожал плечами, обернулся к сестре:

— Жаль, что не все женщины так делают, раз все так просто.

— Разрази тебя гром, Генри! Ты нахватался этих мыслей в театре!

— Вовсе нет, Леттис! — покраснел он. — Я никогда не был в театре, и ты это прекрасно знаешь!

Леттис бросила скептический взгляд, а двое других братьев расхохотались. Генри покраснел еще больше, поспешно отвернулся и ушел, а Леттис вздохнула и направилась в кухню продолжать свою работу. Ведь Эмбер не делала никаких попыток заняться хозяйством, и хотя Леттис желала приобщить Эмбер к домашним делам, Сэмюэль попросил ее продолжать управление домом, и та не могла отказать отцу. Вести хозяйство огромного дома, где проживало тридцать пять детей и взрослых, а еще служило почти сто пятьдесят слуг, — было весьма нелегким делом.

В верхних комнатах Эмбер надела плащ накинула капюшон на голову и уложила в муфту маску из черного бархата. Глаза ее возбужденно блестели.

— Послушайте меня, мэм, — говорила Нэн, помогая собираться хозяйке и протестующе встряхивая головой в рыжих кудряшках, — уверена, вы очень глупо поступаете.

— Чепуха, Нэн! — заявила Эмбер, натягивая длинные до локтя кружевные перчатки. — Меня никто не узнает в маске!

— Ну, а если узнают, мэм? Ведь тогда все погибнет, и ради чего?

Эмбер сморщила носик и потрепала Нэн по щеке.

— Если меня будут спрашивать, я отправилась в Чейндж. И вернусь часам к трем.

Она вышла из комнаты и спустилась по узкой винтовой лестнице на задний дворик, где ее ожидала большая карета. Эмбер быстро уселась, и экипаж, тронулся со двора, потом свернул на Картер Лейн. Эмбер оставила себе в услужении Темпеста и Иеремию, которые возили ее, куда она хотела.

Наконец карета остановилась. Эмбер надела на лицо маску, вышла, перешла улицу и свернула в переулок, оттуда через оживленный двор пробралась к заднему подъезду Королевского театра. Оглянувшись, она прошла к двери в гримерную. Там, как всегда, было полно полуголых актрис и щегольски одетых поклонников, большинство из которых по новой моде носили парики.

Секунду никто не замечал ее прихода, потом к ней обернулась Бэк Маршалл:

— Что вам угодно, мадам?

С торжествующим смехом Эмбер сняла маску и скинула капюшон. Женщины взвизгнули от удивления и восторга. К Эмбер подошла поздороваться Скроггз. Ее старое некрасивое лицо сморщилось в приветственной улыбке. Эмбер обняла ее за плечи.

— Господь всевышний, миссис Сент-Клер! Где же вы были? Вы только посмотрите на нее! — заверещала она. — Я же говорила, что она вернется!

— Ну вот я и пришла. Вот тебе гинея, Скроггз, старая выпивоха, тебе хватит этого, чтобы неделю ходить под градусом.

Сразу же Эмбер окружили актрисы, осыпали поцелуями и забросали вопросами. Все говорили одновременно, а поклонники стали уверять, что просто умирали от тоски без нее. Прошел слух, будто Эмбер уехала в деревню рожать ребенка, что она умерла от лихорадки, что она уплыла в Америку, но когда Эмбер объявила, что вышла замуж за старого богатого купца — она не назвала его имени, — это произвело сильное впечатление. Мужчины-актеры узнали о ее приходе в театр и тоже явились в гримерную, каждый поцеловал ее, внимательно оглядел наряды и украшения, поинтересовался, сколько денег она унаследует и не забеременела ли.

Впервые за четыре прошедших месяца Эмбер чувствовала себя среди своих. В доме Дэнжерфилдов ее не оставляло ощущение, что она делает или говорит что-то не то. Но еще больше ее мучило желание сбросить с себя эту маску милой наивности, ввернуть какое-нибудь нахальное словцо, подмигнуть лакею, в общем, шокировать их всех.

И тут неожиданно она заметила лицо, которое узнала не сразу из-за совершенно неподходящего окружения. Она схватила маску и надела, опустила на голову капюшон и стала торопливо прощаться. Ибо через комнату, разговаривая с одной из новых молодых актрис, шел Генри Дэнжерфилд. Уже через минуту Эмбер оказалась у выхода в плохо освещенном коридоре, но не успела она сделать и нескольких шагов по лестнице, как почувствовала, что к ней подошли сзади.

— Прошу прощения, мадам…

У Эмбер екнуло сердце, она остановилась, но лишь на мгновение, потом двинулась снова.

— Я не знаю вас, сэр! — резко ответила она, изменив голос на октаву выше.

— Но я — Генри Дэнжерфилд, и вы мне…

— Меня зовут Энн Сент-Мишель, сэр. Я путешествую одна!

— Прошу прощения, мадам…

К ее великому облегчению, Генри отстал, и, выйдя на улицу, Эмбер оглянулась: молодого человека не было видно. Но она все же не села в карету, а прошла мимо и шепнула Темпесту:

— Встреть меня на углу Мэйпол.

Встревоженная и обеспокоенная, Эмбер до конца дня оставалась в своей комнате. Она ходила взад-вперед, десятки раз выглядывала из окон, нервно теребя руки, снова и снова спрашивала Нэн, почему Сэмюэль задерживается. Нэн не говорила, что знает о случившемся, но по ее виду об этом можно было догадаться.

В конце дня, когда Сэмюэль вернулся домой, он поздоровался с женой, как всегда, приветливо, улыбнулся и поцеловал. Эмбер, одетая только в халат, прижалась к его груди.

— О Сэмюэль! Где ты был так долго! Я вся извелась!

Он улыбнулся, обернулся, не смотрит ли Нэн, и просунул руку под халат Эмбер.

— Прости, дорогая. Приехал один джентльмен, и мы проговорили с ним дольше, чем я предполагал.

Он наклонился, чтобы снова поцеловать ее, и Эмбер за его спиной дала знак Нэн выйти из комнаты.

Сначала Эмбер решила оставаться в своей комнате и не спускаться на ужин, но потом передумала. Если Генри узнал ее, то скажет об этом завтра, а даже если и сегодня — ведь не может она вечно прятаться.

Но ужин прошел обычно, а после, как было заведено, они отправились в одну из маленьких гостиных посидеть час-другой перед сном. Эмбер снова забеспокоилась, хотела под предлогом головной боли подняться в спальню, взяв с собой Сэмюэля, но снова передумала. Если Генри подозревает ее и она не уйдет, то он подумает, что обознался.

Леттис со Сьюзен, Филадельфией и Кэтрин, сидя у камина, тихо беседовали и вязали кружева. Младшие дети затеяли игру в жмурки. Сэмюэль играл в шахматы с двенадцатилетним Майклом, их турнир длился уже несколько вечеров подряд, а Генри пододвинул стул поближе и внимательно наблюдал за игрой. Старшие братья курили трубки, обсуждая свои дела, отношения с голландцами и критиковали правительство. Эмбер понемногу стала успокаиваться. Она сидела в кресле и разговаривала с Джемаймой, самой хорошенькой из миловидных детей Дэнжерфилдов.

Пятнадцатилетняя Джемайма была единственной подругой Эмбер в этом доме. Джемайма всем сердцем восхищалась Эмбер. Слишком простодушная, она не затрудняла себя размышлениями о причинах нового брака отца, просто ей нравилась поселившаяся в доме женщина, которая выглядела, одевалась и вела себя именно так, как хотелось бы самой Джемайме. Она не могла понять враждебности к мадам со стороны старших братьев и сестер и часто рассказывала Эмбер то, что слышала о ней от старших. Однажды она сообщила, что Леттис, узнав, как преданно ухаживала мадам за отцом, заявила, что Эмбер сама сделала его больным, чтобы получить возможность выходить. Услышав это, Эмбер забеспокоилась, но к ее великому облегчению Джемайма добавила, что самый старший брат сказал на это Леттис, чтобы та не заходила слишком далеко в своей неуемной ревности. В конце концов, сказал он, эта женщина, возможно, имеет изъяны, но, конечно, не до такой степени.

Эмбер, у которой всегда устанавливались хорошие отношения с девушками либо очень молодыми, либо достаточно непривлекательными, Чтобы соперничать с ней, всячески поддерживала дружбу с Джемаймой. Она считала наивное восхищение Джемаймы и ее болтливость весьма удобными качествами, чтобы узнавать все о других членах семьи, кроме того, ее разговоры развлекали Эмбер и помогали скоротать долгие скучные дни. К тому же Эмбер доставляло удовольствие раздражать Леттис, ибо та не раз предупреждала Джемайму, чтобы она не общалась с мадам. Но Леттис уже не глава дома, и девушке нравилось не слушаться ее.

Джемайма была почти такого же роста, как и Эмбер, но более стройной и с менее округлыми формами. Волосы богатого каштанового цвета с медными блестящими прядями, нежная белая кожа, глаза голубые в окружении загибающихся черных ресниц. Живая, темпераментная, избалованная отцом и старшими братьями, она была упрямой, независимой, но привлекательной девушкой. Сейчас она сидела на табурете, сложив руки на коленях, и сияющими глазами смотрела на Эмбер, которая рассказывала, как однажды король стоял на коленях перед миледи Каслмэйн и просил у нее прощения.

Сьюзен поглядела на них с другого конца комнаты и многозначительно подняла брови.

— Как наша Джемайма любит мадам! Они просто неразлучная пара. Полагаю, тебе нужно быть настороже, Леттис: ведь Джемайма может научиться краситься.

Леттис бросила на нее сердитый взгляд, но та уже опустила глаза в вязанье и делала крошечные точные петельки. Надо сказать, что уже несколько лет, с тех пор, как Леттис вернулась в дом и взяла на себя управление хозяйством, между нею и женой старшего брата шла вражда. Две другие женщины, довольные, тихо улыбались. Они втайне радовались, что наконец-то нашелся кто-то, кто не захотел подчиняться Леттис. Но горькая досада от потери денег сделала новую жену отца общим врагом для всех, и это маленькое развлечение было несущественным.

— Впредь я буду очень осторожной, ибо девушка может научиться от нее не только этому, — спокойно ответила Леттис. — Например, носить платья с низким декольте и без шейного платка, — добавила Сьюзен.

— Боюсь, что гораздо худшему.

— А что же может быть хуже? — пошутила Сьюзен.

Но Катарина поняла, что Леттис знала что-то, о чем не хочет говорить им, и ее глаза загорелись в предвкушении скандала.

— Что ты о ней узнала, Леттис? Что она натворила?

Эти слова были сказаны таким тоном, что обе сестры мгновенно наклонились вперед.

— Ну, так что ты узнала, Леттис?

— Она совершила что-нибудь ужасное! — они не могли даже представить себе, что может быть ужасным.

Леттис вдела нитку в иголку.

— Об этом нельзя говорить при детях.

Филадельфия сразу же поднялась.

— Тогда я отошлю их спать.

— Филадельфия! — резко произнесла Леттис. — Я сама справлюсь с этим! Подождем, когда она начнет петь.

Дело в том, что после того, как детей отправляли в спальню и перед отходом ко сну, Эмбер каждый вечер пела песни. Сэмюэль поддержал такую традицию, и вечернее пение твердо вошло в привычку.

Почти целый час женщины беспокойно ерзали и шепотом просили Леттис поделиться новостью, но она оставалась неумолимой. Наконец Эмбер настроила гитару и спела маленькую грустную песню:

Когда песня закончилась, слушатели вежливо похлопали, все, кроме Джемаймы и Сэмюэля, — те были в восторге.

— Ах, как я хотела бы вот так научиться петь! — вскричала Джемайма.

А Сэмюэль подошел к Эмбер и поцеловал ей руку:

— Дорогая моя, я полагаю, у тебя самый красивый голос, какой я когда-либо слышал.

Эмбер поцеловала Джемайму в щечку, взяла Сэмюэля под руку и улыбнулась ему. Она держала в руках гитару, подарок Рекса Моргана, украшенную перевязью из многоцветных лент, которые он купил ей однажды в Чейндже. Эмбер испытывала облегчение, что день наконец окончился и она сможет подняться к себе наверх, где чувствовала себя более защищенной. «Никогда, — в сотый раз говорила она себе, — никогда я не буду больше такой дурой».

Леттис сидела в кресле, наклонившись вперед, напряженно стиснув руки, а Кэтрин нетерпеливо подтолкнула ее локтем. Вдруг в наступившей тишине раздался резкий и ясный голос Леттис:

— Нет ничего удивительного, что у мадам такой приятный голос.

Генри в другом конце комнаты заметно вздрогнул, и его юное лицо залилось краской. У Эмбер остановилось сердце, казалось, даже кровь в жилах замерла. Но Сэмюэль не слышал слов Леттис, и хотя Эмбер продолжала улыбаться ему, она страстно захотела зажать ему уши, вытолкать из комнаты, сделать что-нибудь, чтобы он ничего не узнал.

— Что ты имеешь в виду, Леттис? — спросила Сьюзен.

— Я имею в виду, что если женщина использует свой голос, чтобы зарабатывать себе на жизнь, он должен быть приятным.

— О чем ты говоришь, Леттис? — требовательно спросила Джемайма. — Мадам никогда не зарабатывала себе на жизнь, и ты об этом прекрасно знаешь!

Леттис встала, у нее горели щеки, она нервно прижала к бокам руки, сжатые в кулаки.

— Я думаю, тебе лучше отправиться в свою комнату, Джемайма.

Джемайма сразу же возмутилась и взглянула на Эмбер, взывая о помощи.

— Отправиться в свою комнату? Это еще почему? Что я такого сделала?

— Ничего не сделала, дорогая, — терпеливо произнесла Леттис, решив не допускать ссоры внутри семьи. — Просто то, что мне придется сказать, не для твоих ушей.

Джемайма сделала обиженную физиономию.

— Боже мой, Леттис! Ты считаешь меня маленькой? Если я достаточно взрослая, чтобы выдавать меня замуж за этого Джозефа Каттла, то я и достаточно большая, чтобы остаться здесь и услышать то, что ты собираешься сказать!

К этому моменту Сэмюэль понял, что между его дочерьми намечается ссора.

— В чем дело, Леттис? Мне кажется, Джемайма действительно взрослая девушка. И если тебе есть, что сказать, говори.

— Ну что ж, ладно, — она глубоко вздохнула. — Генри видел сегодня мадам в театре.

Выражение лица Сэмюэля не изменилось, а три девушки у камина были глубоко разочарованы, почти обмануты.

— Ну и что такого? — ответил Сэмюэль. — Положим, видел. Насколько я знаю, театр нынче поддерживают дамы высшего. общества.

— Ты не понял, отец. Он видел ее в гримерной, — она остановилась на секунду, наблюдая, как меняется лицо Сэмюэля. Она уже сожалела, что ее ненависть и ревность принудили ее к этому страшному обвинению, она начала понимать, что обвинение приносит отцу боль, и никому от этого лучше не станет. А у Генри был вид, будто его неожиданно ударил сам дьявол, а потом исчез в облаке дыма. Уже не столь громким голосом Леттис закончила то, что начала:

— Она находилась в гримерной потому, что раньше сама была актрисой.

Из уст всех присутствовавших вырвался испуганный вздох, у всех, кроме Эмбер. Она стояла совершенно неподвижно и глядела Леттис прямо в глаза. На мгновение лицо Эмбер исказилось дикой и угрожающей ненавистью, но это выражение так же быстро исчезло, его никто даже не заметил. Ресницы опустились долу. Эмбер стала выглядеть не более опасной, чем раскаивающийся ребенок, застигнутый врасплох с банкой варенья в руках.

Но Сьюзен уколола палец, Кэтрин уронила шитье на пол. Джемайма невольно вскочила на ноги. Братья мгновенно поняли, что происходит не просто очередная женская свара, и их ленивое безразличие как ветром сдуло. Сэмюэль, казавшийся последние недели гораздо моложе и счастливее, чем все предыдущие годы, внезапно снова превратился в старика. Леттис сильно пожалела, что была такой дурой, выложив ему все это.

Секунду Сэмюэль стоял, глядя перед собой, потом поднял голову и встретился глазами с Эмбер.

— Ведь это неправда, да?

Она ответила ему тихо, так тихо, что как ни прислушивались все, находившиеся в комнате, они не разобрали слов.

— Да, Сэмюэль, это правда. Но если ты позволишь рассказать мне, я скажу, почему мне пришлось так поступить. Пожалуйста, Сэмюэль!

Долгое мгновение они смотрели друг на друга. Эмбер с мольбой в глазах, Сэмюэль — будто желая увидеть что-то, что раньше он не пытался разглядеть. Потом он гордо поднял голову, и, взявшись за руки, они вышли из комнаты. Мгновение была полная тишина, потом Леттис бросилась к своему мужу и горько разрыдалась.